Текст книги "100 великих катастроф на море"

Неприятность в Геллеспонте (214 г.)

К сожалению, галерея римских императоров являет нам гораздо больше персонажей отрицательных, нежели положительных. Пусть у последних тоже были свои недостатки – Цезарь был любвеобилен и излишне доверчив, Август – лицемерен и коварен, Веспасиан – излишне скуп и т. д., – как говорится, все мы люди. Но имена Калигулы, Нерона, Домициана, Коммода, Гелиогабала давно стали нарицательными для обозначения бездн пороков, будь то кровопролитие, включая убийство родных, безмерный и противоестественный разврат, развал государства и т. п. В ряду последних стоит и герой нашего следующего рассказа – необузданный африканец Антонин Бассиан по прозвищу Каракалла (188–217; правил с 211 г.), братоубийца, овладевший вдовой отца, сына которой и убил. Впрочем, неясно, что тут было со стороны женщины: неистовый разврат или весьма оригинальная форма самосохранения. Историй Элий Спартиан так пишет об этом: «Важно знать, каким образом он, как говорят, взял себе в жены свою мачеху Юлию. Она была очень красива и как будто случайно обнажила перед ним большую часть своего тела. Антонин сказал: «Я пожелал бы, если бы это было дозволено». На это она, говорят, ответила: «Если угодно, то и дозволено. Разве ты не знаешь, что ты император и предписываешь законы, а не получаешь их?» Когда он услыхал это, его необузданная страсть усилилась и толкнула его на преступление: он справил свадьбу, которую он первый должен был бы запретить, если бы действительно понимал, что он предписывает законы. Ведь он взял в жены свою мать (другим словом ведь ее назвать нельзя) и к братоубийству прибавил кровосмесительство, сочетавшись браком с той, чьего сына он незадолго до того убил». Насчет последнего: «Когда Бассиан убил Гету, то, боясь, что братоубийство покроет его позором, как тирана, и услыхав, что можно смягчить ужас этого преступления, если провозгласить брата божественным, он, говорят, сказал: «Пусть будет божественным, лишь бы не был живым». Молва утверждала, что он попросил Юлию примирить его с единокровным братом и, когда она приняла их обоих у себя наедине, зарубил его прямо в ее объятиях, которыми она судорожно пыталась защитить Гету.

Римская монета эпохи Каракаллы с изображением корабля

Каракалла много воевал на Западе и Востоке, хотя проявил себя более как выносливый воин, нежели как разумный полководец, по меткому выражению Е. В. Федоровой. Интересующее нас происшествие произошло во время его похода на Восток в 214–217 гг. Военная экспедиция началась в Равенне – базе римского флота со времен Октавиана Августа. Как пишет Э. Хаттон (пер. с англ. – Е.С.): «Именно война с Секстом Помпеем явно показала, каким быть будущему Равенны. Во время этих событий мы уже обнаруживаем Равенну, как обустроенный морской порт, видимо, вспомогательный (на том побережье) по отношению к Брундизиуму, как Мизены на Тирренском море по отношению у Путеолам; и там Октавиан строил корабли. Однако лишь когда Октавиан одолел всех своих врагов и сделался императором, учредил и в общем отрегулировал свое великое правление, он избрал Равенну главным портом всей Италии на востоке, так же как Мизены – на западе. В войнах, которые Октавиан вел за то, чтоб овладеть монархией, установленной его великим дядей, он познал две вещи. Он узнал необходимость и ценность власти на море и понял уникальную позицию Равенны в отношениях Востока и Запада».

