Электронная библиотека » Евгений Салиас-де-Турнемир » » онлайн чтение - страница 16

Текст книги "Кудесник (сборник)"


  • Текст добавлен: 17 апреля 2017, 01:32


Автор книги: Евгений Салиас-де-Турнемир


Жанр: Русская классика, Классика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)

Шрифт:
- 100% +
XVI

Из всего общества, явившегося в Петербург, честный и прямодушный Алексей был смущен более всех. С одной стороны, дело его не ладилось. Цели своего прибытия сюда юноша отчаивался достигнуть. С другой стороны, он начинал все более подозревать своих новых друзей. Природный разум и чуткое, благородное сердце говорили ему, что он опрометчиво сошелся с людьми темными и загадочными.

И вот здесь, в Петербурге, они совершают что-то такое, что тщательно скрывают от него и от его сестры и невесты.

В первый раз, когда Алексей отправился с замиранием сердца в дом своего деда, когда доложили о нем, то уже в прихожей Алексей увидел, какое впечатление произвело его посещение. Даже дворня вся смутилась, поднялась на ноги и заметалась. Весь дом вдруг заходил ходуном.

Графиня приняла его встревоженная, даже бледная, даже отчасти оробевшая. Но через несколько мгновений, после нескольких слов беседы, ее смущение перешло в нескрываемый и страшный гнев.

– Как вы смели опять приехать в Россию! – сказала она, и побелевшие губы ее дрожали. – Вы желаете опять попасть в крепость?.. Так я скажу вам, что этого не будет!.. Будет хуже и уже без пощады! На всю вашу жизнь. Вы будете в кандалах и в Камчатке!

Алексей и не ожидал лучшего приема от этой женщины, которая, конечно, должна была ненавидеть его. Он стал объяснять ей подробно и хладнокровно цель своего прибытия в Россию.

– Поймите, графиня, – сказал он, – что я прошу немного. Пусть дед мой поможет мне только получить аудиенцию у императрицы и вручить ей письмо французской королевы. И затем, если государыня согласится на просьбу женщины, стоящей так же высоко, как она сама, тогда вы можете согласиться и на то, что я попрошу у вас.

– Вы сумасшедший!.. Безумец!.. К тому же и дерзкий безумец! – отвечала графиня. – Вам было сказано и доказано, что никаких вы прав не имеете, что вы подкидыш. Вы упрямо противодействовали, сопротивлялись, были за это жестоко наказаны и все-таки не исправились. И вот теперь вы снова, с той же дерзостью, нагло появляетесь опять здесь и опять предъявляете какие-то права… Скажите: вы глупец, безумец или просто наглый, неисправимый человек?

На все эти выходки графини Алексей не отвечал ничего и только просил об одном: допустить его повидаться со стариком графом.

– Запретить вам видеться с моим супругом я не могу и не стану стараться. Вы повидаетесь с ним, но повторяю вам, что я не могу допустить, чтобы граф дозволил вам, хотя временно, именоваться его именем. Коль скоро вы ему совершенно чужой человек, то это немыслимо даже и на одну неделю. Наконец, ходатайствовать за вас перед ее величеством я не желаю. Если государыня в своем ответе французской королеве хотя раз упомянет о вас, именуя вас графом Зарубовским, то это одно как бы узаконивает ваши права на имя.

Беседа эта кончилась тем, что графиня обещала сказать мужу о приезде в Петербург Алексея и допустить его видеться с ним. Прощаясь с Алексеем, она вдруг прибавила с каким-то странным оттенком в голосе:

– Вы очень заблуждаетесь, если думаете, что ваша беседа с моим супругом приведет к чему-нибудь. Вспомните, что с тех пор, как вы виделись с ним в Москве, уже прошло немало времени, а в его преклонные лета люди быстро стареют. Вы очень удивитесь, когда увидите моего супруга. Он очень, даже очень… Чрезвычайно постарел.

Последние слова графиня проговорила как-то запинаясь, как будто это признание было для нее неприятно. Эти последние слова произвели на Алексея такое впечатление, что он невольно, выходя из палат графа, подумал про себя:

«Неужели он так постарел, что впал в детство? Быть может, он будет неспособен не только действовать, защитить меня, поддержать вопреки этой злой женщине, но даже, может быть, не будет в состоянии понять всего того, что я скажу ему!»

