Текст книги "Морской царь"

– Как вы их обнаружили? – спросил князь у хазарского десятского.

– По запаху, – сказал тот. – Едят всякие пряности, у нас так никто не пахнет.

Окружающие весело рассмеялись. Всем шестерым Дарник вручил медные фалеры.

– А с этими двумя как? – указал на пленников Радим.

– А никак. Отправь к остальным пленникам.

– Может, все-таки повесить их в острастку другим? – усомнился главный хорунжий.

– Зачем? Они делали свое воинское дело. За удаль мы не казним.

Днем, когда их стан догнала арабская тысяча и у княжеского шатра появился Ислах, Дарник встретил его как ни в чем не бывало. Корней передал свите визиря двуколку с трупом третьего лазутчика – и все. Ислах, разумеется, все это увидел, но ничего не сказал.

Разговаривали они с князем о чем угодно, только не о ночном происшествии. Лишь под конец, когда настало время уезжать, визирь не выдержал и спросил:

– А что ты собираешься сделать с еще двумя моими воинами?

– Ничего, вернем тебе их в Эмбе, как и остальных.

Визирь смотрел недоверчиво, пытаясь разгадать непривычное поведение «хазарского наместника», которым он по-прежнему считал Дарника. Князь каких-либо предупреждений относительно будущей кары за ночные происки не делал, но как-то было понятно, что следующая группа лазутчиков понесет совсем иную кару, поэтому больше до конца их совместного пути подобных случаев не было.

Двухнедельное путешествие быстро приобрело свой собственный порядок. Никто никому особо старался не досаждать. Спокойствие, сдержанность и добродушие дарпольцев приносили свои плоды. Сумели договориться и о сокращении войск: полтысячи арабов отправилась в Кят, а хоругвь Наки быстрым ходом поскакала на север. На третий день пути из Эмбы появился первый караван из верблюдов и двуколок, нагруженных водой, ячменными лепешками и древесным углем, и все походники, включая иноземцев, здорово приободрились. Открылось даже свое небольшое торжище. Сперва, правда, арабы и кятцы делали вид, что у них нет ни золота, ни серебра.

– Ну и отлично, давайте платить другим, – отвечал им Корней и менял уголь и лепешки на платки и подковы, седла и медные блюда. Потом дошло дело и до кятских серебряных динаров и золотых сережек.

Научили дарпольцы своих попутчиков и «ратайскому костру», когда рядом выкапывались две небольших ямки: в одной был собственно костер, а из другой ямки в первую проделывалось узкое поддувало. Не особо какая хитрость, но в три раза сокращала расход драгоценного в пустыне топлива.

Скоро уже не только старики и беременные женщины следовали на дарпольских повозках, но и матери с большими выводками детей, и кто просто обезножел от тяжелой дороги. Под конец на повозках даже нашлось место и для двух десятков изнуренных и больных арабских воинов. Тут заодно выяснилось, что они вовсе не арабские, а персидские и курдские и лишь воеводы у них арабские.

Корней был прав, когда докладывал, что мечи и стеганые доспехи есть лишь у сотских, рядовые воины ограничивались кожаными щитами, секирами и дротиками. Луки имелись лишь у трети конников, да в колчанах не больше чем по десять стрел. Понятно стало, почему ислахцы не ввязались в большое сражение – воевать им, по сути, было нечем.

В каждое посещение фоссата Ислах брал по двое-трое своих воевод, всякий раз других. Князь думал, что так он хочет им показать все «хазарские» секреты и заодно подкормить дарникским угощением. Корней же утверждал, что визирю просто нужно убедить подчиненных в силе военного снаряжения и выучке «хазар», дабы потом было оправдание за свое «замирение» перед кятским эмиром.

Особенно поразило Дарника, когда он узнал, что часть ислахских воинов набрана из рабов, купленных на невольничьих базарах.

– Как же так, разве они могут доблестно сражаться? – недоумевал князь.

