Текст книги "100 великих катастроф на море"

Катастрофа шведского корабля «Васа» (1628 г.)

«Ничего сверх меры», – говорили древние греки. Или в несколько иной форме – «Излишество вредит». То и другое относится к трагической истории роскошного шведского корабля, названного в честь правящей королевской династии Васа (Ваза). Новейший роскошнейший корабль должен был стать флагманом королевского флота, демонстрируя всем величие и могущество шведских королей… А потребность в этом была весьма насущная. Пусть Швеция в XVII в. обратила Балтийское море практически в свое внутреннее, ее солдаты катком утюжили бранные поля Европы, а вот с происхождением у династии были нелады.

Великий циник, насмешник и острослов, словно шекспировский Фальстаф – «обидных прозвищ и сравнений мастер», короче говоря, царь и великий князь всея Руси Иван Васильевич Грозный (1530–1584; правил номинально с 1533 г., царь с 1547 г.) уничтожающе писал шведскому королю Юхану III (1537–1592; правил с 1568 г.), поминая, как его отец Густав договаривался не с самим Грозным, а с новгородскими наместниками, то есть был официально ниже Грозного по чину и рангу: «Ты говоришь, что Шведская земля – вотчина отца твоего; так ты бы нас известил, чей сын отец твой Густав и как деда твоего звали, был ли твой дед на престоле и с какими государями он был в братстве и в дружбе, укажи нам всех их поимённо и грамоты пришли, и мы тогда уразумеем… А это истинная правда, а не ложь, – что вы мужичий род, а не государский. Пишешь ты нам, что отец твой – венчанный король, а мать твоя – также венчанная королева; но хоть отец твой и мать – венчанные, но предки-то их на престоле не бывали! А если уж ты называешь свой род государским, то скажи нам, чей сын отец твой Густав и как деда твоего звали, и где на государстве сидел и с какими государями был в братстве, и из какого ты государского рода? Пришли нам запись о твоих родичах, и мы по ней рассудим. А нам хорошо известно, что отец твой Густав происходил из Смоланда, и ещё потому нам известно, что вы мужичий род, а не государский, что, когда при отце твоём Густаве приезжали наши торговые люди с салом и с воском, то твой отец сам, надев рукавицы, как простой человек, пробовал сало и воск и на судах осматривал и ездил для этого в Выборг; а слыхал я это от своих торговых людей. Разве это государское дело? Не будь твой отец мужичий сын, он бы так не делал. Ты пишешь, что в течение нескольких сот лет в Швеции были короли, но мы таких не слыхали, за исключением Магнуса, который ходил под Орешек, да и тот был князь, а не король…

Какие ваши предки жили в городах и столицах, а не в мужицких деревнях, и кто входил в ваш род, кроме твоего отца (сообщи все это обстоятельно!), и какие у вас в Швеции были ещё короли, и из какого рода… Сообщи нам, был ли кто-нибудь королем в Шведской земле до отца твоего, кто именно был и из какого рода и с кем он был в братстве; а мы об этом не слыхали, уж не нашел ли ты этих королей у себя в чулане?..

А что ты писал к нам лай и дальше хочешь лаем отвечать на наше письмо, так нам, великим государям, к тебе, кроме лая, и писать ничего не стоит, да и писать лай не подобает великим государям; мы же писали к тебе не лай, а правду, а иногда потому так пространно писали, что если тебе не разъяснить, то от тебя и ответа не получишь. А если ты, взяв собачий рот, захочешь лаять для забавы – так то твой холопский обычай: тебе это честь, а нам, великим государям, и сноситься с тобой – бесчестие, а лай тебе писать – и того хуже, а перелаиваться с тобой – горше того не бывает на этом свете, а если хочешь перелаиваться, так ты найди себе такого же холопа, какой ты сам холоп, да с ним и перелаивайся. Отныне, сколько ты не напишешь лая, мы тебе никакого ответа давать не будем.

Лето 7081 [1573 г], 6 января».

