Текст книги "Архканцлер Империи. Начало"

Глава 13

Поездка по ночному весеннему лесу под дождем, рядом с женщиной, лицо которой обезображено оспой, а передние зубы отсутствуют, – то еще удовольствие. Во-первых, я клевал носом, во-вторых, замерз как цуцик. Навес, в который я упирался затылком, и моя шляпа кое-как защищали от дождя, но руки, сжимавшие вожжи, все равно были мокрые. Лошадям, я уверен, тоже не особенно нравилось. Весенняя ночная свежесть, сдобренная бесконечной моросью, пролезла во все части тела; примерно через час пути у меня возникло ощущение, что я сунул за пазуху пару килограммов льда. Я поднял ворот куртки, натянул шляпу как можно глубже, дышал на пальцы, кое-как прикрытые перчатками-митенками… и все равно зуб на зуб не попадал. И меня бесило, что женщина рядом со мной и вполовину не испытывает таких же трудностей, а я – слабак, дрожу, и она это видит. И трижды я проклял самонадеянное желание путешествовать по Санкструму в одиночку.

А еще – и это в-третьих – Амара Тани доставала меня вопросами.

Легкий туман стелился по обочинам, тускло блестели камни Серого тракта. Если бы не луна, светящая сквозь завесу туч, ехали бы мы в кромешной темноте. Так, в общем, изредка и случалось, когда особенно плотная туча прикрывала волчье солнце. Мы ехали по лесной галерее, высокой, торжественной и совершенно неприветливой к чужакам.

Моя проводница спокойно восседала на козлах. Первое время я вертел головой, рассматривал мокро лоснящиеся стволы деревьев, густые кустарники, слушал, как шелестит ветер в кронах, и думал, не занесло ли меня, случаем, в мир, где за каждым кустом прячутся монстры, как в «Ведьмаке». Но все было тихо. Я постепенно склонялся к мысли, что мир, в котором оказался, конечно, богат монстрами, однако большая часть этих монстров – люди.

– Они тебя ищут, – начала Амара разговор, произнеся это как утверждение и выдохнув облачко пара.

Я ответил, что да, ищут.

– Ты должен им денег?

Я ответил, что нет, ищут бесплатно, от широты душевной.

– Значит, ты кого-то прирезал?

Я покачал головой.

– Дай угадаю – ты убил кого-то на честной дуэли?

Я ответил, что нет, я не при делах и вообще невинная душа. Ну, почти невинная – про нечестный отъем повозки у монахов я, конечно, не сказал. Ну и еще, конечно, стоило бы добавить, что настоящий Аран Торнхелл был исторгнут из тела и душа его исчезла – и тому виной был я.

– Поимел и бросил девчонку? Она понесла, тебя принуждали жениться, а ты сбежал?

– Нет, я такими делами не занимаюсь.

Ее глаза вспыхнули отраженным лунным светом, как у охотящейся пантеры.

– Просто бежишь от какой-то бабенки?

– Нет.

– Черт! Может быть, ты, милый господин, вообще не любишь женщин?

– Нет. Послушай, я люблю женщин, когда это взаимно и без лжи.

Она фыркнула, как кошка, намочившая лапы.

– То есть ты любишь женщин святых и непорочных.

– Я бы так не сказал.

– Загадками говоришь.

Я мог бы сказать, что люблю женщин, но не таких, как она. По меркам прошлых веков Амара – старая дева. Тридцать лет – уже старость, замуж никто не возьмет, а если принять во внимание оспу и зубы… Средневековье – это не двадцать первый век, здесь зубы теряют навсегда, а о пластических операциях не стоит и говорить.

– Значит, ты даже не знаешь, от кого бежишь? – Она смешно шепелявила, а иногда, когда говорила быстро, речь вообще становилась плохо различимой.

Я сказал, что нет, не знаю.

– А Белек знает?

Я соврал, что да, знает, хотя был уверен – старое чудушко не смогло бы сказать наверняка, что за партия пустилась за мной в погоню. Белек, как и я, действовал на инстинктах. Подготовил запасной аэродром, чуя некий – неявный! – подвох.