– А выбор у них невелик: или работа на рудниках и в каменоломнях, или необременительная военная служба, – объяснил визирь. – Да и для казны облегчение – не надо платить им жалованья. А когда примут нашу веру и отличатся на поле боя, то могут стать полноправными воинами-гулямами.

Также сильно интересовало Дарника, за счет чего арабам удалось столь расширить свою империю. Визирь охотно поделился с ним и этим секретом:

– Аллах послал нас во все страны, чтобы освободить все народы от тирании их недостойных правителей и сделать их слугами истинного Господа, дабы их нищета превратилась в благополучие, а справедливость заменила угнетение. Он послал нас принести свою веру всем этим людям и привести их к исламу. Никак иначе сто лет побед нашего оружия объяснить нельзя.

При этом сам Ислах вовсе не выглядел каким-либо одержимым человеком, просто высказывал свое мнение – и только, что действовало лишь с еще большей убедительностью.

Перед самой отправкой в Кятский поход еще в Дарполе Лидия вручила Дарнику переписанные тайные листки отца Алексея. Это оказалась ханьская книга под названием «Искусство войны». Всю дорогу князь с любопытством заглядывал в нее. Теперь же у него в лице Ислаха появился собеседник, с которым хотелось это искусство обсудить.

– «Сунь-цзы сказал: у полководца есть пять опасностей, – вслух читал Рыбья Кровь визирю во время вечернего отдыха, с удобством расположившись в шатре. – Если он будет стремиться умереть, он будет убит; если он стремится обязательно остаться в живых, он попадет в плен; если он скор на гнев, его будут презирать; если он самолюбив, его могут оскорбить; если он будет любить людей, его могут обессилить».

Ислах напряженно слушал.

– А как понимать последнюю опасность?

– Я думаю, что если все прощать ратникам, они перестанут слушаться.

– А может, это касается пленных? – вслух размышлял визирь.

– Тут у них есть отдельно об этом, – Дарник отыскивал нужное место и зачитывал его: – «Если полководец разговаривает с воинами ласково и учтиво, значит, он потерял свое войско. Если он без счету раздает награды, значит, войско в трудном положении. Если он бессчетно прибегает к наказанию, значит, войско в тяжелом положении. Если воины уже расположены к нему, а наказания производиться не будут, ими совсем нельзя будет пользоваться. Если полководец сначала жесток, а потом боится своего войска, это означает верх непонимания военного искусства».

– Великолепно! Я должен это переписать себе! – снова и снова восклицал в восторге Ислах, особенно от советов мудрого ханьца относительно походов, обмана противника и соглядатаев. – Как это к тебе попало? Сколько ты за это хочешь?!

– Одни листики меняю только на другие листики, – со смехом отвечал князь и уже не мог отвертеться, когда на следующий день визирь привез ему целый сундук книг и свитков на ромейском языке, отобранный у кятцев.

– В Эмбе сядешь за стол и сам в два дня перепишешь это «Искусство», – согласился Дарник, с удовольствием принимая подношение.

Еще сильней они задружились, когда выяснилось, что у каждого по три жены, тут уж вообще не стало никакого удержу, так хотелось узнать, как с этим делом обстоит у другого. Как же хохотал визирь, когда Дарник, предварительно выслав из шатра всех, кто понимал по-ромейски, рассказывал, как ему приходится исхитряться, чтобы в течение дня обходными тропами посетить всех трех жен. Сам Ислах держал свой гарем в строгости, лишь у старшей жены в его доме было две горницы, две остальные занимали по горнице.

– И соблюдать мне с ними постельное равенство тоже не надо, – утверждал визирь.

– А если начнут на это ныть и жаловаться?

– Тогда я говорю: «Ты отлучена», а она тут же должна вернуться к родителям.

– Вот так просто? – восхитился князь.

– Зато ни одна из них никогда не переступает в своих причитаниях опасную черту.

Ислах был на двенадцать лет старше Дарника, и младшему многоженцу особенно хотелось узнать, как бывает, когда уже телесно не можешь в течение одного дня и ночи разделить свое ложе сразу со всеми женами.