По словам Тацита, «Италию на обоих морях охраняли два флота: один со стоянкой в Мизенах, другой – в Равенне». По взвешенным оценкам, в том и другом флотах пребывали по 80 больших кораблей. Флавий Вегеций Ренат (IV в. н. э.) писал: «Обыкновенно у Мизенского мыса и в Равенне стояло по легиону с флотом, чтобы быть близко на случай защиты города, чтобы, когда того потребуют обстоятельства, без замедления, без объездов они могли двинуться на кораблях во все части света. От флота в Мизенах поблизости находились Галлия, Испания, Мавритания, Африка, Египет, Сардиния и Сицилия. Из Равенны же флот обыкновенно плыл прямо в (оба) Эпира, Македонию, Ахайю, Пропонтиду, Понт, на Восток, к Кипру и Криту, так как в военных делах быстрота обычно приносит больше пользы, чем доблесть».

Так что именно из Равенны флот Каракаллы направился в Альтин; позднее, судя по приведенному ниже тексту, к нему присоединился самодержец, и в Геллеспонте с кораблем императора произошло неприятное происшествие (Ч. Старр ошибочно пишет, что судно затонуло), а Каракаллу спас префект флота, как о том повествует Элий Спартиан: «Путь по Фракии он совершил вместе с префектом претория, а затем, переправившись в Азию, он подвергся опасности кораблекрушения – сломалась мачта, так что он должен был вместе с телохранителями пересесть в челнок. Начальник флота взял его на трирему, и он таким образом спасся».

Однако по империи распространили известие, что это сделал сам греко-египетский бог Серапис, даже соответствующую монету в городе Никея отчеканили, посему само имя флотского префекта-спасителя до нас не дошло. Равеннский флот дошел тогда до Берита (современный Бейрут), где был обнаружен надгробный памятник равеннского триерарха времени парфянского похода Каракаллы. За отличие в этой кампании и равеннский флот, и действовавший с ним в паре мизенский получили от императора почетные названия «верный мститель» – pia vindex.

Сам победоносный Парфянский поход завершился, однако, типично для подобного рода тирана: остановившись для естественных отправлений организма, он был зарублен своими же воинами.

Корабельное кладбище на дне гавани Елевферия (IV в.)

В VIII–X вв. неизвестный византийский книжник записал: «Гавань Елевферия построил Константин [I] Великий тогда же, когда строил Город (т. е. Константинополь. – Е.С.), а надзирал за строительством патрикий Елевферий. Стояла в гавани мраморная статуя Елевферия, держащего лопату-веялку и шестичастную суму (в другом варианте – несшего корзину на плечах. – Е.С.). А когда Феодосий [I] высыпал туда грунт от построенной колонны Тавра (на этой колонне была водружена статуя самого Феодосия. – Е.С.), гавань обмелела».

Может, это только краеведческое предание соответствующей ценности (то есть никакой), объясняющее ровное место у дворца Елевферия. Важно не это, а то, что сравнительно недавно эта давно забытая гавань преподнесла большой сюрприз. Известно, где она располагалась (между нынешними стамбульскими улицами Гази Мустафы Кемаль-паши и Кючюк-Ланга) и что представляла собой 2,5 мили набережных с пирсами. И вот, в 2004 г., во время прокладки большого подводного туннеля через Босфор в южной части района Еникапы на глубине 12 метров обнаружили целое корабельное кладбище, располагавшееся на дне бывшей гавани Елевферия. Она была заилена наносами реки Ликос еще в древности (и в этом византийский книжник был, безусловно, прав) и отстоит от нынешней береговой линии аж на 270 метров. По данным на 2017 г., обнаружены и подняты 37 кораблей, преимущественно – IV в., хотя есть и более поздние; многие практически целые, причем некоторые из них – неизвестных доселе конструкций! Материалом служили каштан, кипарис, белый и красный дуб. Многие суда доверху набиты разного рода товарами, зачастую – отлично сохранившимися в иле: явно, это последствия кораблекрушений, а не затопления от старости на отстое. Обнаружены горшки с вишнями, амфоры, неповрежденные стеклянные и ювелирные изделия, монеты, мотки корабельных канатов, якоря; на одном из судов (под шифром YK-12) найдены пожитки капитана, включающие парадное одеяние и жаровню. Обнаружены останки людей и животных; своей собаке любящий хозяин залечил сломанную лапу… Поражает обилие конских костей – видимо, в более позднее время бывшая гавань использовалась как свалка: дело в том, что византийцы любили лакомиться кониной…

