Текст книги "Морской царь"

Водяные часы показывали три часа ночи, когда шесть пращниц, мощно разворачивая свои коромысла, принялись засылать на пятьсот – шестьсот шагов по четыре пуда камней, многие из которых попарно были связаны волосяными веревками, что делало их особенно смертоносными.

В полной темноте падающие с неба камни, горшки и мешки с песком произвели именно тот эффект, на который рассчитывал Дарник. В лагере мгновенно вспыхнула паника, даже за полверсты слышны были вопли и крики мечущихся там людей. К ним добавилось и жалобное лошадиное ржание.

– В бой ни с кем не вступать. Ваша цель – только кони. Но если все же будут стычки, крепко помнить, что только двое на одного – никак не иначе, – в последний раз озадачил бравую ребятню Рыбья Кровь.

Первые захваченные лошади стали поступать уже через каких-то полчаса. Юнцы выскакивали к освещенным масляными светильниками воротам стана, бросали ратникам аркан с добытым скакуном, хватали новый аркан и уносились снова в темноту.

Поднявшись на смотровую вышку, князь не столько всматривался, сколько вслушивался в происходящее в кятском лагере. Звуки были вполне обнадеживающие.

Когда стало чуть рассветать, вдали показался большой, конников в двести, отряд, мчащийся с метательными дротиками и мечами к пращницам. Корней с Радимом немедленно усадили на коней полсотни катафрактов и две сотни конников. Но встречная атака не потребовалась. Подпустив арабов на двадцать сажений, два десятка камнеметов дали залп каменными «яблоками» и железными «орехами», одновременно сто лучников за спинами щитников выпустили по три стрелы, а кутигурские пращники взмахнули своими ручными коромыслами. Передние ряды арабов вместе с лошадьми посыпались на землю. Из ворот уже грозно выезжали и строились катафракты и конники.

– Стоять на месте! – послал им приказ Дарник.

Потеряв добрую треть своего отряда, арабы развернулись и поскакали прочь.

К фоссату между тем доставляли уже пленных. Кони-то кони, а как юнцам не схлестнуться с настоящими воинами. В качестве оправдания каждого араба вели по двое юнцов: один тянул аркан, а другой грозно махал кистенем вблизи головы пленного. Причем из девятнадцати человек семерых захватили юницы. Еще с десяток раненых перед колесницами арабов доставили лучники.

Одним из пленников юниц был худенький черноволосый мальчишка лет тринадцати, он громко и повелительно что-то кричал то по-арабски, то по-согдийски.

– Говорит, что он Кадир, сын кятского эмира, и требует, чтобы с ним хорошо обращались, – перевел Ерухим.

– Ну раз требует, то будем повиноваться, – под смех воевод заключил князь и сделал знак Корнею заняться крикливым пленником.

Пользуясь наступившим затишьем, дарпольцы собирали выпущенные камни и стрелы, а лекари перевязывали тяжелораненых воинов противника.

– Сто восемь коней, – доложил о добыче Радим. – Но почти все без седел. Из юнцов никто не погиб, нет даже раненых.

Потом к фоссату потянулись переселенцы, их было от трехсот до четырехсот человек, почти все мужчины, юноши и старики, явно не воинского сословия, одетые в ватные разноцветные халаты. Ими предводительствовали несколько бородатых старейшин. Дарник принял их за воротами стана, чтобы сумятица не возникла уже в собственном фоссате. Кятцы рассказали, что все арабы, отступив, сосредоточились позади их лагеря и теперь они не знают, как им быть: оставаться на месте или переходить в хазарский стан. Дарник их не поправлял – пусть пока будет «хазарский стан». Попросил только всех коней, верблюдов и ишаков переселенцев вместе с запасами воды перевести ближе к фоссату:

– Тогда арабы не смогут у вас никого забрать. Если кого погонят пешком, это сделает их медлительными и неповоротливыми. И мы всегда сумеем их догнать и все отбить.

Заодно предостерег кятцев от попыток проникнуть в фоссат – он только для самих дарпольцев.