– Ну, во-первых, одна или две жены постоянно беременны, – отвечал визирь, – во-вторых, у женщин бывают кровавые дни; в-третьих, у нас бывает много дней для полного воздержания; в-четвертых, ты всегда можешь придумать причину своего недовольства женой и пару дней просто не посещать ее горницу. А как получается у тебя?

– А у меня всегда почему-то только чувство вины, что я не оправдываю их ожиданий, – уныло признался князьтархан.

В знак своей черной зависти он даже записал, как звучат эти волшебные арабские слова: «Ты отлучена». Впрочем, было чему позавидовать и визирю, ведь всякий раз их посиделки в шатре заканчивались первыми двумя-тремя танцами Меванчи. После чего гости уходили, и танцовщица оставалась в полном княжеском распоряжении.

За каждую ночевку Меванча просила какую-либо дорогую вещицу. Таких вещиц в княжеском шатре обычно не имелось, и князю приходилось расплачиваться серебряной или даже золотой монетой.

Так и двигались на север, можно даже сказать, с некоторыми удобствами. Несмотря на несогласие отцов семейств, холостые ратники присматривались к молодым кятчанкам, а те свыкались с мыслью о замужестве. Невестилась, правда, пока только издали и сотня юниц. Зато у самого князя с танцовщицей вскоре произошел полный конфуз. Однажды в сумерках в шатер вместо музыкантов и Меванчи вошел Глума, сотский каганской хоругви.

– Ты никак меня своим танцем решил потешить, – шуткой встретил его Дарник.

– Прости, князь, сильно провинился я перед тобой, – Глума виновато опустился на одно колено.

– Наверно, перед войском, а не передо мной, – поправил Рыбья Кровь.

– Именно перед тобой, – не согласился полусотский и признался, что только что не сумел сдержать себя и спрелюбодействовал с Меванчей, мол, подарил ей янтарный камушек, ну она и уступила ему, прямо в своей двуколке.

Давно не попадал Дарник в столь глупейшее положение. Гнева почти не было и правильных мыслей тоже. За лучшее решил перевести все это в нечто незначительное:

– Выход у тебя только один: жениться на Меванче.

– У меня в Дарполе уже есть жена.

– Ничего, будет две. И запомни! Ты сейчас пришел ко мне, чтобы признаться, что невиданная страсть обуяла тебя, и ты попросил, чтобы я разрешил тебе на ней жениться. Только так и никак иначе! Или хочешь за бесчестье князя быть повешенным?!

Глума повешенным быть не хотел. И свадьба на следующий день была сыграна самая настоящая. Меванча лепетала свои возражения, но кто будет слушать танцовщицу! Естественно, что и ее танцы перед князем прекратились, ведь «безумно влюбленного» полусотского нельзя было «позорить». Причем полусотский лгал так складно, что сомнений ни у кого не возникало.

– Первый раз вижу, чтобы кто-то отбил у тебя наложницу! – потешался Корней. – Как бы это не стало дурным примером.

Дарник отмалчивался, довольный, что столь малым уроном все же вывернулся из дурного положения.

Солнце на исходе весны почти полностью выжгло окружающуюся траву, и без того небогатую. Остатки ячменя и овса кое-как поддерживали конские силы. И животные, и люди сильно страдали от жажды, но никто не умирал.

На восьмой день пути пришел еще один «водный обоз». Ямная гоньба между Дарполем и Эмбой была уже налажена, и воевода обоза привез немало новостей. В Дарполь прибыли первые плоты с потеповцами, а вверх по реке отправился десяток хемодских лодий, с которыми Агапий отправил две ватаги дарпольских ратников. В устье Яика на Персидский остров приплыли шесть купеческих фелук из Гургана с большим грузом для Хемода, а значит, и для Дарполя шелка, хлопчатых тканей, риса, фруктов, серебряных украшений, пряностей и благовоний. Новый купеческий караван пожаловал из Ирбеня, денег от хазарского кагана не привезли, зато с рахдонитами пришли две сотни прошлогодних бойников, в том числе и полсотни пешцев из Новолипова с посланиями от десятилетних сыновей: князя гребенского Смуги и князя липовского Тура.