Амара кивнула:

– Старик всегда помогал людям бесплатно и часто – тем, кому и не стоило бы помогать. – Она помедлила, и я понял, что слова насчет тех, кому не стоило помогать, адресованы мне. – Потому и нажил столько врагов. Нельзя делать добро просто так. Нельзя делать добро, если тебя не просят. Но он наивен во многих вопросах… Жизнь для него поделена на белое и черное…

О, так ты думаешь, я мог окрутить старого мага, наивного простака? И почему же я уверен, что это именно он меня окрутил? Он сделал так, что я, оказавшись в теле Торнхелла, сбежал и нашел тебя, и теперь вояжирую в твоей не слишком приятной компании.

Амара вдруг запрокинула голову и звонко расхохоталась. С момента, как она приняла решение меня сопровождать, ее щербатая улыбка возникала по поводу и без, тогда как ранее она, смеясь, прикрывала рот рукой. Теперь же она словно провоцировала меня, лыбилась с вызовом, подчеркивая дефекты внешности, кои многие на Земле, включая и меня, считали бы уродством. Однако я успел отметить, что остальные ее зубы в полном порядке – ими орехи можно дробить. Значит, передние у нее не вырваны, скорее – выбиты в драке. Даже я, дитя двадцать первого века, успел пару раз поучаствовать в драках по молодости лет и знаю, что при сильном точном ударе зуб выскакивает из десны, как пробка из бутылки с шампанским.

– Странный ты все-таки, милый господин. Когда Белек сказал, чтобы я ждала увальня и не очень удивлялась его поведению, я думала, он шутил. Но ты и правда очень странный. Мне даже кажется, ты совсем ничего не умеешь – как младенчик. Пеленать-то тебя не надо, а? – И она снова мне улыбнулась. – Так, ладно – теперь правь ты, а я погрею свои руки. Не бойся, не в твоих карманах, милый господин, ха!

Она бы еще назвала меня своей прелестью… Я вновь проклял желание путешествовать самостоятельно. Я – белая ворона, и это слабо сказано. Я оставляю следы даже тогда, когда не хочу этого – просто потому, что не понимаю законов, по которым живет этот мир, и, конечно, ничего или очень мало умею в глазах местных жителей.

Вдалеке гулко закричал филин. Видимо, он, как и я, материл дождь и все происходящее вокруг.

Лошади мерно постукивали копытами. Я правил, радуясь, что не могу уснуть на посту, так как этому здорово мешал холод. Хорош бы я был, если бы уснул, можно сказать, за рулем, когда рядом сидит пусть и уродливая, но женщина. Тоска по земной жизни навалилась, взяла в клещи. Может, не стоило мне заводиться с архканцлерством? Сдох бы себе на Земле, и забыли бы обо мне навсегда. Что я сделал такого, чтобы обо мне помнили? Да ничего, работал, пытался жить в свое удовольствие. Как все… А здесь придется не просто работать, о нет, здесь мне придется пахать по-черному, и хотя я люблю трудности, не окажется ли их слишком много? Если суммировать все, что я видел и слышал, могу сказать – на посту архканцлера меня ждет что-то невообразимое, беспросветное и унылое.

– Дерьмо собачье! – Холодные пальцы Амары перехватили вожжи, она потянула на себя, останавливая повозку.

Поперек дороги объемистым чревом вверх лежал труп. Я судорожно сглотнул. Во дела… Все-таки тут водятся чудовища. Амара соскользнула на тракт, подбежала к трупу и склонилась над ним.

– Помоги мне, Аран Торнхелл, Феликс Круль или как там тебя. Не люблю, когда кости хрустят под колесами, а если колеса башку размозжат, это будет грязновато. Давай-давай – ты за одну руку, я за другую. Для меня одной он тяжеловат.

– Разбойники? – спросил я, через силу делая несколько шагов вперед.

– А? – Она взглянула на меня как на блаженного. – Ну какие тут разбойники… Разбойники промышляют там, где есть что взять. А здесь к тому же часто останавливаются брай, тут одно из их капищ… Лес чистый. Бедный и чистый. А этот старик… просто умер.

«Просто умер»?

Я ухватился за рукав плаща покойника. Лет ему было около шестидесяти, грузный, бородатый, лицо застыло в гримасе страдания. Открытые глаза неподвижно смотрят ввысь, и на них, как на маленькие стеклышки, падают дождевые капли.

