Текст книги "Здесь слезам не верят"

Сегодня дежурил Боров – здоровенный, пузатый мужик, который на дух не переносил попрошаек и бомжей. Впрочем, а кто их любит? Бомжи и сами себя не любят, что говорить о тех, кто поставлен тащить и не пущать! Если парень ему не приглянется – выкинет из магазина, да еще и в зад наподдаст, чтобы летел веселее. Злой человек. Говорят, бабу свою поколачивает, гуляет она от него. Впрочем, от такого и загуляешь – рожа красная, губы навыворот, нос картошкой, ну урод уродом! В молодости вроде как занимался борьбой – сам хвалился, якобы чемпионом чего-то там был, «Динамо» якобы, да вот травму ноги получил, и карьера сорвалась. Он и вправду прихрамывает, точно. Ручищи толщиной как Анькина нога, сохранившая, как ни странно, девичью стройность.

Смеялись иногда, глаза закрыть, не видеть Анькину физиономию – так можно представить, что трахаешь супермодель – бедра гладкие, упругие, как у молодой девчонки! Если бы еще и не воняла…

– Пошел вон отсюда! Грязная скотина! – прогромыхал Боров, выталкивая из дверей магазина голубоглазого. – Штоб я тебя здесь не видел, вонючка!

– У меня деньги есть, я хочу купить продукты, – как-то механически сказал бомж, показывая Борову веером расставленные тысячные купюры. – Почему я не могу войти?

– Потому что ты говно! – весомо припечатал Боров, отправляя «олигарха» со ступенек крыльца. – Пшел отсюда, рвань! Надоели, бомжатины поганые!

Анька думала, что парень сейчас хлопнется о землю, но тот каким-то чудом приземлился на ноги, извернувшись, как кошка, и замер, будто раздумывая – вернуться или пойти прочь. Анька была готова поставить на то, что он сделает еще одну попытку войти в магазин, но парень вдруг повернулся и побрел прочь, так и держа в руке тощую стопку помятых купюр. И напрасно! Чуть поодаль, возле угла магазина, всегда тусовался Игорян, погоняло «Механик» – со своими отморозками. Аньку они не трогали – взять с нее нечего, трахать ее западло, а вот случайного залетного ощипать, это они запросто.

Механик (по слухам) промышлял, вскрывая машины – с парковкой у автовладельцев всегда проблемы, до машины не враз добежишь, так что «бизнес» Механика процветал – магнитолы, ну и всякая другая мутотень, которую наивный автовладелец оставил на сиденье или в бардачке своего «железного друга» – на радость шустрой бригаде воров.

Парень, который засветил деньги, будучи еще из самых что ни на есть низов социальной лестницы (можно даже сказать – из подвала, что под этой самой лестницей), был законной добычей отморозков. Ибо не фиг лоху светить деньгами, когда у «козырных пацанов» трубы горят и день не удался!

Анька едва не застонала, она хотела зазвать парня к себе, на его бабло накупить хавки и шмурдяка, а теперь – что? Плакали денежки! Голодная, опять голодная!

Шумно вздохнув, Анька сплюнула набежавшие слюни, липкие, вонючие, как вся ее жизнь. Язык по привычке коснулся острых пеньков, оставшихся вместо зубов, выбитых неизвестно где, неизвестно кем, однажды проснулась в незнакомом притоне, зубов нет, тело все болит, в синяках, и льется из нее, как из водопровода – без эскадрона гусар летучих не обошлось. Или, скорее, без Дикой дивизии, потому что вокруг гортанно реготали хачики – страшные, заросшие бородой по самые уши. Вспомнить жутко… как живой-то ушла? Неделю не выпускали, пока у нее все не распухло, как от гангрены. И почти не кормили… если не считать «кормлением» это самое дело…

Анька выдвинулась вперед, чтобы расслышать, о чем говорят с парнем отморозки, но, кроме мата, так ничего и не уловила.

А потом она замерла, как ушибленная пыльным мешком. Механик сделал резкое движение, будто хотел ударить голубоглазого (на руке его блестел кастет – он всегда с ним ходил, Анька знала), но вдруг осел на землю, будто из него вынули все кости!