– Где послания? – обрадованно воскликнул Дарник.

– Их в Эмбу привезли княгиня Милида и Калчу.

Против тысячи дарпольцев все еще оставались пятьсот арабов, но они уже привыкли получать, как и кятцы, от дарникцев по вечерам свою порцию воды и вряд ли могли быть причиной какой-либо неприятности. И оставив на Радима и Корнея походное войско, Рыбья Кровь с десятком гридей одвуконь помчался в Эмбу.

10

Городище едва не проехали мимо. Все ждали появления реки, а вместо нее конские копыта в ночной темени прошлепали по какой-то луже, и, лишь когда где-то сбоку раздался собачий лай и свистки караульных, поняли, куда надо сворачивать.

– Кто идет? – на ромейском окликнул всадников грубый голос.

– Князь Дарник, болван! – крикнул в ответ Афобий.

– Левее давай! – приказал тот же голос.

Воротами новоиспеченного городища служила тяжелая, груженная землей повозка. Пока ее откатили, встречать князя высыпала добрая полусотня караульных во главе с Гладилой и дарпольскими гостями. Только увидев жену, Дарник понял, как сильно он по ней соскучился. Для приличия выслушал вполуха доклад наместника – и сразу ушат воды на голову и в объятия Милиды. Из всех его бывших жен и наложниц от нее исходил самый лучший запах, и если с соитиями и бывали короткие перерывы, то целовать ее он мог всегда ненасытно.

Милида чувствовала себя слегка виноватой, что не взяла с собой Альдарика. Но муж за это был на нее не в претензии. В родовом селище Дарника треть детей умирала, не дожив до года, и еще треть – не дожив до пяти лет, поэтому видеть сына для него было всегда радостью пополам с тревогой, уж очень опасался, что за ратные успехи ему придется платить самым дорогим и важным. Опыт со старшими сыновьями, к которым он почти не приближался до пяти лет, оказался весьма удачным, и сейчас он по мере сил старался повторить то же самое – пусть еще четыре года Альдариком занимаются жена, кормилица и дядька-воспитатель, а он будет поглядывать на него лишь издали.

В перерыве между любовными утехами при свете масляного светильника прочитал послания старших сыновей. У обоих все обстояло более-менее благополучно. Смуга даже собирался из Новолипова наведаться к отцу на Яик. А Тур из лесного Липова писал, что его уже сватают к дочери соседнего князя и дядя Борть хочет, чтобы Дарник непременно был на будущей свадьбе. Тайные точки в посланиях указывали, что написанное соответствует истине. Предложение толстяка Бортя прозвучало как великолепный вызов, который князю тотчас захотелось принять. Если до Новолипова от Дарполя была добрая тысяча верст, то до Липова приходилось накинуть еще полтысячи. Хотя если без заезда в Новолипов, а от Ирбеня подняться верст на триста вверх по Итиль-реке, а там напрямик через леса, то и не так далеко. А если еще по Левобережью Итиля проложить ямную гоньбу, то и совсем доступно.

Вот только что это жена притихла, чем-то озабоченная?! Али не рада пылкому мужу?!

– Я беременна, – призналась она на его настойчивый расспрос.

– Так это ж здорово! – обрадовался он. – Срочно начинаю закладывать новое княжество для нового сына.

Но жена не разделяла его восторга.

– Если девочка, то будет княгиней, как Калчу, – по-своему понял он ее.

– Евла тоже беременна, – выложила свою печаль Милида.

– Ну и что? – досадливо передернул он плечами. – Не сравнивай себя с наложницей. Ты – это ты, а она вечно будет вторая или даже десятая.

– Но ты ее сыну тоже захочешь княжество дать?

– Только самое-самое маленькое! – засмеялся он.

И снова она не поддержала мужниной веселости.

– Скажи, а ты не мог бы ее куда-нибудь отселить из Дарполя?

– А потом и Лидию следом за ней?