Просто умер. Шел, сердце прихватило или давление скакнуло – инсульт, все дела. И тут без разницы, где случился приступ – на лесной дороге или посреди людной улицы. «Скорой помощи» здесь нет. Занеможется тебе – ложись и помирай. При удачном стечении обстоятельств – оклемаешься. Может, если дело происходит в городе и у тебя есть деньги, лекарь поспеет к тебе раньше, пустит кровь, что известно тут как панацея от всех хворей, после чего можно уже не волноваться о выздоровлении.

– А может, черный мор, но не похоже – лицо чистое… Да и потом, умри он от мора, его не стали бы обирать.

– А его уже…

Глаза пантеры взглянули на меня с усмешкой.

– Конечно, я же проверила его карманы.

И мы продолжили путь. Я молчал. Амара посматривала на меня, но больше не стремилась к разговору. Минут через десять она натянула вожжи и привстала на козлах.

– Тш-ш…

– Что?

– Цыть, милый господин! – Она спрыгнула на тракт, стянула шляпу и припала ухом к камням. У нее было исключительно гибкое тело. – Едут, и много. Больше десятка коней. Это по твою душу, Аран Торнхелл. Так, говоришь, ты никого не бесчестил? Ни мужчин, ни женщин?

Сквозь вспышку страха пробилась ярость.

– Нет, и если ты еще раз об этом заикнешься, я надаю тебе по голой заднице ножнами вот этой шпаги, а потом… потом я тебя обесчещу, даю слово, да так, что навсегда запомнишь!

Ее глаза распахнулись, крылья точеного носа расширились, тело превратилось в пружину, готовую распрямиться в смертельном прыжке. Пальцы нервно стиснули рукоять кинжала.

А затем – с неуловимым для глаза переходом – она расслабилась и снова одарила меня щербатой улыбкой.

– О Ашар! Да ты не рохля, милый господин.

– Ничуть. Странный – может быть. Не знающий ваших обычаев – наверняка. Испуганный – да. Я взялся за дела, в которых пока мало что смыслю, и это бесит меня все больше. А ты взялась помогать мне, и при этом не бесплатно. А раз взялась – помогай, и желательно без лишнего трепа. Как далеко мои враги?

Вместо ответа Амара вспрыгнула на место рядом со мной, отобрала вожжи и легко стегнула лошадей.

– Нам нужно найти прогалину и спрятать повозку. Смотри направо, а я – налево. Как заметишь – скажешь. Нужно убраться с дороги как можно дальше. К счастью, у них нет собак, иначе пропали бы наши головы. Надеюсь, и мага тоже нет, иначе наши головы таки пропадут.

Я содрогнулся. Насчет мага я не подумал: как-то забыл, что раз в этом мире есть Белек, то должны существовать и другие чародеи.

Прошло минут пять, время утекало меж пальцев, и я чувствовал, что наши шансы на спасение становятся все призрачнее. Как назло, нормальной прогалины не попадалось.

– Черт, вон там!

Амара резко развернула шарабан, соскочила на землю и ухватила коней под уздцы.

– Спрыгни, пожалуйста, дорогой господин! Двигай же своей прекрасной задницей, твою мать!

О, она успела оценить красоту моей задницы?

Я спрыгнул, и Амара повела шарабан в прогал между деревьями.

Теперь уже не нужно было прикладывать ухо к тракту, чтобы услышать нарастающий грохот копыт.

По мою душу – несомненно по мою! – пустился в погоню целый эскадрон. Почему-то вспомнилось прочитанное о том, как молодой Наполеон, потерпев на родной Корсике свое первое политическое поражение, три дня драпал оврагами и перелесками, будто вспугнутый заяц, обдирая о сучья свой тощий зад, а за ним гналась ватага корсиканцев от победившей партии. Корсиканцы, замечу, это классический тип горцев, которые могут прирезать за кривой взгляд. Бедняга Наполеон не жрал, не пил, не спал, поскольку его в любой момент могли настигнуть и взять за живое. В конце концов, его все же поймали, и, кажется, даже не один раз, и собирались вроде бы казнить, но он, ловкий, как и все пройдохи, сумел ускользнуть, сбежать в Париж, навсегда расставшись с детским пониманием политики. Я не Наполеон, конечно, но ситуация схожая. Сумею ли добраться до Норатора целым и невредимым?