Судно, обнаруженное на дне бывшей гавани Елевферия

Естественно, все грубые механические работы по прокладке туннеля были свернуты, раскопки – проект «Мармарай» – активно продолжались на протяжении 10 лет; все найденное немедленно отправлялось на многолетнюю консервацию и теперь временно размещается на многочисленных складах. Однако находок столь много, что с 2013 г. поиск новых временно приостановлен. Музеефикация найденного исторического сокровища – дело будущего.

Как буря помешала Алариху завоевать Африку (410 г.)

Король германских варваров-вестготов Аларих (370–410; правил с 392 г.) остался в истории, взяв Рим (410 г.); до этого он долго и упорно разорял обе части некогда бывшей единой Римской империи, в 395 г. окончательно расколовшейся на две половины – Западную и Восточную, более известную как Византия. Гораздо менее известно его последнее предприятие, которое ему, впрочем, не суждено было осуществить до конца, – нападение на Африку. Римскую Африку, выразимся точнее, поскольку объектом его нападения были бы не саванны со слонами, носорогами и бабуинами, а одна из самых зажиточных и преуспевающих провинций Западной Римской империи. Ее столица – возрожденный римлянами Карфаген – по богатству соперничала с Римом, в ней процветали философские и риторские школы, литература и иные искусства, кипела христианская богословская мысль, и время от времени представители Римской Африки даже занимали императорский престол (отец и сын Гордианы, династия Септимия Севера, включая упомянутого нами ранее Каракаллу). Вот лишь несколько славных, широко известных имен ее уроженцев – литератор и жрец Апулей (автор «Метаморфоз, или Золотого Осла»), богослов Тертуллиан, святой епископ Киприан Карфагенский, блаженный Августин Аврелий, полководец Бонифаций…

Приукрашивать, конечно, не стоит: как и вся империя, Римская Африка пребывала в состоянии упадка, хотя и не столь безнадежного. И хотя по полям бродили шайки циркумцеллионов – боевого крыла еретиков-донатистов, воевавших с официальной Церковью как служанкой власти и защитницей богатеев, берберы нападали из пустыни, сжигая поселения и уводя людей в рабство, а города приходили в упадок из-за того, что куриалы бросали их в надежде выбраться в сенаторы, а аристократия предпочитала им свои укрепленные виллы (которые стали пользоваться равными с городами судебными и фискальными прерогативами), для римских жителей Европы Африка представлялась этаким заморским… если и не Элизиумом, то, по крайней мере, надежным убежищем от варваров, наводнивших континент. Прежние сенаторы и землевладельцы с семьями – если их удавалось сохранить – практически жалкими нищими высаживались на африканский берег в надежде спасти хотя бы жизнь, и море как бы служило им порукой, что его не преодолеют скакуны и повозки варваров, – надежда, впрочем, довольно призрачная, ибо уже в 410 г. завоеватель Рима Аларих готовил флот для вторжения в Римскую Африку, и только разметавшая его буря отсрочила беду, как повествует историк Иордан (VI в.) в своей «Гетике» (пусть читатель не удивляется, что он столь благостно пишет о готах, ибо он и сам – гот):

Аларих. Гравюра XVIII в.

