Текст книги "Завещание бессмертного"

Наутро в эргастул вошли уже знакомые Эвбулиду могильщики. На этот раз кроме крючьев в руках у них были остро заточенные серпы. Из-за их спин выглядывало удивительно знакомое лицо: редкие всклокоченные волосы и потухший взгляд.

– Сосистрат! – вскричал Эвбулид, бросаясь к бывшему пленнику «Горгоны».

– Сосий… – уныло вздохнул раб, выволакивая на середину эргастула кандалы с цепями и свой немудреный кузнецкий инструмент. Несколькими ударами он скрепил оковы на ногах Эвбулида, проверил, не мешает ли цепь махать воображаемым серпом, и, разогнувшись, хлопнул по плечу грека:

– Ну, иди! Удачи тебе…

По густо заросшей тропинке малоазийцы, также звеня оковами, провели Эвбулида через лес, ручей, из которого он когда-то черпал воду для бездонного пифоса, миновали зазеленевший пруд, откуда он носил полные кувшины для рабов, и наконец вышли на поля.

Насколько хватало взгляда у опьяневшего от простора и свежего воздуха грека, все пространство было усеяно густыми волнами спелого хлеба.

Всюду копошились загорелые люди в набедренных повязках. Коренастый раб подтолкнул Эвбулида в спину и приказал:

– Иди к той высокой скирде, найди старшего и передай ему, что господин управляющий велел поставить тебя на жатву.

Малоазийцы, переговариваясь вполголоса, привычно побрели к своему участку на поле.

Эвбулид направился к указанной скирде, но, не дойдя до нее и полсотни шагов, неожиданно услышал удивленный возглас:

– Эвбулид?

Успевший уже отвыкнуть от своего имени грек недоуменно завертел головой, не ослышался ли он. Но нет!

– Эвбулид! – со стороны скирды к нему ковылял высокий плечистый раб.

– Лад? – не поверил своим глазам Эвбулид. Разглядев в приближающемся человеке сколота, он, путаясь в оковах, бросился к нему навстречу: – Лад!..

– Живой!..

Подбежав, сколот обнял Эвбулида, отстранился от него, словно застеснявшись этого порыва. Но, убедившись, что перед ним целый и невредимый грек, снова прижал его к своей могучей груди. Зазвенел оковами.

– А мне говорили, что ты умер от голода! Что тебя давно отволокли на свалку… Выходит, – радостно блеснул он глазами, – та рабыня, которую я принял за госпожу, успела помочь тебе?

– Да, да, Лад! Эта Домиция спасла меня от смерти! Если бы не она… – только и смог выговорить Эвбулид, впервые называя своего раба по имени и радуясь от мысли, что рядом с ним снова этот огромный и самый надежный на свете человек.

– Значит, ее зовут Домиция? – с несвойственной ему мягкостью произнес Лад и, обняв грека за плечи, повел к высокому дереву.

– Постой! – сделал попытку высвободиться Эвбулид. – Я должен сначала доложить о своем приходе старшему на этом поле…

– Успеешь! Быстро же тебя приучили к порядку!.. – покачал головой сколот и, продолжая вести Эвбулида к спасительной тени, невозмутимо продолжил: – Дней десять назад надсмотрщик повел меня за серпами к Сосию на кузницу и по дороге сказал, что ты давно уже попал в эргастул. На одну воду. Все, думаю, пропал Эвбулид! А потом, когда мы шли через сад назад, он убежал за чем-то в дом. Стою, жду и вдруг вижу – идет по дорожке девушка. В жизни не видел такой красивой. Если бы не хитон – подумал бы, что это сама госпожа! Я и спросил у нее, не знает ли она, что стало с человеком, который сидит в эргастуле. Говорю, это мой друг, бывший господин из Афин, а теперь раб. «Афиней?» – вдруг закричала она и принялась расспрашивать, каков ты из себя, давно ли в рабстве, не был ли раньше в Сицилии. Я ответил, что свободные люди вольны бывать, где угодно, и в Сицилии тоже. Сказал, что тебя продали сюда пираты… Она сказала, что и ее тоже… Так, значит, ее зовут Домиция!..

Эвбулид удивленно покосился на Лада. Тот перехватил его взгляд, смущенно кашлянул и, усадив грека в разлапистую тень дерева, с напускной строгостью приказал:

– Ну а теперь докладывай о своем прибытии!