Арабское войско тем временем приходило в себя. Собравшись в одном месте позади переселенцев, оно какое-то время готовилось к боевым действиям, но, видя, что их больше никто не атакует, а самим нападать на закрытого повозками противника не с руки, некоторое время просто выжидало, давая возможность яикцам войти в лагерь кятцев и устроить там грабеж. Когда и этого не случилось, то ничего не оставалось, как снова вступить в переговоры. На этот раз к их подъехавшей на безопасное расстояние группе отправился один Ерухим, чтобы пригласить в княжеский шатер. Чуть поколебавшись, трое вчерашних переговорщиков приняли приглашение князя.

Дарник сперва хотел принимать гостей в присутствии воевод, но, видя их слишком веселое настроение, всех выгнал вон, оставив в шатре лишь Корнея, Радима и Наку:

– Нечего тут ухмылки строить, мы еще никого не победили.

Евда гости вошли в шатер, Дарник счел нужным извиниться:

– Прошу прощения за ночную стрельбу моих воевод – они столько времени тащили с собой камни для камнеметов, что, когда вы отказались о чем-то договариваться, решили избавиться от этого лишнего груза. Все ваши раненые воины как следует перевязаны, и, как только вы пришлете за ними свои арбы, они сразу будут вам возвращены. Убитые, разумеется, тоже.

Переговорщики почувствовали себе уверенней от его любезного тона.

– Вы не только стреляли, но захватили наших коней и воинов. Как быть с ними?

– Это будет зависеть от того, как мы договоримся о переселенцах.

– Если мы отдадим половину преступников и часть денег, то вы нам возвращаете и коней, и пленных? – решил уточнить Ислах.

– Не совсем так. У вас слишком хорошие кони, и мои ратники считают их своей законной добычей. Ваших воинов мы, конечно, вернем, но не сейчас. Мы их отпустим, когда придем в нашу восточную крепость. Если отпустим сейчас, вы обязательно на нас нападете. – Рыбья Кровь широко, почти дружески улыбнулся.

– Разве вам после ночного нападения можно верить? – резонно усомнился визирь.

– Хотите сражаться – будем сражаться, – пожал плечами князь.

– Среди этих воинов был один юноша, нельзя ли вернуть сейчас хотя бы его?

– Он утверждает, что он сын вашего эмира.

Ислах досадливо поморщился:

– Можем ли мы его увидеть?

– Конечно, – разрешил Дарник и кивнул воеводе-помощнику.

Пока Корней отсутствовал, гости угрюмо молчали, Нака исподтишка их рассматривал, Радим поигрывал кулачной скобой, а князь прикидывал, как быть дальше.

Рядом с шатром послышались шаги, и в шатер следом за Корнеем вошел Кадир и две юницы, захватившие его.

Ислах коротко переговорил с подростком на арабском, потом повернулся к князю:

– Какой выкуп ты хочешь за него?

– Никакого. Просто он пока наш гость. До восточной крепости.

– Но это невозможно! – забыв о выдержке, гневно вскричал визирь.

Дарник знаком показал юницам увести «гостя». Но мальчишка, оттолкнув от себя их руки, бросился к Ислаху и тесно к нему прижался, жалобно что-то объясняя.

Корней вопросительно глянул на князя: стоит ли арабского принца вытаскивать из шатра силой? Дарник терпеливо ждал.

– Я сказал ему, что скоро заберу его, – чуть с вызовом произнес Ислах.

– Так и будет, – согласился Рыбья Кровь. – Только лучше, если дальше мы продолжим разговор без вашего мальчика.

Ислах снова что-то сказал по-арабски, и Кадир с большой неохотой вышел вместе с юницами из шатра.

– Если мы вернемся в Кят без него, нас всех казнят, – с вызовом сказал визирь. – Это знают все мои воины и будут сражаться за него, не жалея собственной жизни.

– Давай сначала решим все с переселенцами, – предложил-приказал князь.