Корабль «Васа» в музее Стокгольма

Строил «Васу» племянник Юхана, столь позоримого Грозным, – Густав II Адольф (1594–1632; правил с 1611 г.), знаменитый «Лев Севера», «Снежный король», оторвавший от севера Руси приличные куски в Смутное время, выдающийся полководец Тридцатилетней войны, павший, как древний викинг, «с мечом в руке». Правильно оценивая важность военно-морских сил в деле завоеваний, он разработал план флотского строительства, много экспериментировал вместе со своими адмиралами и кораблестроителями, надеясь повысить мощь и огневую силу своих кораблей. Не всегда удачно, ибо были промахи и до «Васы». Но этот оказался самым позорным, особенно учитывая, что данный корабль был не только чисто военным судном, но еще и представительским, символизируя славу и победы Густава-Адольфа.

По типу «Васа» была трехпалубным трехмачтовым галеоном; заложена на верфи Блазиенхольмен, в Стокгольме, строилась с 1625 по 1627 г. под руководством мастеров голландца Хенрика Хюбертссона де Гроота и сменившего его (по причине смерти) Хайна Якобссона при частом и непосредственном вмешательстве самого «Снежного короля». На постройку ушло порядка тысячи дубов. Характеристики корабля в связи с тем, что, несмотря на гибель, он является единственным сохранившимся судном XVII в., известны точнейшим образом: водоизмещение – в пределах 1140–1210 тонн (иногда, впрочем, указывают 1300), длина по килю – 61 метр, длина наибольшая – 69 метров, ширина по мидель-шпангоуту – 11,7 метра, высота главной мачты – 52,5 метра, осадка – 4,8 метра. Корпус имел плоскую, но очень высокую корму (квартердек возвышался над ватерлинией на 15 метров), вокруг нее, вместо обычных для того времени балкончиков, одна над другой шли крытые галереи со сводчатыми куполообразными павильонами на обоих концах. Имелся высокий полубак и выдающийся вперед гальюн (нос, с которого было принято справлять нужду, отчего теперь это слово и обозначает на корабле туалет). Отличительной особенностью корабля был прямой парус, установленный на двух реях над косым латинским парусом на бизань-мачте.

Корабль нес 64 бронзовых орудия на трех палубах, из них: сорок восемь 24-фунтовых, восемь 3-фунтовых, два 1-фунтовых, 6 мортир. Размещение артиллерии было следующим: на нижней палубе стояли 24-фунтовые пушки, по 12 с каждого борта, на следующей – точно так же, на верхней размещалась оставшаяся мелкая артиллерия. Экипаж «Васы» состоял из 145 матросов и 300 солдат (по другим данным – чуть меньше, 433 человека).

Поскольку это был «королевский корабль», его обильно украсили деревянными позолоченными скульптурами. Впрочем «обильно» – понятие растяжимое, лучше ударим по нервам читателя статистикой: при подъеме «Васы» в 1961 г. было извлечено более 1000 скульптур и деталей украшений!

Лично засвидетельствовав окончание постройки в январе 1628 г., король остался доволен, корабль начали готовить к испытаниям, отбуксировали к королевскому дворцу. С ними особо не спешили: доводили корабль «до ума», загружали балластом, артиллерией, припасами. Наконец 10 августа должно было состояться первое отплытие – как изящно говорят англичане, «maiden voyage», «девственное путешествие». Оно стало настоящим праздником для жителей шведской столицы; полюбоваться на расцвеченную множеством флагов красавицу собралось множество народа. Многие члены экипажа провели на борт своих жен, детей, друзей, знакомых… Отчалив, корабль был буксировкой за якоря выведен на свободное пространство Стокгольмской гавани, после чего поднял паруса, дал салютный залп и направился к острову Бекхольмен. Проплыв порядка 1300 метров, корабль был сильно накренен порывом ветра, вода хлынула в пушечные порты, и началось быстрое погружение; благо не случилось того, что моряки на своем жаргоне называют «опрокидонтом», иначе человеческих жертв было бы намного больше. Попытки спасти «Васу» ни к чему не привели, и она села на дно на ровный киль на глубине 35 метров, так что какое-то время над водой возвышались верхушки ее мачт. Со временем корабль завалился на левый борт и погряз в иле.

