Текст книги "Святыни и древности Турции"

Теперь, имея некоторое представление о городе, обратимся к историческим источникам о пергийских мучениках за Христа, которые переработал св. Димитрий Ростовский в сводном капитальном труде «Жития святых». Хронологически первыми являются пострадавшие при императоре Антонине Пие (138–161 гг.) св. мученики Феодор, мать его Филиппия, Диоскор, Сократ и Дионисий. Призванный на военную службу Феодор исповедал себя христианином перед игемоном Феодотом и отказался принести жертву языческим богам. За это его били, жарили на огромной сковороде. Видя крепость мученика, языческий жрец Диоскор признал себя христианином, за что был изжарен на той же сковороде до смерти. Феодора привязали к коням и влачили по городским улицам; при этом ко Христу обратились два воина, которые привязывали его к коням, Сократ и Дионисий. Мученичество Феодора завершилось его распятием; матери его, утверждавшей его к страданиям, отсекли голову, а Сократа и Дионисия пронзили копьями. Потом христиане погребли их тела. Память их – 21 апреля ст. ст.

Большое гонение на христиан предпринял император Деций (248–251 гг.); подробнее об этом гонении будет рассказано в 3-й части в связи с эфесскими мучениками. В 250 г. в Пергии пострадали 3 февраля мученики Папий, Диодор и Клавдиан от памфилийского правителя Павлина, а 28 февраля повелением игемона Публия был распят епископ Нестор Магидийский, ранее арестованный правителем Иринархом.

В том же III веке 1 марта неизвестно какого года пострадали мученики Нестор и Тривим, про которых писано, что «им же по жестоких за Христа муках ножами отрезаша главы». Наконец, при жесточайшем гонении Диоклетиана (284–305 гг.) 1 августа игемон Флавиан казнил Леонтия, Аттия, Александра, Киндея, Минсифея, Кириака, Минеона, Катуна и Евклея. Все они были простые люди («Минеон древодель бяше, а прочии земледельцы»), единодушно замыслившие разорить храм Артемиды, что и сделали, за что им и отрубили головы.

Прошло совсем немного времени, и христианство было объявлено государственной религией Римской империи. Пергийский храм Артемиды был освящен во имя Божией Матери, а храм Аполлона – во имя Господа Иисуса Христа. Пергийский епископ Леонтий заверил своей подписью акты Второго Вселенского собора. Несравненный историк Юстинианова царствования Прокопий Кесарийский написал в своем трактате «О постройках», что Юстиниан (483–565 гг., правил с 527 г.) выстроил «…дом для нищих имени св. Михаила в торговом местечке по прозванию “Эмпорий” (пристань) города Перги в Памфилии». V–VI веками датируются и руины двух огромных христианских базилик: первая, длиной 75 м, располагалась у поздних римских ворот, вторая, имевшая размеры 50 на 70 м – на краю главной улицы (с колоннами). Затем, к VII веку, Пергия приходит в упадок из-за арабских набегов и потому, что заиленная река Кестрос отрезала город от возможностей морской торговли. Жители покинули древний город, погрузившийся в дрему веков, из которой его начали пробуждать лишь в 1946 г. турецкие археологи Ариф Мюсит Мансел и Джеил Инан. Большая часть Пергии еще не раскопана; найденные же за это время статуи и прочие ценные находки переданы на хранение в анталийский музей, поэтому подлинная тень древнего города может явиться мысленному взору, только если удастся побывать в обоих местах – на раскопках Пергии и в археологическом музее Анталии.

Глава 3. Сида: древний город на крови нимфы и родина друга свт. Иоанна Златоуста

Античный город Сида известен и в гражданской истории – как место рождения сирийского царя Антиоха Седьмого, прозванного Сидетом (164–129 гг. до н. э., правил со 138), и центр античной пиратской работорговли, и в церковной – как место, где в период гонений на христианство пострадали доблестные пастыри народные – священники Александр и Киндей.