– Неужели они в чем-то лучше, чем я?

А он-то, простодушный, так надеялся, что после года в Дарполе, после Курятника она давно примирилась со своей участью первой, но вовсе не единственной жены.

– Сейчас ты самая лучшая, и каждую ночь мне хочется возвращаться только к тебе. Но если я Евлу и Лидию куда-нибудь отошлю, вместо них обязательно кто-то еще начнет строить мне глазки. Хочешь рискнуть и соперничать с новыми будущими наложницами?

Разумеется, никакими разумными доводами победить женскую ревность и обиженность было невозможно, а вот если жарко прошептать ей в самое ухо: «Все мои ночи – это только твои ночи», то уже и ее улыбку удовольствия получить можно.

Разбудил его запах свежеиспеченных лепешек. После трех недель недожаренного змеиного мяса и сваренных в воде сухих яблок и абрикосов такое никак нельзя было пропустить. И еще не полностью открыв глаза, он уже жевал, наслаждаясь дивным вкусом горячего хлеба. Милида с готовностью подавала ему питье: виноградное вино и квас – и что-то рассказывала. Похвасталась своими успехами в словенской и ромейской грамоте. Последнюю она учила по «Жизнеописанию словенского князя» отца Паисия и все порывалась продемонстрировать это мужу.

– Моя ты грамотейка! – поддразнивал ее Дарник, осыпая поцелуями.

Вот только что за странные слова вдруг вторглись в ее милый щебет?

– Ты не должен его казнить. Умоляю тебе: не казни его, помилуй! Ты же сам велел всем становиться богатыми, вот он тебя и послушал…

– Да кто он? О ком ты?

Слово за слово выяснилось, что две недели назад в Дарполе обокрали войскового казначея Зарубу, стащили из его дома аж сорок дирхемов. Столь крупную сумму Заруба объяснил запасом серебряных монет, захваченных им якобы еще из Новолипова. Писарь Агапий, проводивший дознание, в шутку поинтересовался: «А где у тебя спрятана основная часть войсковой казны?» – и стал весело осматривать половину избы, что Заруба занимал со своей женой-хазаркой. Подвинул хозяйский ларь и в земляном полу заметил свежее вскапывание, ткнул туда острием клевца, и клевец в чем-то деревянном застрял. Стало совсем интересно, несколько движений лопаты – и на свет появился сундучок с полусотней золотых динаров и двумястами дирхемами. Подумали о краже войсковой казны, пошли смотреть там, но все серебро, золото и медь согласно описи были на месте.

Заруба сначала лепетал что-то про оставленные ему на сохранение монеты ушедшими с Потепой на север ратниками, даже имена называл, но ему не поверили. Призванный на правеж Агапием и устрашенный пыткой, он признался в обычном подлоге, что в сговоре с Сигибердом они отмечали во всех расходных списках завышенную в полтора-два раза цену на товары, получаемые из Хемода, а полученные излишки монет делили между собой. Вместе на двоих обчистили войсковую казну почти на тысячу дирхемов. Сейчас оба они доставлены Агапием в Эмбу в ожидании княжеского суда.

Обрадовала так обрадовала! Вся нега и расслабленность мигом слетели с Дарника. Выходит, не совсем она соскучилась по любимому мужу, а приехала, чтобы защитить своего дядю.

– Да не буду я никого казнить, успокойся, – сказал он расстроенной жене, оделся и вышел из гостевого дома.

Все воеводы уже поджидали его снаружи. Среди них находились не только Агапий и Калчу, но даже Ратай, – а этому чего в пограничном городище понадобилась, или Агапий их с Калчу захватил для поддержки при обвинении дяди Милиды?

