Текст книги "Кудесник (сборник)"

VII

В те же мгновения Калиостро вернулся домой и, войдя к себе, не снимал плаща и шляпы.

– Что за странная фантазия! – произнес он наконец. – Однако если меня что-то толкает туда, к трупу незнакомого мне юного чужеземца, погибшего отчасти из-за меня, то отчего же не исполнить каприза.

Эти слова вырвались у кудесника вследствие странного желания видеть лицо человека, которого он считал застрелившимся в этот день.

– А если он жив еще?.. Девушка была в слезах, но ведь она могла плакать не по мертвому, а по умирающему. Если я опоздал, то являться к нему совестно. А видеть мне его хочется. Решено! Не поеду опять.

Однако через минуту Калиостро вышел вновь и приказал удивленному кучеру ехать опять туда же, к домику в Марэ.

На этот раз Калиостро подъехал к самому крыльцу дома, вышел и хотел постучать в дверь, когда увидел, что она была растворена. Он вошел и невольно осмотрелся, чтобы убедиться, нет ли в прихожей гробовой крышки или чего-либо, свидетельствующего о присутствии покойника.

Тихие голоса слышались из соседней комнаты, куда дверь была затворена.

Калиостро сбросил плащ, снял шляпу и, отворив дверь, вошел с той уверенностью в поступи и взгляде, которая иногда выручала его. Когда он появился на пороге горницы, две молодые девушки, пожилая служанка и офицер сразу прекратили свой сдержанный шепот и с живостью обернулись к нему. Девушка помоложе бросилась к нему навстречу со словами:

– Вы доктор Дюкро? Хирург королевский?

Калиостро запнулся на секунду и тотчас же произнес:

– Да.

– Я, лейтенант Турнефор, за вами посылал, – выговорил, подходя, офицер. – Помогите. Вам передал приглашение наш командир?

– Да, – с той же уверенностью отвечал Калиостро. – Он жив, стало быть?

– Идите. Скорее! – воскликнула Лиза.

– В каком положении находится он? В сознании?

– Плохо… Очень плохо… Но жив, положительно жив, – прибавила пожилая служанка, приблизясь к Калиостро.

– Где он себя ранил? Куда направил оружие? – спросил Калиостро. – Верно, в сердце или в голову?

Обе девушки, а вместе с ними и Турнефор с изумлением взглянули в лицо Калиостро.

– Мы вас не понимаем, господин доктор, – произнес Турнефор. – Про что вы говорите?

– Что же с ним, если он не ранен? Я думал, что он… – запинаясь, выговорил Калиостро, – сам хотел покончить с собой. Ведь это господин Норич?

– Да, Норич! – воскликнула Лиза. – Мой брат. Но он преступно был ранен злодеем на улице… Грабителем…

«Ничего не понимаю», – подумал Калиостро и прибавил:

– Так идемте скорей!

И, сопутствуемый Лизой, которая указала ему дверь и пропустила его вперед, кудесник, сказавшийся королевским хирургом Дюкро, с любопытством прошел в другую комнату, маленькую, полуосвещенную лампадой.

На кровати в углу Калиостро увидел лежащего на спине молодого человека очень красивой наружности, поразившей его тотчас правильностью и благородством черт лица. Он тяжело дышал; обильный пот струился по лбу и смочил волосы на голове; глаза его постоянно открывались и закрывались. Каждый раз, что поднимались веки, лихорадочно блестящий взгляд черных глаз ярко вспыхивал в полумраке комнаты. Лицо слегка подергивала судорога.

Калиостро приблизился и пристально стал смотреть в лицо лежащего. Тот слегка простонал. Искусный медик пригляделся зорко и выговорил удивленно:

– Что с вами? Тут недоразумение!.. Вы не ранены. Говорите мне скорее, что вы с собой сделали? Вы ранены?

– Да…

– Но ведь вместе с тем вы и отравлены.

– Нет! – чуть слышно повторил Алексей.

– Каким ядом? Я вижу… Знаю наверно. Говорите: что вы приняли?

– Оставьте меня! – глухо произнес Алексей. – Кто вы? Уйдите. Мне не надо… помощи.

Лиза страшно вскрикнула и упала на колени около кровати.

– Нет, я не оставлю! – воскликнул Калиостро.

– Он доктор. Он поможет тебе. Он спасет тебя. Скажи, Бога ради! – рыдала Лиза.