Священномученик Александр пострадал в царствование императора Аврелиана (270–275 гг.). Энергия и дальновидность сочетались в этом властителе с мрачностью и жестокостью: он прошел нелегкий путь от простого легионера до императора, и в песне, сложенной про него римскими легионерами, были такие слова: «Столько и вина не выпить, сколько крови выпил он». Стремление упрочить империю вылилось у него в учреждение восточного культа солнца и, как следствие, в гонение на христиан как инаковерующих. И вот полномочный представитель императора в римской провинции Памфилии игемон Антонин прибыл в город Сиду и первым делом арестовал городского пресвитера Александра. После обычных увещаний принести жертвы в храме Минервы (Афины) иерей был подвергнут различным пыткам, в том числе огнем и железными крючьями, после чего брошен на арену театра на растерзание диким зверям, которые, однако же, вполне предсказуемо не тронули святого, и игемон приказал обезглавить страдальца, после чего, согласно житию святого, будучи одержим злыми духами, умер и сам. Вскорости погиб от рук заговорщиков и сам Аврелиан.

Священник Киндей пострадал позднее – при императоре Диоклетиане (284–305 гг.), знаменитом реформаторе, благодаря усилиям которого падение Римской империи было отсрочено более чем на полтора века. Сын вольноотпущенника – бывшего раба – иллириец Диоклетиан достиг вершин власти и оказался единственным правителем, который по истечении двадцатилетнего срока правления добровольно оставил престол и вел жизнь частного лица; по сообщениям древних историков, суровый гонитель на покое выращивал капусту, и когда делегация от нового правительства в один из сложных моментов явилась к нему пригласить вновь взять власть в свои руки, язвительный старик гордо ответил: «Вы посмотрите на империю – и на эту капусту!» – и отпустил их ни с чем. Талантливый полководец и администратор, человек, спасший империю от краха, реформировавший систему управления, войско, денежную систему, поначалу даже покровитель христиан, он остался бы в памяти народной одним из лучших императоров, если бы под конец правления под давлением своего зятя Галерия, фанатичного язычника, не начал самые кровавые и массовые гонения на христиан. Если открыть святцы, то увидим, что конец III – начало IV века означало для древней христианской церкви то же самое, что для Русской – 1937–1938 гг. В эту мрачную эпоху и пострадал священник Киндей. По приказу игемона Стратоника его повели на казнь в железных сапогах с гвоздями. На пути слугам игемона встретился человек с дровами, и римляне решили отобрать у человека дрова для того, чтобы сжечь Киндея живьем: так святой сам заплатил обиженному горожанину цену дров – 30 медных монет; слуги стали искать человека, который понес бы дрова – и мученик сам взял их на плечи и понес к месту казни. Даже с костра святой провозглашал собравшимся истины Христовы. Киндей был еще жив, когда пошедший дождь угасил костер, и святой с благодарением Богу скончался. Бывший при этом языческий жрец уверовал со своей женой во Христа и предал тело Киндея погребению (моменты неуязвимости мучеников, причем временной, внезапного вмешательства стихий, столь же внезапного обращения или наказания гонителей характерны для многих древних житий, что мы еще не раз встретим; просто надо помнить, что житие – это не протокол, а особый литературный византийский жанр, в котором индивидуальность, к сожалению, зачастую приносится в жертву трафаретности ради пущей назидательности (таков канон – как в иконописании); по словам С.В. Поляковой, известной исследовательницы и переводчицы многих византийских житий, «агиография достаточно многосторонне представляет действительность, рядом с которой уживается обычно наивная фантастика»).

Чуть более ста лет назад развалины древнего города вновь были обжиты людьми, и в настоящее время античная Сида – приморский турецкий город Сидэ в провинции Анталия. Поселение людей прямо на античных развалинах нанесло последним изрядный ущерб, но все равно положение там не настолько плачевное, как, например, в столице провинции – городе Анталии, где от наследия древних времен остались лишь ворота императора Адриана и участок стены с башнями. В Сиде уцелели главные объекты, связанные с житием и страданиями священномученика Александра: по крайней мере, не сами здания, но хотя бы их руины.

Итак, что же представлял из себя древний город Сида и что от нее осталось? Город был основан в VII веке до н. э. греческими колонизаторами с Эгейского побережья. Согласно мифам, анатолийская богиня природы и плодородия Сида, гуляя с дочерью и нимфами, сломала с дерева ветвь с цветами – и место слома закровоточило: дерево оказалось заколдованной нимфой, и в наказание Сида сама обратилась в гранатовое дерево. В переводе «Сида» и значит «гранат, дерево с кровавыми плодами». Действительно, крови в Сиде за всю ее историю было пролито немало. Город последовательно входил в состав Персидского царства, когда персы покоряли греческие малоазийские города, затем, по освобождении Александром Македонским, в его империю (Арриан пишет: «Когда он выступил из Перги, его в пути встретили полномочные послы из Аспенда… Договорившись относительно денег и лошадей, послы ушли. Александр пошел к Сиде. Сидиты происходят из Кум эолийских. Они рассказывают о себе следующее: когда первые переселенцы из Кум пристали к этой земле и высадились на берег, они вдруг забыли эллинский язык и тут же заговорили на языке варварском, но не на том, на котором говорили соседи-варвары, а на своем собственном, до тех пор неслыханном. С того времени сидиты и говорят на языке, который не похож на язык соседних варваров. Оставив гарнизон в Сиде, Александр пошел на Силлий»). После смерти Александра город входил то в обширные владения Селевкидов (известно, что эскадра сидских кораблей ставилась Антиохом Третьим (223–183 гг. до н. э.) на левом фланге строя его флота), то в государство египетско-македонских властителей Птолемеев, потом – в Пергамское царство Атталидов; что интересно, хотя Селевкиды потеряли Памфилию по Апамейскому миру (188 г. до н. э.), монетам Сиды, Аспендоса и приграничного ликийского Фаселиса специальной монетной конвенцией было дозволено обращение по оставшемуся во владении Антиоха царству. Интересное исключение, ведь, по строгим законам селевкидского монетного обращения, внутри царства было запрещено хождение иностранной монеты. Не иначе царь заигрывал с потерянными городами, надеясь в будущем снова овладеть ими, или просто создавал иллюзию, что потеря городов временная и ничего в итоге особого не значит: так Византия на протяжении своей истории неустанно считала все свои потерянные территории всего лишь временно отторгнутыми… Так мы оказываемся во II веке до н. э. – в это время в Сиду приходит копия послания римлян царю Птолемею о предводителе восставших против сирийского владычества евреев первосвященнике Симоне Маккавее, что нашло отображение в Библии: «Тогда пришел из Рима Нуминий и сопровождавшие его с письмами к царям и странам, в которых было написано следующее: “Левкий, консул Римский, царю Птоломею – радоваться. Пришли к нам Иудейские послы, друзья наши и союзники, посланные от первосвященника Симона и народа Иудейского, возобновить давнюю дружбу и союз, и принесли золотой щит в тысячу мин. Итак, мы заблагорассудили написать царям и странам, чтобы они не причиняли им зла, и не воевали против них и городов их и страны их, и не помогали воюющим против них. Мы рассудили принять от них щит. Итак, если какие зловредные люди убежали к вам из страны их, выдайте их первосвященнику Симону, чтобы он наказал их по закону их”. То же самое написал он царю Димитрию и Атталу, Ариарафе и Арсаку, и во все области, и Сампсаме и Спартанцам, и в Делос, и в Минд, и в Сикион, и в Карию, и в Самос, и в Памфилию, и в Ликию, и в Галикарнас, и в Родос, и в Фасилиду, и в Кос, и в Сиду, и в Арад, и в Гортину, и в Книду, и в Кипр, и в Киринию. Список с этих писем написали Симону первосвященнику» (1 Макк. 15: 23). В этот век Сида стала одним из центров знаменитого киликийского пиратства и печально прославилась как перевалочный пункт работорговли и ремонтная база пиратских кораблей. Киликийские пираты были очень сильны и хорошо организованы и остались навеки в мировой истории благодаря тому, что какое-то время в их плену провел молодой Гай Юлий Цезарь. Плутарх так пишет о киликийских пиратах в жизнеописании Помпея: «Могущество пиратов зародилось сперва в Киликии. Вначале они действовали отважно и рискованно, но вполне скрытно. Самоуверенными и дерзкими они стали только со времени Митридатовой войны, так как служили матросами у царя. Когда римляне в пору гражданских войн сражались у самых ворот Рима, море, оставленное без охраны, стало мало-помалу привлекать пиратов и поощряло их на дальнейшие предприятия, так что они не только принялись нападать на мореходов, но даже опустошали острова и прибрежные города. Уже многие люди, состоятельные, знатные и, по общему суждению, благоразумные, начали вступать на борт разбойничьих кораблей и принимать участие в пиратском промысле, как будто он мог принести им славу и почет. Во многих местах у пиратов были якорные стоянки и крепкие наблюдательные башни. Флотилии, которые они высылали в море, отличались не только прекрасными, как на подбор, матросами, но также искусством кормчих, быстротой и легкостью кораблей, предназначенных специально для этого промысла. Гнусная роскошь пиратов возбуждала скорее отвращение, чем ужас перед ними: выставляя напоказ вызолоченные кормовые мачты кораблей, пурпурные занавесы и оправленные в серебро весла, пираты словно издевались над своими жертвами и кичились своими злодеяниями. Попойки с музыкой и песнями на каждом берегу, захват в плен высоких должностных лиц, контрибуции, налагаемые на захваченные города, – все это являлось позором для римского владычества. Число разбойничьих кораблей превышало тысячу, и пиратам удалось захватить до 400 городов. Они разграбили много неприкосновенных до того времени святилищ – кларосское, дидимское, самофракийское, храм Хтонии в Гермионе, храм Асклепия в Эпидавре, храмы Посейдона на Истме, на мысе Тенаре и на Калаврии, храмы Аполлона в Акции и на Левкаде, храмы Геры на Самосе, в Аргосе и на мысе Лакинии. Сами пираты справляли в Олимпе странные, непонятные празднества и совершали какие-то таинства; из них до сих пор еще имеют распространение таинства Митры, впервые введенные ими. Чаще всего пираты совершали злодеяния против римлян; высаживаясь на берег, они грабили на больших дорогах и разоряли именья вблизи от моря. Однажды они похитили и увезли с собой даже двух преторов, Секстилия и Беллина, в окаймленных пурпуром тогах, со слугами и ликторами. Они захватили также дочь триумфатора Антония, когда она отправлялась в загородный дом; Антонию пришлось выкупить ее за большую сумму денег. Однако самым наглым их злодеянием было вот какое. Когда какой-нибудь пленник кричал, что он римлянин, и называл свое имя, они, притворяясь испуганными и смущенными, хлопали себя по бедрам и, становясь на колени, умоляли о прощении. Несчастный пленник верил им, видя их униженные просьбы. Затем одни надевали ему башмаки, другие облачали в тогу, для того-де, чтобы опять не ошибиться. Вдоволь поиздевавшись над ним таким образом и насладившись его муками, они, наконец, спускали среди моря сходни и приказывали высаживаться, желая счастливого пути, если же несчастный отказывался, то его сталкивали за борт и топили. Могущество пиратов распространилось почти что на все Средиземноморье, так что море стало совершенно недоступным для мореходства и торговли».

Впрочем, к киликийским пиратам мы вернемся в главе, посвященной Коракесиону, а далее почитаем, что пишет Плутарх о пребывании Юлия Цезаря в плену у киликийских пиратов в жизнеописании Цезаря: «[Цезарь] у острова Фармакуссы был захвачен в плен пиратами, которые уже тогда имели большой флот и с помощью своих бесчисленных кораблей властвовали над морем. Когда пираты потребовали у него выкуп в 20 талантов, Цезарь рассмеялся, заявив, что они не знают, кого захватили в плен, и сам предложил дать им 50 талантов. Затем, разослав своих людей в различные города за деньгами, он остался среди этих свирепых киликийцев с одним только другом и двумя слугами; несмотря на это, он вел себя так высокомерно, что всякий раз, собираясь отдохнуть, посылал приказать пиратам, чтобы те не шумели. 38 дней пробыл он у пиратов, ведя себя так, как если бы они были его телохранителями, а не он их пленником, и без малейшего страха забавлялся и шутил с ними. Он писал поэмы и речи, декламировал их пиратам и тех, кто не выражал своего восхищения, называл в лицо неучами и варварами, часто со смехом угрожая повесить их. Те же охотно выслушивали эти вольные речи, видя в них проявление благодушия и шутливости. Однако, как только прибыли выкупные деньги из Милета и Цезарь, выплатив их, был освобожден, он тотчас снарядил корабли и вышел из милетской гавани против пиратов. Он застал их еще стоящими на якоре у острова и захватил в плен большую часть из них. Захваченные богатства он взял себе в качестве добычи, а людей заключил в тюрьму в Пергаме. Сам он отправился к Юнку, наместнику Азии, находя, что тому как претору надлежит наказать взятых в плен пиратов. Однако Юнк, смотревший с завистью на захваченные деньги (ибо их было немало), заявил, что займется рассмотрением дела пленников, когда у него будет время; тогда Цезарь, распрощавшись с ним, направился в Пергам, приказал вывести пиратов и всех до единого распять, как он часто предсказывал им на острове, когда они считали его слова шуткой». Гай Светоний Транквилл добавляет по тому же поводу («Божественный Юлий» // «Жизнь 12 цезарей»): «Даже во мщении обнаруживал он свою природную мягкость. Пиратам, у которых он был в плену, он поклялся, что они у него умрут на кресте, но когда он их захватил, то приказал сперва их заколоть и лишь потом распять».