«Вступив в Рим, они (готы. – Е.С.), по приказу Алариха, только грабят, но не поджигают, как в обычае у варваров, и вовсе не допускают совершать какое-либо надругательство над святыми местами. Выйдя из Рима, они двинулись по Кампании и Лукании, нанося тот же ущерб, и достигли Бриттиев. Там они осели надолго и предполагали идти на Сицилию, а оттуда в африканские земли. Ведь область Бриттиев лежит на крайнем конце Италии, расположенная в южной ее части; ее выступ составляет начало Апеннинских гор; вытянутая наподобие языка, она отделяет Адриатическое море от Тирренского; название свое она получила некогда от имени царицы Бриттии. Итак, туда-то и пришел Аларих, король везеготов, с богатствами целой Италии, захваченными как добыча, и оттуда, как было сказано, предполагал через Сицилию переправиться в спокойную страну Африку, но, так как не дозволено, чтобы кто-либо из людей располагал [судьбой своей] без ведома Божия, страшная пучина морская поглотила несколько его кораблей, а многие разбросала. Пока Аларих, потрясенный этой неудачей, размышлял, что ему предпринять, он был внезапно застигнут преждевременной смертью и удалился от дел человеческих».

Сразу отметим, что в 415 г. та же причина сорвала аналогичное предприятие короля испанских вестготов Валлии (Валии) – «Валия, король готов, до того свирепствовал со своими войсками против вандалов (в Испании. – Е.С.), что намеревался было преследовать их и в Африке, если бы только не отвлек его тот же случай, который приключился некогда с Аларихом, когда тот направлялся в Африку». Буря у Кадикса уничтожила его флот.

Пока же вести, принесенные в Африку беглецами, были ужасны; конец Рима для многих знаменовал конец мира – недаром Блаженному Августину пришлось приняться за свой грандиозный труд «О Граде Божием», чтобы показать, что это не так. Прошло довольно краткое время; ужас и страхи попритихли, жизнь брала свое – и вот уж Августин полуиронично отмечал, что римские беглецы, только что лишившись семей и состояний, уже не вылезали из карфагенских цирков и театров. Немного времени спустя, в 429 г., драгоценная Римская Африка стала добычей племени вандалов.

Гибель русского флота у Константинополя (860-е гг.)

Первый выход русского народа на историческую сцену был громким, хотя и закончился для наших пращуров довольно прискорбно – и не благодаря доблести врагов, а из-за разгула морской стихии. Речь идет о нападении славяно-русского флота из 200 ладей под началом киевских варяжских князей Аскольда и Дира на Константинополь – столицу Византии (киевская «морская» ладья была 25 метров длиной, имела 20 пар весел, вмещала 40–60 воинов и строилась из ствола дуба, образовывавшего киль, к которому прикрепляли шпангоуты, а на них – обшивку; оттого византийцы называли наши суда моноксилами – «однодеревками»). Нестор-летописец (1056–1106) датирует поход 866 г., общепринятая историками дата – 860-й, хотя есть и третья точка зрения, заключающаяся в том, что русских походов на Царьград в те годы было несколько.

Повесть временных лет гласит: «(862 г.) Над теми всеми властвовал Рюрик. И было у него два мужа, не родственники его, но бояре, и отпросились они в Царьград со своим родом. И отправились по Днепру, и когда плыли мимо, то увидели на горе небольшой город. И спросили: «Чей это городок?» Тамошние же жители ответили: «Были три брата Кий, Щек и Хорив, которые построили городок этот и сгинули, а мы тут сидим, их потомки, и платим дань хозарам». Аскольд же и Дир остались в этом городе, собрали у себя много варягов и стали владеть землею полян. Рюрик же в это время княжил в Новгороде… (866 г.) Отправились Аскольд и Дир войной на греков и пришли туда в 14-й год царствования Михаила. Царь же был в это время в походе на агарян и дошел уже до Черной реки, когда епарх прислал ему весть, что Русь идет походом на Царьград. И возвратился царь. Эти же вошли внутрь Суда, совершили много убийств христианам и осадили Царьград двумястами кораблей. Царь же с трудом вошел в город и с патриархом Фотием всю ночь молился в церкви Святой Богородицы во Влахерне. И вынесли они с песнями божественную ризу Святой Богородицы, и омочили в море ее полу. Была в это время тишина, и море было спокойно, но тут внезапно поднялась буря с ветром, и великие волны разметали корабли язычников русских, и прибило их к берегу и переломало так, что немногим из них удалось избегнуть этой беды и вернуться домой».