И, стоя на коленях около кровати брата, она схватила повисшую руку его и в порыве горя и отчаяния тянула его за руку и повторяла:

– Скажи, Бога ради!.. Говори!.. Зачем ты отравился?!

– Не хочу… оставьте меня! – отвечал глухо Алексей.

– Послушайте, господин Норич! Мне вы обязаны сказать, – заговорил Калиостро горячо. – Вы обязаны назвать яд, который вы приняли, потому что я спасу вас от смерти и от того, что погубило вас. Я пришел спасти вас двояко. Есть в городе человек, к которому вы обращались с просьбой спасти вас, в могущество которого вы верите?

– Да, есть, – произнес через силу Алексей.

– Назовите его.

– Зачем. Я умираю…

– Он перед вами, молодой человек. Я – Калиостро.

Лежащий устремил глаза на вновь прибывшего незнакомца; его мертвенно бледное лицо покрылось едва заметным румянцем; рука поднялась судорожным движением.

– Правда ли? Вы ли Калиостро?

– Правда. Клянусь вам и докажу. Назовите мне яд – и вы будете спасены. А когда вы будете на ногах, мы поговорим о вашем деле, о вашей судьбе.

– Не верю. Да и поздно. Мне не надо жить… – прокричал, почти простонал Алексей и отвернулся лицом к стене.

– Эли здесь… Милый мой. Эли здесь, у нас. Ты должен жить и быть счастливым! – воскликнула Лиза.

Алексей двинулся всем корпусом и глядел на сестру.

Калиостро между тем, быстрым движением достав из кармана сложенный лист бумаги, поднес его к глазам лежащего.

– Вот ваше последнее письмо. Я Калиостро?

– Эли здесь, у нас, любит тебя… – повторяла Лиза.

– Да. Верю… Слава Богу!..

Он схватил Калиостро обеими руками за руку, почти впился в нее и воскликнул горячо:

– Спасайте меня скорей!.. Если она ко мне… пришла, я могу жить, я должен жить!.. Спасайте…

– Какой яд вы приняли?

– Aqua toffana…

Калиостро сделал движение, которое невольно вырвалось у него.

– Это ужасно! – прошептал он. – Где вы его достали?

– Он был у меня уже давно. В перстне отца…

– Это страшный яд? – вскрикнула Лиза.

– Нет, сударыня, страшно не то, страшно другое. То, что такого яда на свете нет. Этим именем называют соединение ядов совершенно различных. Но все равно я испробую свои силы, может быть, мне и удастся еще спасти вас.

И тотчас началась в домике суетня… Двое из находившихся здесь – лейтенант Турнефор и пожилая горничная – немедленно отправились по поручению Калиостро в аптеку и в лавки.

До глубокой ночи провел Калиостро в этом домике, ухаживая за Алексеем. Уже два раза давал больному противоядие собственного состава, и, вызвав припадки, которые облегчили состояние отравленного, он снова внимательно освидетельствовал его и, качая головой, вымолвил:

– Что же это? И рана… И отрава… Ну да Бог милостив. Главное, Норич, старайтесь немножко уснуть, восстановить свои силы. Я поеду домой и завтра же рано утром буду у вас снова. Я могу сказать вам почти наверное, что рана ваша пустая. Я боюсь только последствий яда в желудке… Засните. Быть может, через час вы будете уже вне опасности.

На другое утро пациент, благодаря молодости, крепкому сложению и цветущему здоровью, уже пересилил болезнь. Когда Калиостро явился в тот же домик квартала Марэ, то и Лиза, и красивая молодая девушка встретили его с таким видом, по которому Калиостро сразу догадался, что все даже лучше, чем он ожидал.

– Совсем здоров… Спасен! Вы благодетель наш! – произнесла молодая девушка страстно.

Действительно, больной лежал бледный, слабый, но и улыбающийся.

– Я чувствую, граф, – произнес он на вопрос Калиостро, – что я вне опасности. Мне нужно только спокойствие, чтобы стать таким же здоровым, как я был. Этим я обязан вам и вот ее присутствию. Это моя невеста.

– Маркиза Кампо д'Оливас! – отрекомендовалась красавица, немного смущаясь и краснея.

Калиостро при этом имени остолбенел и с крайним изумлением глядел на девушку, ни слова не говоря…

Маг тотчас понял, что присутствие юной маркизы в доме больного, конечно, самовольное, и, конечно, последствием этого поступка будет соблазн всего общества. Вместе с тем поступок девушки разрушал планы хитрой и умной графини Ламот.