С улыбкой всех поприветствовав, Рыбья Кровь вместе с ними двинулся на осмотр Эмбы. Посмотреть уже было на что. Правильный квадрат с сухими рвами, трехсаженным земляным валом, восемью камнеметными гнездами из мешков с землей и четверо ворот, снабженных дополнительным валом-скобой, прикрывающими вход, так чтобы в сами ворота можно было пробраться, лишь проехав вдоль земляной стены под прицелом лучников и самострельщиков. Река у южного вала окончательно усохла, превратившись в отдельные плесы с мелкими перекатами. Ну да все равно, воды в колодцах, выкопанных в городище и дальше вдоль реки, хватало на всех. Больше всего удивляло количество уже построенных Длинных домов, «корзин» и бань. А когда влез на шестисаженную сторожевую вышку из связанных между собой жердей, то увидел в десяти верстах на запад верхушку точно такой же вышки Эмба-Пристани, что располагалась на морском берегу у пересохшего устья реки.

Если по военной части к Гладиле можно было как-то придраться, то по хозяйским делам он оказался большим докой. Это ему принадлежала мысль превратить Ватажную гоньбу в Гоньбу для повозок и колесниц со сменой упряжных лошадей. За конниками они, конечно, угнаться не могли, но пятидневный путь в два с половиной дня благодаря сменным лошадям покрывали запросто. Пока князь обходил крепость, как раз прибыл очередной обоз из Дарполя и стал понятен секрет большой стройки: шесть повозок и четыре двуколки были гружены брусьями, жердями и досками, уже выпиленными определенной длины и толщины, только складывай как надо и вбивай гвозди. Порадовало и изрядное количество пригнанной скотины: овцы, свиньи, козы и даже коровы – признак не кочевого, а постоянного стана. Снаружи крепости имелось даже малое торжище, на котором два десятка пришлых степняков меняли своих овец и верблюдов на топоры и лопаты. Гладила похвастал, что уже отправил в стольный град шесть возов с шерстью. А Ратай с гордостью показал свою новую колесницу, на которой в Эмбу приехала Милида. Днище колесницы было укреплено на четырех толстых стальных пружинах, отчего при езде зубодробильная тряска в ней превращалась в приятное покачивание.

Потом в Длинном доме, в большом воеводском зале, состоялось славное застолье. Тут-то выяснилось, что воеводы съехались сюда больше из любопытства, чем по надобности, – всем хотелось посмотреть на арабских «провожатых» князя, великих южных воинов, которые уже много лет держали в страхе Романию, Хазарию и всю Великую Степь. Услышав об этом, Рыбья Кровь вздохнул с облегчением, он-то опасался, что бескровный поход и малая добыча будут поставлены ему в укор, а вышло наоборот, именно факт догоняющих каждый день дарпольцев кятцев и арабов изумлял и восхищал его ближних советников. Говорили и о делах. Агапий хотел узнать, как устраивать в Дарполе кятцев, и получил подробные указания. Тарханшу интересовало, как проявили себя ее кутигуры, что для князя тоже было кстати. Сам он все не мог решить, как наградить юниц, что пленили эмирского сына:

– Ведь, по сути, они спасли все войско от большой крови, но при этом нарушили мой приказ брать только лошадей. А награда им станет поводом и другим для ослушания. И не закружится ли голова у пятнадцатилетних молодок от большого поощрения?

Калчу вполне разделяла сомнения Дарника и обещала подумать, как поступить.

Ратай же сам нагрузил князя большими заботами. Рассказал, что построил разводной мост на Яике.

– Как это разводной?

– А вот так! – Чудо-мастер прямо на столе с помощью положенного набок кубка показал, как мост, укрепленный на сорока пустых бочках, подобно огромной двери отчаливает от берега и течением разворачивается поперек реки, удерживаемый длинной цепью, намотанной на береговую лебедку. Когда надо – крутишь ручку лебедки, и мост снова причаливает к берегу, пропуская биремы и лодии.

Калчу и Агапий подтвердили, что сейчас, действительно, все повозки из Дарполя беспрепятственно переезжают на Левобережье.

– Самое главное, что меня на такую же работу и Хемод сватает, – продолжал хвастать главный оружейник.

– Что, у них свои мастера уже закончились? – усомнился князь. – Посмотреть на твою придумку и просто ее повторить?