Трое его подельников оказались на земле через секунды две или три. Анька видела по телевизору, как шар для боулинга сбивает кегли – бах! И полетели, покатились головастые фигурки, разлетаясь в разные стороны! Так и тут получилось. Как бил голубоглазый, чем бил, сколько ударов нанес – рассмотреть было невозможно, тем более, что там, за углом здания, было темно, если не считать сияющей, как прожектор, луны. Просто стоял парень, перед ним – стая отморозков, а потом – «взрыв»! – и все лежат. А парень медленно, как-то крадучись, идет дальше.

В голове Аньки будто что-то щелкнуло. Она рванулась вперед, быстрым шагом дошла до лежащих на земле парней, нагнулась над Механиком и… с некоторым трепетом обнаружила, что тот… мертв. Совсем мертв! То есть навсегда! Шея набок. Глаза открыты – удивленные такие, будто видит что-то, недоступное обычным людям.

Мертвы и остальные парни – один еще подергивается, хрипя и булькая разорванным горлом, другой «смотрит» назад, за спину – голова повернута на 180 градусов, третий… третий вообще страшно – под грудиной дыра, и в ней в полумраке угадывается что-то красное, мокрое – сердце?! Он ему сердце вырвал?! За считаные секунды?!

Анька едва не потеряла сознание, но тут же взяла себя в руки – ей-то чего падать в обморок от вида трупаков? Она и не такое видала! Да по телевизору еще и не такое показывают, только смотри, не напугайся, террористы всякие, бандиты, привыкли уже!

Опомнилась, когда обнаружила, что руки ее уже обшаривают карманы покойников. А что – им-то деньги зачем? Или цепочка на шее? Все одно в «Скорой помощи» обшмонают, вытащат и бабло, и рыжье! Если не в «Скорой» – мусора оберут, так чего церемониться? Ей-то деньги нужнее!

Денег, впрочем, почти и не было. Пара штук у Механика, у остальных – по сотне-две. Но и то – хлеб! Цепочка, опять же – по ходу, золотая – у Механика. Кастет брать не стала – ну его на хрен, противно. Шипастый такой, блестящий. Опасный! И где такую пакость только берут? Из Китая, наверно. Оттуда всякую же гадость тащат!

Посмотрела – спина голубоглазого белела в темноте уже метрах в ста от этого места, если бы не белый плащ – ушел бы в ночь, и с концами.

А может, и пусть идет? Убийца же! Свяжешься – «геморрой» наживешь! Но какие глаза, а? Синие, в душу смотрят!

Постояла еще секунд десять, подумала и вдруг сорвалась с места, побежала догонять. Ноги длинные – когда-то бежала по пляжу, так все оглядывались! Как в этом… сериале… забыла, как называется – про спасателей! Теперь вот одышка, а в животе что-то раскачивается, как гиря – больно так… многострадальная матка? Или печень, убитая алкоголем и отбитая кулаками недовольного жизнью собутыльника? Да кто знает, что там делается… если только рентгенолог. Или врач, который вскрывает покойников. А по ходу, недолго осталось пыхтеть. Эх, жизнь, жизнь… что ты с нами делаешь?

– Стой! Подожди! – Анька догнала голубоглазого, хотела хлопнуть его по плечу, но передумала – свернет башку, а потом ей будет все равно, извинится он перед холодным трупом или нет, мол, ошибочка вышла!

Парень обернулся, и так быстро, так резко, как волк – и взгляд какой-то волчий, глаза мерцают – зверь зверем! Враз пожалела, что догнала, точно с ним во что-нибудь вляпаешься! Но уже поздно, начала – так делай!

– Это… ты купить что-то хотел, да? Так я… это… могу помочь! – Анька почти разучилась говорить связно, а ведь среднюю школу закончила и техникум! Язык будто одеревенел от всего, что ему пришлось попробовать.

А может, потому стал таким неповоротливым, что она его трижды едва не потеряла? Два раза чуть не откусила – кровь хлестала, как из свиньи. Болтала чего-то не по делу (так ей потом рассказали), вот и поплатилась ударом в челюсть. Язык чуть и не отвалился, прикушенный (тогда у нее еще были передние зубы). И в третий раз – пьяный хачик с ножом, тогда она часть передних зубов и потеряла, выломал, гад! Язык хотел отрезать, мол, не по делу про мужчин сказала, про джигитов. А она и не помнит, что сказала, мало ли кто что скажет пьяный-то? И за это всем язык отрезать?