И вдруг Алексею пришла мысль спросить у людей о том дворецком, который когда-то в Москве, один из всей дворни графа, отнесся к нему сердечно. Едва собрался он спросить, жив ли и где находится дворецкий, как сам Макар Ильич шибко, почти на рысях, появился в швейцарской и бросился к Алексею.

– Здравствуйте, мой соколик!.. Узнал я сейчас, что вы пожаловали, так с маху со стула и свалился… Ей-богу! – И дворецкий, обхватив Алексея, стал целовать его плечи. – Как вы живете-можете, родимый мой? Родной вы наш, настоящий наш…

И Макар Ильич вдруг заплакал, недоговорив.

– Ничего… Понемногу… Скорее дурно, чем хорошо, – отозвался Алексей, тронутый до глубины души приветствием и слезами чужого ему человека, единственного во всем Петербурге, да и во всей России, который приветливо встретил его.

– Скажите мне, как граф? На днях мне надо с ним повидаться… Как он?.. Как здоровье его?

Дворецкий махнул рукой, вздохнул и выговорил, утирая слезы кулаками:

– Что наш граф!.. Живой покойник!..

– Что?! – воскликнул Алексей.

– Да, соколик мой… Он жив, кушает, молится; от постели до кресла, от кресла к постели сам переходит. А то, бывает, кушает или и на молитве уже засыпает от слабости. Станешь говорить ему что – плохо понимает. Сам заговорит – ин бывает и не поймешь, чего он изволит… Да… плох, плох стал! Старому от молодой жены – дни в годы клади.

Алексей опустил голову, понурился и стоял недвижимо. Все надежды рухнули разом… «Живой мертвец»… Какая же польза от него может быть?

Дворецкий что-то продолжал говорить, но пораженный Алексей не слыхал и, медленными шагами спустившись по широкой лестнице, сел в свой экипаж и двинулся с большого двора…

XVII

С этого дня Алексей начал пытаться достигнуть своей цели иначе, то есть самому добиться аудиенции у императрицы.

Но дело не клеилось, и он начал отчаиваться и тосковать. Глупенькая, но бесконечно добрая Лиза тоже смущалась и тосковала отчасти из-за брата, которого обожала, отчасти от новой обстановки, нового, чуждого города. Печальный вид брата смущал ее. Она привыкла радоваться его радостью и печалиться его печалью, не доискиваясь причины их, как бы не рассуждая.

Впрочем, за время путешествия и пребывания в Петербурге у Лизы было свое горе, которое она таила от брата и воображала простодушно, что он ничего не знает и ничего не видит. Молодая девушка рассталась в Париже с товарищем брата, Турнефором, и только в минуту разлуки и в первые дни долгого пути поняла своим вдруг встрепенувшимся сердцем, что она любит приятеля брата.

Наивная девушка не знала даже, что Турнефор любит ее взаимно и что если бы брат не оправился от болезни, то теперь она была бы уже его подругой жизни.

Лиза в долгие дни, проводимые за двойными рамами, тоскливо оглядывала снежные глыбы, тающие на солнце. Удручающим образом действовало на нее это веселое для снежной страны время, время пробуждения к новой жизни, к расцвету и ликованию всего окружающего.

Для Лизы, никогда не видавшей глубоких зим, видавшей только снежинки, мелькающие в воздухе и покрывающие тонкой пеленой землю, все окружающее не пахло весной, а гнетом отзывалось на сердце.

Но около наивной и тихой от природы девушки томилась другая девушка, по характеру полная ей противоположность.

Эли д'Оливас, почти волшебством очутившаяся так далеко от своей родины, брошенная судьбой с берегов Гвадалквивира на берега Невы – от лимонных и лавровых садов и пальмовых рощ под оголенные серые стволы осин и берез, убитых морозом, – томилась, как пойманная и запертая в клетку птичка.

Пылкость ее нрава как бы остыла. Эли притихла. Порывы гнева, причуд, капризов, даже порывы простой веселости, ребяческой шаловливости – все это исчезло.