Ислах утверждал, что сбежавшие из Кята хорезмийцы – вероотступники, которые приняли магометанскую веру, чтобы не платить джизью – налог на неверных, а когда узнали, что налоги платить все же придется, то решили вернуться в свое прежнее огнепоклонство. Более того, из-за войны Хорезма с тюргешами уже два года эти налоги не платили. Дарник был в затруднении – обвинение действительно было серьезным. Послали за кятскими старейшинами. Те, явившись на суд военачальников, сначала все отрицали. Однако магометанское обрезание не такая вещь, которую скроешь, и, как только князь пообещал, что велит мужчинам-кятцам обнажить свои чресла, старейшины неохотно признали, что да, в половине семей один из сыновей действительно магометанин, но бегут они не от веры, а от невозможности продолжать свою привычную родовую жизнь.

– К нам приходят в дома и уничтожают наши блюда, книги, забирают наши динары и вышивки – все, где есть изображения людей, – горячо обличали визиря кятцы.

Спор между Ислахом и старейшинами шел на согдийском языке, и Ерухим, наклонившись к уху князьтархана, быстро переводил ему на ромейский язык.

– Приходят к тем, кто принял нашу веру, поэтому должен соблюдать наши законы, – поправлял старейшин Ислах. – Разве в тех семьях, которые верят в Мирту, делают что-то подобное… К ним ведь никто не приходит и ничего им не запрещает.

– Когда мы впускали вас в свои города, вы обещали, что ущерба нам ни в чем не будет, – отвечали старейшины. – А теперь мы на своей земле стали самыми униженными и бесправными людьми.

– Тридцать лет вы с этим соглашались, а теперь стало невыносимо, – не оставался в долгу визирь; видно было, что подобные споры имеют давнюю историю и у каждой стороны есть железные доводы. – Раньше ваши города беспрерывно воевали друг с другом. Мы принесли вам мир и сытую жизнь. Заплатите налоги, подайте, как положено, эмиру Анвару прошение об уходе из Кята, он назначит вам оплату, и пойдете куда хотите.

– Оплату за что? – ярились старейшины. – Своим унижением мы давно за вашу мирную жизнь с вами расплатились!

Поняв, что криками здесь ничего не достигнуть, князь отослал старейшин и всех лишних и стал обсуждать положение с одним Ислахом. Услышав ромейскую речь, визирь и сам перешел на ромейский язык, которым владел лучше хазарского. Теперь они с Дарником еще лучше понимали друг друга. То, что юницы сумели захватить в плен сына эмира, давало в руки князя огромное преимущество, но он старался это особо не выпячивать. Напротив, больше сам выступал как проситель:

– Да будет свободен твой Кадир, не беспокойся об этом. Самое главное сейчас для меня – это установить хорошие отношения с эмиром Анваром и не потерять при этом уважение своих воинов. Все знают, что им обещана плата за доставку кятцев, и, если я от этого откажусь, они могут взбунтоваться, как взбунтовались сегодня ночью. Поэтому давай думать, как сделать, чтобы никто не понес урона. Можно, конечно, и враждовать, но пользы от этого не будет никому. Я хорошо понимаю твое сложное положение: поехал на легкую прогулку за неразумным простонародьем, а тут встречаемся мы и требуем половину твоей добычи. Даже если ты вернешь себе Кадира, тебя обязательно накажут за то, что не стал с нами крепко сражаться. А если начнешь сражаться, то при плохом вооружении потеряешь половину людей, и это тоже будет твоим большим просчетом. Поэтому предлагаю тебе хорошую сделку. Переселенцев и их имущество мы разделим… – Визирь недовольно вскинул голову. – Да, разделим! Это будет просто нужным прикрытием для нашего тайного большого договора. Я напишу на ромейском языке послание эмиру Кята, а ты напишешь от имени Анвара послание эмиру Гурганскому… – Именно в Гурган, на южный край Хазарского моря, Дарник хотел плыть на биремах.

– Кому? – У Ислаха от изумления округлились и рот, и глаза.

– Эмиру Гурганскому, – спокойно повторил князь. – Послание о том, что Яицкое княжество стремится к торговле, а не к войне. И о том, что в Кяте уже есть торговое подворье князя Дарника…

– Но его там нет!