Король Густав, бывший тогда в Пруссии, гневно потребовал расследования и кары виновных, да только выяснилось, что конструктивные ошибки, погубившие корабль (недостаточная метацентрическая высота (корабелы и так втайне от Густава повысили ее на 40 сантиметров), т. е. центр тяжести, отчего остойчивость корабля составляла всего 80 тонн, перегрузка артиллерией и чрезмерная высота корпуса и мачт и вместе с тем – чрезмерная узость корпуса) – результат «творчества» лично короля, которого, конечно, никто к ответственности привлечь не решился. Улики же были налицо – утвержденные его подписью чертежи…

Корабль пытались зацепить якорями и вытащить на берег Бекхольмена, но затея не удалась. Тогда решили поднять хотя бы самое ценное – пушки. В 1664–1665 гг. при помощи водолазного колокола подняли 53 орудия, еще одно – в 1683 г. Поскольку корпус находился на стратегически важном фарватере, в XIX в. его пытались уничтожить, заваливая шлаком и взрывчатыми веществами. В отношении некоторых частей, особенно кормы, это удалось. Водная стихия играла двоякую роль – как консервант одних веществ и как агрессивная среда, обращавшая железо в труху; многое спас ил. В 1956 г. после нескольких лет поисков корпус был обнаружен любителем-исследователем Андерсом Франсеном. Согласно идее еще XVII в., расчищенный от ила корпус «Васы» был протащен под водой на мелководье, где в 1961 г. и поднят на поверхность практически целым. Многое пришлось собирать вокруг места кораблекрушения по частям – кроме 1000 скульптур, были найдены человеческие останки – порядка 20 скелетов, в том числе три женских и один детский, 12 000 разрозненных частей шпангоутов, 12 000 различных мелких частей корабля, приспособлений, такелажа и др.; прекрасно сохранились многие образцы тканей, пеньковые канаты, даже книги и рукописи.

После долгих работ по консервации и восстановлению кормы в 1990 г. корабль выставлен в посвященном его истории стокгольмском музее. Так, «девственное путешествие», длившееся порядка 40 минут и закончившееся катастрофой в далеком 1628 г., благодаря усилиям неравнодушных людей теперь дает нам возможность (учитывая политические обстоятельства, пока что лишь теоретическую) воочию увидеть прекрасный военный корабль XVII в. Казалось, что шведский экспансионизм получил смертельный удар на свинообильных пажитях Полтавы, да еще на Балтике весь XVIII в. их учили, отчего шведы даже в обеих мировых войнах не участвовали; увы, ума-разума им хватило только до 2022 г.

Короткая жизнь «Фредерика» (1636 г.)

Трагическая история «Фредерика» помогает нам развенчать очередной стереотип. В 1996 г. все мы торжественно отмечали 300-летие русского флота. Это, конечно, вовсе не означало, что до знаменитого петровского указа «Морскому флоту быть!» флота на Руси не было – походы на Царьград известны всемирно и подтверждаются независимыми источниками, равно как и похороны знатных русов в ладьях по скандинавскому обычаю (см. известие араба ибн-Фадлана Х в. и многочисленные находки на Новгородчине и Украине). Широко известны слова авторитетного английского адмирала и историка флота Т. Джейна, который в 1899 г. написал: «Русский флот, который считают сравнительно поздним учреждением, основанным Петром Великим, имеет в действительности больше права на древность, чем флот британский. За столетие до того, как в правление Альфреда Великого, царствовавшего с 870 по 901 год, были спущены на воду первые британские корабли, русские суда сражались в отчаянных морских боях и еще более тысячи лет назад русские считались лучшими моряками».

Корабль «Фредерик» у Нижнего Новгорода. 1636 г.