– Еду. Пить! – Незнакомец говорил тяжело, хрипло, будто слова ему давались с трудом. – Поможешь?

– Еду и пить! – обрадовалась Анька и сглотнула слюни, едва ими не захлебнувшись. – Конечно! Давай деньги, я куплю на нас обоих, а потом мы пойдем ко мне, пожрем, выпьем, все как полагается! У меня квартира, не здесь, дальше, но скоро дойдем! Ну что, будешь покупать?

– Буду, – голубоглазый сунул руку в карман, достал тысячерублевки и протянул их женщине. – Еды. Много. Мне нужно много еды. И пить. Много пить! Купи.

– Отлично! – Анька быстро выхватила из рук мужчины деньги, торопливо сунула их в карман своей старой куртки, сохранившей еще вполне приличный вид. – Ты тут жди, я щас все накуплю и к тебе приду! Только ты это… в тени схоронись, а то мало ли что! Пацанов ты наповал завалил, утром их найдут – проблемы будут. Не светись!

– Не буду светиться, – легко согласился мужчина и, скользнув куда-то в сторону, сообщил из темноты под деревом: – Здесь тебя жду. Много еды неси. Быстро.

– Быстро, несу, уже бегу! – Душа Аньки пела. Хороший вечер! Вернее, ночь. Скоро будет сыта и пьяна! И даже с мужчиной!

Аньки не было минут сорок, и когда она появилась возле того места, где спрятался незнакомец, руки ее оттягивали здоровенные пакеты с едой и спиртным. Нет, не только спиртным, была и газировка, сладкая, вонючая, химическая – дюшес. И пиво – куда ж без него? Чем похмеляться наутро?

То, что надо будет похмеляться, тут уж безо всякого сомнения! Иначе помрешь. Как Высоцкий, дали бы ему похмелиться, он и не помер бы! А еще говорят, что похмеляться нельзя! Идиоты! Загубили певца! Теперь, небось, поняли, как ошибались, а уже поздно!

Анька очень любила песни Высоцкого, сама не знала – почему. Может, потому, что их любил отец? Хороший был человек… нет, не Высоцкий – его она не знала лично – отец, конечно. Добрый был. Водила хороший. В такси работал, потом ушел «хозяина» возить, а потом… мать начала торговать на рынке, он ей стал помогать. А каждый раз после торговли – пузырь, а потом и не один. Так и спились – оба ушли, как свечки сгорели. Девяностые – они многих сожгли. Иногда реально сожгли, по-настоящему. В своей квартире.

– Эй, ты где? Ты тут?

Два светляка, как глаза лесного зверя, замерцали в темноте, Анька едва не вздрогнула, но тут же взяла себя в руки, а чего ей бояться, в самом-то деле? Убьет ее? Кровь выпьет, как вампир какой-нибудь? Так она сама уже мечтала поскорее сдохнуть, только самой вот в петлю лезть нельзя – грех это! Хоть и не ходит в церковь, но в Бога все равно верит. Самоубийцы на том свете в отдельном котле варятся, в дерьме. Чтобы неповадно было. Слышала она где-то такое про самоубийц. Так к чему рисковать? Скоро сама проверит, как оно там, в аду-то…

Мужчина легко поднял тяжелые сумки, которые Анька едва дотащила до места, и скоро они шагали по известной Аньке тропинке к пятиэтажкам, скучившимся на самой окраине микрорайона. Там, на пятом этаже неприметной хрущевки, светилось одиноким огоньком незанавешенное окно Анькиной квартиры – пыльное, залитое брызгами, но такое родное. Все, что осталось у Аньки от этой жизни – кроме нее самой, жизни.

Она специально не гасила свет на кухне – идешь так ночью, и кажется, что тебя кто-то ждет. Нет, не алкаши, бревнами валяющиеся на грязном полу – отец и мать, здоровые, веселые… трезвые. Ждут, волнуются – где же наша дочка? Куда она пропала, ведь уже поздно?! Может, случилось что-то? Может, выйти на балкон, покричать, позвать ее?

