Текст книги "Былые гусары"

Глава 13

Чрез день в городе распространился слух, что распушивший свой полк командир отвечает на гусарский бал обедом с танцами и с разными затеями.

Для обеда уже нанята большая усадьба на пятой версте почтового тракта, именуемая всеми: Пятовский дом. Будет катанье на тройках, нечто вроде пикника, а после обеда танцы до полуночи при иллюминации с фейерверком, несмотря на мороз.

Между тем, несколько человек гусар, страстные охотники, готовились на медвежью охоту. Крестьянин соседнего села, охотник, по имени Максим, высмотрел берлогу в лесу, по странной случайности, около того же Пятовского дома.

Самые страстные изо всех охотников на медведя были – Бидра, Андрюхин и Грабенштейн, но вместе с ними часто отправлялись Караваев и Арсланов. Командир нестроевой команды отличался даже особенно меткой стрельбою. Но этот раз было решено соединить охоту с пикником и балом. Гусары решили отправиться на место утром, а если удастся кому убить медведя, то поднести его устроительнице бала-пикника, то есть командирше.

Бал предполагался через дней пять, и многие из приезжих помещиков остались, получив приглашение от Грауков, другие уехали и вернулись опять.

И снова на целую неделю город Малороссийск принял праздничный вид. Повсюду были многолюдные сборища, вечера и кое-где танцы.

Но более всех домов оживился дом барышень Задольских. Ежедневно вокруг жениха и невесты собирался чуть не весь полк и многие из приезжих семейств.

Разумеется, и на Сашеньку и на князя Аракина весело было взглянуть. Настолько они были счастливы и торжествовали. Но вместе с тем, несмотря на важную новость – свадьбу младшей Задольской с гусаром – чуялась как бы в воздухе новая новость, еще более поразительная.

– Вот так штука! – говорили гусары.

– А ведь очень-с похоже? – спрашивал Капорко лукаво.

– Похоже! – отвечал Андрюхин, разводя руками.

– Головой отвечаю! – уверял Арсланов. – Они сами не знают. А я за них знаю…

Дело в том, что мариинцы по всем видимостям ожидали новой свадьбы в полку. Нашелся еще один гусар, который смахивал на жениха, хотя клялся и божился, что ничего подобного и на уме не имеет.

С самого бала и предложения князя Аракина, Машенька начала грустить и говорить, что не может себе представить, как она останется жить одна без сестры…

– Так выходи тоже! – шутили Сашенька и князь.

Между тем юный и женоподобный корнет Звездочкин с той минуты, что подстерег Машеньку, как она передразнивала его – стал ее лучшим другом. Звездочкин бывал всякий день у Задольских. Корнет помог далее свадьбе Аракина, сделавшись посредником между младшей сестрой и своим новым приятелем. По его наущению князь решился сделать предложение на бале, зная через друга, что оно будет принято.

Теперь настал черед Аракина науськивать Звездочкина, а равно понукать и Машеньку.

Старшая Задольская сознавалась, что у нее что-то к Звездочкину есть… Какое это чувство, решить мудрено, но оно сильное и глубокое. Оно впервые возникло в ней. Никогда ни к одному человеку не было в девушке того, что чувствует она к этому доброму, искреннему и крайне скромному юноше-корнету.

И теперь все посторонние видели, что Машенька самым искренним образом влюблена в Звездочкина, но что это не страсть, а, пожалуй, преходящая вспышка. Если бы что помешало, то, конечно, она быстро излечится… Но мешать нечему и некому. Ничто не препятствует детской вспышке привести обоих к серьезному шагу…

А в доме к тому же жених с невестой. Зараза! Только и разговору, что о свадьбе. А известно, что вызовы и поединки, матримониальные влеченья и бракоразводные позывы суть эпидемические общественные явления.

Сестра невеста смущала сестру, науськивала… А гусары тоже науськивали любимца корнета.

– Выходи за него, – говорила Сашенька. – Он добрый… Чрез лет пять не будет такой. Вырастут усы, будет тоже на мужчину похож.

– Да это мне все равно, – отзывалась Машенька. – Я его именно таким люблю.

Гусары проходу не давали Звездочкину.