Несомненно, монголо-татарское иго сыграло свою пагубную роль в упадке русского мореплавания, однако на вольном Севере это искусство вовсе не было забыто (см. позже главу о М. В. Ломоносове), да и Иван Грозный проявлял к нему не только чисто теоретический интерес. Мало того что он строил на Вологде торговые суда, у него ж в Ливонскую войну была целая флотилия датских каперских судов под командованием Кристиана (Карстена) Роде (пока того из опасения международных осложнений не изловил и не повесил датский король). В грамоте, полученной им от Грозного, было сказано: «Силой врагов взять, а их корабли огнем и мечом сыскать, зацеплять и истреблять. А нашим воеводам и приказным людям тово отамана Карстена Роде и его скиперов, товарищей и помошников, в наши пристанища на море и на земли в бережении и чести держати, запасу или что им надобно, как торг подымет, продать и не обидеть». Так что первым русским боевым кораблем можно было бы величать его 13-пушечную и 8-пищальную «Веселую невесту».

Первым русским военным кораблем «западноевропейского» типа, однако, принято считать построенного при отце Петра Алексее Михайловиче «Орла» (1669 г.); так же канонически принято считать, что его спалил Стенька Разин, хотя на самом деле корабль благополучно пережил крестьянскую войну и просто-напросто сгнил и развалился за ненадобностью. Однако «пальму первенства» следует присудить все же не ему, а практически неизвестному в России «Фредерику», построенному в Нижнем Новгороде еще при деде царя Петра Михаиле Федоровиче. Правда, плавал он под голштинским флагом.

В 1633–1634 гг. в Москву прибыло посольство от шлезвиг-голштинского герцога Фредерика, и секретарем этого посольства был известный впоследствии своими историческими записками о Московии Адам Олеарий. Целью посольства было добиться у русского царя позволения через его земли, а затем по Волге и Каспию торговать с Персией беспошлинно. Царь дал добро и при этом прислал следующую грамоту нижегородскому воеводе и дьякам: «Ходити им в Персиду… Волгою на десяти кораблях, а корабли им делати в нашей земле, где такие леса, которые к тому делу годны найдут, а тот лес покупати им у наших людей вольною торговлею, а плотников к тому корабельному делу, к их корабельным мастерам в прибавку, наймовать наших подданных охочих людей, и наём им платить по договору с ними вольною торговлею, а от тех плотников корабельного мастерства не скрывать и не таить». Сразу отмечаем два важных факта: предполагалось построить целую флотилию из 10 кораблей и, что еще более важно, русские должны были учиться у иноземцев кораблестроению. И это еще при деде Петра Великого!

Итак, в Нижний Новгород прибыли немецкие мастера для постройки первого судна, которое назвали в честь голштинского герцога; посольство вернулось в Голштинию, оттуда – вновь в Россию и далее собралось уже в Персию. Олеарий записал:

«11 июля (1636 г.), после проезда мимо лежащих с правой и левой стороны красивых веселых деревень, как-то Избыльца, Троицкой слободы, Дудина монастыря и Новинок, мы к вечеру прибыли к выдающемуся городу Нижнему или Нижнему Новгороду. Здесь мы тотчас же направились не в город, а на наш там построенный корабль «Friedrich».

Этот корабль построил корабельщик Михаил Кордес, с помощью русских плотников, из сосновых досок; он был длиной в 120 фут (36,58 метра, ширина – 12 метров, экипаж – 15 офицеров и 27 матросов, к которым присоединились 78 членов посольства. – Е.С.), имел 3 мачты и плоское дно, сидел в воде лишь 7 фут (2,13 метра) и имел 24 весла. Он был устроен преимущественно для плавания по реке Волге, чтобы мы были в состоянии переходить через песчаные перекаты и мели, которых здесь имеется много, и в случае, если бы ветер оказался не попутным, могли подвигаться и без парусов. Наверху на корабле, в каютах, и внизу, в трюме, устроены были различные каморки, в которых послы и свита их могли удобно расположиться и иметь кухню и помещение для провизии. Мы хорошо снабдили корабль всякого рода зельем и снарядами, пушками для металлических и каменных ядер, гранатами и другим оружием на случай нападения разбойников.