Полная луна просвечивала сквозь набрякшие влагой листья: зеленоватая, похожая на сыр с плесенью. На Земле у меня не было времени поднять голову и как следует ее рассмотреть, так что я понятия не имел – похожа местная луна на земную или нет. Я несся по жизни, как скоростной поезд, некогда было не то что посмотреть вверх, а вообще оглянуться по сторонам.

Мы остановились среди густого кустарника. Лошади начали волноваться, фыркать, легонько ржать. Амара поочередно обхватила за морду каждую, что-то прошептала, и – чудо! – животные успокоились.

– Держи их за нагрудные ремни, Аран, я сбегаю гляну, что да как. О Свет Ашара… ну ты младенчик: вот эти ремни, вот! – Ее руки показали мне нагрудные ремни упряжи. – Держи их крепко! Не бойся, лошади не будут кусаться! – И она исчезла среди кустов быстрее, чем я успел моргнуть.

Стук и грохот копыт приближались. Мы отошли от дороги, наверное, метров на двадцать. Я, затаив дыхание, высвободил одну руку и стянул шляпу, зажал ее под мышкой и нервно начал сглатывать дождевую воду, обильно текшую с веток. Пальцы судорожно сжимали нагрудные ремни лошадей. Те вели себя спокойно, в полутьме блестели умные глаза.

Грохот копыт достиг крещендо и постепенно затих. Буквально через минуту из тьмы соткалась Амара.

– В Нораторе отдашь мне еще десять золотых, благородный господин… Простое путешествие? Так Белек говорил? По-моему, совсем не простое. Их там целый отряд, они злые как черти, скачут по мокрым камням, рискуя поскользнуться и угробить лошадей. Нет, ты все-таки сотворил нечто ужасное!.. Они на ежей похожи – столько у них мечей и кинжалов. Ты и правда не знаешь, кто они такие? От них воняет паленым. Они сожгли недавно что-то… или кого-то, потому что я слышу запах паленой плоти, черт тебя дери! Так что ты сотворил?

Я покачал головой. Я мог бы ей сказать, что отряд этот сжег гостиницу, где я воплотился, устроив Белеку импровизированные «похороны викинга», но это было все, что я знал. Патриоты они или злодеи – мне уже было без разницы. Главное – они хотели, чтобы моя душа рассталась с телом. И мне действительно фиолетово – патриоты они или злыдни. По-факту – они мои враги.

– Мне ничего не известно об этих людях, даю тебе слово дворянина.

Она горько хмыкнула. Слово дворянина, очевидно, не котировалось в ее понимании совсем.

– Не употребляй таких выражений в приличном обществе, иначе одни засмеют тебя, а другие сделают больно. На их клинках – яд. Не спрашивай, откуда я знаю – просто знаю. Это «Серебро змеи», чтобы уж наверняка спровадить кое-кого к праотцам. И не смотри на меня так, на мне нет ведьминого знака, если не считать вот этих украшений, – она с горькой иронией коснулась рытвин на лице, – я просто умею… чуять.

Я перевел дух: погоня пронеслась мимо, можно расслабиться… если получится, конечно.

– Мне все равно, ведьма ты или нет. Даже если ты ведьма – я буду тебе благодарен за то, что ты делаешь для меня.

Ее лицо на неуловимый миг застыло, превратилось в ужасную, усыпанную рытвинами маску, затем разгладилось, глаза взглянули на меня испытующе.

– Ведьмовство в Санкструме под запретом. Ведьм сжигают и топят. Особенно когда наступает черный мор. Странно, что ты этого не знаешь.

Теперь-то знаю. Как знакомо: под шумок обвинить в бедствии неугодную партию и уничтожить ее, или порядочно ослабить, или просто перелить гнев народа на неугодных, на удобного козла отпущения.

– Значит, придется это прекратить.

– Что прекратить? – Серые глаза, почти черные сейчас, смотрели на меня с внезапной растерянностью и злостью.

Снова облажался, дорогой Аран, поздравляю. Язык твой – враг твой. Нет чтобы молчать и слушать, мотая на ус, – трындишь, как та баба. Но я это прекращу. Я пришел в Санкструм не для того, чтобы карать.