– К тому времени, когда я встречусь с гурганским эмиром, это подворье будет, прямо из восточной крепости двадцать моих купцов вместе с твоим войском поедут в Кят.

Визирь уже не возражал, а просто внимательно слушал.

– Своему же эмиру ты тайно, без свидетелей скажешь, что князь Дарник может пропустить через свои земли и снабдить нужными припасами арабское войско в походе на Хазарию. Вам не удается ее победить через Дербенские ворота, зато можете ворваться в ее плохо защищенные города и кочевья с востока.

– Ты забываешь, что Хазарию закрывает с востока Итиль-река, которую так просто не переплыть.

– Ее не переплыть, пока нет судов для переправы. У меня такие суда есть.

Ислах глубоко призадумался. Дарник терпеливо ждал, ему сейчас было так же интересно, как на переговорах с тюргешами. Его княжескому честолюбию уже мало было простых ратных побед, хотелось ввязаться во что-то более серьезное, что позволило бы вершить судьбы стран и народов.

– А ты сам присоединишься к нашему войску против Хазарии? – нашел нужный вопрос визирь.

– Это будет зависеть от ваших намерений. Если вы захотите просто напасть на Хазарию, разорить ее и уйти, то не присоединюсь. Если же вы придете, чтобы навсегда там остаться, то это совершенно другое дело. Но пока об этом говорить преждевременно. Мои двадцать купцов побудут в Кяте два месяца, а потом часть из них с хорезмскими товарами поедет назад на Яик. Я думаю, к этому времени кятский эмир придет к какому-либо решению и сообщит мне об этом вместе с купцами. По-моему, это лучший выход и для тебя, и для меня. Разделив переселенцев, ты отправишь часть войска с частью своих воинов назад в Кят. А другую часть поведешь следом за нами. В семи днях пути отсюда на север находится моя крепость Эмба. Там я передам тебе Кадира и других заложников вместе с необходимым запасом воды и еды.

Ислаху такой план не особо понравился:

– А почему нельзя отдать мне Кадира сейчас?

– Потому что тогда у тебя может возникнуть соблазн отомстить мне за ночной град камней. Здесь сделать это просто, а в Эмбе не получится. Своим архонтам можешь сказать, что мы обсуждали вот это разделение простонародья. О намерениях насчет Хазарии – будет лучше, если ты расскажешь только эмиру. В Хазарии позволяют существовать моему княжеству лишь как защитной преграде против кутигуров и тюргешей. Если там узнают о моих с тобой переговорах, боюсь, моему княжеству будет уже не жить.

Разумеется, все это сразу принять визирю было трудно, и он попросил время, чтобы хорошо все обдумать. Теперь требовалось еще как-то разделить кятцев. Это Дарник взял на себя. Проводив визиря, он позвал в шатер старейшин. Те выглядели крайне сердитыми – только сейчас Хосрой рассказал им об оплате за переселение на Яик.

Вперед выступил старейшина Маниах, высокий старик с волнистой белой бородой.

– Наш посол Хосрой неверно изложил тебе, князь Дарник, наше прошение. Мы хотели лишь прохода через твое княжество, а не права поселиться в нем.

– Хосрой все сделал правильно, – встал на защиту посла Рыбья Кровь. – Если бы он иначе просил о помощи, ни один дарпольский ратник не тронулся бы в путь. И через три дня вас уже в Кяте продавали бы в рабство. Кроме ваших интересов у меня есть интересы моего войска. Оно состоит из наемников, а наемники все делают только за деньги. Мне больших трудов стоило уговорить их, что вы заплатите за свою жизнь и свободу не серебром, а поденной работой.

– Значит, если у человека семья состоит из десяти человек, он будет копать землю пятьсот дней и зимой и летом? Полтора года? – Длиннобородый неплохо считал. – Чем же твое рабство будет отличаться от рабства эмира? У них условия гораздо легче.

«Да, я, кажется, в самом деле немного переборщил», – спохватился Дарник, но уступать решил по-своему.