Подумаешь так, и на душе легче. Пока не переступишь порог квартиры и не вдохнешь застарелую вонь притона, видевшего такое, что не приведи Господь! Даже и вспоминать не хочется, что тут бывало. Хорошо еще, что память дырявая, многое из нее стерлось, выцвело, вымылось, как из старой линялой тряпки, бывшей когда-то бальным платьем.

Голубоглазый шел легко, быстро, будто и не тащил килограмм двадцать жратвы и выпивона – спортсмен, точно! Вон как ловко всех уложил! И Механика, и его подельников, а они ведь не совсем так уж дохляки были, крепкие парни!

Может, бывший спецназовец? Вояка, прошедший горячие точки? Шрам-то вона какой! По «ящику» говорили, что у всех, кто проходит горячие точки – крыша едет. Спиваются, опускаются, звереют – смерти много видали, убивали, а голова человека не любит убийства, с катушек слетает. Ерунда, наверное. Видела Анька таких отморозков, для которых человека убить – как травинку вырвать. И что? Нормальные, не спились, не бомжуют, даже наоборот – в цене по этой жизни! Потому что совести у них нет? Или Сатана их поддерживает?

Снова подумалось, а может, следовало свалить по-тихому? С деньгами! Уйти подальше, накупить жратвы и бухла, а этот тип пусть себе сидит под кустом и ждет у моря погоды! А что такого? Такая жизнь, лохов учат! Зачем отдал ей все деньги, не зная, кому дает? А может, она кидала, фуфлыжница?

Только Анька не такая. Стремно – забрать последние деньги у голодного, кинуть человека. Она никогда не была кидалой, это знали все. Поживиться на чужой счет – поесть там или выпить – это всегда пожалуйста, а чтобы кинуть, забрать последнее – это никогда! Механик? Мертвецы не считаются – они как бы уже и не люди. Им ни к чему барахлишко!

Когда подошли к подъезду, привычно осмотрелась – нет ли кого-нибудь из знакомых? Не ждет ли кто-нибудь из клиентов, чтобы переночевать в ее квартире? Никого не обнаружила, облегченно вздохнула – на фиг ей сейчас еще кто-нибудь? Больше народа – меньше кислорода! А если точнее, бухла и жратвы!

Поднялись на последний этаж, и Анька почти торжественно достала из кармана два ключа – один для сложного замка железной двери, второй – блокирующий этот замок.

Железная дверь была гордостью Аньки, а еще – средством обороны. Без позволения хозяйки войти в квартиру можно было только вызвав слесарей из спецфирмы, открывающей двери, или с помощью МЧС – никто из собутыльников не мог выйти, даже если она уснула беспробудным сном – двери открывались только ключом, а ключи она заранее прятала в тайное место, неизвестное никому. При всей своей мозговой пропитости, Анька не потеряла толику практичности, и потому у нее до сих пор стоял телевизор и даже старенький холодильник «Саратов» – вынести их без ее ведома было невозможно.

Дверь тихо захлопнулась за спиной Аньки (она старалась, чтобы ее ночные и дневные похождения не слишком беспокоили соседей – чревато, «стучат» участковому – только в путь!), и хозяйка квартиры облегченно вздохнула – единственное место, где она чувствует себя в безопасности – это здесь. Решетки на окнах, железная дверь – и жестокий мир остался за порогом. Здесь – покой.

Старый диван-раскладушка, старые деревянные кресла – все, как при родителях, только засаленное, грязное, в пятнах, нюхать которые совсем не обязательно – аппетиту не помогает. Выцветшие и тоже в пятнах обои, брызги вина, брызги засохшей крови, брызги всего, чего угодно. Зачем клеить новые обои? Все равно подыхать! Для участкового, что ли? Еще и подвесные потолки для него устроить, вместо этих, в паутине и саже.

Анька уже и забыла, когда по-настоящему убиралась в квартире, и сейчас ей вдруг стало как-то… стыдно. Стыдно за вонь, стыдно за выщербленный, прожженный линолеум, за обои, свисающие со стен, как осенние листья после октябрьского ливня – все плохо, все гадко… Почему ей стало стыдно – и сама не знала. Вдруг представилось, что привела к себе в квартиру жениха, любимого парня, с которым хочет устроить романтическое свидание – и стало горько, больно из-за бесцельно сожженной жизни.