– Я имею в виду – рано или поздно это прекратится.

– Что прекратится?

– Ведьм перестанут сжигать, Амара.

Она расхохоталась, запрокинув голову.

– Торнхелл, ты определенно чудак!

Наверное, да, пока не наберусь знаний о твоем мире. Но интересно. Значит, легальные маги – скажем так, лицензированные работники – тут в чести, а ведьмы, как те бомбилы на машинах, работают без лицензии, на свой страх и риск, и в случае, если их ловят, – жестоко получают по полной. Я сделал заметку на будущее: окончательно решить вопрос ведьм. Скоро понадобится блокнот, чтобы не забыть, удержать все заметки.

Амара оглянулась.

– Они уехали. Очень торопились за твоей головой, видимо. Они проедут еще много, думая, что удастся тебя нагнать, но не исключено – конечно, не исключено, милый ты мой господин! – что они оставят на Сером тракте в лесу засаду как минимум до утра. Нам желательно где-то переночевать, а поутру мы двинемся очень осторожно и совсем не по тракту. Тут неподалеку есть капище брай, я думаю, нам стоит остановиться там. Да, кстати, ты не говорил, что украл эту повозку и лошадей в храме Ашара.

Вот глазастая… Как же ей удалось определить? И когда? На лошадях клейма или на шарабане какие-то знаки? Или она просто… ну, просто видит истинное положение вещей?

– И шарабан, и лошадок я выиграл в кости у монахов.

Правая бровь взметнулась в ироничном изломе.

– О…

– Я правда их выиграл.

– О…

– Да я серьезно тебе говорю!

– О…

– Ладно, думай что хочешь.

– Спасибо.

Но почему-то я не мог больше на нее злиться. Мы вывели шарабан на тракт и осторожно двинулись вперед. Булыжники тракта влажно мерцали, то и дело подергиваясь тенями облаков. Мы проехали еще около получаса с превеликой осторожностью, затем Амара свернула в сторону, на неприметную лесную дорогу. Не знаю, как она ориентировалась в ночном лесу, наверное, инстинкт и опыт вели ее безошибочно. Не прошло и двадцати минут, как среди деревьев замелькали оранжевые огни, потянуло дымом и запахом пищи. Бренчали какие-то музыкальные инструменты, слышался смех – беззаботный детский, звонкий женский и сдержанный мужской.

– Это брай, – сказала моя проводница.

Глава 14

Тут же из темноты выдвинулись две тени, в глаза блеснуло железом.

Охрана!

Я ухватился за шпажный эфес, но Амара сильно сдавила мое запястье.

– Цыть!

Она что-то кратко бросила теням на непонятном мне языке, и тени отступили, растаяли между деревьями. Что-то подсказывало мне: если бы не Амара, я не успел бы даже выхватить шпагу. Герой чертов… Любитель экстрима. Просто дурак.

– Подожди здесь, Торнхелл, – сказала мне Амара. – Постереги коней и повозку. Я схожу осмотрюсь. Не заводи лошадей на поляну, пока я не приду, ладно?

Я молча кивнул, она спрыгнула на землю, я последовал за ней, но остановился возле шарабана, рукой заслонив глаза от яркого света костров. Наши кони заржали, на поляне им ответили многоголосым ржанием. Смех, музыка ни на секунду не прервались. Брай занимались своими делами, не обращая внимания на пришельцев.

Но не все.

Я привыкал к свету, чувствуя, что невидимые охранники не отрывают от меня взгляда. Я был чужаком, с которым могли разделаться за мгновение. Кинжал сбоку в шею – и поминай как звали.

Играть роль ведомого, конечно, невесело, но пока я действительно был чужаком в этом мире, а значит – мне нужно молчать и мотать на ус. И слушать Амару. И мысленно говорить Белеку спасибо за то, что он дал мне ее в сопровождение.