«Надо скорее обо всем известить ее, и особенно об этом казусе», – подумал Калиостро.

VIII

Графиня Иоанна Ламот металась из угла в угол своей изящно отделанной квартиры, как тигрица, нежданно запертая в клетку. Лицо ее, бледное как полотно, было в слезах, руки дрожали. Посторонний мог бы подумать, что женщина поражена несчастьем, а между тем у бессердечной, но страстной женщины было не горе. На лице ее были слезы гнева; руки дрожали от злобы.

Роковые случайности разрушали беспощадно то здание, которое она строила. Капризная и слепая фортуна будто боролась с ней, насмехалась над ней.

Уазмон, дравшийся несколько раз на дуэлях и выходивший всегда победителем, теперь был убит, как мальчишка… И кем же? Каким-то пройдохой.

Иоанна была уверена, что этот чужеземец неизвестного и сомнительного происхождения даже шпаги в руках держать не умеет; оказалось, по рассказу секунданта убитого, то есть ее друга Вильета, что этот уроженец севера дрался, как лев, по силе ударов, дрался, как черт, по искусству.

– Не только один Уазмон, – объяснил Вильет, – но если бы трех Уазмонов поставить против этого дьявола, он бы… всех трех убил. Захоти он, то был бы первым поединщиком всего Парижа.

Весть о смерти приятеля, даже возлюбленного, поразила, но не огорчила графиню Ламот. Он для нее был мальчишкой, капризом, а отчасти лишь орудием для разных интриг.

Через час после полученного ею известия она уже побывала в предместье Св. Антония, в своем притоне, и вызвала своего доверенного и усердного слугу Канара. Она объяснила ему горячо всю важность возлагаемого на него нового поручения.

– Никогда еще, ни разу, мой милый Канар, – сказала Иоанна, – не было нам так важно и необходимо отделаться от человека, как теперь. Дело громадной важности в ваших руках… Я надеюсь на вас.

– И будьте уверены, сударыня, – отвечал, улыбаясь страшной, скотоподобной улыбкой, Канар, – я исполню ваше поручение отлично! Я не могу только сказать определенно, когда мне удастся повстречать этого незнакомца или шведа. Он мало выходит из дома пешком, почти всегда разъезжает верхом. А согласитесь сами, что воткнуть ножик всаднику не так-то легко. Можно и это, но ведь можно и попасться… Во всяком случае, обещаю вам и даю слово… А вы знаете, что я никогда слову не изменял… Даю слово, что этот швед или русский будет подобран на улице мертвым в первый же раз, что сунется из дома пешком.

Эта беседа происходила между Иоанной и злодеем около полудня. А на другой день утром другая наперсница Иоанны, Роза, явилась в квартиру графини, что делала чрезвычайно редко. Графиня Ламот старалась по возможности не принимать на своей квартире лиц, которых часто видела госпожа Реми.

Пожилая и крайне некрасивая женщина с этим именем Роза принесла почти невероятную весть, после которой Иоанна залилась слезами злобы и заметалась в своей квартире. Ее главный помощник Канар был накануне вечером тоже убит этим дьяволом русским. Роза могла подробно объяснить, как все случилось. Мальчишка, ее племянник, случайно присутствовал при всем происшествии.

Канар взял мальчишку с собой, велел ему стоять невдалеке для того, чтобы затем послать его к госпоже Реми с докладом об исполненном поручении. Мальчуган видел, как в темноте Канар бросился на проходившего военного и ударил его сзади ножом; но военный, страшно вскрикнув, отскочил, выхватил шпагу и в одно мгновение два раза пронзил ею господина Канара; затем оба упали. Мальчуган, в ужасе вскрикнув, бросился к обоим и стал звать господина Канара, но тот уже был мертв и лежал в потоках крови. Военный шевелился, стонал, но не просил о помощи, а, напротив, проговорил странные слова:

– Спасибо этому злодею… Кажется, я умираю…

Конечно, мальчуган бросился бежать со всех ног, тем более что заслышал шаги прохожих.

Иоанна после этого известия была совершенно поражена. В смерти Уазмона не было ничего невероятного, но почти одновременная смерть – и от руки одного и того же человека – ее наперсника поразила ее. Вдобавок этот Канар, готовый всегда зарезать всякого по первому приказанию госпожи Реми, был ей необходим.