Наряду с этим кораблем велели мы построить и шлюпку и прекрасно снарядили ее, так как полагали, что на Волге и в особенности на Каспийском море, где шкиперам и боцманам пришлось бы во время посещения нами персидского шаха оставаться на море, нам нужно будет иногда ездить по неизвестным и мелким местам, куда мы с кораблем не решились бы направиться. Шлюпка должна была служить и для того, чтобы, в случае нужды, снять груз с судна. Чтобы снарядить вполне суда, мы оставались здесь почти три недели…

24 того же месяца я с нашим шталмейстером фон Мандельсло, Гансом Арпенбэком, русским толмачом и приставом был отправлен к воеводе, чтобы, за доброе расположение и помощь, оказанные им нашему люду, прожившему здесь, ради постройки корабля, более года, поднести ему ценный подарок в 100 рейхсталеров. Что воеводе это было очень любо и приятно, мы заметили по тому, что он не только дал нам прекрасное, великолепное угощение, но при уходе нашем подарил нам 20 кусков копченой свинины и другой провизии на дорогу…

В эти дни были улажены споры, происходившие во время кораблестроения между рабочими, и был потребован отчет о строительстве. При более точном расследовании оказалось, что тот, кто нанимал рабочих, убедил их обещать ему подарок в 40 рублей или 80 рейхсталеров, чтобы он по более дорогой цене принял для них работу. Так как кузнец при поставке железа и в работе допустил большие злоупотребления и обманы, то ему, правда, пригрозили суровым наказанием, которое воевода – даже если бы потребовали смертной казни – предоставил совершенно на волю послов, но, в конце концов, так как он упал в ноги послам и, лежа у ног их, долго со слезами просил о прощении, то его и простили, ввиду преклонных лет его (ему было более 70 лет), и оставили без наказания…

После того как наш корабль теперь был снаряжен и снабжен хорошими запасами провизии, и мы также взяли с собой и лоцмана, или путеводителя, который должен был показывать нам истинный фарватер, мы 30 июля собрались в путь, не глядя на то, что ветер был нам противен, и стали лавировать. При нас на корабле находился его княжеской светлости комиссар в Москве Бальтазар Мушерон, дьяк или канцелярист воеводы, пастор из Нижнего и наш фактор Ганс Бернгарт, проводившие нас на несколько верст и желавшие посмотреть, каково плавание на корабле. Едва, однако, мы в 2 верстах под городом прошли за имение Грамотина, напротив Печерского монастыря, как мы уже попали на мель и засели. Пришлось заносить якорь и с большими трудами в течение 4 часов стаскивать корабль».

Дальнейшее описание кишит постоянными упоминаниями о посадках на мели и снятии с них, например: «6 того же месяца (августа) корабль еле-еле прошел через упомянутую сушь (у Васильгорода. – Е.С.), почти постоянно ее задевая дном, корабль, можно сказать, скорее прыгал и как бы танцевал через мель, чем плыл через нее… 8 того же месяца, когда мы получили попутный ветер, мы подняли парус и… после обеда… на всех парусах налетели на песчаную мель у острова Маслова, так что мачты заскрипели; здесь мы оставались на мели 4 часа, пока не сдвинулись при помощи трех якорей… 12 того же месяца мы попробовали протащить корабль с помощью маленького якоря вокруг изгиба. Якорь, однако, зацепил за дерево, лежавшее на дне, разорвал канат и остался на дне. Говорят, подобные вещи часто происходят на Волге из-за деревьев, которые во время половодья срываются с берегов в реку и лежат в иле на дне. Русские говорят, что в Волге лежат столько якорей, что они ценой с целое княжество. Бывали случаи, что такой якорь случайно вновь вытаскивался другим». Так доплыли до Казани, потом – до Самары, Царицына, Астрахани.