– Ну чего же ты, цыпленок, – говорил Арсланов. – Ведь у нее тыщи в сундуках. Женишься, я у тебя в банк тысяч десять сорву.

– Чего-с зеваете? – говорил Капорко, – надо, голубчик, ковать-с железо, пока горячо.

– Ну, что ж ты, княжна, проклажаешься. Видимое дело, что Машенька в тебя влюблена, да и ты втюримшись. Ведь тошно смотреть на вас! – почти сердился Андрюхин.

– Да у меня и на уме нет… – чуть не плакался Звездочкин.

Но все эти понуканья совсем свели с ума юного корнета. Он с рожденья ни разу не думал о возможности влюбиться и того меньше жениться. А тут вдруг все как-то так сразу потрафилось, что он без вины виноват и как кур во щи влетел…

Он и не воображал ухаживать за девушкой… Она ему просто понравилась, и он полюбил ее, как родную сестру. Не мудрствуя, бывал он всякий день у Задольских и ни разу не усомнился, что из этого может выйти и куда его это вдруг приведет…

Когда молва произвела его в претенденты, он ахнул, испугался и заметался, умственно отыскивая лазейку… куда бы проскочить и выйти из трудного положения. Но этих лазеек не было. Вернее, они уничтожались самой Машенькой прямо, искренно и добродушно…

Собрался, было, корнет уехать месяца на два в отпуск, но девушка так стала просить его не уезжать, что Звездочкин только вздохнул покорно и виновато…

Между тем была причина, вследствие которой всего серьезнее думала об этом браке именно сама Машенька, умная, крайне честолюбивая и дальновидная, несмотря на свою кажущуюся простоту или легкомыслие.

Корнет Звездочкин, «подружившись» с девушкой и взирая на нее как на сестру, вскоре исповедался пред ней. Он передал ей то, чего в полку никто не знал и что было его семейною тайною.

Эта исповедь всего более и повлияла на честолюбивую девушку.

Звездочкин передал Машеньке, как лучшему другу, что он не сирота, что взявший его с рождения и воспитавший его петербургский сановник и богач граф Луцкий– Сокольников собственно его родной отец. Так как граф не женат и не имеет прямых наследников, то он хочет его усыновить, передать ему свое имя, а со смертью и все состояние. Он обещал ему это тотчас по получении Звездочкиным первого чина. Стало быть, именно теперь дело и идет об усыновлении, а просьба графом уже подана на Высочайшее имя. Вместе с усыновлением граф намеревался перевести сына в гвардию.

Разумеется, Звездочкин умолял друга Машеньку сохранить все в глубочайшей тайне и ничего не говорить даже и сестре. Если тайна огласится, то граф будет в страшном гневе на него.

Машенька поклялась никому не говорить ни слова.

Да и в расчеты ее теперь входило разыграть роль девушки, прельстившейся «Княжной», цыпленком Зведочкиным, а не графом Луцким-Сокольниковым.

Мариинцы удивлялись, что их «птенчик» сумел понравиться богатой невесте, довольно разборчивой, но объяснили это девичьими прихотями. Никто в полку тайно действовавшей пружины не знал и не понимал.

Граук имел, конечно, кое-какие сведения из Петербурга о том, кто собственно его корнет Звездочкин. Но полковник был, конечно, не из числа тех людей, которые любят по секрету распространять именно то, что просят, или надо держать про себя.

Только однажды, наедине с корнетом, когда тот явился из эскадрона в город на жительство, будучи вновь произведен в офицеры, Граук спросил его:

– Вы знаете графа Луцкого-Сокольникова?

– Я в доме графа воспитывался, – отвечал Звездочкин, вспыхнув.

– Это отличный человек!

– Я его люблю… как родного отца, – отозвался юноша.

Теперь, когда все офицеры науськивали корнета свататься и жениться, Звездочкин совсем потерял голову и постоянно стращал себя:

«И отец не согласится никогда на этот брак!»

Машенька смущалась тем же вопросом, но так как Звездочкин предложения ей не делал, и, по-видимому, только все собирался, то и заговорить с ним об этом было невозможно.

Между тем был в Малороссийске человек, не спавший по ночам, изменившийся в лице, буквально ошалевший и ходивший, как в угаре. Это был ротмистр Караваев.