Она любила Алексея более чем когда-либо – пылко, страстно, беззаветно; чувствовала, что готова с ним идти хоть на край света. Эти сугробы снега и льда, этот воздух, которым она в дороге, казалось ей, дышала с трудом, даже эти странные люди, которых она видела кругом себя, одетые в какую-то сизую кожу, с лохмами шерсти, эти дикообразные люди – все это пугало ее, не только изумляло. Но несмотря на это, она чувствовала в себе силы и даже желание идти за милым еще дальше, в такие пределы, где солнца совсем не будет, где все будет ледяное, даже дома, даже предметы, где даже и этих звероподобных людей не будет.

Но это чувство являлось в Эли порывом, когда сказывалась в ней страсть. В другие минуты какое-то ей самой ненавистное чувство самовольно прокрадывалось в сердце. Она гнала его, отбивалась от него как от отвратительного насекомого, которое ползло к ней, но победить это чувство не могла. Прокравшись в сердце, оно оставалось иногда подолгу.

А какое это было чувство? Эли боялась и понять его, не только назвать по имени. Это было не что иное, как «раскаяние» в роковом, необдуманном шаге. Ей чудилось вдруг, что любовь Алексея не может вознаградить ее за все то, что она потеряла.

Эли надеялась на полный успех их дела в этой северной столице. Она мечтала, что когда-нибудь они все-таки поедут в обратный путь и в Париже мушкетер короля станет ее мужем. Тогда двинутся они на противоположный отсюда край света, в Андалузию, и будут наконец вполне счастливы. Там законная супруга графа Зарубовского, мушкетера французского короля, могла бы, конечно, невозбранно вступить во все свои права испанской грандессы.

Несмотря, однако, на твердую веру в успех, Эли сознавалась сама себе, что ее судьба странна, что путь, по которому она шла, – скользкий путь.

Наконец, она говорила себе самой, что было бы гораздо благоразумнее остаться с теткой в Париже и ожидать возвращения жениха из России. В этой разлуке с ним ей было бы, конечно, тяжелее, но в ином смысле ей было бы, пожалуй, легче.

Она относилась к Калиостро и к Иоанне так же сдержанно и с такой же робостью, как если бы они были не друзьями, а ее тайными врагами. Что касается до Вильета, который был с ней чрезвычайно любезен, через меру услужлив, Эли гадливо относилась к нему – он был ей противен. Еще недавно она и не предполагала возможности входить в сношения с такой личностью. Она не верила, чтобы Вильет был барон и аристократ. Он казался ей вроде тех неприличных фигур, которые она видела за всю свою жизнь только издали, на улице, из окна своей кареты. А теперь приходилось с такой личностью проводить иногда целые вечера.

Если бы Алексей, которому она верит и которого обожает, относился к нему сердечно, то это бы подействовало и на нее, но ее возлюбленный точно так же сторонился от этого Вильета.

В их беседах наедине о Калиостро и о графине Ламот Алексей признавался невесте, что великий кудесник начинает все менее внушать ему доверия. Многое в графе для него становилось загадочно. А что касается до графини Ламот, то эта женщина ему самому положительно стала противна и даже ненавистна. А если уж Алексей мечтал когда-нибудь навеки избавиться и не встречаться более ни с Калиостро, ни с Иоанной, то, конечно, Эли, как женщина, могла еще менее побороть в себе чувство отвращения к одной и чувство боязни к другому. Таким образом, компания разноплеменная и разнохарактерная, появившаяся на берегах Невы, скоро раскололась надвое. Отношения были дружелюбны, но несколько натянуты. Было два лагеря, и каждый чувствовал, что другой относится к нему не с полным доверием.

Калиостро, графиня Ламот и Вильет постоянно совещались вместе. В свою очередь Алексей, Эли и Лиза любили оставаться втроем.

– Я не понимаю и никогда не пойму, – часто говорил Алексей сестре и невесте, – каким образом Мария Антуанетта может допускать к себе эту графиню, не только любить ее. Она умна, грациозна, красива, остроумна, но все-таки в ней есть что-то особенное, ненавистное…

– Что-то злое! – подсказывала Лиза.

– Что-то странное, загадочное! – говорила Эли.

Тем не менее молодежь кончала тем, что сознавалась:

– А все-таки мы ей многим обязаны. Очень многим.

– Мы неблагодарные! – подсказывала Лиза.

– Мы причудники! – говорила Эли.

XVIII

Прошел месяц и не принес никаких особенных перемен в делах компании чужеземцев, живших на трех отдельных квартирах и видавшихся не явно, а тайком, при соблюдении всевозможных предосторожностей.