– В моем княжестве много молодых мужчин, но очень мало женщин. За каждую вашу невесту я уберу по тридцать дирхемов или сто пятьдесят дней работ. Если у вашего человека три дочери, то ему останется отработать лишь пятьдесят дней. А у кого будет четыре, тому я сам еще доплачу чистым серебром двадцать дирхемов.

Находившийся в шатре Корней, отвернувшись, беззвучно трясся от смеха.

– А почему ты, князь, не можешь потребовать, чтобы арабы вернули то, что у нас награбили? – ввернул вопрос Хосрой, приободренный поддержкой Дарника перед своими старейшинами.

– Освободившись от вас, арабы стали для нас неуловимы. Просто так они золото не отдадут, кони у них лучше наших, и гоняться за ними по пустыне бесполезно. Зато можно будет считать, что за налоги эмиру вы расплатились сполна.

– Боюсь все же, что наш народ на такие твои условия не согласится, – сказал Маниах, и старцы удалились из княжеского шатра в большом недовольстве.

– А если они в самом деле все вернутся в Кят? Нам тогда что? – приуныл Корней.

– Мы получили сто восемь замечательных коней, сорок мечей, строим Эмбу, проложили торговый путь в Хорезм, провели отличные переговоры на будущее, – перечислил Дарник, – а тебе все мало? И при этом не потеряли пока ни одного ратника.

Медлить между тем было нельзя, каждый час обходился в заметную потерю запасов воды. Редкие колодцы на старой караванной дороге могли обеспечить ею лишь сто – двести человек, но никак не десять тысяч ртов. Если у дарпольцев бочки и бурдюки с водой еще оставались, то в лагере кятцев питье уже выдавали по чашке на человека. Не намного лучше обстояло с этим и у арабов. Переговорщики же больше до конца дня не появлялись ни от Ислаха, ни от старейшин.

Ночь прошла тревожно. Рыбья Кровь не исключал арабского ночного нападения, поэтому все караулы были усилены втрое. Как потом выяснилось, опасались дарникцев и арабы, точно так же бодрствуя и охраняя загоны для коней.

9

Поутру каких-либо вестей ни от кого по-прежнему не было.

– Ну и отлично, – сказал Дарник воеводам, отдавая приказ сниматься с места.

Без суеты, но достаточно быстро стены фоссата стали превращаться в походные колонны. Колесницам с камнеметами вообще не приходилось разворачиваться: как стояли к противнику камнеметным ложем, так и тронулись за повозками, лишь теснее съезжаясь друг с другом в хвостовую защитную стену.

Тут-то арабы с кятцами и очнулись, и забегали, как заполошные. Вдогонку князю поскакали переговорщики от тех и от других. Кятцы сообщили, что две трети их семей хотят уходить с «хазарами», а треть уйдет с арабами. Арабы просили дать им время на собственное распределение: кто с кем куда идет.

– Хорошо, – отвечал и тем и другим князь. – В полдень у нас будет остановка, мы там вас и подождем.

Воеводы довольно усмехались – получалось, что не дарникцы требуют у кого-то свою добычу, а противник изо всех сил сам стремится вручить им эту добычу.

На дневку прежде останавливались, просто сбивши все колонны в тесную кучу, но сейчас терять бдительность не стоило, поэтому Рыбья Кровь приказал устраивать фоссат как положено: с оградой из повозок, колесниц-камнеметчиц и валом из мешков с землей, прикрытыми навесами коновязями и смотровой вышкой с билом.

Первыми показались арабские конники, числом около тысячи. Разбившись на пять отрядов, они скобой охватили дарникский стан, впрочем, держась от него на 3–4 стрелища. С вышки видно было, как конники спешиваются, разбивают свои палатки-навесы, выставляют караулы. Чуть погодя от центрального отряда отделились трое всадников со знаменем и направились к фоссату. Знамя безошибочно указывало на присутствие Ислаха.

Две стены княжеского шатра были подняты, но даже легкий ветерок мало помогал против полуденной жары. Когда Афобий поднес военачальникам по кубку с чистой водой, визирь, прежде чем выпить, сначала недоверчиво понюхал ее, опасаясь, что это вино.