– А у них там река шире и одним пролетом моста не обойдешься. А два пролета только я один смогу осилить. Триста дирхемов, однако, предлагают.

– За то, чтобы они впредь сами все торговые караваны из Хорезма у себя пропускали?

– Я как знал, что ты так скажешь! – даже обрадовался Ратай. – Поэтому потребовал у них письменный договор, чтобы по этому мосту могли переправляться одни хемодцы. Они и на это согласны. Ну так как?

– Делай! – коротко разрешил князь. – Но я бы четыреста дирхемов с них слупил.

Про привезенных преступников разговор не заходил, хотя все понимали, что Милида наверняка успела заступиться за своего дядю.

– Теперь к этим, – велел Рыбья Кровь, поднимаясь из-за стола.

Сигиберд с Зарубой содержались в отдельной каморе в соседнем Длинном доме. Две войлочные подстилки на земляном полу, поганое ведро в углу, братина с водой на чурбачке – вот и все убранство. Арестанты сидели на полу, при виде входящего князя живо вскочили на ноги. Вонь и полумрак не располагали к разговорам.

– Пошли, – сказал Дарник Сигиберду.

Не выходя наружу, прошли на другой конец дома, в оружейную камору. Здесь среди щитов, копий и самострелов было самое подходящее место, караульный даже два трехногих табурета принес. Князь сел первым, знаком указал тервигу тоже сесть. Сигиберд выглядел расслабленно, двухнедельное заключение сделало его совершенно равнодушным к собственной участи.

– Одного не пойму, саму глупость вашего воровства, ведь все в Дарполе на виду. Как вы могли бы использовать наворованные деньги? Только на несколько лет утаить и когда-нибудь потом достать.

– А каково, по-твоему, мне было смотреть на твоего Ратая? Молодчику и двадцати нет, а богаче всех в Дарполе. Я добыл тебе переговорами победу над Хемодом. Ты это как-то особо оценил? Железные печи всю осень и зиму привозил из Хемода и на это никакого внимания! Я дядя твоей жены, сколько раз она ко мне прибегала в слезах от твоих наложниц, и никто, кроме меня, не мог найти слова, чтобы заставить ее успокоиться и смириться!

– Все верно, – спокойно согласился Дарник. – Тех денег, что ты украл, хватит, чтобы оплатить твои заслуги перед Дарполем, или добавить еще? Скажи – я добавлю.

Сигиберд, не понимая, смотрел на него. Не дождавшись от тервига ответа, Дарник жестом указал караульному вести Сигиберда назад к Зарубе и вышел из дома.

Советники поджидали его во дворе, здесь же рядом с Калчу стояла Милида, с надеждой глядя на мужа. Князь молча посмотрел на Калчу, та все поняла верно: взяла Милиду под руку и повела прочь. Вместе с Гладилой, Агапием и Ратаем Дарник направился в Воеводский дом.

– Ну, говорите, – сказал он им, усаживаясь на княжеское место.

Гладила покосился на Агапия, предоставляя ему высказаться первым.

– Если сажать Зарубу в клеть, то и Сигиберда надо было… – не очень уверенно произнес ромей.

– Ты все сделал правильно, – успокоил его Дарник.

– Хемод ждет твоего суда еще больше, чем Дарполь, – усмехнулся Ратай. – Сильно жалеют старичка.

– Не очень справедливо будет, если Зарубу ты казнишь, а Сигиберда пожалеешь, – высказал свое Гладила.

Главное решение советники, как всегда, оставляли за князем.

– Я поговорил с Сигибердом и принял решение. Заруба и Сигиберд останутся тут, в Эмбе, вернее, за пределами городища, пусть там устраиваются как хотят. Вернуть им все, что они наворовали, перевезти сюда к ним их жен и все имущество. Деньги у них есть, пусть нанимают работников, покупают скотину и живут, как могут.

Советники молчали, переваривая услышаное.

– Стало быть, теперь они вне княжеского закона и убийство и ограбление их не будет считаться преступлением, – сделал очевидный вывод Гладила.