Калиостро в своем доме принимал, так же как и в Париже, довольно много гостей или просто любопытных из высшего круга и из простого народа.

Иоанна, или по новому названию, баронесса д'Имер, тоже уже имела очень обширный круг знакомых и бывала постоянно в гостях. У себя же она не принимала никого, извиняясь недостаточно просторным помещением.

Теперь у нее постоянно бывал в качестве близкого друга молодой и богатый гвардеец князь Самойлов и предлагал ей переехать на Дворцовую набережную, в великолепный дом, но Иоанна не согласилась и прямо отказала наотрез, якобы не желая вводить его в расход, но в сущности боясь огласки. Единственное, на что она согласилась, была известного рода помощь князя. У нее теперь появилось бесчисленное количество великолепных нарядов, которыми она прельщала петербургское общество, уверяя, что все это привезено из Парижа.

Благодаря скромности Самойлова, а отчасти манере Иоанны держать себя в обществе гордо и надменно, никому, конечно, и в ум не приходило, что все эти туалеты делаются на счет князя Самойлова. Иоанна пригрозила своему новому другу, что при первом слухе, невыгодном для ее репутации, не ожидая огласки, она немедленно выедет из Петербурга в Париж.

Князь Самойлов был настолько влюблен в красавицу, что искренно сожалел о том, что она замужем, что муж ее здоровехонек, не на том свете, а где-то шатается на этом свете. Он уже подумывал и намекал Иоанне о возможности хлопотать о разводе.

Калиостро, конечно, знал об отношениях Иоанны с Самойловым, но, помимо его, никто во всем городе ни на мгновение не усомнился в простой дружбе. Только Алексей вскоре заподозрил постоянное появление Самойлова в доме графини и вследствие этого перестал пускать к ней в гости невесту и сестру. Он оправдывал это решение тем, что постоянно пребывающий у Иоанны русский князь может встретить Эли и Лизу и разболтать, что они знакомы с Иоанной. А свое знакомство, не только сообщничество, они тщательно скрывали.

Дела руководителя всей компании, самого Калиостро, шли несколько лучше, но далеко были не так блестящи, как грезилось ему в дороге. Волшебник уже окончательно убедился теперь, что здесь, в Петербурге, нельзя разыграть роль духовидца, алхимика и астролога. Его власть над сатаной и адом и над всякой чертовщиной здесь не увлекла никого. Одни не верили, считая его простым шарлатаном, другие, попроще, верили, что итальянский граф состоит в дружбе с самим Вельзевулом, и тем паче избегали его.

Калиостро вскоре увидел, что здесь надо действовать иначе и сказаться только искусным медиком и масоном, отрицая даже свою славу мага. Как масон, верховный мастер и председатель измышленного египетского масонства сицилианец, однако, тоже не имел успеха. В России было уже тогда две-три ложи масонов. Одновременно с приездом его открылась вновь ложа в Ярославле. Знаменитый Новиков, Мельгунов, Лопухин, Трубецкой и другие видные представители русского масонства, тщательно скрываясь от зоркого глаза Екатерины, конечно, не были способны войти в сношения с учредителем нового масонства. К египетской ложе в Париже, о которой они не имели ни малейшего понятия, они, конечно, отнеслись бы с той же сдержанностью и с той же подозрительностью, как отнеслись уже к ней другие масоны Швейцарии и Англии.

Желание графа быть представленным монархине русской проистекало из его наивных надежд, что государыня разрешит ему основать несколько масонских лож в ее обширной империи.

Зато как медик Калиостро имел громадный успех во всем городе, даже такой успех, которым он никогда не пользовался нигде. И действительно, вследствие ли отсутствия хороших врачей в Петербурге и преобладания еще знахарей и знахарок, со знаменитым Ерофеичем во главе, всякому хорошему доктору нетрудно было отличиться.

Вместе с тем, благодаря счастливой случайности, первые опыты практики Феникса в столице были поразительно удачны, и о них поневоле заговорил весь город.

После излечения или, вернее, изумительного исцеления княгини Голицыной, после такого же невероятно искусного исцеления молодого кавалергарда Толстого, упавшего с лошади и разбившегося во время парада, слава медика-графа распространилась по городу, как наводнение, как вода, проникающая не только во все отверстия, но даже и во всякую щель.