– С вами, магометанами, трудно устраивать хороший пир, – посетовал Дарник, – вино не пьете, хмельной мед тоже.

– Про хмельной мед запрета в Коране нет, – с улыбкой сказал гость, он выглядел невыспавшимся, с тенями под своими округлыми глазами.

Дарник выразительно глянул на воеводу-помощника, тот утвердительно кивнул: будет вам мед и все остальное.

– Не тот ли ты словенский князь Дарник, что воевал с александрийским эмиром на Крите? – неожиданно спросил визирь.

– А ты был на Крите? – слегка удивился князьтархан.

– Я много где был, – «скромно» сообщил Ислах. – И в Константинополе, и в Дамаске, и в Александрии. Тебе там не приходилось бывать?

– Константинополь мимо проплывал, на берег не сходил, опасался, что за разгром Дикеи ромеи меня казнят, в Дамаске еще надеюсь побывать, на Ниле собирался немного попиратствовать, да ромеи для этого дела две биремы пожалели. Пришлось вот на Яик отправляться. А в Индии или у ханьцев тебе быть не приходилось?..

Нет ничего дружелюбней, чем обнаружить в собеседнике общее увлечение. На водяных часах поплавок не преодолел даже одно отделение, как два вчерашних противника уже напропалую хвастались, что успели увидеть за свои путешествия и узнать. О кятцах вначале не упоминали намеренно, а вскоре и вовсе забыли. Принесенные блюда с жареным мясом и хмельной мед еще больше добавили оживления. Князь извинился, что у него, увы, закончились фрукты и сладости. «А у меня есть», – сказал Ислах, и один из его сопровождающих во весь опор помчался за ними в арабский лагерь.

Пыльное облако возвестило между тем о приближении переселенцев. А чуть позже Афобий объявил о появлении кятских старейшин.

– Очень не хочу слушать снова ваши споры, – сказал Рыбья Кровь визирю. – Можешь пройтись по фоссату. Посмотришь наши войсковые секреты.

При выходе из шатра Ислах нос к носу столкнулся с идущими к князю старейшинами.

– Кятский визирь согласился любезно проводить нас с вами до земель моего княжества, – объяснил старейшинам через Ерухима Дарник.

Длиннобородый Маниах смотрел мрачно.

– Хватит ли твоих, князь, запасов воды, чтобы мы все преодолели путь живыми?

– Если быстро будем двигаться, то хватит, – отвечал Дарник.

– Может ли князь дать нам повозки для стариков и беременных женщин?

– Повозки не дам, но могу посадить на них ваших стариков и женщин, но тогда они пойдут отдельно от вас вместе с моим войском.

– Может ли князь поклясться своими богами, что его воины не будут чинить насилия над нашими людьми во время пути?

– У нас главная клятва не богами, а над собственным оружием. – Рыбья Кровь достал свой кинжал, поцеловал лезвие и сказал: – Клянусь!

Удовлетворившись этим и испросив десять бочек воды, старейшины удалились. Вместе с водовозами в кятский лагерь направился и Дарник с воеводами и охраной.

Растянутые от высоких арб полотняные навесы давали совсем мало тени, поэтому сотни мужчин, женщин и детей в ужасной тесноте лишь сидели под ними, некоторые ухитрялись даже сидя спать. При виде колесниц с бочками воды весь лагерь пришел в суматошное движение, колесницы обступили плотным кричащим кольцом, протягивая к бочкам чашки, кувшины, ведра. Из-за толчеи половина воды, что разливали им водовозы, проливалась на землю, другую половину кятцы тут же выпивали и вновь тянули свои емкости за добавкой. Князь отдал приказ пяти колесницам выезжать из стана на свободное место, где дозорные Корнея сулицами и плетками сумели построить набежавших переселенцев в чинную очередь, не позволяя тем, кто уже получил воду, снова в нее вставать. Как, однако, было проследить, кто берет ведро на пять человек, а кто – малый кувшин на десять ртов?.. Но отдавать самим кятцам распределение воды тоже было ненадежно. Да и надолго ли хватит тех бочек и бурдюков?