– Кому? – не понял Эвбулид.

– Мне – старшему рабу на этом поле. Помощнику самого надсмотрщика! – Лад шутливо распрямил плечи. – Или, по-твоему, я не гожусь для такой должности?

– Так ты здесь – начальник? – не поверил Эвбулид, счастливо глядя на сколота.

– А ты думал, я зря время теряю? – усмехнулся сколот.

– Честно говоря, я был уверен, что ты давно уже сбежал!

– И сбежал бы! – кивнул Лад. – Если бы не эти проклятые пято, что сделал Сосий, – показал он глазами на оковы. – Да если б не ты в эргастуле… – покосился он на Эвбулида, – то я был бы уже на полпути к дому!

– Или еще дальше от него, – вздохнул Эвбулид. – Твоя родина слишком далека, чтоб до нее можно было добраться.

Лад бросил на него быстрый взгляд и, убедившись, что в словах грека нет и тени на давнюю иронию, развел руками:

– Я избил камнем все ноги и руки, но на этих пято не осталось даже зазубрины. Проклятый Сосий дело свое знает. Тогда я стал корчить из себя самого покорного и старательного раба, надеясь, что Филагр меня сделает надсмотрщиком и снимет пято! Клянусь, это получилось у меня неплохо. Он всегда ставил меня в пример остальным рабам. А после того, как я стреножил взбесившегося от жары быка, сделал старшим.

– Так, значит, ты скоро станешь надсмотрщиком – и мы сбежим? – обрадовался Эвбулид.

– Кто знает? – пожал плечами Лад. – Должностей надсмотрщиков на всех полях всего лишь две, и эти мерзавцы мрут куда реже, чем простые рабы… Вот если бы ты, – он испытующе взглянул на грека, – пошел в подручные к Сосию и научился сбивать оковы…

– Я? – удивился Эвбулид.

Лад посмотрел на его обескураженное лицо и, махнув рукой, встал.

У высокой скирды сколот вручил Эвбулиду серп и громко, чтобы слышал проходящий мимо надсмотрщик, предупредил грека:

– Срезай стебли вот здесь, наверху, у самого колоса, чтобы потом не утомлялись молотильщики и веяльщики!

Увидев, что надсмотрщик отошел в сторону, где засвистела его плеть, он подмигнул Эвбулиду:

– Вот так-то, брат, потерпи уж, иначе и тебе не сносить его плетей.

– Я постараюсь, – кивнул Эвбулид, обливаясь потом под палящими лучами солнца. – Только не понимаю, зачем так высоко срезать – ведь почти вся солома будет потеряна…

– Филагру главное – хлеб, побольше да побыстрее! – мрачно ответил сколот и, взглянув на Эвбулида, подбадривающее улыбнулся. – Отец бы меня за такую работу дома высек!

Эвбулид взял в неумелые руки колос и взмахнул серпом.

– Осторожней! – предостерегающе воскликнул Лад. Но Эвбулид, не рассчитав своих действий, уже поранил руку.

– Ты что, – проворчал сколот, прикладывая к порезу лист подорожника, – никогда в жизни серпа в руках не держал?

– Нет… – честно признался Эвбулид.

– А мотыгу?

– Тоже…

– И что же мне с тобой делать? – задумался Лад и махнул рукой: – Ладно! Ты вот что – делай только вид, что работаешь, а в остальном положись на меня.

– Но, Лад, тебе и так несладко!..

– Ничего, Эвбулид! – подбадривающе заметил сколот. – У меня еще хватит сил, чтобы сбежать и прихватить с собой тебя и… Домицию!

– Домицию? – недоуменно переспросил Эвбулид.

Эвбулид хотел было уже рассказать Ладу о Фемистокле, но промолчал, увидев, как вновь смягчилось лицо сколота при упоминании о девушке.

Орудуя серпом, он выбился из сил уже через полчаса.

– Как же вы тут работаете? – смахивая пот, простонал он.

– Так и работаем! – сгребая в кулак целый пучок колосьев и ловко отхватывая их серпом, ответил Лад. – Люди мрут, как мухи, Филагр звереет.

– То-то в доме почти не осталось рабов… – пробормотал Эвбулид.

– Да, – подтвердил сколот. – Сначала он присылал к нам привратников, садовников, но, когда они поумирали, стал гнать сюда даже поваров!