Когда немцы стояли под Астраханью, «Фредерика» 17 сентября осмотрели персидские купцы и вынесли свой неблагоприятный вердикт: «Одновременно со слугами купчины пришли и другие, плававшие по морю персы, осмотрели корабль, удивляясь столь большой постройке, заявили, что оно не пригодится на Каспийском море, где волны очень высоки и коротки, и что поэтому, по крайней мере, хоть мачты следовало бы укоротить. «Кюлзюм – так называли они Каспийское море – с тех пор, как по нем ездят, не видал еще столь большого судна».

Наконец у Дербента посольство постигло кораблекрушение: «После того как мы 12 (ноября) весь день простояли на якоре, к вечеру после 9 часов ветер переменился и сильно подул с севера, мы вновь снялись с места, шли совершенно перед ветром (фордевинд) с курсом Ю к В и к 11 ч. имели грунт на глубине то 20, то 30 сажен, то совсем его теряли. Так как ветер перешел в бурю, то мы, не желая, в столь незнакомых водах, темной ночью, когда ничего нельзя было видеть кругом, давать кораблю слишком сильный ход, сняли все паруса, но тем не менее ветер нес нас с быстротой 2 миль в час. После 12 часов ночи одно несчастье за другим стало обрушиваться на нас. Прежде всего лот, при втаскивании, зацепился за корабль и затонул. Шлюпку мы сначала передали в особое управление двух боцманов, поручив им идти на парусах за нами, но так как шлюпка была низка, волны часто заливали ее, и боцманы, считая себя не в силах бороться с ними, поспешили вновь на корабль и привязали шлюпку с помощью каната. Мы тащили за собой также корабельную лодку, а также и другую еще, купленную у русских. Все эти лодки, раньше, чем мы успели спохватиться, наполнились водой, и сначала погибла из них русская, а затем и корабельная. Наконец оборвалась и шлюпка, после того как с большим затруднением для корабля, ее некоторое время удавалось тащить позади, и затонула. На ней находились несколько орудий для каменных снарядов, ядра, цепи, канаты, смола и другие необходимые для корабля вещи; все они погибли также. Таково было начало нашего кораблекрушение на Каспийском море. Высокие и короткие волны приводили к тому, что наше судно, которое было очень длинно и лишь из соснового дерева, извивалось как змея и расходилось в скреплениях. Нижняя часть постройки так скрипела, что во внутреннем помещении едва можно было расслышать собственное слово. Волны, одна за другой, опасно обрушивались на корабль и перебрасывались через него, заливая его так, что нам постоянно приходилось выкачивать и вычерпывать воду. Мы чувствовали себя при этом очень нехорошо, так как вспоминали, что уже испытано кораблем на Волге и при выходе в [Каспийское] море вследствие постоянного таскания в ту и другую сторону. Персидский лоцман также хотел быть на своем судне и поближе к суше, так как если бы корабль затонул, то решительно не на чем было спастись хотя бы одному человеку. Поэтому вновь мы провели ночь в сильном ужасе, страхе и опасениях.

13 ноября, с рассветом дня, мы заметили, что находимся недалеко от суши. Мы увидели дербентские горы, от которых полагали себя в расстоянии приблизительно 10 миль. Так как буря несколько поулеглась, мы подняли большой парус [гротсель], а затем, чтобы тем скорее достигнуть суши, еще и мачтовые паруса [марсели]. Так как мы, однако, ночью слишком далеко вдались в море, а ветер, дувший с С к В, был слишком силен, мы, ради ветра, с горем должны были проехать мимо давно желанного города Дербента. Мы прошли мимо персидского берега, который тянется в постоянном направлении с С на Ю, и искали пристанища, которое нашли в 10 милях за Дербентом у персидской деревни Шазабат, которую у нас называли Низовой; пришлось, однако, остановиться в открытом море, в котором мы, около 4 часов пополудни, бросили якорь на глубине 4 сажен при иловатом грунте. Против Дербента и за ним более чем на 6 миль тянется исключительно скалистый грунт, так что нельзя бросить якорь; и у самого Дербента нет безопасной гавани, где бы можно было пристать и оставаться на долгое время в безопасности. Когда мы теперь стали на место, ветер и волны сильно стали теснить судно, так что сломился румпель у руля. Поэтому мы тотчас же взялись за брусья, подняли руль из крюка и спустили его на канате далеко в море, чтобы он не разбил кормы у корабля. Корабль так неспокойно стоял на якоре и так стал заливаться водой, что мы остальную часть дня, а равно и всю ночь должны были пронести у насосов. В течение одного часа я насчитал 2000 выкачиваний, но все-таки мы не освободились от воды.