– Вне закона – это когда за изгнанника некому вступиться, – поправил его князь. – Тебе их от грабежа и насильников беречь, но в городище не пускать.

– В чем же тогда смысл наказания? – недоумевал Ратай.

– В половинном изгойстве. Чтобы они кое-как выживали и грызли себя за свой просчет и глупость.

– Немного странно, но глянуть, что из этого выйдет, можно, – рассудил Агапий.

Теперь оставалось узнать, как к наказанию отнесутся любимые «курицы». Милиду решение мужа обрадовало:

– Но ведь потом ты сможешь снять с дяди эту опалу?

– Боюсь, что для этого должно случиться что-то слишком особенное, – неопределенно пообещал Дарник.

– Наказание подходящее, – одобрила Калчу. – Только жаль, Эмба слишком далеко от Дарполя. Если б было рядом, тогда всем был бы более поучительный пример.

Мысленно он согласился с тарханшей, но свое решение изменять не стал.

Порядок работ и ратных занятий в Эмбе оказался столь хорошо налажен, что не имело смысла в него вмешиваться. Единственное пожелание Рыбья Кровь высказал лишь в Эмбе-Пристани, где и как устраивать гавань для бирем и лодий. После чего нашел себе другое занятие.

Еще с Гребенско-Липовских времен лежал у него заготовленный список «Воеводского устава», определяющий не только военное, но и обычное поведение старших и малых воевод, да все не хватало времени закончить его. И вот такой удобный момент случился.

Список остался в сундуке в Дарполе и был на словенском языке, но это уже не имело значения. Подчиняясь нахлынувшему вдохновению, он просто взял в руки перо и чистый пергамент, вывел на языке ромеев заглавие «Устав архонта» и дальше на том же языке начал строчить правила устава.

Всего получилось восемнадцать правил:

«Архонт больше всего дорожит своей честью, поэтому всегда выполняет свой воинский долг.

Архонт своим примером показывает стратиотам, как можно мужественно переносить тяготы воинской службы. Нужно, чтобы стратиоты смотрели на него не как на придирчивого надзирателя-бездельника, а как на человека, загруженного военной службой больше самих воинов. Меньше спать, меньше бездельничать, меньше болтать о пустом.

Архонт не кичится своей знатностью, богатством и военными подвигами. Его сила не в хвастовстве, а в нерушимом спокойствии.

Архонт постоянно стремится улучшать свои военные знания и умения. Важно, чтобы стратиоты видели и уважали его ученость и военные способности.

Архонт никогда не скрывает истинного положения дел в своем отряде и всячески старается исправить возникшие недостатки.

Архонт выносит наказание стратиотам лишь на следующий день, на холодную голову.

Архонт дружен со своими соратниками и всегда умеет отличить дружескую шутку от оскорбления.

Архонт удерживает стратиотов от недостойных поступков на поле боя и в мирное время.

Архонт милосердно относится к пленным. Издевательствами над пленными свое достоинство можно только уронить.

Архонт не позволяет себе обсуждать приказы военачальника и поведение других архонтов со стратиотами.

Архонт всегда имеет достойный вид, опрятен, причесан, избегает жестикуляции, не повышает голос и отдает громкие команды только на учениях и на поле боя.

Архонт обязан заботиться о стратиотах и в военное, и в мирное время. Хорошо накормленый и одетый воин – половина победы.

Архонт не выставляет свои семейные дела на всеобщее обозрение.

Архонт умерен в питье и еде, не играет в азартные игры и удерживает от них стратиотов. Не кути – лихость не докажешь, а себя уронишь.

Архонт не обещает того, что не может исполнить.

Архонт никогда не влезает в долги и умело распоряжается своими расходами, а также избегает денежных расчетов с другими архонтами. Деньги всегда портят отношения. Одалживаться можно только в войсковой казне.

Архонт всегда осмотрителен с женщинами. Они могут быть причиной многих бед.

Архонт не завистлив и не ревнив к чужим достижениям, знает, что сам рано или поздно заслужил большую славу и почет».