Также известно, что, освободившись, Цезарь встал под начало консула Сервилия Исаврика и принял участие в искоренении киликийского пиратства. Очищенная от разбойников в 72 г. до н. э. Сида вошла в состав Римской республики. Расцвет города под властью Рима продолжался до середины III века н. э., после чего был период упадка: жизнь Сиды оживилась в IV веке, когда там было учреждено епископство и епископ Сиды Феодосий принял участие во Втором Вселенском Соборе (Константинополь, 381 г.).

Нельзя не вспомнить талантливого христианского писателя-историка IV–V вв. Филиппа, получившего прозвище по наименованию родного города – Сидский. Его учителем был яркий представитель Александрийской богословской школы Родон, живший одно время в Сиде. В родном городе Филипп выступил на учительском поприще при поддержке местного епископа Иоанна, что уже, конечно, свидетельствует о его таланте: Сида в то время была одним из крупнейших образовательных центров империи! Возможно, он почувствовал в себе силы на большее – вместе со своим знаменитым родственником, софистом Троилом, он переехал в Константинополь, где познакомился и подружился с самим святителем Иоанном Златоустом, который и рукоположил Филиппа в сан диакона. В этом сане он плодотворно занимается литературной деятельностью, потом становится священником и трижды (в 426, 428 и 431 гг.) является кандидатом на архиепископскую константинопольскую кафедру – во второй раз он проиграл знаменитому Несторию, ставшему ересиархом и подвергшему Филиппа отлучению (по поводу ереси Нестория, разделявшего во Христе Божественное и человеческое, будто Бог Слово лишь обитало в человеке Иисусе, словно в храме, отчего даже Богородицу он именовал всего лишь Христородицей, в 431 г. был созван Третий Вселенский собор в Эфесе). Так он и остался прежде всего знаменитым церковным историком и адресатом одного из посланий свт. Иоанна – вот оно, свидетельствующее, надо полагать, о преподавательской деятельности нашего героя: «К пресвитеру Филиппу. Удивляюсь, почему ты не писал к нам в продолжение такого долгого времени и, выказывая, несмотря на наше удаление, полную любовь к нам, не прислал нам ни одного письма. По крайней мере теперь не поставь в труд написать к нам и уведомить нас о своем здоровье. Со своей стороны мы, и не получая от тебя известий, с живейшим участием следим за твоими делами. Таким образом нам известно, что вы отставлены теперь от школ за выказанное вами надлежащее дерзновение. Это ваша заслуга; это прибыль небесная; это ваш венец неувядаемый; это для вас источник множества наград. Так рассуждая, мужественно переносите подобного рода случайности. У Бога всегда достанет средств прекратить эти искушения, мгновенно водворить тишину и даровать вам за ваше терпение великую награду и в настоящей жизни, и в будущем веке». Несомненно, мы многое утратили вместе с «Церковной историей» (или «Христианской историей») Филиппа Сидского, от нее из 36 книг остались лишь крохотные кусочки – изданное в 1689 г. описание Александрийской катехизической школы с приложением списка ее руководителей, да еще фрагменты, обнаруженные в 1888 г. в кодексе VII–VIII вв. и опубликованные в Лейпциге в том же году. Вроде бы есть еще фрагмент его истории в рукописи XIV–XV вв., хранящейся в Оксфорде (Кодекс Бароццианус), но она до сих пор не издана. По отзывам историка Сократа Схоластика и св. патриарха Фотия (которому в IX веке были доступны только 24 книги из 36), сочинение было чересчур витиеватым по стилю и содержало, помимо собственно истории, данные по географии, астрономии, математические вычисления и т. д. – все для того, чтобы ждать читателю истинную, то есть христианскую картину мира, по словам И. Ващевой, посвятившей анализу Филипповой истории небольшое исследование. Впрочем, отзывы Сократа и Фотия рисуют нам Филиппа Сидского вовсе не как типичного «засушенного» и «елейного» церковного историка, нет: в довольно резких выпадах против архиепископа Прокла проглядывает неуживчивый полемист. Филипп, по-видимому, более никогда не возвращался в родной город, который затем, как и вся Византийская империя, которой он стал принадлежать, пришел в упадок и запустение от постоянных набегов арабов и турок (последнее интересное историческое лицо византийской Сиды – митрополит Иоанн, евнух, фактически ставший правителем Византии при императоре Михаиле Седьмом Дуке (правил, если можно так о нем выразиться, в 1071–1078 гг.), также он играл заметную роль и при свергнувшем Михаила Никифоре Третьем (1078–1081 гг.), нося чин ипертима); история города прервалась в XII веке, чтобы, как уже было сказано, Сида вновь ожила в конце XIX века.