Анна Михайловна тайно бегала к другу-ротмистру чуть не всякий день и приносимые ему сведения были фатальные. Все шло, конечно, к свадьбе. Машенька и думать забыла про ротмистра, только и бредит, что Звездочкиным, и ждет предложения со дня на день.

– Вот где не чаяли, там и причалили! – говорила Нехайко. – Да и можно ли было ожидать, чтобы девица рассудительная польстилась на эдакую милашку безусую.

Анна Михайловна лгала со страху, и конфузу, ибо корнет «царевич неописуемый» ей, конечно, очень нравился.

Караваев, слушая женщину, только сопел и думал:

«Хоть руки на себя наложить! Все пропало пропадом».

Глава 14

Между тем пикник Грауков и охота гусар были злобой дня.

После многих хлопот Пятовский дом преобразился.

Проселок в полверсты между большим почтовым трактом и домом тоже преобразился. Столько возов за это время здесь проехало взад и вперед, столько раз приезжали сюда на тройках гусары, одни, помогавшие в хлопотах командирше, другие, навещавшие приятелей, что теперь даже от поворота до самого дома было тоже нечто вроде широкого тракта.

Наконец, был назначен и оповещен день, в который состоится вечер-пикник. Число это было несчастливое – тринадцатое. К двенадцатому поспеть не могли, а четырнадцатого предполагался обед у предводителя дворянства, в день именин жены его. Были голоса в пользу того, чтоб отложить пикник на пятнадцатое, но многим, и самим Граукам, казалось глупым из-за суеверия задерживать приезжих помещиков.

Тринадцатого числа с утра Пятовский дом ожил: появились наемные лакеи и всякого рода народ, прибывший с возами и всякою мелочью, от посуды до провизии.

Денщики офицеров-охотников были с утра на лицо с багажом господ, а в полдень явились сами охотники и некоторые из приглашенных гостей, пожелавшие из любопытства быть ближе к самой охоте.

В первом часу восемь человек охотников и при них несколько крестьян с вилами и рогатинами двинулись к лесу. Знаменитый в уезде охотник Максимка обещал так поднять медведицу, чтобы поставить прямо на охотников.

В числе прочих явившихся с ружьями был Николаев, князь Аракин и, к общему удивленно, корнет Звездочкин. За день до охоты юноша решился тоже участвовать, и Бидра дал ему свой штуцер. Здесь снова некоторые стали отговаривать его, но он не соглашался. Тогда решено было приставить к нему самого надежного крестьянина с рогатиной, в уверенности, что если на Звездочкина выйдет медведица, то он непременно промахнется, а, пожалуй, со страху и палить не станет.

В два часа все охотники, одолев сугробы и достигнув чащи леса, были на местах. Линия была развернута дугой на небольшом расстоянии, ради безопасности. Место, где была берлога, оказалось замкнутым охотниками. Сзади берлоги, где цепь охотничья прерывалась, рассыпались десятка два крестьян – поднять гам и гвалт по данному сигналу, чтобы зверь не пустился наутек в самую чащу леса.

В четыре часа Пятовский дом уже начал переполняться многими из приглашенных. Все были уверены, что к пяти часам охота кончится, явятся победители и привезут медведя, для поднесения госпоже Граук. Обед готовился к шести часам, а музыканты для танцев должны были приехать к восьми.

В третьем часу Максимка был в лесу, около берлоги и осторожно обходил уже выслеженную им огромную медведицу с двумя медвежонками.

Охотники, за исключением Бидры и Караваева, были каждый с помощником, про всякий случай, то есть с мужиком, у которого была в руках рогатина, или простые вилы. Подполковник и командир нестроевых, как опытные охотники, не пожелали иметь помощников на случай беды. Разместившись по линии, все эти восемь охотников ждали зверя каждый на свой лад.

Бидра, любивший вообще охотиться и наживший, именно благодаря этому, ревматизм в ногах, любил охоту на медведя особенно, хотя предпочитал ей охоту на кабанов. Разумеется, подполковник стрелял отлично и убил медведей тридцать в свою жизнь. Теперь он страстно желал, чтобы зверь вышел на него. Смутиться при этом ему было столь же возможно, как испугаться встречной собаки.