На следующее утро, 14 ноября, когда стало спокойнее, мы охотно вышли бы на сушу, но не имели лодки. Поэтому мы велели несколько раз выстрелить из орудий и мушкетов, чтобы персы с суши пришли к нам. Когда, однако, в течение 3 часов никого мы не увидали, то начали скреплять доски и бревна, чтобы сделать плот, на котором полагали несколько человек выслать на берег. Наконец, с суши вышли к нам 2 лодки, посланные начальником села (здесь его называли кауха), и доставили два больших метка с яблоками и грушами для привета. Мы так же были обрадованы их прибытием, как они, по их словам, нашим прибытием. Они заявили готовность служить во всем и просили послов, чтобы те с корабля поспешили на сушу, забрав с собою все самое для них дорогое: на тихую погоду, по их словам, нельзя было надеяться; так оно на деле и вышло.

Послы с несколькими людьми, мушкетерами и поручиками, равно как и с лучшей частью багажа или вещей, сели в персидские лодки и уехали в то время как остальные (среди них, по известным причинам, находился и я вместе с фон Ухтерцом, маршалом и гофмейстером) остались на судне, чтобы переправиться в другой раз. На берегу стоял кауха на серой лошади, окруженный многими слугами. Когда он увидел, что лодки, ввиду мелкого дна, не могут вполне пристать к берегу, он сошел с лошади, послал свою лошадь навстречу послам и они, один за другим, на ней выехали из воды. Таким образом, около полудня послы, с Божьей помощью, впервые стали ногой на почву Персии.

Первым зрелищем, которое они увидели на берегу, был поезд невесты, которую провели мимо них в другую деревню; невеста, а с ней многие женщины ехали верхом по-мужски на лошадях. Что же касается нас остальных, оставшихся на корабле, то с нами, говоря словами фон Мандельсло в его описании путешествия, гирканский Нептун начал играть ту же трагедию, которую в минувшем году об это же время играл балтийский. Едва послы высадились на берег, как с юга подул сильный ветер, который превратился в столь жестокую и страшную бурю, что я сомневаюсь, была ли более сильна буря в Балтийском море, прогнавшая нас мимо ревельской гавани; из-за бури никто ни с суши не мог попасть к нам, ни мы не могли выйти на сушу. Вследствие этого мы вновь впали в крайнюю опасность и в сильную боязнь. Корабль, освобожденный от части груза, зачастую высоко подбрасывался волнами, поднимавшимися с горы высотой, опасно кидался в воздух, затем опять низвергался в пропасть, как бы проглатывался морем и вновь извергался. Обыкновенно вода стояла на верхней палубе с фут высотой, так что никто не мог долго стоять здесь. Наверху у поперечных брусьев судно сильно раздалось, так что мы опасались, как бы оно, будучи вообще в плохой сохранности, не переломилось посередине, где оно сильные всего сотрясалось. Якорь начало стаскивать с места, и нас понесло на четверть мили дальше: это мы усмотрели по деревьям, которые сначала видны были на суше за нами, а затем оказалось впереди нас. Поэтому мы выбросили еще два якоря, которые, однако, вечером, около 11 часов, оба оторвались; тогда мы выбросили и большой главный якорь. Вскоре за тем оторвался руль, привязанный к канату, и пропал. Корабль стало так заливать водой, что не помогало никакое выкачивание; пришлось поэтому не переставая вычерпывать воду котлами. Около полуночи, когда ветер получил восточное направление, корабль пришелся вдоль волн, которые так его качали, что оба борта глубоко западали в воду; при этом [грот] – мачта разбилась на три части и вместе с бизанью с большим треском повалилась за борт. Благодаря Божьей помощи никто не пострадал от этого, несмотря на то, что мы большей частью расположились вверху на судне рядом с бизанью. Боцманы кричали мне, не рубить ли им канаты, чтоб освободить корабль от опасных толчков со стороны [сорвавшихся] деревьев. Я охотно дал свое согласие.