С утра перед домом графа Феникса стояли десятки, иногда и сотни простонародья, приводившие своих больных и увечных. Одновременно с ними стояли ряды экипажей людей богатых и зажиточных, являвшихся тоже за советом или за помощью или с благодарностью за излечение.

Главное, что поражало петербуржцев и заставляло славить итальянского доктора-графа, было то удивительное обстоятельство, что за свои излечения он ни с кого не брал ни гроша. Так думал и говорил весь народ; в действительности граф Феникс брал деньги, но только в тех случаях, когда очень богатые сановники и бояре привозили ему не менее двух-трех сотен червонцев. Суммы меньшие он не брал, объясняя, что он вообще денег за леченье не берет.

– Да и зачем мне брать деньги, – все-таки прибавлял Калиостро, – когда я, при помощи огня, углей и воды, при нескольких сакраментальных словах, могу сделать столько слитков золота, сколько захочу.

Но если весь город верил в чудодейственного врача, то в алхимика поверил только один человек, известный и всеми почитаемый статс-секретарь государыни Елагин. Любя всякую таинственность и чертовщину, а с другой стороны, любя и презренный металл, он уверовал и в алхимика Феникса всем сердцем.

Елагин, человек добрый, простодушный, недалекий, стал сразу обожать Калиостро, и не зря, недаром. Однажды маг привез к нему в дом большую склянку розоватой воды, небольшую шкатулку с углем и у него же в кабинете, в его печке, при каком-то синеватом освещении во всей комнате, в фантастическом наряде, приступил к священнодействию. При громком произнесении заклятий, от которых у доброго Елагина душа в пятки ушла, таинственный человек этот обратил эти угли в два больших слитка чистейшего червонного золота и подарил их Елагину.

Сановник, любимец императрицы, стеснялся принять такого рода подарок, но Калиостро смеялся в ответ, уверяя своего русского друга, что для него золото то же, что простой мусор, валяющийся по улицам.

– Я даю вам то, что для меня не имеет никакой цены, – сказал граф Феникс. – А если вы хотите отблагодарить меня, то вы имеете на это данные. Выхлопочите мне аудиенцию у русской монархини.

Разумеется, Елагин, объехав весь Петербург со своими слитками золота, добытыми в его же печке, многих из знакомых изумил своим рассказом, но многих и вдоволь потешил.

Явившись со шкатулкой и с таким же рассказом к государыне, Елагин доставил императрице целый час такого удовольствия, такого веселого смеха, после которого трудно уже было и заикнуться о просьбе итальянского графа быть представленным императрице.

Государыня, разглядывая слитки золота, расспрашивала, как волшебник лазал в печку, как вызывал нечистую силу, освещенный как бы северным сиянием, и хохотала до слез.

Елагин вышел из кабинета царицы, не решившись и заикнуться о желании этого мага быть представленным Екатерине.

Граф сильно приуныл. Тайно, в глубине души, он оправдывал императрицу и теперь более чем когда-либо поверил, что репутация на всю Европу ее высокого ума не подлежит сомнению. Однако настойчивый сицилианец все-таки не отчаивался. Была в Петербурге еще одна личность, могущественнее Елагина, на которую граф мог рассчитывать.

Вскоре после своего приезда Калиостро дал приказание Лоренце пустить в ход все свое женское искусство красавицы и кокетки по отношению к властному русскому боярину Потемкину. И теперь Лоренца, если и видалась с Потемкиным гораздо реже, чем Иоанна с Самойловым, тем не менее была с ним в постоянных сношениях.

Потемкин заплатил дань красавице. Он тем легче был очарован Лоренцей, что она, по примеру своего мужа и даже по его строжайшему приказанию, ни разу не взяла от Потемкина не только денег, но не приняла даже ни единого подарка. Даже простой браслет в сотню червонцев ценой и тот Лоренца отказалась взять. А вместе с тем она удивляла Потемкина теми бриллиантами, которые носила. Она не привезла Потемкину в подарок слитков золота, подобно своему мужу, но потребовала, чтобы он принял от нее в подарок великолепный перстень с замечательным многоценным сапфиром. Передавая этот перстень жене, Калиостро шутя прибавил:

– А уплату за него, милая Лоренца, мы все-таки получим… Да и за все заставим заплатить. Но уже после, при отъезде…


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 | Следующая
  • 4.8 Оценок: 11

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации