Текст книги "Игра в мечты"

– От головы. Верное средство, бабка моя ещё делала, – Гипнотизёр нависал над Вовкой, как Голиаф над Давидом, внушительно и бесповоротно.

– Не, я такое не буду, не, – решительно сказал Вовка. – Да он, сука, воняет.

– Ты проглоти, и всё пройдёт, – не унимался великан.

Мы на всякий случай отстранились. Вовка брезгливо взял шарик кончиками пальцев, поднёс к лицу и стал рассматривать вблизи.

– Я Седого на рыбалке этим лечил, – выложил главный аргумент Гипнотизёр.

– Бля, братуха, – только и протянул Вовка, глядя на Стаса, как бы прося защиты, совета и жалости, засунул шарик в рот, проглотил, и тут же лицо его скорчилось, сморщинилось, и он заорал. – Сука, он и внутри воняет! Бля, как от кошек!

– Сейчас пройдёт, там для присадки используется немного кошки. Но только кишочки. Для человека почти безвредно.

– Что? – завопил Вовка и, опрокидывая на столе посуду, стукнувшись плечом и головой об косяк, прямо в носках выбежал на улицу. Мы за ним. Вовка стоял на коленях в снегу. Его рвало, его выворачивало наизнанку, он просто не мог остановиться. Лицо, даже белки глаз стали красными, вены вспухли на лбу, и глаза наполнились слезами. Он останавливался, тяжело глотая тёмный воздух, и снова начинал бекать, кашлять и кряхтеть. Когда он вроде бы угомонился, Стас протянул Вовке горсть чистого снега. Вовка вытер лицо, пожевал снежку и сказал:

– Ну, всё, ему кабздец, этому Дуремару. Я его щас буду убивать. Бадхи, дай мне топор.

И, отряхивая руки от стаявшего снега, он встал во весь свой давидовский рост. Я понял, что Голиафу действительно придёт конец, и поспешил до поединка узнать:

– Вов, голова-то болит?

– А? Нет вроде.

– Значит, лекарство помогло? А про кошек это он соврал. Точно соврал. Таблетки «Мезим форте» тоже кошками отдают, – я достал из кармана упаковку с розовыми таблетками и показал Вовке.

– Да, Володь, это он так тебе спазм снял, а шарики из какого-нибудь специального средства были сделаны. Бабули в деревне у нас из трав все лекарства делают, – вступился Бадхи. Мы пытались во что бы то ни стало, любой ценой спасти Гипнотизёру жизнь и сохранить свои судьбы от неминуемой тюрьмы (убийство при отягчающих, групповое причём, – срок ого-го какой!) и затараторили с Бадхи на пару, как две сороки.

– Вов, да фиг с ним, он же помочь тебе хотел.

– Да, Вов, он же не со зла. Он же сказал, что и Седому шарик давал.

– Да видал я его средство. Пусть сдует отсюда прям щас. Я ещё Седому всё расскажу. Бля, во попадалово!

– Вов, а давай лучше забьём? А? И ты бы на крыльцо поднялся, а то в одних носках простудишься, – спокойно протянул Стас как ни в чём не бывало и взял Вовку за плечо.

Мы зашли в комнату. Гипнотизёр сидел на своём диване и перебирал содержимое ранца: пузырьки, пакетики, связку перьев, в школьном пенале – пучок связанных за кончики лесок с десяток разных крючков, больших и маленьких. Был тут зачем-то и транспортир, как у меня раньше в детстве, алюминиевый, со стёртыми наполовину делениями, две маленькие рогатинки, выструганные из ветки какого-то дерева, венички трав и газетные кулёчки из той же «Пионерки». Вовка зло посмотрел на Гипнотизёра, но тот – ноль внимания. Он рассматривал свои безделушки, разложенные на диване. Вовка натянул на мокрые носки валенки, закутанные в АЗК, накинул куртку, и мы вышли в узкий коридор, где Вовка быстро и профессионально на подоконнике забил здоровую папиросину. Прикурил, затянулся, затаился, сощурился, передал Стасу и на выдохе шепнул:

– За-абб-ад-дая трава!

Папироса пошла не спеша по кругу, угощая своими злаками, шишечками и листиками, дурманя и веселя. Когда она досталась мне, я немного застопорился. Я никогда до этого не пробовал никакой «шмали». Не то чтобы я не хотел, брезговал или боялся. Просто в магазинах она не продавалась, а специального человека у меня не было. Я медленно и несильно втянул в себя горячий пахучий дым, подражая «взрослым» пацанам, которые были моложе меня лет на пять минимум. А ничего себе! Курить можно. Даже можно повторить ещё затяжечку. И пока всё! Как действует водка, я знал. Как действует трава, мне рассказал как-то Бадхи, хвастаясь увиденными в клумбе на Первомайской драконами и крокодилами, охотившимися в два часа ночи на маленькую девочку. Этого мне было вполне достаточно. А если учесть, что курили мы уже на водку…

Мы добили косяк, постояли немного, поговорили на разные общие темы и в комнату ввалились возбуждённые и шумные. Бадхи поставил на печь чайник и, зная дело, водрузил на стол трёхлитровую банку квашеной капусты. Мы расселись по своим диванам и начали неторопливый мирный трёп под семечки, ожидая приступов смеха над обыденными элементарными вещами. На Гипнотизёра мы не обращали никакого внимания. Мы же его привезли для дела? Вот пусть этим и занимается завтра на рыбалке, а не плетёт про нечисть всякую, заговоры какие-то. Он, в конце концов, просто нанятый нами работник, как турок или хохол на стройку в Москву. Мы разобрались с этим ещё в коридоре, когда курили.

А Гипнотизёр перебирал свои вещички, чистил пёрышки, связанные пучками, развёртывал кулёчки и засовывал в них свой здоровенный, похожий на птичий клюв, нос, что-то вынюхивал, может, оценивал свежесть своих заготовок, учитывая срок годности по «Пионерке». Я заметил даже маленький настольный бюстик Ленина, лежавший рядом с Гипнотизёром на подушке. Лысая голова вождя дремала с открытыми строгими глазами без рук и ног, с одной короткой бородкой, блестя темечком, как оброненный сувенирный самоварчик.

В это время Бадхи рассказывал нам про особенности ловли карася в его деревне в Новопокровском пруду, полном автомобильных покрышек, канистр из-под масла, консервных банок и прочей вкуснятины для теперешней рыбы. В Новопокровке карася ловят на сигаретные бычки, в основном на фильтры. Большой популярностью у рыбы пользуются отечественные сорта сигарет самых ядовитых табачных фабрик, типа Моршанской или имени Урицкого.

Вовка смеялся, бил себя по коленкам, Бадхи между рассказами поедал вываленную из банки в небольшой эмалированный тазик квашеную капусту. Ребят уже хорошо накрыло папиросой, вернее, её содержимым. Так как я сделал всего две затяжки, то чувствовал лишь лёгкое головокружение, не более, и то, скорее всего, от спиртного.

Стаса, видимо, трава тоже проняла, он всё пытался уйти от общего разговора и вызвать на беседу Гипнотизёра. Упершись руками в колени и слегка приподняв плечи, наподобие борца сумо, Станислав еле сдерживал смешок за плотно сжатыми губами, рассматривая гипнотизёрские хорохорки. Наконец, вздохнув поглубже и проглотив смешинку, Стас откашлялся и как мог серьёзно спросил:

– Кгхэ-кгхэ, а вот скажите… э-э… а зачем вам вот перья и… э-э… транспортир. Просто нам интересно. Мы… э-э… никогда живого гипнотизёра не видели.

И снова поджал губы. Мы прекратили свои разговоры, поняв, что сейчас может состояться настоящее представление. Вовка выглядывал из-за Стаса, а я – из-за Бадхи. Мы ждали. Гипнотизёр помедлил и спокойно пробасил:

– Я не гипнотизёр, во-первых, а во-вторых, это мои инструменты, всё необходимое для работы.

– А вот бюстик Ленина зачем? – Стас начинал понемногу прыскать себе под нос.

– То, что вы называете бюстиком Ленина – саркофаг. В нём анчутка сидит, бесёнок. Я в прошлом году его в тридцать первой школе изловил. Он ребят в начальных классах под руку пихал. Весь первый класс полгода не мог букву «А» научиться писать. Вот меня учительша и позвала. Соседи мы с ней. В одном доме живём. Я Скрытницу-плясунью у неё из квартиры выгнал. Скрытница та тарелки с полок сбрасывала и колотила их о пол. А какая сейчас зарплата учителя? Смех один. Она сначала не верила в Скрытницу-то, но как услыхала её визг, когда я инструментом своим орудовал, как мелкие лоскутки от платья плясуньи на полу разглядела, да посуду целую увидала, так подшучивать и перестала надо мной. Наоборот, говорит, мол, посмотрите, может, что не так в школе по вашей части. Я сходил, поглядел, да и поймал бесёнка, и в саркофаг его. Теперь он мне подчиняется. Хотел было утопить в святой воде, настоянной на горюнь-траве, да думаю, вдруг пригодится. Теперь в трудных местах вперёд себя пускаю, чтоб разведал обстановку.

– А если не вернётся? – чавкая капустой, спросил Бадхи.

– Как же он не вернётся в свой дом родной! Я его вначале в Бетховена закрыл, но слаб Бетховен. В композиторах бесы плохо приживаются. Может, бюстик Вагнера был бы в самый раз. Но Ленин тоже отлично подошёл.

Гипнотизёр рассказывал, а сам в это время перевязывал разноцветные перья, складывая одно чёрное, может, воронье, с пёстрым, явно голубиным и серо-коричневым, крошечным, должно быть, воробьиным, иногда вставляя в серёдку зелёное или синее от волнистого попугайчика.

Стас подумал:

– А! А перья зачем?

– Это на первый взгляд перья, а на самом деле помело. Хворь выгонять, Тришку-трясуна на болота обратно.

– И чё, это вся делюга по-настоящему, что ли? – Вовка недоверчиво выглядывал из-за плеча Стаса.

– Более настоящего не бывает. Да вы же сами сегодня все попробовали. Если б не я, товарищ ваш, – он кивнул на Бадхи, – с пешнёй бы на озере так и остался.

Бадхи чуть не подавился капустой.

– Э-э… с чего бы я остался на озере?

– А водник, водяной, то есть, его за охотника на своих русалок принял, вот и закружил. Если б не я, не вернулся бы друг ваш.

Мы поглядели на Бадхи. Да нет: вот он сидит живёхонек, с капустой на бороде и в прическе (волосах) под горшок.

– Так это… вы же спали, – удивился Вовка.

– Это ты спал, а я смотрел. За всеми вами приглядывал. Если б не я, и дом бы не уберегли – сгорел.

Я сразу вспомнил выпавшее из печки горевшее полено, будто вытолкнули его оттуда. А я на улицу на минутку только и выбежал по разной бытовой и физиологической нужде.

– А тебя бы бесы во сне увезли, – глянул мельком на Вовку Гипнотизёр. – Любят они таких рисковых ребят. Они на них потом и катаются. Тебе ж погоня снилась, и как ты в поворот попасть не можешь, в стену летишь.

Вовка побелел.

– А я? – спросил Стас.

– А тебя не было в доме, – просто сказал Гипнотизёр.

– Как не было? Я тут был.

– Ты тут начал объявляться только после третьей рюмки. И то еле-еле видимым. Тебя и не заметили.

Стас посмотрел внутрь себя, прикинул что-то и тихо спросил:

– Кто?

– Дед Пихто! Нельзя их называть, а то снова явятся. А явятся – мне очищение снова нужно будет принимать. Пока я с ними провожусь – кто рыбу да погоду сделает? Ты, что ль?

– Не, мы не умеем, – искренне сказал Вовка. – Мы тебя сюда и позвали, это, чтоб рыбы нашаманить.

– Шаманят конченые, те, кто сам в бесов и нечисть влезает, и через них на мир смотрит, а я нечисть отвораживаю да отгоняю.

– Эт, так ты, колдун, что ли?.. – Вовка запутался окончательно.

– Я не колдун, – строго сказал Гипнотизёр и добавил, гордо посмотрев на нас, присмиревших и заблудившихся в таких новостях: – Я потомственный кузнец!

– А-а… – разочаровался Володька, – Ёть, а мы-то думали…

– Я – коваль, чародей то есть. Моего предка ещё Владимир Красно Солнышко на костре сжёг. Ремесло это из поколения в поколение передаётся тысячу лет, а то и больше. Прабабка моя могла бы из рыбы в этом озере уху сварить.

– Да это и я могу! – не сдавался Вовка.

– В самом озере сварить! Понял? Прямо в озере. Сильнейшая женщина была.

– А чё, умерла? – Вовка хотел сразу все разгадки одним мигом получить.

– Мы не умираем. Мы уходим. На другую сторону. Да ладно, хватит об этом, – вздохнул он и начал собирать свое имущество обратно в ранец.

– А ранец от бабки? – усмехнулся Стас.

– Нет, ранец от прапрапрадеда. Он солдатом был. Так уж вышло. Он долго принимать ремесло не хотел, хоть глаз у него лучший в роду был. Но потом всё же одумался, когда один-единственный в полку зимой из морока и камлацкого тумана вышел, не заблудился. Ночью его не смогли даже вогульские боги схватить, поскольку чуял он их, видел. После того случая он и одумался. Вошёл в профессию – как все у нас.

– Расскажите про деда, – Стас не сдавался.

– А что рассказывать, я больше и не знаю ничего. Меня тогда не было с ним. Что бабка мне передала, то я и знаю.

– Э-э, а что это за глаз такой? Особенный?

– Из поколения в поколения глаз у нас передаётся. Ты на очки не смотри, глаз тот не там. Я через Авраксас-звезду до Полынной звезды отсюда, из этого дома точную прямую без него, – он кивнул на школьный затёртый транспортир, – прочертить могу и пройти по той прямой, как ты по тропинке сюда шёл. Только ты ту тропинку ногами топтал, а я глазом протаптываю.

– И чё там? На небе-то?.. – тихо спросил Вовка.

– А ничё! – отрезал Гипнотизёр, зыркнул на Вовку и, усмехнувшись, добавил уже помягче, – созвездие Гагарина. Слыхал про такое?

– Минуточку, – оторопел Вовка, – мне ж в планетарии этом, как его там… в Крыму, короче, это… тётка сказала, что такого созвездия там нету, – начал было возмущаться он, ткнув пальцем в потолок.

Но Гипнотизёр вдруг вскочил и поднял свой указательный палец, призывая всех к тишине. Мы застыли, снизу впёршись взглядами в длинный кривой палец и строгое лицо Гипнотизёра. Я слышал только, как в печке шумит огонь, раза два стрельнули дрова, да как Бадхи быстро слизнул длинную капустину с уголка рта. Гипнотизёр смотрел в одну точку, куда-то меж печкой и выключателем на стене у двери, замерев, страша нас одним только своим видом. Потом мы услышали, что он зашептал про себя очень быстро: «Иду я по чистому полю, навстречу бегут семь духов с полудухами, все черны, все злы, все нелюдимы. Идите вы, духи, духи с полудухами, к лихим людям, держите их на привязи, чтоб был цел, невредим в пути, на дороге, в дому, на привале, в снегу, на завале, в земле да в воде, в пиру да в беде. Мой заговор долог, мои слова крепки. Кто моё слово испровержет, ино быть во всём наиново, по-худу, по-недобру, как вопреди сказано».

Он перестал причитать и снова прислушался. Послушал немного, наклонился к дивану, взял самую большую палочку рогатинкой, выставил перед собой, и, поворачиваясь кругом (вокруг места, в котором стоял), начал вновь читать, тыкая рогатинкой в воздух: «Яга-водяница, дай мне напиться не воды речной, не воды морской, не воды преснόй, не воды лесной, не воды кипячёной, не воды кручёной, не воды сырой, не воды хмельной, не воды сытόй, не воды студенόй, дай своей кровицы да своей костицы. Бя-бая, згын-згынь, бду-бду, згын-згынь, жгу-жгу, жду-жду».

Воцарилась полная тишина. Даже в печке стало тихо, казалось, она погасла. Мы сидели, превратившись в полутрупы. Животы подтянулись к горлу, а сердце готово было оказаться в районе гланд. Даже Стас потерял свою усмешку. И тут завыл волк… где-то недалеко от дома.

В деревне собак не было: никто из сезонных москвичей их не держал. Ближайшие деревни были такими же дачными, как и наша. У меня мгновенно вспотела и мелко задрожала спина и сама по себе безо всякого спроса сжалась пятая точка, а под низким потолком, не моргнув, погасла лампочка.

– Бля! – крикнул кто-то неузнаваемым голосом. Мы оказались в полной темноте. Хорошо, что печь не погасла, а только смолкла на время. Светлая красноватая полоска подсвечивала половицы и свой неровный серый прокопчённый бок.

– Это что? Свет, что ли, вырубили? – спросил спокойно Бадхи.

– Фу, – вырвалось у меня. Напряжение спало.

– Сейчас посмотрим.

Стас нащупал над столом лампочку в старом плафоне.

– Она горячая. Где мои варежки?

– На полотенце.

– А запасная есть?

– Из коридора надо пока выкрутить. Я схожу.

На ощупь я выбрался в коридор, нашёл выключатель, нажал. Вот вам! Свет не загорался.

– Ребят, пробки надо проверить. Фонарик у кого?

Пробки выбило наглухо. Пришлось искать проволоку и делать жучок. Светили зажигалками, фонарик так и не нашли. Наконец свет зажёгся, и все вздохнули с облегчением. Странно, но Гипнотизёра в комнате не было и его ранца тоже.

– Куда эт он сбднул? – удивился Вовка.

– Рыбу гипнотизировать, – усмехнулся Стас.

– Побежал с Козой-дерезой сражаться! – засмеялся Бадхи.

– Не, в натуре, куда он подался?

– Может, поплохело ему, обделался от страха?

– Точно! Наплёл тут с три короба: колдун, кузнец, блин, слесарь-сантехник потомственный!

– Ага, дороги, говорит, в космосе прокладываю…

Мы посмеялись и дружно сели снова за стол, достали ещё водки.

Мы шумели и смеялись. Мы умирали от смеха. У нас заболели животики. Мы насмеяли себе, наверное, дополнительно месяца два каждый (если определять по формуле, что минута смеха равна 15 минутам дополнительной жизни). Когда начинали заходиться до кашля, то отворачивались в разные стороны друг от друга, чтобы не видеть уморительных образин друг друга. Но даже это не помогало – срабатывала память. В конце концов, мы смогли себя перебороть и успокоиться, привели в порядок сбившееся дыхание. Привели, но ненадолго, потому что снова дунули, прямо в комнате. На холод в темноту идти совсем не хотелось. И тогда мы сожрали всю капусту, баранки и сухари. Прошу меня понять правильно – именно сожрали, а не скушали или съели. И снова наш разговор вернулся к Гипнотизёру.

– А может, он к Фроське побежал. Фроська – бабка ещё ничего, – захихикал Бадхи.

– Да, она ж на морозе ледяной водой обливается. Хохол рассказывал, идёт, а она в ночной сорочке у дома стоит, главное, ведь на дорогу вышла, не за домом где-нибудь. Ой, говорит, холодно чтой-то сегодни. Ой, Володьк, замерзаю я! – Стас заголосил старушечьим голосом. – Ой, говорит, замерзаю! А сама стоит на дороге, на морозе в одной рубашке ночной. Ой, говорит, Володьк, замерзаю! Ой, замерзаю! Ой, холодно мне!

– Да, может, он ваще еврей! Ты рубильник его видел? Ваще-е-е носяра! Как у черняшки. Их ваще надо всех отсюда! Все чтоб к себе валили! – Вовка вдруг перешёл на свою «больную» тему национального вопроса.

– А что тебе плохого евреи сделали? – Бадхи посерьёзнел.

– А что, Бадхи, может, ты тоже еврей? – зло захихикал Стас.

– Может, и еврей! – с вызовом заявил Бадхи.

– Может, ты и обрезанный? Может, ты даже монгольский еврей?

И действительно, проглядывалась в Евгении Мельникове по прозвищу «Бáдхи», сокращённо от Бодхидхарма, лёгкая монгольская грусть и задумчивость в разрезе серых глаз и слегка раздвинутых скулах. Что ж с того?

Стас снова захихикал и затряс головой.

– Что тебе тут смешного?

Бадхи стал настороженным и злым:

– Понавешал тут картиночек своих лядских! И улыбается ещё.

Кулак Бадхи сжался и превратился в настоящее оружие ближнего боя – такой крепкий крестьянский кулак. Бадхи сжал оба кулака и яростно смотрел на Станислава. Я ничего не мог понять. Какие картины? У нас на стенах висели две картонные репродукции, доставшиеся вместе с домом. Картинки в стиле хохломской росписи. На одной бравый сельский парубок дореволюционного ещё времени в полушубке, подпоясанном кушаком, и в шапке набекрень встречает молодку с коромыслом на плечах и призывно ей улыбается. Водички, небось, просит попить, а то захороводить так и охота, так и охота. А вторая репродукция – с девушками в народных русских нарядах, ведущими хоровод. Очень простая.

Поглядел я на картинки и обмер. Вместо парубка Сталин игриво поглядывал на Брежнева, несущего вёдра на коромысле, а вёдра – не вёдра вовсе, а крылатые ракеты с надписью «СС–20». Брежнев в цветастом платочке, густые свои косматые брови развесил, тоже улыбается, правда, застенчиво, а Сталин ему и говорит, с акцентом, конечно: «И ядэрный кулак кому хочэшь вааткном! Так, Лэоныд Ильич?»

Перевёл я взгляд на другую стену, а вместо девок черти вокруг котла с грешниками пляшут, а ближайший ко мне чёрт – не кто иной, как наш Гипнотизёр. Ужаснулся я увиденному, огляделся и ужаснулся ещё сильнее. Получилась такая картина общая у нас в доме, значит:

– репродукции эти лядские, неизвестных художников,

– я сижу, луплюсь на них, ничего не понимая;

– Бадхи натурально лает, как бешеный пёс, готовый броситься на Стаса, хихикающего и трясущего головой, как китайский болванчик без остановки;

– Вовка рассказывает кому-то невидимому, сидящему вроде бы на печке, чем отличается секель от просака и как ими правильно пользоваться.

И в голове моей так всё закружилось, закружилось, натянулось в моей голове так, что…

Позади Вовки и Стаса, разместившихся напротив нас с Бадхи, оглушительно грохнуло и зазвенело с такой силой, что на спины ребят и на пол полетели мелкие стёкла. Все бросились в разные стороны. Вовка брыкнулся на спину вверх ногами, влетев в подлокотник, Станислав отшатнулся и почти вскочил на стол. Сильнейший порыв ветра со снегом ворвался в комнату, саданув о стену форточку. Ветер был настолько сильный, что у меня разлетелись волосы, будто решил высунуться на ходу в окошко вовкиной машины.