Не будет у нее ни любимого парня, ни свиданий, только водка, шмурдяк да закусь, не очень-то вкусная и как можно более дешевая и сытная, чтобы на дольше хватило.

– Располагайся… – безжизненным голосом предложила она. – Вон там туалет… только унитаз разбитый, бачок не смывает – там ведро. Вода в кране есть, горячей только нет, колонка не работает. Щас я чаю поставлю, закуску нарежу – поедим, выпьем. Если хочешь, прополощи свою одежду – перепачканный весь. Там порошка немного было, может, еще и остался…

Анька занялась продуктами, голубоглазый, немного постояв на месте, отправился в ванную, где скоро зашумела вода. Сидел он в ванной довольно долго, а когда появился, держал в руках мокрые, плохо выжатые штаны, рубаху и плащ.

– Где… повесить? – Парень будто вспоминал слова, и не только слова, беспомощно оглядывался по сторонам в поисках нужного места, переминаясь с ноги на ногу. Анька пришла ему на помощь, молча подошла, взяла из рук мокрую одежду, выйдя в соседнюю комнату, повесила шмотье на длинную веревку, протянутую через всю комнату. Здесь на полу лежали матрасы, источающие запах мочи и пота, в этой комнате обычно спали те, кто пользовался услугами «гостиницы». Само собой – во время сна у них много чего происходило, так что матрасы были достойны отправки на свалку еще несколько лет назад. Но кому это надо? Клиенты Аньки совсем даже не были привередливы. Тепло, крыша над головой, бокам лежать мягко, чего еще желать? Запах? Так к нему уже давно привыкли, не дворяне ведь и не олигархи. Не яхта, в натуре!

Стараясь не смотреть на обнаженного парня, прошла в кухню, где все было уже на столе – нарезанная колбаса, помидоры, сыр, копченая рыба (Пиво же! Как без рыбы?!), хлеб и много чего еще, даже сладкие сливочные вафли. Анька любила сладкое, хотя и говорят, что алкоголики сладкого не любят. Брехня! Только дай пирожного или тортик! Тортика нет, но сливочная вафля – тоже ничего.

Бутылка водки уже открыта, стаканы, протертые условно чистым полотенцем, ждут «огненной воды». Пора!

Анька забулькала из бутылки, сладострастно облизнула губы, предвкушая то, как обжигающая жидкость прольется ей в глотку – один глоток, потом еще, еще и еще… пока не поглотит мягкая, теплая темнота, покой, ценнее которого нет на всем белом свете.

– Ну, что, давай выпьем за знакомство? – предложила Анька, поднимая стакан. – Тебя как звать? Я Аня!

Парень недоумевающе посмотрел на нее, потом неуверенно взял в руки стакан и заглянул в налитое содержимое. Медленно поднес к губам, не поморщившись, выпил до дна. Глаза его слегка расширились, затем снова приняли обычный вид.

– Яд, – сказал парень бесцветным, но уже не таким механическим и хриплым голосом. – Это яд, вредно.

– Точно, яд! – Анька хохотнула, запрокинула стакан и лихо выпила, крякнув, и поморщилась, занюхивая рукавом кофты. – Точно, яд! И зачем мы его пьем?

– Зачем мы его пьем? – повторил парень, взял бутылку, перевернув, стал лить водку на пол. Анька вскочила, попыталась вырвать стеклянную емкость, но это было все равно, как пытаться своротить бетонный столб, парень был очень силен, очень. Он просто не заметил усилий женщины, и когда водка оказалась на полу, спокойно поставил бутылку на стол.

– Яд. Нельзя пить.

– Да… твою мать! Да раз… твою мать! Ты офуел, что ли?! – заголосила Анька, жадно вдыхая ноздрями запах разлитой водки. – Ты чего наделал, а? Ну, не хочешь пить, оставь! Зачем разливать-то?! Ну ты и скотина, ну ты и гад! Вот зачем я с тобой связалась, а? Дура я! Дура! Я, может, лечусь ей! Может, у меня голова больная, не может без этого яда! Он мне лекарство! А ты что делаешь?!

Язык Аньки, который не раз доводил ее до беды, развязался, она тараторила – будто собака, обгавкивающая почтальона, красноречивая, как депутат на передаче о политике. И откуда слова-то брались – гладкие такие, правильные! А все водка – нормальная водка, не паленка, дорогая, так не за свои же, чего жалеть денег? Ох, черт… все пролил! Собрать с пола? Всосать? Это было первой мыслью.