Сосед его, Николаев, стоявший саженях в десяти от него, видимо несколько волновался, так как всего третий раз был на медвежьей охоте и вообще был не из смелых, а больше, как говорили товарищи, куражился «и был воистину храбёр только на бабу», то есть, в деле ухаживания за дамами.

Далее, третьим, стоял саженях в пятнадцати Грабенштейн, задумчивый, с ружьем на плече и почти забыв о том, что он в ожидании зверя. Немец был глубоко обижен, что командир отобрал у него эскадрон, хотя внутренне сознавался, что он кругом виноват и что этого надо было ожидать. Он чувствовал сам, что совершенно не способен командовать и даже неспособен заставить солдат себя уважать. Он знал, что солдаты не любят его и зовут, коверкая фамилию: «Гроба-он-стоит!»

За Грабенштейном, тоже шагах в пятидесяти, стал Арсланов, стрелявший плохо. Но он по характеру был человеком неспособным испугаться, если бы на него безоружного вышло хотя целое стадо медведей.

«Как это люди смерти боятся!» – часто думал дуэлист. – Вот если б одни люди легкомысленные и храбрые умирали, а другие, осторожные, никогда бы не умирали, то… батюшки свети! Какой бы я трус был! Хуже иной бабы. Я бы под пистолетом, или вообще при какой опасности – просвирню какую изображал бы всегда».

Теперь Арсланов шутя повторял своему мужику:

– Ну, дядя Петя… Вся надежда на тебя. Сплохуешь, медведь нас обоих задерет.

– Что вы, барин, как же? У вас ружье. А я что же с вилами-то… – удивленно и тревожно отзывался мужик.

– Да ружье-то само палить не умеет, а я тоже не умею. Нет, дядя Петя, ты уж меня не выдавай, голубчик. Не хотца мне очинно помирать!

И Арсланов подробно описывал мужику, как шаркнет медведь из чащи, бросится на них и как распорет их обоих, сдерет кожу и мясо с лица и спины. А как дойдет до костей… хряск по лесу пойдет!

И кончилось тем, что вечно со всеми шутящий майор, даже со смертью, забавляясь своим опасением предстоящего им сейчас «карачуна», навел на своего «дядю» с вилами такой страх, что мужик стоял уже несколько побледнев, вздыхал и думал:

– Вот налетел-то. У его самострел, а он на мои вилы полагается.

Князь Аракин и Звездочкин, с которыми стояли надежные мужики с настоящими рогатинами – оба равно были «себе не рады», что «черт их дернул» идти на эту охоту. Один, жених девушки, в которую влюблен и которая его любит и ожидающий еще к тому же сделаться богатым человеком, размышлял теперь о том, что на грех мастера нет, а судьба любит шутить. Вот со старым подагриком Бидрой ничего не случится, а с женихом и человеком самым счастливым на свете, как на грех может что-нибудь произойти ужасное.

Звездочкин смущался, как юноша, сам не зная, чего он боится. Ему представлялось, что медведь «лохмат» и непременно, выйдя на него, заревет благим матом. И это будто главное, что «заревет…»

Крестьянин заметил волнение молодого барина и убеждал его, что «все так сдается», а что иная собака, коли да она бешеная, страшнее медведя.

– Тут токмо одно: нацелить и угодить «яму» в глаз, али в ухо. Больше ничего. Очень ефто просто! – уверял мужик развязно.

Но Звездочкину казалось, что целить и попасть в ухо или в глаз медведю совсем не просто.

Далее, соседом юного корнета был его соперник и враг, командир нестроевой роты.

Будучи хорошим опытным охотником и отличным стрелком, Караваев ждал медведя непременно на себя, так как выбрал хорошее по приметам место. Он, лукавый и недобросовестный во всем, и теперь сумел схитрить.

Он дал Максимке пять рублей, чтобы тот выбрал ему относительно хорошее место близ полянки, а зверя постарался бы гнать и поставить прямо на него.

Однако Караваеву было не по себе. Он был угрюм и задумчив. Ему было собственно не до медведя. В его жизни совершилось нечто роковое…

Давно ли богатая невеста, красавица, была в него, – он это наивно думал, – сильно влюблена. Фортуна была на подачу руки и вдруг… Вдруг явился человек, щенок по виду, молокосос, мальчишка. И все перевернулось. Глупая девчонка променяла ястреба Караваева на кукушку Звездочкина…

В несколько дней здание, созидаемое давно усиленно, расчетливо, прилежно, а главное, умно и успешно, вдруг рухнуло.