Вечером Иоанна несколько успокоилась, и, когда ей доложили о даме, которая желает видеть ее немедленно, но не говорит своего имени, Иоанна, уже овладев собой, могла принять неизвестную гостью. Гостья эта оказалась Лоренца.

Она вошла к графине и, сбросив шляпку с вуалью, тотчас же, не имея сил сказать ни слова, с рыданием упала на диван.

Узнав гостью, Иоанна выпрямилась, скрестила руки на груди и выговорила холодно:

– Так вы пришли плакать ко мне? Вы это могли бы сделать дома.

Но Лоренца не слыхала или не понимала слов. Как истая итальянка, она продолжала рыдать, ломала руки, хватала себя за голову и чуть не рвала на себе волосы.

Иоанна, простояв несколько мгновений как статуя над этой женщиной, пораженной горем, спокойно отошла и села в отдалении. Когда Лоренца вдоволь наплакалась, Иоанна обратилась к ней так же холодно:

– Ну-с, наплакались? Теперь скажите мне, зачем вы пожаловали?.. Тело его лежит не у меня на квартире; хоронить его будут не здесь, а помочь воскресить его я не могу. Я могу только подослать к вам другого такого же красивого юношу… но мне теперь не до вас, мне теперь некогда… Что ж вам от меня угодно?

– Я любила его, – проговорила Лоренца с отчаянием, – первый раз в жизни… Поймите!..

– Мне совершенно не нужно и не любопытно знать, любили ли вы в первый раз или в десятый – все это до меня не касается. Скажу вам только, что вы не должны чересчур отчаиваться и оплакивать убитого. Он не любил вас или, лучше сказать, любил по моему приказанию.

И Иоанна безжалостно, жестоко, в коротких, но резких выражениях рассказала Лоренце всю оборотную сторону истории ее любви, объясняя всю комедию, которую разыграл с ней Уазмон, даже не по собственному желанию, а по ее приказанию.

Несчастная женщина, слушая графиню, оцепенела и как бы застыла от грубого и незаслуженного удара прямо в сердце.

– Правда ли все это? – глухо выговорила наконец Лоренца.

– Какая же цель мне лгать, – небрежно отозвалась Иоанна. – Успокойтесь и утешьтесь! Если вы будете продолжать так же верно служить мне по отношению к вашему мужу, то я обещаю достать вам другого, не хуже Уазмона.

– О! – воскликнула Лоренца. – Как можете вы, красивая и молодая женщина, говорить такие возмущающие душу слова! Я не думала, что вы такая бессердечная и безнравственная! Пускай я была игрушкой вашей, но я все-таки любила его.

Лоренца поднялась порывисто с дивана, схватила свою шляпку и двинулась к дверям.

Иоанна рассмеялась громко, встала и выговорила:

– Зачем же вы приходили, синьора Лоренца? Вы думали, что мы обе вместе поплачем о судьбе погибшего в цвете лет дурака, который, не умея держать шпаги в руках, отправился мериться силами с бретером[11]11
  Заядлый дуэлянт, задира.


[Закрыть].

Иоанна хотела продолжать свои насмешки и над убитым, и над итальянкой, но Лоренца вдруг внезапным жестом прекратила злоязычие Иоанны.

– Вот… Я забыла… Мне не до того… Я забыла… Я пришла с письмом от мужа, которое он не хотел посылать с посторонним…

– О! Только вы, итальянки, способны на это! – воскликнула Иоанна, почти вырывая письмо из рук Лоренцы. – Только вы, итальянки, можете час целый выть в гостиной и даже не сказать ни полслова о том, что есть письмо.

Иоанна быстро стала читать письмо Калиостро и, видя, что Лоренца выходит, остановила ее.

– Подождите!.. А ответ?

– Ответа никакого! – с рыданьем вымолвила Лоренца уже за дверью.

– Глупая! – невольно вырвалось у Иоанны.

IX

Письмо нового друга Иоанны окончательно свалило с ног твердую духом женщину. При известии о гибели Уазмона первая мысль в голове Иоанны была мечта о замене Уазмона другим молодым человеком в качестве претендента маркизы д'Оливас.

«Я найду другого, – думалось ей, – который будет искуснее Уазмона и, быть может, победит капризную испанку – и все дело может поправиться».

Теперь письмо Калиостро разрушило этот новый, созревающий в ее голове план.