Если не считать римских бань, отреставрированных и превращенных теперь в роскошный музей античного искусства, одним из самых значимых зданий в городе ныне является театр, довольно неплохо сохранившийся; рассчитанный на 15 000 зрителей, он был построен во II веке н. э. и считается уникальным благодаря арочной системе диазомы. Находившийся до недавнего времени в аварийном состоянии, в последнее десятилетие он был отреставрирован и теперь вновь доступен для осмотра (в 2003 г. доступ в него еще был запрещен). Именно на его арену, на которой вновь идут выступления, и был брошен на растерзание зверям священномученик Александр. Мимо мощных арок театральных галерей и руин храма Бахуса тянется современная асфальтовая дорога, явно не гармонирующая с античными развалинами: она проложена поверх древней дороги, ведущей некогда к расположенным у самого моря двум огромным храмам Аполлона и Афины (их размеры – 30 × 16 и 35 × 18 м соответственно), выстроенным во II веке н. э., в пору процветания Сиды. Землетрясение разрушило их до основания, и на их месте была возведена большая трехнефная христианская базилика, от которой сегодня остались лишь обрушенная стена и руины небольшой церкви, которая была либо встроена в базилику, либо позднее выстроена на ее месте, после того, как и ее, в свою очередь, разрушили или землетрясение, или завоеватели. Теперь очень нелегко разобраться в этом лабиринте вырастающих друг из друга развалин, если еще при этом учесть, что на той же территории находятся византийский фонтан, мечеть и храм Мена – языческого малоазийского божества Луны, вернее, развалины его подиума. Из обломков колонн храмов Аполлона и Афины, походивших друг на друга, как две капли воды и различавшихся только длиной строений, турки реконструировали небольшой фрагмент, ставший визитной карточкой Сиды. Как раз в храме Афины (Минервы), отмеченном Страбоном в его знаменитой «Географии», священника Александра принуждали принести жертвы – недаром площадь именно храма Афины позднее была вся включена в христианскую базилику, которая как бы накрыла его весь. Место там чрезвычайно красивое, и за прошедшие четыре года оно стало еще более красивым: стену базилики расчистили от покрывшей ее буйной растительности, и наконец-то вывели с территории развалин несуразное «Морское кафе». Эти исторические руины – а для кого-то просто развалины – жизнь прошлых поколений. Что говорят туристу две колонны с нишей у стены между театром и воротами? Ничего. Он скользнет по ним пустым взглядом, ну, в лучшем случае, сфотографирует себя, любимого, на их фоне. А ведь известно, что это – фонтан императора Веспасиана, хитрого, скуповатого старика-острословца, придумавшего и первый в мире платный туалет, заявив при этом на века, что «деньги не пахнут», и римский Колизей – «цирк смерти», на арене которого нашли свою смерть сотни тысяч людей, и среди них – множество первых христиан. Веспасиан правил в 69–79 гг. н. э., следовательно, этот фонтан никак не может быть моложе этого времени; значит, он был отлично знаком и городским пресвитерам Александру и Киндею, коль скоро это сооружение уцелело до наших дней. Небольшое сооружение, крохотное даже, а сколько аллюзий оно сразу может вызвать, если знать, что это такое?.. Прекрасная биография Веспасиана, написанная Гаем Светонием Транквиллом, к сожалению, слишком объемна, чтоб поместить ее сюда, но она широко доступна в книге «Жизнь двенадцати цезарей». Так, несколько штрихов: «Во все время своего правления ни о чем он так не заботился, как о том, чтобы вернуть дрогнувшему и поколебленному государству устойчивость, а потом и блеск… Он [был] доступен и снисходителен с первых дней правления и до самой смерти. Свое былое низкое состояние он никогда не скрывал и часто даже выставлял напоказ. Когда кто-то попытался возвести начало рода Флавиев к основателям Реате и к тому спутнику Геркулеса, чью гробницу показывают на Соляной дороге, он первый это высмеял… Обиды и вражды он нисколько не помнил и не мстил за них… Ни разу не оказалось, что казнен невинный, – разве что в его отсутствие, без его ведома или даже против его воли… Единственное, в чем его упрекали справедливо, – это сребролюбие. Мало того что он взыскивал недоимки, прощенные Гальбою, наложил новые тяжелые подати, увеличил и подчас даже удвоил дань с провинций – он открыто занимался такими делами, каких стыдился бы и частный человек. Он скупал вещи только затем, чтобы потом распродать их с выгодой; он без колебания продавал должности соискателям и оправдания подсудимым, невинным и виновным, без разбору; самых хищных чиновников, как полагают, он нарочно продвигал на все более высокие места, чтобы дать им нажиться, а потом засудить, – говорили, что он пользуется ими, как губками, сухим дает намокнуть, а мокрые выжимает. Одни думают, что жаден он был от природы: за это и бранил его старый пастух, который умолял Веспасиана, только что ставшего императором, отпустить его на волю безвозмездно, но получил отказ и воскликнул: “Лисица шерстью слиняла, да нрав не сменяла!” Другие, напротив, полагают, что к поборам и вымогательству он был вынужден крайней скудостью и государственной, и императорской казны: в этом он сам признался, когда в самом начале правления заявил, что ему нужно сорок миллиардов сестерциев, чтобы государство стало на ноги. И это кажется тем правдоподобнее, что и худо нажитому он давал наилучшее применение… Все же загладить позор былой своей скупости ему не удалось. Александрийцы неизменно называли его селедочником, по прозвищу одного из своих царей, грязного скряги. И даже на его похоронах Фавор, главный мим, выступая, по обычаю, в маске и изображая слова и дела покойника, во всеуслышанье спросил чиновников, во сколько обошлось погребальное шествие. И услышав, что в десять миллионов, воскликнул: “Дайте мне десять тысяч и бросайте меня хоть в Тибр!”…