И гусар-ростовщик чувствовал себя теперь положительно придавленным этим рухнувшим зданием.

Караваев, озираясь от скуки вокруг себя, вдруг увидел, несмотря на чащу, саженях в двадцати от себя юного корнета с мужиком, и снова в сотый раз злоба и ревность будто схватили его за горло.

– Щенок! – проворчал он. – Взял бы вот, да шаркнул в тебя вместо медведя.

Звездочкин был виден ему вдали, в просвете, среди елей, но не весь. Виднелось плечо и шея… Голова и все туловище было укрыто чащей.

Ротмистр совсем забыл про медведя, и глаза его будто против воли все косились на этот просвет, за которым вдали блестел гусарский шнур на шее. Он злобился, но вскоре эта злоба перешла в смущение и тревогу… Пустые мысленные угрозы и злые желания стали невольными побуждениями… Решительно немыслимое вдруг стало представляться возможным, простым делом, а не чудом!

«Это еще вопрос! – будто говорил кто-то в лесной чаще. – Мало ли к чему жизнь может привести? Мало ль что на свете бывает? Да и как это просто»… Секунда! И Машенька Задольская опять свободна, опять побеждена и опять будет собираться за него, Караваева.

Но поволновавшись, ротмистр отвернулся от смущавшего его просвета, где виднелся корнет, и выговорил:

– Должно быть, у меня угар в голове… А все-таки скажу… Ужасное дело! Все было испечено и поджарено, только в рот клади… И этот щенок все уничтожил.

После Караваева стоял крайним в линии майор Андрюхин и с виду казался угрюмее всех… Офицер, участвовавший и отличившийся в двух компаниях, имевший ордена с мечами, был истинно отважный человек, хладнокровно храбрый воин, сознательно твердо шедший всегда на опасность. Но беда была в том, что Андрюхин, обладая истинно русской душой, обладал и некоторыми свойствами, немыслимыми для немца или англичанина, заимствованными россиянином от его восточного соседа.

Андрюхин теперь помнил прекрасно, что число сегодняшнее – тринадцатое… А вдобавок, когда он садился в сани ехать на охоту, мимо ворот проехал соборный протопоп… По дороге в Пятовский дом Андрюхин увидел на опушке зайца, который припустился во все лопатки вдоль дороги, но «пожалуй, после, мог дорогу и перебежать».

– Час от часу не легче! – решал Андрюхин и, прибыв в Пятовский дом, хотел якобы по болезни отказаться от участия в охоте. Но товарищи не согласились, и он отправился в лес.

И теперь Андрюхин продолжал мысленно собирать воедино все дурные приметы, которые усердно подобрал по дороге… В Пятовском доме какая-то барынька сказала ему, что он «смотрит совсем молодцом». Облачко на небе изображало «ни дать, ни взять, – крест». При входе в лес майор споткнулся о пенек, и чуть не растянулся. И много, чуть не дюжина дурных предзнаменований, со всех сторон, осадили майора.

– Скверно! Скверно! – повторял он, тревожно озираясь. – Да и глупо-то как… Лучше быть убиту при атаке… А это что ж такое?.. Влезет на тебя Михайло Иваныч верхом и давай… Тьфу!..

Глава 15

Между тем Максимка, сделав свое знатоково дело, стал за берлогой и зычно крикнул… Это было сигналом. И сразу весь лес ожил и загудел. Несколько голосов пронзительно взвизгнули, потом заорали на все лады, и в лесу раздался неистовый и дикий хор двух или трех десятков горластых мужиков. Зверь не выдержал, шарахнулся из берлоги и бросился от крика по лесу, прямо на цепь охотников.

Все охотники были уже настороже и, стоя на месте, глядели во все глаза. Один только Андрюхин внезапно и против воли – вследствие своих примет – бросил свое место и полез по сугробу стать за цепь. Продравшись кое-как в сугробах, Андрюхин завидел впереди себя фигуру какого-то охотника, который тоже осторожно шагал. Он пригляделся и узнал Караваева.