– Ты хочешь сказать, что старик-привратник…

– Умер!

– Пуховая подушка ему в дорогу! – невольно вырвалось у Эвбулида. – А повар Сард? Его тоже сюда прислали? – живо поинтересовался он.

– Да, – отозвался Лад. – И этот уже отмучился.

– Как! И он умер?! – вскричал грек.

– Его нашли в канаве с перерезанными серпом венами, припоминая, ответил сколот.

– Вот как?… А был уверен, что проживет больше меня. – Эвбулид вспомнил незадачливого Сарда, как делился с ним в эргастуле своими жалкими крохами бывший судья крупнейшего города Сардинии. – А Сир? Что-то я не вижу, чтобы он носил сюда воду! Он-то как?

– Воду теперь носит другой сириец, – отрезал Лад. – А прежнего забили у столба до смерти.

– За что?!

– Говорят, он какую-то ключницу утопил в пифосе! И охота ему было связываться с бабой!

– Эта баба вредней сотни мужиков будет! – возразил Эвбулид, с жалостью думая о Сире и со злорадством о ключнице. – Через нее все мои беды!

– Били? – на миг оторвался от работы Лад.

– И били, и мышью живой пытались накормить, и вообще! – махнул рукой Эвбулид.

– Досталось тебе, как я погляжу! – сочувственно проговорил сколот.

– Да уж было…

Как Эвбулид доработал до захода солнца, как Лад перенес его в небольшой сарайчик, где, готовились ко сну рабы, он не помнил. Очнулся от того, что на лицо струйкой поливали воду.

Он принялся жадно ловить ее пересохшими губами, открыл глаза и увидел над собой сколота, державшего в руках самодельный ковшик, сделанный из большого листа лопуха.

Вокруг сидели, стояли, лежали рабы…

Одни спорили, другие о чем-то мечтательно разговаривали.

Иудеи, сбившись стайкой, молились своему Богу. Они что-то говорили о том, что Он придет и спасет людей от вечных мук.

«Он бы хоть от этих временных спас!» – прислушавшись, со стоном покачал головой Эвбулид.

Лад протянул ему ковшик и предложил попить.

– Прости, Эвбулид, – улыбнулся он, – чаша не мегарская, и даже не простая глиняная, зато цены ей нет на этом поле.

При упоминании о мегарской чаше Эвбулид мигом забыл про иудеев. Он вспомнил купца из Пергама и порывисто сел.

– Слушай, не надо нам твоей кузницы и ждать, пока тебя сделают надсмотрщиком!

– У тебя что, есть свой план? – заинтересовался Лад.

– В Пергаме живет один мой знакомый! – заторопился Эвбулид. – Он выкупит нас или, в крайнем случае, устроит в царские мастерские, откуда отпускают на свободу!

– Через десять лет? – усмехнулся Лад. – Мне это не подходит.

– А если тебя сделают надсмотрщиком через двадцать лет? – спросил грек. – Ты думаешь, что эти пято к тому времени станут ветхими? Или у тебя прибавится сил, чтобы разогнуть их?!

Сколот долго молчал. Потом спросил:

– А кто он, этот твой знакомый?

– Купец! – охотно ответил Эвбулид и замялся: – Правда, я не знаю, где он живет в Пергаме…

– Это не беда! – заметил Лад. – Все твои деньги я сохранил. Купим на них вина Филагру, когда он поедет отвозить продукты в Пергам. За пару кувшинов он из-под земли достанет твоего купца! Назовем только имя!

– Но я не знаю его имени… – пробормотал Эвбулид.

– Да… хорошие же у тебя знакомые! – покачал головой Лад. – Ну, хоть что-то ты о нем знаешь?

– Конечно! – припоминая купца на афинской сомате, его товары и разговор с ним, отозвался грек. – Он торгует мегарскими чашами, вазами в виде человеческих голов и лепит скульптуры, которые хвалит сам царь! Да, еще в его мастерской делают вазы с позолотой и колбы, где лекари хранят яды!

– По такому описанию Филагр мигом отыщет нам твоего знакомого! – успокоил Эвбулида Лад и, удобно устраиваясь на полу, посоветовал: – Спи! Завтра чуть свет опять работать.

– О боги! – громко воскликнул Эвбулид. – Когда же закончится эта жатва?!