Второй – стремно как-то! Тут что только не делали на пол, и собирать губами, как последней алкашке? Хотя… водка ведь дезинфицирует, так что…

Додумать не успела, парень вдруг стремительно поднялся с места, шагнул к Аньке и, прежде чем она успела взвизгнуть, сказать что-либо, схватил ее руками за голову и вперился взглядом в ее глаза. И Анька будто лягушка под гипнозом змеи замерла, застыла, не в силах вымолвить ни слова. Глаза парня росли, сделались огромными, растеклись на полкомнаты, в ушах зазвенело, как будто тысячи Дюймовочек зазвонили в тысячи маленьких колокольчиков. Анька потеряла сознание.

Очнулась она на диване, как туда добралась – сама не знала. Очнулась и тут же почувствовала ужасный запах – как из общественного сортира, который не мыли месяца два. Подумала, кто же это нагадил рядом с ней? Только секунд через пять сообразила – воняет от нее самой! Это она так смердит, как старая бабка, как заношенный носок подсобника-таджика со стройки, как горшок с протухшим содержимым! Как… в общем – ходячая помойка пополам с общественным сортиром. Ужасно! Просто кошмар!

Кряхтя, слезла с дивана и вдруг с некоторым содроганием обнаружила, что ее передние зубы, которых она не видела уже несколько лет, оказались на месте! Выросли каким-то чудом! Руки, на которых проступили синие вены, суставы пальцев которых распухли от застарелого ревматизма, уже не болели, стали тонкими, стройными, как когда-то в юности!

Анька пошатнулась, едва не упала в обморок – так велико было ее потрясение. Потом бросилась в ванную, заглянула в чудом сохранившееся грязное, заляпанное руками зеркало и… охнула! Исчезли мешки под глазами, щеки, начавшие дрябло опускаться толстыми брылями, теперь были натянуты, как и положено щекам! Тусклые волосы, кончики которых давно секлись, заблестели, насколько это позволяла грязь, прочно поселившаяся на голове! Она выглядела теперь на свои тридцать пять, а может, и еще моложе!

Закружилась голова, застучало в висках. Анька присела на край ванны, схватилась руками за голову, стала ее ощупывать – нос, он стал чуть кривоват, после того, как однажды его «поправил» один из собутыльников, недовольный отказом Аньки сейчас же удовлетворить его орально, теперь был прямым, красивым, как и в юности! Уши – одно ухо тоже было сломано, теперь цело!

Ощупала грудь – плоские, как мешочки, груди налились соком, выпятились вперед, как тогда, когда она бегала по пляжу, ловя похотливые взгляды мужчин! О господи! Как это вышло?! Что случилось?!

Вдруг вспомнила – голубоглазый! Он остался там, в кухне! А как она вдруг оказалась в комнате? Кто ее туда положил? И что случилось – что, упала в обморок? И сколько пролежала без сознания? Мелькнула картинка – парень бросается к ней, хватает ее за голову… а потом? Потом – что?!

Вскочила с края грязной, покрытой желтыми потеками ванны, хотела выбежать, побежать в кухню – спросить, узнать… и остановилась. Разве можно ходить такой – вонючей, грязной?

Разделась, с отвращением прикасаясь к засаленной, испачканной нечистотами одежде, бросила ее на пол, влезла в ванну, покрутила барашек на смесителе. Из неровно оборванного шланга, на котором давно уже не было «лейки», потекла ледяная вода. Едва не взвизгнула, но сдержалась, направляя струю на себя, яростно натираясь грязной мочалкой, обнаружившейся на верхней полке. Хозяйственное мыло – резко пахнущее, дешевое, вспенивалось, и пена тут же окрашивалась в серый цвет, оседала хлопьями, оставляющими на стенках ванны длинные засыхающие потеки.

Потом мыла голову, стараясь как следует оттереть неровно обрезанные темные волосы. Анна уже и забыла – каково оно, быть такой чистой, чтобы кожа скрипела под ласкающей ее ладонью. И теперь тем более противно было трогать свою одежду, пропитанную испражнениями. Похоже, что пока она лежала без сознания, наделала под себя.