Кудесник извещал о невероятных, неожиданных приключениях; одно она знала, а от другого не устояла и упала на тот же диван, где мгновение назад лежала рыдающая Лоренца.

Первое известие состояло в том, что молодой человек, новый знакомый графа Калиостро, лежит раненный довольно опасно каким-то злодеем. «Это приключение, – говорил Калиостро, – для графини Ламот не любопытно: но второе должно интересовать ее, ибо в квартире раненого молодого человека находится сама юная маркиза д'Оливас. Что тут делать? Рассудите и скажите!» – кончалось письмо Калиостро.

Иоанна долго просидела неподвижно на диване, скомкав письмо, безмолвно, с одной лишь злобой на сердце.

– Все рухнуло, все кончено! – повторяла она про себя. – Это не действительность, а какой-то сон, отвратительный сон… Это какая-то глупая сказка из тех глупых сказок со всякой чертовщиной, которые рассказываются детям глупыми няньками. Еще два дня только назад казалось, что остается несколько дней до полной удачи, а сегодня, будто в какой глупой сказке, все магически перевернулось кверху дном. Уазмон убит. Лихой убийца Канар тоже убит; но этого всего мало для беспощадной судьбы. Ей нужно еще, чтобы последний удар опытного Канара был неудачен и чтобы русский проходимец остался жив. Наконец, злой судьбе благоугодно, чтобы девчонка сбежала на квартиру этого чужеземца… Очевидно, что ввиду скандала старая тетка-опекунша должна согласиться на этот брак… А я? Что ж мне-то делать? – И Иоанна снова приблизила письмо к глазам, снова прочла: – «Что делать? Рассудите и скажите!»

Всю ночь просидела или проходила из угла в угол в своей спальне решительная и предприимчивая женщина. На рассвете она легла спать, несколько успокоенная. Она рассудила, что ей делать, и решилась так же твердо, не падая духом, взяться за новое дело, за новое мудреное предприятие.

– Ведь говорится же, – шутила она, уже засыпая, – le roi est mort – vive le roi!..[12]12
  Король умер – да здравствует король! (фр.).


[Закрыть] Ну, я скажу: la trame est déjouée – vive la trame! Если все нити одной паутины порваны и унесены вихрем – надо начать ткать новую крепчайшую паутину.

Иоанна решилась на предприятие, диаметрально противоположное тому, о котором она мечтала накануне. Этот поворот в уме ее, эта замена одного плана компании другим, на которую иная женщина потратила бы месяц в сомнениях и колебаниях, совершился в Иоанне в один вечер.

– Если он жив и будет жить, а она его любит, то мне надо уступить судьбе. Но в конце концов я обману эту судьбу… Она сыграет мне же в руку.

Едва отдохнув несколько часов, около полудня графиня Ламот в изящном наряде, красивая, как всегда, спокойная, но бледная, мило улыбающаяся, садилась в свой экипаж и приказывала ехать в дом маркизы Кампо д'Оливас.

Старая дева после доклада ливрейного лакея приказала сказать гостье, что вследствие особо важных обстоятельств она не может ее принять.

Графиня Ламот приказала снова доложить, что причина ее посещения в тесной связи с этим самым особо важным событием в доме маркизы; по этому-то делу она и приехала.

Разумеется, через минуту два лакея явились навстречу ожидавшей в прихожей графине, а за ними вслед появилась главная горничная маркизы. Любимица горничная объяснила графине, что маркиза, извиняясь заранее, что примет ее в постели, просит пожаловать.

Иоанна нашла старую деву еще в худшем положении, чем думала.

Синьора Ангустиас была почти в таком же безнадежном и отчаянном положении, в каком накануне Иоанна видела другую женщину – Лоренцу. Старая дева также причитала. Неожиданное бегство ее питомицы из дому поразило ее, по ее словам, больше, чем если бы юная племянница, полуребенок, неожиданно скончалась.

На вопрос маркизы, каким образом графиня Ламот знает все происшедшее, которое еще тщательно скрывается в доме прислугой, Иоанна отвечала, что знает все, но объяснить пока не может, а приехала к маркизе предложить ей свои услуги.

– Я берусь вернуть к вам племянницу вашу из квартиры господина Норича.

Этого слова было достаточно, чтобы Ангустиас села в постели и, притянув к себе Иоанну, горячо облобызала ее.

– Вы мне обещаете?.. Вы ручаетесь?! – воскликнула она.

– Обещаю, маркиза.