– Эх, Афиней! – ответил ему кто-то из проснувшихся рабов. – Кончится жатва – начнется пахота, потом надо сеять, опять пахать, а там и новая жатва подоспеет… И так вся наша жизнь, будь она трижды проклята!

Часть вторая

Глава первая

Прошло полгода с того времени, как бывший раб Луция Пропорция Прот, поделив с царем восставших рабов Сицилии Евном сокровища Тита Максима, стал одним из богатейших жителей Тавромения.

Он купил за бесценок дом в самом центре столицы Новосирийского царства, не такой роскошный, как дворец Ахея, но все же с множеством комнат, атрием и, как он мечтал, со статуей-фонтаном во дворе.

Каждый день к нему приходили высокопоставленные гости: начальник кинжала Серапион, военачальник Клеон с братом Комманом, другие члены Совета царя или сумевшие быстро и ловко разбогатеть бывшие рабы. Бывал у него и бывший афинянин Фемистокл, который каждый раз напоминал ему о долге перед своей родиной и ее царем – базилевсом Атталом.

Иногда появлялся сам Евн, принявший тронное имя сирийских царей – Антиох. Он возникал в доме, как правило, неожиданно – ласковый, веселый, с быстрым, обжигающим взглядом.

Для того, чтобы угощать всех этих гостей, а также поддерживать чистоту в залах и комнатах, увешанных пурпурными коврами, уставленных золотой и серебряной посудой Тита, Прот купил несколько рабов из числа сицилийцев, которые не примкнули к движению Евна-Антиоха.

Так в доме появились Сарды, Фраки, Геты и даже один Герм – рослый германец с косматой черной бородой.

В первые дни Прот чувствовал себя неловко, когда эти люди кланялись перед ним и называли его господином. Он не разрешал назначенному надсмотрщиком илирийцу Протодору, подаренному ему самим начальником кинжала царя Серапионом, прикасаться к ним даже пальцем. Но, после того, как подававший во время пира вино Сард, неосторожно опрокинул кувшин и несколько алых капель пролилось на белоснежный хитон гостившего у него Евна, перепуганный Прот вызвал надсмотрщика и приказал строго наказать раба.

С тех пор его слугам стало житься ничем не лучше, чем в доме своих бывших господ. Не было такого дня, чтобы плеть Протодора не свистела над спиной очередного несчастного у столба наказаний.

Сам Прот все больше и больше входил во вкус своей новой жизни. Он не стал менять данное отцом Луция имя на свое истинное – Дейок или более значительное, как это сделали несколько бывших рабов, а теперь преуспевающих господ, ставших из Сиров и Тавров Каллистами, Асинкритами, Викторинами.[14]14
  Каллист – «прекрасный», Асинкрит – «несравненный» (древнегреч.); Викторин – «победный» (лат.)


[Закрыть]

Имя Прот – то есть первый, главный, – вполне его устраивало. Он надеялся, что оно приведет его в Совет, а там, как знать, может, и на одну из самых почетных должностей, окружающих царя. Ведь, если уж на то пошло, думал он, то и самого Евна избрали не только благодаря его магическим трюкам, но и в немалой степени из-за имени (Ев – значит, «благой»), веря, что оно является залогом их непобедимости и счастливой жизни.

И все-таки Прот скучал. Днем он обходил лавки со своими товарами и вместе с нанятыми торговцами подсчитывал прибыль, вечерами пировал с кем-нибудь из Совета под музыку и танцы молодых эллинок, а по ночам просыпался и долго смотрел невидящими глазами в темноту, потому что ему снился Пергам и старые, возможно, уже умершие, родители. Тогда весь этот дом, ковры и вазы казались ему золотой клеткой, которой его окружил Евн.

Выход был, и о нем напоминал Фемистокл…

Эллин убежденно говорил, что ему нужно немедленно расстаться со всем своим богатством, отдать его до последнего обола Евну, и тот незамедлительно даст ему римскую трирему, которая в считанные недели доставит Прота в Пергам.

– Ты должен предупредить свой народ и базилевса о грозящей опасности! – твердил Фемистокл, но Прот невозмутимо (он не боялся эллина, потому что проник и в его тайну – тот, оказывается, любил римлянку Домицию, отправленную в виде исключения с Сицилии в Рим) каждый раз отвечал:

– Ты просто завидуешь мне, моему богатству! А что у тебя? Ведь у тебя ничего нет, раб, и то только один, твой земляк Афиней-Клеобул, которого ты выкупил у Евна! А я? Что буду я делать в Пергаме совсем нищим? Или ты предлагаешь мне, чтобы я через месяц-другой продал там себя за долги в рабство и стал таким же, как мои Сарды и Фраки?