Неужели так напилась? Со стакана водки?! Может, водка такая – паленка, бьет по башке, и падаешь без сознания?! Как там говорится? «Нам, татарам, все равно, что водка, что пулемет, лишь бы с ног сшибало!» Глупо, но смешно – почему татары? С какой стати татары? Они вроде мусульмане, так у мусульман водку пить нельзя! Запрещает Коран! Хотя… все пьют. И татары, и чечены, и азеры – со всеми пила и со всеми… мда. Было. Все было!

Преодолевая рвотные позывы (Вот же нежности! Первый раз, что ли?!), погрузила свое барахло в тазик, выполоскала, отыскала остатки стирального порошка – самого дешевого, едкого, выстирала, снова выполоскала, выжала, удивляясь, что нет боли в руках. Раньше, после такой стирки в холодной воде – да у нее руки два дня бы ломило! Уж не говоря о том, что помыться ледяной водой для нее просто смертельно, потому и не мылась. Стоит простудиться, и тут же сдохнешь от воспаления легких! Иммунитета никакого. Чтобы помыться, воду надо греть, в кастрюле, да не в одной. Возни – куча, легче хлопнуть стакан и забыть, что голова чешется, а в паху кое-кто ползает…

Поморщилась, залезла наверх, на полку над входом, нашла станок одноразовой бритвы – весь в засохшей пене, с присохшими волосинками. Намылила, начала скрести себя, морщась от боли, едва не рыча, как разъяренная тигрица. Материлась, пыхтела, пока с грехом пополам не освободила себя от растительности и «пассажиров». Весь лобок в порезах, в крови – зверство какое-то, а не гигиена! Ноги – в ссадинах! Вспомнить бы еще, чей это станок – то ли ее, еще с юности оставшийся (тогда она нередко ходила в бикини и никогда бы не позволила себе выйти с эдаким «садом»), то ли кого-то из ее любовников. Оставалось молиться, чтобы у хозяина станка не было СПИДа или еще какой-нибудь гадости, вроде гепатита или сифилиса. Бррр! Передернулась, видела, что дурные болезни делают с людьми!

Снова посмотрела в зеркало и вдруг понравилась себе, ухмыльнулась – красотка! А что? Ноги длинные, грудь торчит, третий номер – ее гордость, задница слегка обвисла, но еще сто очков вперед даст задам девок помоложе! Лицо свежее, волосы блестят, черт подери, можно еще и валютной проституткой поработать! И вроде как голова прочистилась… мысли ясные!

Вышла с мокрой одеждой в руках, осмотрелась по сторонам, сморщилась – как можно так жить? Как ОНА так жила?! О господи, ну какая гадость, а?

Побрела в другую комнату, спохватилась, она же голая! Совсем голая! А там мужик! Молодой, судя по телу! И тут же усмехнулась, ей ли голых мужиков пугаться? Да через нее столько прошло – и голых, и одетых, по одному, по двое, всей толпой сразу, вспомнить жутко! Да что же с ней стало-то?! Как докатилась?!

Положила мокрую одежду на стул со сломанной спинкой, пошла к шкафу, дрожа от холода (сквознячок из выбитой форточки), нашла помятую, но более-менее чистую юбку (старую, еще молодой носила – и налезла!), водолазку с не отстиравшимися пятнами на груди, трусы надевать не стала – все застиранное, нечистое, противно!

Подумала, накинула вытертую меховую безрукавку – любимая безрукавочка – спасение долгими зимними ночами. Сразу прошла дрожь, разлилось тепло. Подумала, надо бы выпить, чтобы согреться! Сто грамм – и дрожи вообще не будет!

Пошла на кухню, парень сидит у стены, как был – голый, откинулся на спинку чудом выжившего (еще бабушкиного!) стула, ноги раскинул, руки повесил до пола – спит. Перед ним на столе кусок колбасы со следами зубов, половина буханки хлеба, надкусанный сыр, возле стула – половинка выпитой бутылки лимонада. Как ел, так отвалился от стола и уснул. Устал, видать. Не так-то это просто – людей убивать!

Тихонько, на цыпочках подошла, постояла, разглядывая, затаила дыхание, будто перед котом, который может вдруг проснуться и сбежать. Давненько не видала нормальных мужиков, особенно таких! Да, парень побывал в передрягах. Анна могла поспорить на все, что угодно, что эти отметины на его теле – следы от пуль! Вояка, точно! Вон сколько ранений! В кино такие видела, просветили, ага.