Повесть временных лет – источник сложного характера: он полон анахронизмов, нестыковок, вставок из более ранних произведений, за что определенным образом и критикуется. Однако мы имеем неоспоримейшие свидетельства – самих византийцев, притом не поздние, как Несторово, а как раз тех самых лет. Их автор – патриарх Фотий (810–893), бывший профессор императорской высшей Магнаврской школы (фактически – первого европейского университета), ученый-энциклопедист, богослов и полемист, просветитель; одна из его исторических заслуг – отправка знаменитой миссии Кирилла и Мефодия по просвещению славян.

Гибель русского флота под Царьградом. Гравюра Ф. А. Бруни. 1839 г.

Сохранились две проповеди, произнесенные Фотием во время похода Аскольда и Дира: первая была произнесена в храме Святой Софии непосредственно во время осады Константинополя, вторая – тотчас по ее снятии. При всем субъектизме Фотия это – первое свидетельство, причем современника, выхода русского народа на историческую арену. Как мастер художественного слова, он не скупится на краски, особенно во второй речи, когда истинная опасность уже миновала. Вот он глаголет во время осады: «Вижу, как туча варваров увлажает кровию засохший от грехов город наш. Горе мне, что я дожил до этих несчастий… что неожиданное нашествие варваров не дало времени молве возвестить о нем, дабы можно было придумать что-нибудь для безопасности, но в одно и то же время мы и увидели и услышали и пострадали, хотя напавшие и отделены были (от нас) столькими странами и народоначальствами, судоходными реками и беспристанищными морями. Горе мне, что я вижу, как народ грубый и жестокий окружает город и расхищает городские предместия, все истребляет, все губит, нивы, жилища, пастбища, стада, женщин, детей, старцев, юношей, всех поражает мечом, никого не жалея, ничего не щадя; всеобщая гибель! Он как саранча на жатву и как плесень на виноград, или лучше, как зной или тифон или наводнение или, не знаю что назвать, напал на нашу страну и истребил целые поколения жителей. Ублажаю тех, которые сделались жертвою убийственной и варварской руки, потому что умерши раньше они избавились от чувствования несчастий, постигших нас неожиданно; а если бы было чувство и у самых этих отшедших, то и они вместе со мною оплакивали бы оставшихся в живых, как эти страдают во все время, каких преисполнены скорбей и не избавляются от них, как ищут смерти и не находят ее. Ибо гораздо лучше однажды умереть, нежели постоянно ожидать смерти и непрестанно скорбеть о страданиях ближних и сокрушаться душою. Где теперь царь христолюбивый? Где воинства? Где оружия, машины, военные советы и припасы? Не других ли варваров нашествие удалило и привлекло к себе все это? (В то время Михаил III воевал с арабами; этим объясняется и отсутствие тогда при Константинополе византийского огненосного флота. – Е.С.) Царь переносит продолжительные труды за пределами (империи) вместе с ним отправилось переносить труды и войско; а нас изнуряет очевидная гибель и смерть, одних уже постигшая, а к другим приближающаяся».