Так как, из-за трехдневной бури, мы очень мало ели и совершенно утомились от бодрствования и постоянной работы, то мы, в конце концов, опустили руки и совершенно отчаялись. Вновь на нас напал страх смерти, и слышны были большой плач и жалобы. Я и Флеминг взяли каждый по два пустых бочонка из-под водки, связали их веревками и повесили себе на шею; мы сели на верхнюю каюту в том мнении, что если корабль затонет, то в таком виде мы тем скорее попадем на сушу к нашим спутникам или живыми или же в виде мертвых тел. Во время столь большой опасности корабельный плотник Корнилий Иостен спустился вниз в погреб, который теперь уже никем не оберегался, и так напился водки, что потерял сознание и упал замертво на палубе; мы бы и не знали, что с ним случилось, если бы его не выдал сильный запах водки, шедший от него. Другие боцманы не покладая рук продолжали усиленную работу и увещевали людей наших еще потрудиться пару часов, так как, может быть, буря уляжется, и Бог пошлет помощь. Тут стали вновь даваться обеты, обещаны были милостыни бедным, и работа была продолжена с тем, чтобы хотя продержать судно над водой. Мы вывесили сигналы в виде белых платков и несколько раз стреляли из орудий, чтобы указать на сильнейшую нашу опасность и просить о помощи.

Хотя бывшие на берегу достаточно видели и слышали нашу опасность и принимали ее к сердцу столь же, как и сами мы, находившиеся в опасности, а послы совершали всяческие усилия и Брюг[ге] ман даже с обнаженной шпагой гнал наших простых служителей в воду, чтобы они отъехали в персидских лодках на некоторое расстояние от берега, тем не менее не было никакой возможности, чтобы в такую погоду кто-либо попал к нам. Хотя к утру ветер несколько поулегся, тем не менее разгневанное море было так беспокойно и гнало одну волну за другою к берегу так, что никакая работа ничего не могла поделать с ними.

Не видя и после полудня никакой помощи с суши и узнав от шкипера, что держится лишь большой главный якорь, и в то же время опасаясь, как бы к вечеру вновь не поднялась буря, я под секретом спросил у главного боцмана, что теперь делать, не лучше ли при таком положении корабля выброситься на берег, чтобы, по крайней мере, спасти людей. Этот, а также и другой еще боцман полагали, что корабль вряд ли еще долго выдержать все то, что он уже выдержал, и что, по их мнению, было бы хорошо, если бы я поговорил об этом с наиболее видными людьми на корабле и потом переговорил от их имени со шкиперами. Однако когда маршал и я спросили шкиперов об их мнении, то они сказали: если люди не поленятся работать, то корабль еще продержится некоторое время, так как у них еще имеется большой якорь и канат, да и погода представляется сносной. В то же время они и боцман указали на следующее обстоятельство, которое, по-видимому, они больше всего принимали к сердцу: если у них больше не окажется под ногами судна, то в нашей свите они будут самыми жалкими и презираемыми лицами, и для них жизнь будет хуже смерти. Они также опасались, что потеряют свое жалованье и свой достаток. Хотя и выражая предположение, что будь тут посол Брюг[ге] ман, то он давно бы уже приказал с кораблем выброситься на берег, шкиперы, все-таки, противопоставляли свое мнение нашему. Люди наши с униженными просьбами и жалкими воплями стали приставать к нам, убеждая добиться того, чтобы корабль направили к суше и спасли их.