– Я предлагаю тебе остаться человеком! – так же неизменно заканчивал разговор Фемистокл. – Чтобы ты не стал, в конце концов, таким же мерзавцем, как твой бывший хозяин, отравивший своего кредитора, согласившийся убить твоего царя, а тебя самого выбросивший на остров Эскулапа!

Шли дни, недели, месяцы, и опасения Фемистокла понемногу стали сбываться.

Прот, для которого не было других примеров в своей рабской жизни, кроме Луция, постепенно перенял многие его привычки и становился все более похожим на своего бывшего господина. Сначала робко, а потом все смелее он стал заниматься подлогами, лжесвидетельствами против своих конкурентов в продаже вина и хлеба, которого он закупил в неслыханном количество. С рабами он говорил, цедя слова сквозь зубы, и уже не стеснялся отвешивать тяжелые оплеухи за малейшие провинности.

Совесть уже не мучила его по ночам. Он стал понемногу забывать о той опасности, которая грозила Пергаму.

Евн, Серапион и Клеон одобряли образ его жизни. Фемистокл уехал вместе с Ахеем в Мессану проверять, как восстанавливаются ее полуразрушенные стены, и Прот вовсе забыл о долге.

Дни по-прежнему текли в праздности и развлечениях. И вдруг однажды по городу пронеслась весть: сменивший нерешительного Флакка новый консул Кальпурний Пизон неожиданным штурмом захватил Мессану и со всей консульской армией двинулся на Тавромений. Весь гарнизон Мессаны во главе с военачальником Ахеем погиб, оставшиеся в живых несколько тысяч человек были распяты на крестах.

Новость эту принес чудом уцелевший Фемистокл, который теперь стал самым желанным гостем во всех знатных домах столицы.

Не смог побороть в себе искушения, чтобы не пригласить его и не узнать всех подробностей взятия Мессаны, а главное, разузнать, так ли уж велика опасность, и перепуганный Прот…

Даже дома Прот застал Фемистокла в полном вооружении. Грудь его защищали дешевые, но надежные в бою против копий и стрел бронзовые бляхи. С пояса в ножнах, едва не доставая до пола, свисал длинный сарматский меч. Рука и шея его были перевязаны, но держался он твердо и, как всегда, увлеченно спорил со своим единственным рабом о проблемах рабства на Земле. Со стороны это выглядело даже комично.

– Все люди делятся на тех, которые рождены для того, чтобы быть свободными, а другие – рабами! – наседая на своего господина, доказывал Клеобул, называвшийся так только в доме Фемистокла. – Вот ты, например, мог смириться внутренне с тем, что ты – раб?

– Нет! – подумав, уверенно, сказал Фемистокл. – Никогда!

– Вот видишь! Этим, а еще высокой культурой и образованностью, мы, эллины, и отличаемся от варваров!

– Не знаю… – с сомнением возразил Фемистокл. – Пока я был рабом и делил с ними эргастулы и общую постель, я видел, что многие из них в душе оставались свободными людьми… А некоторые были умнее и образованнее многих греков, которых я знал в Афинах…

Прот кашлянул, давая понять, что он здесь.

Увидев его, Фемистокл сразу же повел разговор о Мессане.

– Я никогда не видел римлян такими яростными и кровожадными! – сказал он, и лицо его исказилось недавними воспоминаниями. – Когда я крикнул их центуриону, зачем он добивает пленных, ведь из них еще могут получиться рабы, он сказал мне: «На наш век еще хватит провинций и новых рабов! А ваше царство мы вырвем с корнем, по цветочку, по травинке, и ни одна рабская душа не останется здесь в живых! «Я был крепко связан и не мог ответить ему достойным образом, – покачал головой Фемистокл. – Наутро меня должны были распять!

– Как же тебе удалось бежать? – прошептал смертельно побледневший Прот.