Наконец глаза мои адаптировались, и я, проморгавшись и согнав слезы, начал осматриваться. Поляна впереди была весьма обширна. По периметру ее окружали фургоны, крытые пестрыми, словно бы из разных лоскутов сшитыми тентами, меж которыми бродили стреноженные лошади. В центре поляны дымил главный костер, вокруг которого на колодах расселись десятка три мужчин, защищенных от дождя широкими шляпами. Еще несколько костров поменьше дымили там и сям – над ними висели закопченные казаны, вокруг которых хлопотали женщины и дети. Под фургонами дремали облезлые, но при этом весьма крупные собаки. Слышалось сонное квохтание кур – они сидели в деревянных клетках-домиках, привязанных к бортам фургонов.

Цыганский табор, вот что это было такое!

Мужчины вокруг главного костра смеялись и весело гомонили. По кругу ходил глиняный кувшин с чем-то явно небезгрешным. Я нашел взглядом Амару – она, склонившись, о чем-то говорила с огромным, заросшим сивым волосом мужиком в длинной кожаной куртке, к подолу которой были привязаны – как и у всех мужчин-брай – тонкие разноцветные ленточки. Он кивал, повернув в сторону Амары лицо с массивным носом и косматой седой бородищей, слушал ее внимательно – так слушают человека, с которым хорошо и давно знакомы. Затем бородач тяжело привстал, оглянулся в мою сторону, что-то сказал. Амара удовлетворенно кивнула и направилась ко мне.

– Я переговорила с баклером. Он разрешил нам остаться. Мы можем переночевать, и еще нас накормят. Среди брай мы в безопасности. Отряд, что искал тебя, Торнхелл, – она понизила голос до шепота, – отряд проехал здесь не так давно, пытался осмотреть капище, но брай пригрозили насилием, и твои загонщики испугались схватки и уехали. Они дешевые дворянчики, привыкли вдесятером на одного, брай им не по зубам. Они не вернутся. Мы в безопасности. Брай уйдут поутру. Ешь. Спи. И не вздумай обнажать свою шпагу в становище!

Ее глаза странно поблескивали. Я поймал себя на мысли, что она обращается со мной как с несмышленым ребенком. И заботится, как о ребенке. Своих детей у нее, очевидно, нет.

Прямо мамочка, блин! Нет, я не допущу, чтобы мне меняли подгузник! Но пока… мне придется усмирить свою гордыню. Эта женщина делает то, зачем ее наняли – защищает меня и помогает преодолеть путь до Норатора.

Ладно, по мере накопления знаний я буду проявлять больше самостоятельности, а пока – слушать и слушаться, хотя это и претит мне как матерому мужскому шовинисту.

А баклер – это, очевидно, местный цыганский барон. Я сделал зарубку в памяти.

Амара показала рукой в сторону одного из малых костров:

– Иди туда, Торнхелл. Садись, тебя накормят. Ничего не спрашивай и не особенно глазей по сторонам: брай еще не справили все свои ритуалы. Я присоединюсь позже.

Не хочется быть марионеткой, аж коробит, но приходится…

Я прошел к указанному месту, на меня особенно не глазели. Пока шел, успел зыркнуть в сторону главного костра. Мужчины брай сидели вокруг большого очага, обложенного грубым почерневшим камнем. С двух сторон очага стояли бронзовые, судя по зеленоватому цвету металла, треноги с чашами-курильницами; из обеих вился дымок. Сам очаг был украшен какими-то цветными, кажется, глиняными бусами и статуэтками людей и коней, раскрашенными весьма примитивно. Ну, капище есть капище, главное, чтобы людей в жертву не приносили.

Вдруг мне бросилось в глаза, что все брай светловолосы. И голубоглазы; по крайней мере те, чьи взгляды я смог поймать. Это было племя, больше похожее на шельта, или пэйви – то есть ирландских цыган, которые на самом деле никакого отношения к ромам не имели.

Однако в остальном это были цыгане. Не смуглые, светлые. Но цыгане. Такие… средневековые цыгане. У каждого, даже у женщин, был длинный кинжал на боку. Даже в покое, на стоянке, они не расставались с оружием. Брай обоих полов курили глиняные трубки – над поляной стлался сладко пахнущий дым. Не табак и не марихуана, что-то местное, с запахом чабреца. Интересно, конечно, что.

Узнаю со временем.

Один из фургонов внезапно огласился воплем настолько диким, что меня подбросило. Но никто из брай не повел и бровью. Хм. Пожалуй, последую их примеру. Уважаем чужие культурные особенности, так сказать.