Он был большой насмешник, но слишком склонный к шутовству и пошлости, даже до непристойности. Тем не менее некоторые его шутки очень остроумны; вот некоторые из них… Одна женщина клялась, что умирает от любви к нему, и добилась его внимания: он провел с ней ночь и подарил ей четыреста тысяч сестерциев; а на вопрос управителя, по какой статье занести эти деньги, сказал: “За чрезвычайную любовь к Веспасиану”. Умел он вставить к месту и греческий стих…

Но более всего подсмеивался он над своими неблаговидными доходами, чтобы хоть насмешками унять недовольство и обратить его в шутку. Один из его любимых прислужников просил управительского места для человека, которого выдавал за своего брата; Веспасиан велел ему подождать, вызвал к себе этого человека, сам взял с него деньги, выговоренные за ходатайство, и тотчас назначил на место; а когда опять вмешался служитель, сказал ему: “Ищи себе другого брата, а это теперь мой брат”. В дороге однажды он заподозрил, что погонщик остановился и стал перековывать мулов только затем, чтобы дать одному просителю время и случай подойти к императору; он спросил, много ли принесла ему ковка, и потребовал с выручки свою долю. Тит упрекал отца, что и нужники он обложил налогом; тот взял монету из первой прибыли, поднес к его носу и спросил, воняет ли она. “Нет”, – ответил Тит. “А ведь это деньги с мочи”, – сказал Веспасиан. Когда посланцы доложили ему, что решено поставить ему на общественный счет колоссальную статую немалой цены, он протянул ладонь и сказал: “Ставьте немедленно, вот постамент”. Даже страх перед грозящей смертью не остановил его шуток;…когда же он почувствовал приближение смерти, то промолвил: “Увы, кажется, я становлюсь богом…” Когда [ему стало еще хуже], он заявил, что император должен умереть стоя; и, пытаясь подняться и выпрямиться, он скончался на руках поддерживавших его».