«Чудно! – подумалось ему. – И этот тоже, как и я, марширует. Я хоть от суеверия, а он почему?»

Караваев продвинулся шагов на десять и остановился среди гущины кустов… Андрюхин стал за ним шагах в тридцати, но, разумеется, постарался, чтобы Караваев не заприметил его бегства со своего места.

«Этот до меня медведя не допустит! – подумал он. – Что другое, а стрелец первый сорт».

Между тем медведь, спугнутый из берлоги, с трудом пробирался по чаще. Он лез с треском, фыркая и сопя, и вышел прямо носом к носу на Николаева.

Офицер струхнул, но прицелился, выпалил и промахнулся.

Медведь шарахнулся в сторону и покатился, как лохматый шар, прямо на подполковника.

Хладнокровный и аккуратный во всем, Бидра допустил огромную медведицу шагов на десять и выпалил в нее на удачу, куда попало, для того, чтобы только ранить зверя, озлить и неминуемо поднять на задние лапы.

Это ему и удалось. Раненый легко, но рассвирепевший тотчас же зверь поднялся и с ревом зашагал на охотника. Бидра спокойно прицелился в ухо, выстрелил, и огромное животное, пораженное в мозг, снопом шлепнулось на снег, судорожно дергая ногами.

В то же почти время раздался еще выстрел невдалеке… Вслед за ним минуты через три прогремели еще два выстрела почти одновременно…

– Что такое?! – воскликнул Бидра и стал озираться. – Пожалуй, медвежат много. А может быть, палят все по очереди по одному.

Бидра был отчасти прав… Вслед за медведицей выскочило из берлоги двое медвежат очень крупных… Одного из них уложил тотчас же Грабенштейн… По другому пальнул смутившийся князь Аракин, но убил его затем Арсланов.

Бидра крикнул тотчас крестьянина, стоявшего с Николаевым, чтобы послать по линии оповестить, что медведица убита им, и сзывать всех.

Но охотники уже почуяли сами, что охота кончилась. Все двинулись со своих мест к поляне, где условлено было сойтись. Крестьяне с рогатинами и вилами первые двинусь по линии, окликая и опрашивая «есть ли, что тащить».

– Есть. Волоки! – крикнул весело Арсланов.

– Иди. Сюда. Есть… – крикнул и Грабенштейн.

В то же время крестьянин, посланный Бидрой, звал народ к подполковнику кричал:

– Медведь у них. Иди, братцы, впрягаться.

В эти самые минуты Звездочкин, уже отпустив своего мужика, тихо двигался по сугробам к той же поляне и, радуясь, что охоте конец, все-таки озирался пугливо.

«Но вдруг шаркнет откуда медведь, да еще раненый и озлобленный!» – думалось ему.

В те же мгновенья шагах в пятнадцати от корнета, укрытый чащей, был охотник, который, глядя на шагающую медленно фигуру юноши, стоял истуканом. Только губы его будто вздрагивали и кривлялись от судороги…

– Будь теперь рядом медвежонок, – бормотал он… – Сказал бы: целил… обмахнулся… угодил рядом. Нешто лезут так под выстрел, когда охоте еще не конец. Нет, не конец… Почем я знаю… Хрустит в чаще, в снегу. Кто? Что? Почем я знаю! Я не знаю… Думал – медведь…

И охотник этот, Караваев, не спускал глаз со Звездочкина. И глаза эти вдруг будто налились кровью.

«В одну секунду… Да. Нечаянно!.. – думалось ему сквозь какой-то чад в голове. – И все опять вернул себе. Богат и счастлив. Да, вот… Не упусти… Упустишь… Кто видел? Кто стрелял? Чаща… Упустишь!..»

– Ох, Господи! Что же это!? – шепнул он жалобно.

И Караваев, повинуясь кому-то невидимке, или чьему-то голосу, почти не сознавая вполне, что он делает, будто захваченный со всех сторон каким-то туманом, вдруг взмахнул штуцером и приложился…

Грянул выстрел…

Караваев зажмурился. Потом, бросившись в сторону, он полез по сугробу, глядя дикими глазами зверя и бессмысленно бормоча себе под нос:

– На поляну. На сбор… Я ничего не знаю! Что там было?.. Я не знаю.