Я присел на влажную колоду у костра, стянул шляпу, затем снова надел, заметив, что все брай – даже женщины – сидят в шляпах. Рядом со мной сидели несколько женщин в кожаных куртках, под которыми виднелись пестрые платья. Однако не успел я присесть, как они освободили все места, и я остался у костра в гордом одиночестве.

Оставалось гадать – это форма уважения такая или я как чужак нахожусь на правах парии?

У соседнего костра вихрастый паренек наигрывал на инструменте, похожем на лютню – ту самую предтечу гитары, что изображал на своих картинах Рубенс. Напротив меня под фургоном дремала кудлатая черная псяка с тяжелой мордой. Лапы у нее были пошире волчьих, с мощными когтями.

Внезапно нахлынула усталость, резкая и до того сильная, что мне потребовалась вся воля, чтобы не уснуть. Хотя минут десять я провел в полузабытьи, свесив голову на грудь и то и дело смежая веки. Очнулся от хлопка по плечу. Под нос мне сунули деревянную миску с чем-то пряным, ароматным. Я схватил ее не глядя и принялся уписывать мясное рагу, не сразу сообразив, что перцу там больше, чем в тайском том-яме. К счастью, острое я люблю, да и организм Торнхелла не сопротивлялся. Я смолотил рагу, не глазея по сторонам и едва ли не урча, выскреб до последней крошки и выпил остатки соуса.

Перец в земном Средневековье был крайне дорогой роскошью, а тут, видимо, все наоборот – это бросовая пряность.

Протяжный, страшный вопль боли повторился, однако и на сей раз никто не подал виду – даже звенящий над капищем смех не прервался. Что за…

Я не успел опомниться, как чьи-то сильные пальцы вырвали миску из моих рук. Раздалось гортанное восклицание – кажется, одобрительное – и я решил, что сейчас получу по голове, однако мне всучили точно такую же миску с точно таким же рагу.

Ох, это уже чересчур…

Но пришлось есть – не обижать же хозяев… Половина миски ушла влегкую, вторую я ел уже через силу, а выскребал остатки – на последнем издыхании. Во рту моем бушевал вулкан. Наконец я закончил, перевернул миску, и… ее вырвали из моих рук, а взамен всучили точно такую же – наваленную по самые обгрызенные борта. Да что за!.. Третью порцию я просто не осилю! Брай решили закормить меня до смерти?

– Торнхелл, черт! Ты что, бездонная бочка?

Амара плюхнулась рядом, наподдав мне крутым бедром.

– Я…

– Я поняла, ты не знаешь обычаев брай. Нельзя доедать и переворачивать миску, это значит – ты еще голоден и просишь добавки. Когда ты ешь у брай, всегда нужно оставлять что-то на дне!

С этими словами она отобрала миску и начала есть – жадно, но так, чтобы ни капельки не пролилось. Уважаю людей, которые даже при самом сильном приступе голода едят опрятно. Это многое говорит о человеке.

Насчет обычаев – мне осталось только смущенно промолчать. Да уж, самоуверенный Торнхелл в гостинице и нынешний – это два разных человека. Чем больше я открывал для себя этот мир, тем отчетливее понимал, что мне предстоит учиться – и отнюдь не спустя рукава.

Раздалось возмущенное кудахтанье. Я оглянулся – один из мужчин-брай доставал рыжую курицу из деревянной клетки. Схватив за лапы, он опрокинул ее головой вниз и понес к капищу. Прочие мужчины поднялись с мест, в руке баклера блеснул нож. Трепыхающуюся курицу внесли в круг. Она что-то хекнула и смолкла, и тут же все мужчины-брай затянули какой-то гортанный напев.

Я выругался в рукав. Псина под фургоном лениво приоткрыла огненно-желтый глаз.

Амара Тани поставила миску на колени.

– Торнхелл, это всего лишь курица.

– Я понимаю. А собак они в жертву не приносят?

– Нет. И людей тоже.

Я покачал головой. Женщина-брай принесла мне кувшин с водой, и я припал к нему, укусив за шершавый край горлышка, и выпил не менее половины.

– Ты мягкий, Торнхелл, – сказала Амара, впрочем, без осуждения. Она, так ей казалось, констатировала факт.