Стас, мгновенно сообразив, схватил подушку и ткнул ею в открытый проём. И тогда мы услышали – на улице был… да конец света был на улице! Крышу рвало в разные стороны, ветер пел на сто голосов, как хор Пятницкого, в дырах крохотной летней комнатки на втором этаже. По стёклам металась ледяная крупа так неистово, что становилось страшно за стёкла. Мы вскочили и чем попало – куртками, одеялами, подушками, старым рваным ватником – залепили по-баррикадному окна. Стас вышел в коридор, в котором гулял ветер, будто дверь была не закрыта. В комнате сразу стало холодно. Он попытался открыть входную дверь и не смог. Ветер просто не пускал на улицу. Стас вернулся в комнату и сказал:

– Не, ребят, надо, наверное, ложиться спать, ну её в манду. Здесь чтото непонятное творится. Я погоду на неделю смотрел, вроде солнце обещали.

– А на Селигере всегда так. Низкая облачность, ветер меняется часто. Местные говорят, что по сто раз на день, – попытался успокоить нас Бадхи.

– Да и хрен с ним! Братух, давай, правда, ложиться, – поддержал Стаса Вовка.

Не только я подумал, что Гипнотизёр так и не вернулся домой, но все промолчали, хотя его диван занимать не стали. Мы с Бадхи залегли за печкой, а Стас с Вовкой примостились на узком диванчике, у свистевшего окошка. Погасили свет.

Наприключенившись, мы отключились быстро: день-то непростой сложился. Ночь, однако, тоже спокойной не стала. Мне снились страшные костлявые старухи, водяные и лешие. Старухи тянули длинные руки, настигавшие меня повсюду. Как и бывает во сне, убежать я никак не мог – тело становилось тряпочным, кукольным, каким-то неживым, я даже отмахнуться от них не мог. Старух сменили фашисты, окружившие меня с трёх сторон. С четвёртой была пропасть. Я понял как-то сразу и очень ясно, внушительно, что вот она, моя смерть, что меня сейчас не станет. От страха я стал задыхаться, что-то тяжёлое навалилось на меня. Сердце остановилось. Я никак не мог вздохнуть. Спасти могло одно– единственное движение рукой, я пытался и не мог его сделать. Никак. Сейчас задохнусь! На смену панике пришла апатия: мне показалось, будто я лежу на дне океана, так глубоко, что выплыть на поверхность даже смешно пытаться.

Спас Бадхи. Он перевернул моё еле живое тело, уткнувшееся лицом в подушку, и потряс за плечо.

– А-а-а-а, – вздохнул я и проснулся. Руки затекли. Невозможно было их поднять или пошевелить ими. Я лежал на боку как парализованный и пытался сжать кулаки. Где я нахожусь? Кромешная темнота. Такую темноту я впервые встретил на Селигере в нашем маленьком домике. В Забузье не было уличных фонарей. Вся деревня в безлунные и беззвёздные ночи, как эта, особенно зимой, была глуха и незряча.

– Жень, я дверь не могу найти, – пожаловался Бадхи.

– Какую дверь? – я не понял сразу, что значит «дверь». Потом в голове слово это сложилось в предмет, про который я снова спросил уже в сознании.

– Бадхи, какую дверь?

– Выход не могу найти. Я в туалет хочу.

Не знаю почему, я спросил, сжимая и разжимая застывшие кулаки:

– По-маленькому или по-большому?

– ВЫХОДА ЗДЕСЬ НЕТ! – шёпотом крикнул Бадхи.

– За печкой дверь, – руки начали колоть сладко и больно.