Тело странное, непропорциональное какое-то… вроде все как у обычного мужчины, но… грудь очень широкая, мощная, мышцы обрисованы, но как-то резко, жгутами, будто свиты из стальной проволоки. Ноги жилистые, сильные, как у спортсмена, ступни большие, соответственно росту. Руки тоже сухие, жилистые, ладони, как лопаты – широченные, вот так схватит этими «лопатами», прижмет…

Анна облизнула губы и вдруг поняла, что хочет, чтобы ОН прижал… да так, чтобы косточки захрустели… а потом… чтобы засунул в нее эту здоровенную штуку, что повисла у него между ног!

Желание было таким могучим, таким непреодолимым, что она непроизвольно сунула руку под юбку и потерла в паху. Возбудилась еще больше, дыхание участилось, а рука заработала так, будто от скорости движения зависела ее жизнь. Шумно перевела дух, вздрогнула несколько раз, сдерживая стон, и снова замерла, не в силах оторвать взгляда от своего новообретенного постояльца.

Кто он такой? Что сделал с ней? Ведь это он сделал, никто иной!

Потихоньку отодвинулась от спящего, подошла к столу, сунула руку в пакет, в котором лежали еще четыре бутылки водки. Достала одну, аккуратно, чтоб не расплескать, налила в стакан, поднесла ко рту и вытянула все, до последней капли… чтобы тут же, опрометью, галопом броситься в ванную и выблевать выпитое! Фонтаном – так, будто выпила не чистую как слеза водочку, а содержимое разбитого унитаза!

И драло ее еще минут пять – выворачивая желудок наизнанку остатками закуски, желчью, едва ли не кровью – до изнеможения, до колик, до дикой боли в животе! Опомнилась на холодном полу, когда позывы к рвоте прекратились и остался лишь звон в голове – колокольчики, серебряные колокольчики в руках тысяч дюймовочек.

Сидела еще минут десять, приходила в себя, соображала. Решила – снова он! Снова этот парень! Гипноз? Он ее загипнотизировал? А может, случайность? Нет, ну бывало же у нее такое, что не могла выпить – сразу рвало! Может, и сейчас так же?

Снова пошла в кухню, достала другую бутылку, уже вина. Дрожащей рукой налила грамм сто, собралась с духом, прицелилась стаканом…

Теперь ее драло дольше и еще мучительнее. Она рычала, выворачивалась наизнанку, плакала навзрыд и снова пыталась выблевать свой желудок. Когда совсем изнемогла, просто перегнулась через край ванны, повисла на нем как тряпка, решив, что сейчас точно умрет.

Не умерла. Минут через пятнадцать, слабая, как полураздавленная гусеница, побрела в кухню, села за стол, дрожащей рукой убрала водку и вино. Теперь даже мысль о том, чтобы выпить спиртное, вызывала у нее позыв к рвоте. Собрала все бутылки в пакет, закрыв глаза, чтобы не видеть эту рвотную жидкость, отнесла на балкон и оставила там, стараясь не принюхиваться к содержимому пакета. Вернулась в кухню, нашла тряпку, тщательно вымыла, вытерла лужу, оставшуюся от разлитой незнакомцем бутылки водки – запах поднимался вверх, к потолку, и у Анны снова начало подкатывать к горлу. Знала, следующего приступа рвоты она могла уже не пережить.

Парень так и спал – спокойно, посапывая носом, как младенец в колыбели, и Анне вдруг стало как-то спокойно, хорошо, будто этот незнакомец и в самом деле был ее любимым человеком. Смешно, на самом деле – убийца, ненормальный вояка, не так давно открутивший головы четверым парням – и кажется таким родным, таким домашним! А вдруг он и ее убьет? Вдруг у него приступы какие-нибудь, как в том сериале… забыла, как называется! Там у бывшего вояки крыша едет, и он начинает валить всех, кто находится рядом – без разбора, считает, что это враги, собравшиеся отрезать ему башку. Забыла, как называется, но классный сериал, ага. Кончается только плохо… убили его. Но это и понятно, кто будет нянькаться с сумасшедшим убийцей?