– Я просто чужак.

Снова раздался вопль – было такое ощущение, что из горла несчастного, клокоча, извергается фонтан крови. Гортанный напев мужчин-брай при этом ни на миг не прервался.

Амара бросила на меня косой взгляд.

– Не подавай виду.

Помимо воли, меня пробрал холод.

– Что это?

– Младший сын баклера недавно вздумал поиграть с лисицей. Она тяпнула его за руку. Он заболел и умирает. – Она чуть заметно кивнула на фургон, из которого снова донесся крик.

Бешенство… Смерть от него мучительна и страшна. Тут, конечно, нет вакцины, и магия, видимо, от бешенства не помогает.

Псяка под фургоном смотрела на меня уже двумя глазами – с живейшим любопытством.

Я показал взглядом на брай – и на мужчин, и на женщин, продолжавших хлопотать вокруг костров.

– Почему они так спокойны?

– Они верят в судьбу. Они не печалятся. Это их философия. Они будут смеяться даже под пытками и под топором палача… – Амара помедлила. – Кроме того, у баклера еще пятеро детей.

Она отобрала у меня кувшин с водой и надолго к нему припала.

– Я переговорила с баклером, узнала последние новости. Они убираются из Санкструма подальше. Говорят, Коронный совет выбрал нового архканцлера – зверь, а не человек. Ждут крови и репрессий… Ты знаешь, что такое репрессии, Торнхелл?

Я кивнул. И подумал: а что будет, если Амара узнает, что новый архканцлер, который «зверь, а не человек», – сидит перед нею? Имени архканцлера, брай, видимо, не знали.

– И Степь волнуется… И крестьяне бунтуют в окрестных землях… Скоро, Торнхелл, разбушуется в Санкструме ураган, и начнется он с Норатора, а мы как раз туда и едем… Через земли Ренквиста ехать опасно, его серые снова в деле, но это ближайший путь к Норатору, иначе мы завязнем. У Ренквиста, по крайней мере, ровные дороги и мало-мальский порядок, хотя он и чертов безумец… Попробуем там проскочить. Дворянчики, что тебя ищут, туда точно не сунутся.

Любопытная собака выбралась из-под днища и, остановившись у костра, внимательно смотрела на меня. Я не боюсь собак, напротив, люблю, но что было в голове у этой псины – об этом оставалось только догадываться. Ну хоть не рычит, и на том спасибо.

– Кто он такой, этот Ренквист?

Амара взглянула на меня с прищуром:

– Ты и правда… чужеземец.

– Ответь на вопрос.

Она тряхнула головой, окончательно, видимо, убедившись, что я несмышленыш и ничего не знаю о мире, в который меня занесло. Говоря по правде, так оно и было.

– Сбрендивший царек. На самом деле он барон, плюющий на власть императорской фамилии. Богатый, очень богатый. Земли обширные, частью отобранные у других. Серые – его личная гвардия. Ловят больных и калек, и брай заодно ловят. Хоггов он пока терпит, но не особенно любит.

Я сделал пометку: узнать, кто такие хогги. Но потом.

– Зачем? Имею в виду, зачем он ловит людей?

– Барон сгоняет их в лагеря. Он не хочет, чтобы на его землях были больные и увечные. И свободные, брай же свободны всегда…

Угу, это как цыгане в нашем мире. Они всегда создают свое государство в государстве, со своими правилами и законами, потому любая власть, пусть даже самая демократическая из возможных, их не любит и не может с ними ужиться. А если за дело берется какой-то свихнутый диктатор типа Гитлера, получаются концлагеря и геноцид.

– Он просто безумец, Торнхелл. Но, говорят, избранный арканцлер еще хуже. Потому все брай уходят из Санкструма.

Вновь раздался крик – вознесся к темным тучам и оборвался хрипом, словно в горло кричащему всадили кинжал.

Амара привстала.

– Сын баклера умер.

Миг тишины… и снова полился смех, и музыкальные переборы огласили поляну. Баклер запрокинул голову, стянул шляпу и что-то весело прокричал в небо. За ним стянули шляпы и послали в небо крики остальные мужчины.

Моя проводница улыбнулась чуть заметно:

– Они желают ему счастливой дороги за порог.