Через мгновенье он вдруг остановился и прошептал:

– Промахнулся? Авось промахнулся! Давай Господи!

Через четверть часа все охотники уже сошлись на поляне и поздравляли Бидру. Мужики приволокли трех убитых зверей и рассуждали, как их доволочь до лошади и розвальней.

Толкуя об удачном поле, все охотники переспрашивали друг у друга: кто палил последним, спустя много времени, когда охотники и крестьяне уже сходились… Оказывалось, что никто не стрелял.

– Да и палить не во что было! – заметил Максимка. – Медвежат только пара, и оба тогда уж были, выходит убиты.

– Да кто же, наконец?! Ведь чудно это! – рассердился Арсланов.

– Погодите. Это очевидно Звездочкин! Его еще нету, – хладнокровно заметил Грабенштейн.

– И то правда.

– Звездочкина нету… Ну он и палил.

– Но во что?

– Пожалуй ружье само выпалило! – заметил Бидра.

И все весело заговорили о подробностях кто как убил своего зверя, кто палил и маху дал, почему… Князю Аракину помешала ветка.

– Завсегда, братец, так… – пошутил Арсланов. – Когда человек промахнулся, то так и считай, что это случилось именно только потому, что ему что-нибудь помешало.

– Главным образом мешает неуменье стрелять, – заметил Грабенштейн.

– Ей Богу ветка!.. – клялся Аракин. – Знаете прямо это пред глазами… Зарябило эдак…

– Верно! Верно! – перебил Бидра. – Всегда рябит! Особенно от медведя. Пуще чем от бекаса.

Все весело рассмеялись, и счастливый князь Аракин, переставший быть щепетильным с тех пор, что был женихом, расхохотался громче всех.

Прошло с четверть часа… Все замолкли на мгновенье и огляделись…

– Что это ты? – вымолвил Арсланов, глядя в глаза Андрюхину.

– Ничего, – отозвался этот.

– Чего насупился. Завидки что ли на нас взяли.

– Пожалуй, – выговорил Андрюхин и постарался, было, улыбнуться, но это не удалось. Лицо его было угрюмо.

– Вот и командир нестроевых тоже в сумраке пребывает!.. – заметил Николаев.

– Да, сударь, вам стыдно без поля, сказал Максимка. – Вы у нас первый стрелок.

– Незадача, – странно отозвался Караваев, сиповатым голосом… – Выйди на меня, я бы маху не дал.

Лицо и голос Караваева были настолько необычными, что все к нему присмотрелись пристальнее и удивились.

– Что значит охотничья-то зависть! подумали Бидра и Грабенштейн.

Прошло еще с четверть часа в разговорах и ожидании. Звездoчкин не появлялся.

Часть охотников уже собралась направляться в Пятовский дом, но Андрюхин и Бидра решили, что надо подождать товарища. В особенности настаивал Андрюхин.

– Нешто можно в лесу одного бросить, – сказал он мрачно.

– Так давайте искать и кликать.

– Искать! По сугробам-то?

– По линии. Утоптано достаточно.

– Нет. Обождем! – решил Бидра. – А вы, ребята, марш! – скомандовал он мужикам. – Идите и кличте барина… Вероятно, он по неопытности захотел выбрать путь покороче. Ну вот кратчайший путь всегда к черту на рога и заведет.

Мужики двинулись по линии немного рассыпавшись и начали вопить.

– Ау! Барин! Ау!.. Барин. А барин! – раздалось по лесу и басом, и дискантом, и хрипливо, и зычно.

– Ох уж эти новички! – вздохнул Грабенштейн. – Мерзни тут.

Бидра, взяв под руку Арсланова и отведя немного в сторону, произнес тихо:

– А ведь дело-то не ладно, товарищ… Погляди-ка на Андрюхина…

Чрез полчаса Максимка и другой мужик, идя лесом по тем местам, где была расставлена цепь охотников, вдруг невдалеке увидали на снегу навзничь лежащую фигуру в гусарском мундире… Бросившись к месту, они ахнули… Корнет Звездочкин лежал, опрокинувшись на сугробе, а около него снег был окрашен кровью. Он был мертв.