– О, тогда требуйте от меня всего, чего хотите! – воскликнула Ангустиас.

Просидев несколько мгновений и объяснив маркизе, что она приедет еще раз ввечеру. Иоанна прямо от нее приказала ехать по направлению к дому графа Калиостро.

Швейцар дома графа уже давно заранее получил приказ принимать графиню Ламот когда бы то ни было, и днем и ночью, без доклада. Калиостро вышел навстречу графине веселый и, улыбаясь, выговорил:

– Вот история, милая графиня! Только у вас в Париже бывают такие сюрпризы.

Усадив гостью, Калиостро подробно рассказал Иоанне все то, что она отлично знала и без него, а некоторые подробности были ей гораздо лучше известны, нежели самому Калиостро.

Граф изумлялся, за что мог какой-то уличный злодей пожелать убить такого милого и безобидного человека, как его новый знакомый и приятель русский. Но затем Калиостро, ничего не подозревая, сообщил графине ужасное известие. Он, Калиостро, как искусный медик, волшебник и в медицине, ручался за то, что спасет того самого человека, который едва не был убит по приказанию же графини Ламот. Иоанна невольно подумала про себя:

«Как смеется надо мной судьба! Мой друг и помощник наивно вместо помощи губит дело, которое я веду. Ему бы следовало отравить этого Норича или по крайней мере бросить без помощи, а он хвастает, что спасет его и вернет к жизни».

Была минута, и Иоанна хотела объясниться с кудесником, но что-то необъяснимое остановило ее. Признание замерло на языке.

– Можете ли вы меня познакомить с этим Норичем, то есть сейчас же везти меня к нему в дом? – спросила Иоанна тревожно.

– Конечно, хотя я сам всего два раза был у него. Но наши отношения особенные, совершенно исключительные.

И сам сатана, но красивый, умный, изящный, даже грациозный, воплотившийся в женщине, переступил порог маленькой квартиры.

Двух часов было достаточно для Иоанны, чтобы вполне очаровать и выздоравливающего Алексея, и пылкую, капризную, но сердечную Эли. Даже дикарка Лиза и та фамильярно подсела к красавице графине и уже два раза успела сказать ей:

– Какие у вас прелестные глаза и прелестные брови!

Если графиня Ламот была сначала принята в этой квартире с недоумением, даже с боязнью, то когда она собралась уезжать, ее провожали уже как дорогую гостью, почти как нового друга, посланного судьбой.

Иоанна поразила всех тем, что говорила, и тем, что обещала. Даже кудесник был несколько изумлен. Сидя у своих новых друзей, Иоанна только удивлялась и головой качала, какие они все наивные люди, что самого простого дела не умеют сделать. Она бралась – и почти не сомневалась в успехе – уговорить старую тетку-опекуншу не противиться браку племянницы с русским. Этого мало. Она заявила молодому человеку, что может помочь ему гораздо более серьезным образом, нежели помирить племянницу с теткой. Она бралась сделать нечто, что повлияет даже на неизвестного ей графа Зарубовского.

– Откуда вы знаете это имя? – спросил, изумляясь, Алексей.

– Я все знаю. Я тоже ясновидящая, как и друг мой, граф Калиостро! – шутила Иоанна.

– Каким же образом можете вы нам помочь, то есть помочь ему? – спросила сомневающаяся Эли.

– Я сделаю то, что русский старик захочет, чтобы Норич носил свое настоящее имя!

Иоанна говорила это таким решительным тоном, с таким убеждением в голосе и во взгляде красивых глаз, с такой самоуверенностью, что все слушали и молчали, поневоле уже веря ей. Кончилось тем, что молодой человек с чувством протянул ей руку и крепко пожал маленькую красивую ручку графини. И в это мгновение он, увы, не почуял, что эта самая ручка два раза поднималась на него и что по злобной воле этого существа двое покушались на его жизнь: один честным образом, а другой даже злодейским – из-за угла.

При отъезде графиня Ламот намекнула молодому человеку, что завтра же поедет хлопотать о нем не только к старой графине, но и в Трианон, к самой королеве.

– Поверьте, мой юный и новый друг, – сказала Иоанна, – что против обаяния королевы французской, Марии Антуанетты, не устоит никто и ничто.

Когда графиня увидала изумленные взоры всех, обращенные на нее, она прибавила улыбаясь:

– Да, мои милые новые друзья, сама королева французская войдет через меня в сношение с вашими врагами, заступаясь за вас.