– К счастью, у одного из моих товарищей при обыске не нашли ножа, – объявил грек. – И нам удалось развязать веревки. Но до Тавромения я добрался только один. По всем окрестностям уже действуют отряды Кальпурния Пизона. Они вылавливают сторожевые посты и тут же либо распинают их, либо просто сжигают на кострах. Но все это мелочи по сравнению с тем, что было в Мессане! Кровь наших братьев текла там такими потоками, что невозможно было бежать по улицам, не поскользнувшись на ней. Настоящее подземное царство сделал из города этот Пизон, и по достоинству занял в нем трон самого Аида!

– Что же теперь с нами будет? – с мольбой уставился на Фемистокла Прот.

– То, что мы заслужили своей беспечностью и бездействием! – жестко ответил грек. – Смерть – кому на крестах, кому в огне. Но ты еще можешь спастись и спасти других.

– Я? – не веря в свое спасение, воскликнул Прот. – Но как?

– Сегодня же отдай все до последнего обола Евну! Сегодня, потому что завтра будет уже поздно!

Весь день Прот ходил мрачнее тучи по всем залам своего дворца. Два противоречивых чувства боролись в нем: страх снова стать нищим или расстаться с жизнью.

Он привык к окружавшей его роскоши, к тому, что он всесильный господин, которого уважают и боятся в Новосирийском царстве. И отказаться от своего нового положения и достатка он был уже не в состоянии.

Под вечер пришел хмурый Клеон.

– Римляне совсем близко! – осушив кубок вина, сообщил он. – Консул Пизон, оказывается, неплохой вояка, и если бы не милость Астарты к нашему базилевсу, то через месяц-другой Тавромений был бы в его руках.

– Чем же так опасен этот Пизон? – с трудом ворочая языком от страха, спросил Прот.

Ставший главнокомандующим вместо погибшего Ахея, Клеон отставил пустой кувшин и своим обычным резким голосом ответил:

– А тем, что за считанные недели сумел сделать то, что за целый год не удалось Фульвию Флакку! Он взял Мессану с одного удара, разбил в бою восемь тысяч наших воинов и еще больше взял в плен. Он обеспечил надежную связь между Италией и Сицилией! А главное, он так уверен в своей силе, что спокойно оставил наши города на восточном побережье и двинулся на Тавромений. Дисциплина и осторожность – вот чего перестало хватать нашей армии и чего с лихвой достает легионам этого Пизона!

– Говорят, – встрял в разговор, как всегда гостивший по субботам у Прота, Серапион, – когда в первые дни пребывания Пизона в Сицилии один из конных отрядов был окружен нами и принужден сдать оружие и пройти под ярмом,[15]15
  Ярмо – особым способом сложенные три копья, под которыми должны проходить побежденные воины, чтобы сохранить себе жизнь.


[Закрыть] – Пизон очень необычно наказал его командира. Он заставил его ежедневно всякий раз, когда менялась стража, стоять перед палаткой главнокомандующего в обрезанной тоге, без пояса и с босыми ногами, что для римского офицера обозначает небывалый позор. Сверх того, он воспретил ему общение с другими и пользование баней. А у всего конного отряда были отняты лошади, и теперь они должны воевать простыми пращниками…

– Это похоже на Пизона, – мрачно кивнул Клеон. – И как главнокомандующий армией, переставшей верить в себя и окончательно разложившейся, я завидую ему, потому что он может повелевать всеми своими тысячами, словно единым человеком! Но я верю в непобедимость Астарты и не завидую ему, потому что с нами человек, говорящий ее устами, – великий Антиох! Он укажет нам путь разбить непобедимую консульскую армию.

Последние слова главнокомандующего привели Прота в полное отчаяние.

Веру в сверхъестественные способности Евна он потерял после того, как однажды в зале, где молился с пеной на губах Астарте Евн, нашел после ухода гостей кусочек корня какой-то травы.

Опасаясь отравы, он дал пожевать его рабу, и когда у того появилась на губах пена, точь-в-точь такая, как у Евна, понял, что это красящий корень растения струтия. Такую он жевал в детстве с мальчишками, пугая друг друга!

Поняв, что Тавромений и все Новосирийское царство обречено, раз даже главнокомандующий, не раз бивший наголову римлян, теперь уповает лишь на сомнительную поддержку Астарты, Прот решился немедленно последовать совету Фемистокла.

– Серапион! – окликнул он придремавшего начальника кинжала, и когда тот уставился на него своим обычным бегающим взглядом, торжественно сказал: – Слова Клеона о великой Астарте глубоко тронули меня. И в этот тяжелый час всего нашего царства я решил отдать ей в жертву все свое состояние – этот дом, эти ковры и статуи, все свои лавки, посуду и деньги до единого обола!