По словам Маниаха, в лагере переселенцев осталось не меньше шести тысяч людей: две тысячи взрослых и четыре тысячи детей. При них было примерно четыреста двухколесных арб, запряженных верблюдами и ишаками, и пара сотен верблюдов, увешанных вьюками с кошмами и одеялами.

Вернувшись в фоссат, князь собрал воевод и объявил, что придется действовать тем же порядком и дальше: сниматься с места перед самым рассветом и быстро двигаться до двух часов пополудни, разбивать стоянку и поджидать кятцев с арабами. Отпустив воевод, Дарник велел Корнею, когда стемнеет, выслать в Эмбу две его ватаги с десятью лучными колесницами с пустыми бочками и бурдюками. По договоренности Гладила должен был высылать каждые пять дней вдогонку походному войску по каравану с водой. Надо было увеличить и ускорить этот подвоз.

– А если послать не две ватаги, а целую хоругвь? – предложил воевода-помощник.

– Для этого надо, чтобы и арабы одну хоругвь в Кят отослали.

– Ну так и скажи Ислаху об этом. Он точно послушается, особенно если скажешь, что от нас он ни глотка воды не получит.

Совет был хорош, но чуть преждевременен – визирь для этого еще не созрел.

Так началось их движение к Яику. Если в первый день кятцы весьма неохотно откликнулись на предложение перевести стариков и беременных женщин в дарникский стан, то после каждого утреннего бегства «хазар» желающих перейти на дарникские повозки становилось все больше и больше. О тех, кто отстал и обречен был умереть от истощения, старались не думать. Даже сами кятцы не упоминали об этом, понимая, что помощь дарпольцев тоже имеет свои пределы.

– Ты хорошо придумал с этими утренними переходами, – вынужден был признать Ислах. – Даже никого подгонять не надо. Заодно и стонов с проклятиями их не слушать.

Дарника тоже кое-что поражало в арабском войске. На третий день он напрямик спросил у визиря:

– У кятцев немало молодых женщин и девушек, почему твои воины не проявляют к ним никакого интереса?

– А что с ними делать потом?

Князь даже не понял вопроса:

– Ничего не делать. Просто отпустить, и все.

– Так их отцы тут же обесчещенных дочерей зарежут. Поэтому их никто из моих воинов и не хватает – никому не хочется, чтобы его походную гурию потом убивали. Аллах не велит быть причиной смерти невинных.

Дарник тут же приказал распространить такой подход и по своему войску, чтобы никто не вздумал насильничать над кятскими красотками. Но, словно в насмешку над собственной строгостью, ему в тот же вечер пришлось в этом смысле самому отступиться.

В княжеском шатре Рыбья Кровь с Ислахом играли в затрикий, когда Афобий сообщил, что пришли кятские музыканты. Всего музыкантов было двое: один на барабане со звенящими колокольчиками, второй на продолговатой дудочке. Третьей в шатер вошла закутанная в цветную материю женщина. Получив от Дарника утвердительный знак, музыканты стали играть, а женщина, сбросив покрывало и оставшись в широких юбках и короткой накидке, принялась танцевать. Свободного пространства в шатре было совсем немного, но это вовсе не мешало танцовщице, стоя на одном месте, выделывать захватывающие изгибы и кружения. Нижняя часть ее лица была закрыта полупрозрачной розовой кисеей, только подчеркивающей выразительность ее глубоких черных глаз. Однако самым завлекательным было даже не это, а полоска голого тела на животе, от которой вообще нельзя было отвести взгляда. Сладкая ритмичная музыка наполнила все вокруг, Дарник заметил, как сам стал чуть покачиваться ей в такт. Глянул на Ислаха и Корнея, те хоть и не покачивались, но тоже обжигающе смотрели на танцовщицу. Ее глаза то опускались, то поднимались, при этом были направлены исключительно на князя, словно ему одному предназначался ее танец.

– Ее зовут Меванча, – сказал на ухо Дарнику Ерухим, приведший музыкантов.