Когда бедствие миновало, Фотий представляет ретроспективу событий – гораздо красочнее: «Те, для которых некогда одна молва о ромеях казалась грозною, подняли оружие против самой державы их и восплескали руками, неистовствуя в надежде взять царственный город, как птичье гнездо. Они разграбили окрестности его и разорили предместья, жестоко поступили с захваченными и дерзновенно расположились вокруг всего этого (города), показав такую отвагу и надменность от вашего нерадения… Народ не именитый, народ не считаемый (ни за что), народ поставляемый наравне с рабами, неизвестный, но получивший имя со времени похода против нас, незначительный, но получивший значение, уничиженный и бедный, но достигший блистательной высоты и несметного богатства, народ где-то далеко от нас живущий, варварский, кочующий, гордящийся оружием, неожиданный, незамеченный, без военного искусства, так грозно и так быстро нахлынул на наши пределы, как морская волна, и истребил живущих на этой земле, как полевой зверь (истребляет) траву или тростник, или жатву, – о какое бедствие, ниспосланное нам от Бога! – не щадя ни человека, ни скота, не снисходя к немощи женщин, не жалея нежности детей, не уважая седины старцев, не смягчаясь ничем, от чего обыкновенно смягчаются люди, даже дошедшие до свойства зверей, но всякий возраст и пол поражая мечом. Можно было видеть, как младенцы, отторгаемые от сосцов, лишаемы были молока и самой жизни и готовым гробом для них были, – увы! – те скалы, об которые они были разбиваемы, а матери жалостно рыдали и были закалаемы вместе с разрываемыми и трепещущими пред смертью младенцами… Эта свирепость простиралась не только на человеческий род, но жестоко умерщвляла и всех бессловесных животных: волов и лошадей, птиц и прочих (животных), какие только попадались; лежал вол и около него человек, дитя и лошадь получали общую могилу, женщины и птицы обагряли кровью друг друга. Все было наполнено мертвыми телами; в реках вода превращалась в кровь; источники и водоемы одни нельзя было распознать от того, что вместилища их были завалены мертвыми телами, от других оставались совершенно неясные следы прежнего вида, потому что брошенное в них наполняло остальные их части; мертвые тела загноили нивы, стеснили дороги; рощи одичали и сделались непроходимыми более от этих (трупов), нежели от поростков и запустения; пещеры наполнились ими; горы и холмы, лощины и овраги нисколько не отличались от городских кладбищ. Таких страданий было исполнено это разрушение; так зараза этой войны, несомая на крыльях грехов (наших), пролетала всюду, погубляя все встречавшееся! Никто не мог бы изобразить словом постигшую нас тогда илиаду (ιλιαδα) бедствий!»

Что интересно, сам Фотий ни словом не обмолвился о том, что Константинополь спасло описанное три века спустя Нестором чудо, а казалось бы, очевидец. Это когда ризу Богоматери с молебствием омочили в столичных водах и поднявшаяся буря разметала русский флот, погубив почти все воинство. Последователи Нестора добавляют, что князья киевские, устрашенные сим знамением, там же и крестились со своими оставшимися людьми. Несомненно, Фотий постарался использовать катастрофу, постигшую русский поход, для обращения новых врагов в христианство. Именно в его времена (в период упадка Аморейской династии) имперская политика Византии придавала огромное значение обращению в христианство окрестных врагов, в том числе славян, болгар – и новоявленных противников, русов; крещение «варваров» воспринималось как залог подчинения имперской воле. Также и «варвары», ища дружбы с империей, вводили в подвластных им землях христианство византийского образца.

Как Фотий ни суров по отношению к русам в своих проповедях времен их похода на Царьград, его тон меняется, когда он, воспользовавшись катастрофическим результатом похода, сумел направить к ним епископа и начать обращать их в христианство – и это более чем за столетие до их «официального» крещения при князе Владимире. В 867 г. Фотием было отправлено знаменитое «Окружное послание» восточным патриархам, в котором сказано: «Ибо не только этот народ (болгары. – Е.С.) переменил прежнее нечестие на веру во Христа, но и даже для многих многократно знаменитый и всех оставляющий позади в свирепости и кровопролитии, тот самый так называемый народ Рос – те, кто, поработив живших окрест них и оттого чрезмерно возгордившись, подняли руки на саму Ромейскую державу! Но ныне, однако, и они переменили языческую и безбожную веру, в которой пребывали прежде, на чистую и неподдельную религию христиан, сами себя с любовью поставив в положение подданных и гостеприимцев вместо недавнего против нас грабежа и великого дерзновения. И при этом столь воспламенило их страстное стремление и рвение к вере… что приняли они у себя епископа и пастыря и с великим усердием и старанием встречают христианские обряды».

Излишний оптимизм автора очевиден, и военные столкновения Руси и Византии еще не раз последуют.