– Я могу прямо сейчас сообщить эту новость нашему базилевсу? – вскочил Серапион.

– Да! – кивнул ему Прот. – Передай мои слова и скажи, что я всегда свято чтил Астарту, тем более что Антиох поклялся ее именем отпустить меня на родину, и, надеюсь, еще не забыл своего обещания!

Серапион выбежал. Клеон долго и с чувством тряс вспотевшую руку Прота.

– Я всегда верил в тебя, Прот! С первого дня был уверен в тебе! Помнишь, как я впервые увидел тебя?

За кубком вина они стали вспоминать тот далекий теперь день, когда Прот окликнул стоящего у фонтана Клеона, и тот едва было не задушил его, заподозрив в нем римского лазутчика.

Через час в залу вбежал Серапион. Окинув деловым взглядом стены и убедившись, что ковры, статуи и золотая утварь на месте, он торжественно сказал Проту:

– Величайший базилевс велел передать тебе свое признание за то, что ты принес в жертву великой Астарте все свое состояние! Он хотел лично сказать тебе об этом, но он молится сейчас великой богине! – многозначительно добавил начальник кинжала, умалчивая, что Евн на самом деле пирует со своими многочисленными подданными. – И еще, несмотря на свою занятость базилевс нашел время, чтобы испросить совета у Астарты насчет твоего отплытия в Пергам…

– И что же ответила ему Астарта?! – подался вперед Прот, забывая изобразить на лице почтительную мину, чем изумил богобоязненного Клеона.

– Она ответила, – растягивая каждое слово, сказал Серапион, – что ты можешь немедленно отправлятьься в Катану и взять любую из стоящих в ее порту римских военных трирем. Соответствующее письмо уже подготовлено. Гребцов и триерарха ты также найдешь в Катане. – Серапион на секунду задумался, вспоминая, как на его вопрос о дальнейшей судьбе Прота Евн ответил: «Пускай теперь убирается куда хочет, а корабль возьмет в Катане, все равно все они скоро опять станут римскими!» – но решил смягчить слова царя: – Базилевс желает тебе счастливого пути и советует не мешкать, потому что надеется уговорить Астарту, чтобы она отвернула армию Пизона от Тавромения и направила ее на восточное побережье!

Несколько минут Прот смотрел, как вошедшие по знаку Серапиона люди снимают со стен ковры и уносят золотую посуду, уводят его рабов, берут у Протодора ключи от подвала, где хранились бочонки с золотыми сиракузскими статерами, афинскими тетрадрахмами, родосскими драхмами. Не выдержав такой пытки, он выбежал из своего бывшего дома, взяв на ходу из рук подоспевшего царского писаря письмо с личной печатью Евна.

У городских ворот, где все уже было готово к обороне, он увидел Фемистокла. Отведя Прота за мешки с песком и огромные чаны со смолой, под которыми горели костры, Фемистокл протянул ему мешочек с едой:

– Это тебе пригодится в дороге! – Он внимательно посмотрел на Прота и добавил: – Ну вот, ты наконец снова стал хоть и нищим, но человеком.

– Может, пойдешь со мной? – спросил Прот, неожиданно для самого себя вдруг почувствовав признательность к этому так досаждавшему ему раньше греку. – Евн дал мне целую трирему с гребцами, и я завезу тебя в твои Афины.

Фемистокл отрицательно покачал головой.

– Нет, – не сразу ответил он. – Я начинал это восстание и отвечаю за жизнь тех, кто верит мне. Эти люди дороги и близки мне, поэтому я останусь с ними. Это тоже дело моей совести.

– Смотри, завтра будет уже поздно! – недавними словами эллина предупредил Фемистокла Прот. – Может, все-таки поедешь, а?

Вместо ответа Фемистокл поправил меч на боку и подтолкнул Прота к пронзительно заскрипевшим и медленно поднимающимся воротам.

Прот вышел из столицы, превратившейся в крепость, тревожно осмотрелся вокруг, вздрогнул, увидев далеко в горах огоньки костров. То были места ночлегов первых римских отрядов. Он с сожалением взглянул на притихший, настороженный Тавромений и, не оглядываясь, поспешил по петляющей тропинке в направлении восточного побережья.