Прогуляемся еще немного по древнему городу. От античных времен сохранились два некрополя, несколько бань, останки мощнейших городских стен эллинистического и более поздних периодов, нимфеум – большой и роскошный тройной городской фонтан, единственным аналогом которого является нимфеум императора Септимия Севера в Италии, агора – торгово-административная площадь, на которой продавали рабов, императорская библиотека. В предыдущей главе было сказано много слов восхищения по отношению к эллинистическим укреплениям Пергии, но укрепления Сиды их превосходили! Пергийцы обстреливали врагов с двух уровней стен, а защитники Сиды – с трех! 11—12-метровые стены покоились на мощнейших арках, а каждые ворота меж четырехугольных башен представляли собой мини-крепость с боевыми машинами; прорвавшийся сквозь разрушенные ворота враг попадал в каменный мешок, где безжалостно истреблялся действовавшими сверху лучниками и копейщиками! Расположенная на полуострове Сида была сплошь «одета в камень» эллинистических стен в 225–188 гг. до н. э. Жаль, что от них мало что осталось. Западная часть главных эллинистических ворот была неблагоразумно уничтожена при прокладке дороги, остались лишь следы фундамента части восточной… От других, Восточных, эллинистических ворот сохранилась прямоугольная башня. Расстояние между башнями составляло от 48,5 до 76 м; доныне более-менее уцелели 13 эллинистических башен (11 прямоугольных, 1 круглая в северо-западном углу укреплений, самом уязвимом) и 1 полукруглая, дававшая идеальные возможности для действия большой катапульты, которую можно было спокойно передвигать к любому из нескольких больших окон. Укрепления со стороны моря, по большей части, более позднего времени. Памятниками раннехристианской эпохи стали развалины епископского дворца V–VI веков – огромного, судя по его остаткам, и располагавшихся при нем крестильни (баптистерия), двух крестообразных мартириумов (мемориалов на месте казни мучеников) и базилики (весь комплекс занимает площадь 160 на 117 м, археолог Акан Атила называет комплекс епископского дворца «город в городе»), руины еще нескольких базилик и византийского госпиталя VI века. На последнем, некогда четырехэтажном (уцелело только два этажа) здании следует остановиться особо. По информации турецких ученых-археологов Мелека Йилдызтурана, Серхата Кунара и Акана Атилы, это больница Св. Косвмы, построенная императором Юстинианом для лечения прокаженных. Возможно, что и так, – для этого вновь обратимся к сочинению Прокопия «О постройках». Он неоднократно упоминает о строительстве Юстинианом храмов в память свв. Косьмы и Дамиана; во-первых – в самом Константинополе, в заливе Золотой Рог, на месте более раннего (здесь же излагается и причина особого почитания василевсом этих святых): «На краю этого залива, на высоком, почти отвесном месте, издревле стоял храм, посвященный Косьме и Дамиану. Когда император Юстиниан как-то был тяжко болен и казалось, что он умирает, к нему, покинутому врачами, так как все равно, думали они, он является трупом, явились в видении эти святые и сверх всякого ожидания и человеческого вероятия спасли его, поставили на ноги. Воздавая им мудро признательность, насколько и чем это возможно для людей, он переделал и переустроил все прежнее здание их храма, бывшее некрасивым, бедным и недостойным таких святых, сделав храм блестящим и красотой, и величиной, дав ему много света, и щедро посвятил им многое, чего раньше тут не было. Все те, которые бывают подвержены болезням, более сильным, чем искусство врачей, отказавшись от человеческого лечения, прибегают к единственной оставшейся у них надежде: сев на барку [египетское судно], они плывут по заливу к этому храму. И при самом уже начале своего плавания они видят перед собою этот храм, стоящий как на акрополе, вознесенный благодарностью императора и дающий им возможность ласкать себя надеждой, исходящей отсюда». Надо полагать, Прокопий, говоря об опасной болезни Юстиниана, имеет в виду страшную четырехмесячную чуму, поразившую Константинополь в 542 г.: тогда за день умирало от 5000 до 16 000 жителей и сам василевс был также поражен чумой, но выздоровел. Затем Прокопий пишет о «строительных благодеяниях» Юстиниана сирийскому городу Кир: «…император Юстиниан, одновременно проявляя заботу о жизни государства и особенно почитая святых Косьму и Дамиана, тела которых покоились поблизости от этого городка вплоть до моего времени, сделал этот город богатым и счастливым, заслуживающим особого внимания; он дал городу безопасность, окружив его очень крепкой стеной и поместив многочисленный гарнизон, а величиной общественных сооружений и другими способами он придал ему исключительное великолепие». Наконец, он «…выстроил храм Св. Косьмы и Дамиана в Памфилии». В последнем тексте и можно видеть косвенное указание на госпиталь в Сиде.