Князь удивленно на него глянул – зачем ему знать имя какой-то танцовщицы. Та продолжала танцевать другой танец, еще более томный и тягучий. Предательское возбуждение охватило Дарника, три недели мужского воздержания брали свое. А танцовщица опустила уже полумаску со своего лица, явив полные, красиво изогнутые губы и нежный овал лица.

Он не заметил, что остался в шатре совсем один, куда-то ушел Ислах, исчезли Корней и толмач, оба музыканта отчего-то оказались со своими инструментами снаружи шатра, и лишь одна Меванча продолжала свои сладострастные движения. «Меня соблазняют», – вдруг понял Дарник и попытался взять себя в руки. Такой уж была его натура: чем настойчивее ему что-то внушали, тем категоричней он это от себя отталкивал. И тут музыка прекратилась и танец остановился.

Меванча стояла перед ним неподвижно, чуть потупив глаза. Дарник не столько смотрел на нее, сколько проворачивал в уме все, что сейчас происходило: и уход гостей, и не высказанная никем цель, и ожидание его княжеского действия. Убьют Меванчу из-за его страсти или не убьют, было уже совсем неважно. Ну что ж, если его хотят направить по определенной колее, то он по ней и направится, но горе хитрецам!

Продолжая сидеть на лавочке за столом, он просто похлопал ладонью по сиденью рядом с собой. Меванча хоть и не смотрела, но все увидела и, подбежав, остановилась, почти касаясь его своей грудью. Он провел ладонью по ее голому животу. Шумный поощрительный вздох был ему ответом, и рука танцовщицы ласково скользнула по его затылку. Зимой на дальних кутигурских кочевьях, когда ему присылали на ночь какую-нибудь рабыню или вдовицу, он всегда требовал миску теплой воды. Это был целый ритуал, когда он сначала смоченной в воде тряпицей проводил по телу своей наложницы, а потом передавал тряпицу ей, чтобы она чуть омыла и его. В темноте и холоде это действовало безотказно, снимало настороженность, заменяя ее почти семейной простотой.

Сейчас он тоже отцепил матерчатую полумаску Меванчи, обмакнул ее в кубке Корнея, где еще оставалась вода, и провел ею по потной шее танцовщицы, на что она чуть хихикнула от приятной щекотки. Раздвигая накидку, он обнажил ее грудь, обмыл и ее. Скользнул и к животу. Потом хотел передать ритуал омовения в ее руки, но не выдержал, боясь, что собственное естество разорвется от возбуждения, и дальше проявил уже вполне пятнадцатилетнее нетерпение: на ложе и побыстрей.

Была глубокая ночь, когда весь его пыл немного угомонился и можно было подумать, что дальше: оставлять ее у себя в шатре или возвращать в кятский лагерь. Позвал Афобия. Тот, как всегда, прикорнул у входа в шатер. Ромей сообщил, что все гости ушли, остался лишь один музыкант дожидаться Меванчу.

Рыбья Кровь чуть подумал.

– Пускай вернут второго музыканта, они вместе с Меванчей поедут с моим войском. На отдельной повозке.

Остаток ночи прошел чуть менее бурно, чем ее начало. Иногда Дарник на короткое время засыпал, но стоило рядом чуть пошевелиться обнаженному женскому телу, как страсть снова в нем просыпалась. При этом он умудрился не заметить поднявшийся под утро большой шум с криками и собачьим лаем.

– Я уже заказал для тебя пояс верности, будем надевать на тебя каждую вторую ночь, – сказал Корней, встретив вышедшего из шатра князя, когда уже весь фоссат превратился в походные колонны. Дарник лишь рассмеялся в ответ. Воевода-помощник рассказал, что ночью в фоссат проникли трое арабских лазутчиков и попытались выкрасть Кадира. Их обнаружили раньше, чем они добрались до своего принца. Один из лазутчиков в короткой стычке был убит, двое схвачены.

Сообщение порадовало – ожидаемый большой налет арабов обернулся мелкой стычкой. Пока разбирали и складывали шатер, к князю привели участников ночных событий. Шестеро хазар, скрутивших лазутчиков, светились молодцеватостью. Двое арабов были сильно побиты и выглядели подавленными.