Чрез час в Пятовском доме, где предполагался пир и бал, было общее смятение.

Все охотники недоумевали и вспоминали последний выстрел, раздавшийся, когда охота уже кончилась.

– Это так не останется! – сказал Граук. – Это выяснится… Или я сдам полк и выйду в отставку.

Госпожа Граук и все дамы гурьбой ухаживали за Машенькой Задольской, которая лежала на диване в истерике и страшно рыдала на весь дом.

Тело молодого корнета было привезено из лесу в дом на розвальнях, запасенных для перевозки медведя. Тело было освидетельствовано полковым доктором и оказалось, что юноша гусар был убит наповал. Пуля, попав в левый бок, очевидно, пронзила сердце.

Однако, был ли заряжен или разряжен штуцер Звездочкина, верно узнать было нельзя, так как его неосторожно сложили и спутали с другими совершенно схожими, а Бидра и Грабенштейн не помнили – зарядили ли свои после выстрела вновь или нет.

Тотчас же, конечно, был подробно допрошен мужик, приставленный к корнету. Он заявил, что барин при нем не стрелял ни нарочно, ни нечаянно. Мужик, однако, слышал последний выстрел неподалеку за собой и в том месте, где оставил корнета.

– Почудилось даже мне, что это мой барин и палит! – объяснил он. – Сдается мне, сам он себя по малолетству хватил.

Среди общей сумятицы и переполоха Андрюхин один молчал, как убитый, и искоса дико озирался на всех. Разумеется, тотчас все расстроилось, все стали собираться обратно по домам.

Тело положили на троечные сани и шагом повезли в городок. Офицеры решили ехать вереницей за покойником, как на похоронах.

Во время всеобщего разъезда Андрюхин разыскал Караваева и выговорил тихо:

– Сударь мой, мне надо вам сказать одно словечко. Пожалуйте-ка на минуточку!

И проведя за собой офицера в маленькую угольную горницу, где был приготовлен буфет с фруктами и конфетами, Андрюхин подвел Караваева к окну. Держа правую руку у него на плече, он приложил левую ему на грудь и выговорил твердым шепотом:

– Ну-ка, сударь мой, объясните. Почему и как…

– Что ты? – отозвался Караваев, странно блеснув глазами, но стараясь изобразить спокойное удивление.

– Как все вышло?.. На лукавого свалите… Черт виноват окажется? А?

– Я тебя не понимаю.

– Как же теперь быть-то? – проговорил Андрюхин, не слушая и будто думая о чем-то постороннем. – Ну, вот что, сударь мой. Ведь я видел.

Караваев хотел что-то произнести, но задохся, и его побледневшие губы только передернуло.

– Я тебя не понимаю. Чего ты хочешь? – вымолвил он с трудом через мгновенье.

– Будьте столь добры, не говорите мне «ты»… Теперь это невозможным стало.

– Я ни черта не понимаю. Что за комедия! – воскликнул Караваев, оправляясь.

– Я видел вот собственными этими двумя глазами… Все!.. Видел!.. Вот сими двумя…

Андрюхин показал себе пальцем на оба глаза.

– Вот я и спрашиваю, как теперь быть?.. Сознаетесь, сударь мой, в смертоубийстве, или не сознаетесь?

– Как вы смеете? – вскрикнул Караваев, совершенно позеленев лицом.

– А? Вы эдак! Ну, ладно… Знайте только, что я все видел. Теперь я ни единой душе не скажу. Ну, а вы сами-то болтать вряд будете.

Андрюхин быстро отошел, а Караваев остался на месте истуканом, и пот лил с него градом.

Глава16

Доехав в городок вслед за телом корнета вместе с другими товарищами, Андрюхин объявил старшим из них, чтобы они непременно были вечером у полковника Капорко ради обсуждения важного дела.

Затем он отправился к командиру полка. Граук принял майора тотчас же и, тревожно сумрачный, поглядел пристально в лицо Андрюхина и выговорил:

– А ведь вы неспроста и не зря приехали. У вас лицо совсем такое…

– Перекошенное? Точно так, полковник, – отозвался этот. – Я по делу… Только я не к командиру являюсь… Я к старшему, что ли сказать, товарищу пришел, которого больше всех люблю и уважаю и слова которого мне закон.