– Нет за печкой двери, я всё тут облазил.

– За печкой, за печкой дверь, там выключатель прямо у косяка, у меня руки не двигаются. Ребят разбуди.

Я подумал, что Бадхи ещё пьян или обкурен. Я же помнил, как он хотел наброситься на Стаса.

– Стас! – позвал я. – Стас! Стас!

В дальнем углу заскрипел и хрустнул диван.

– Кхгэ, да! – Стас попытал прикинуться не спавшим.

– У меня руки затекли, помоги Бадхи дверь найти, он на улицу не может выйти.

– Да!

И молчание.

– Стас! – снова позвал я.

– Да! – отозвался Стас.

– Стас, выхода нет в доме, – подключился Бадхи. – Ты слышишь?

– Да! – заскрипел диван.

– Бля, нога! – закричал Вовка, проснувшись.

– Вов, извини, – Стас перелезал через Вовку в темноте.

– Бадхи, а где фонарь?

– Нет фонаря, я и зажигалку не нашёл. Печь погасла, даже углей не осталось.

Стас, видимо, то есть невидимо встал на пол и шагнул. Сдвинулся по полу стол, упала пустая бутылка, после послышался глухой удар – Стас попал в стену, зашаркал по печке рукой, упёрся в стену и зашарил по ней. У меня начали отходить руки, отступил и страшный сон, подключилась голова.

– Стас, рядом с печкой выключатель, – подсказал я.

– Я знаю, – глухо отозвался он. – Его там нет. И двери нет.

– Ну, ёпть, как нет-то, – зашипел Вовка. – Справа! От печки!

– Нет двери! Встань сам посмотри, если не веришь.

– Ну-ка, бля!

Вовка встал и ту же грохнулся.

– Спичкой хоть посветите, – застонал Вован.

– А где ее взять, из трусов достать, что ли?

– На столе коробок лежал, – вспомнил Стас.

На столе начала звенеть посуда, Вовка искал спички.

– Нет тут ни хрена! – зло отозвался он. – Щупайте так.

Я тоже стал на диване, протянул руки, ткнулся в печь, двинулся по ней, дальше за угол и наткнулся на кого-то.

– Бадхи, ты?

– Я, – отозвался Стас.

– А Бадхи где?

– Я здесь, – послышалось из другого угла. – Я весь дом по стенам обошёл, нет двери.

– Так. Мы сейчас, – Стас взял бразды правления в свои руки. – Стой, я иду к тебе навстречу.

Зашарил по мне руками, пошёл по печке, дивану, по стенке с хороводной картинкой и столкнулся с Бадхи.

– Жень, – позвал он меня, – иди к нам, только через Вовку, через наш диван.

Я выставил руки перед собой и позвал.

– Вов, ты где?

– Я здесь, братух, на диване.

– Понятно, я иду по стене, – и двинулся вперёд, вспоминая простую обстановку.

Так. Полка, под ногами валенки для рыбалки… пошёл диван, где лежит сейчас Вовка. Я поднялся на диван, зашарил дальше по стенке, уткнулся в угол, оттуда дальше на другую стену перебрался. Дальше должно быть окно. Окна не было. Была стена, стена, стена до дивана, на котором должен был спать Гипнотизёр. «Ничего-ничего, шашка, пуля, штыки – всё равно!» – успокоил себя я. «Из любого безвыходного положения есть минимум два выхода». И вдруг понял, что первого окошка, которое заткнул подушкой Стас, тоже не нашёл, когда тронулся в путь. Я вернулся обратно через угол, но окна не обнаружил. Постоял, побздел от накатывающего страха и пошёл к ребятам.

– Эй, вы там уснули? – подбодрил я себя вопросом.

Отозвался Стас.

– Да нет. Мы здесь.

– Где здесь? Я не могу вас найти.

– Мы у печки.

– А чего вы у печки, когда должны быть под картиной с хороводом? Стойте там, я иду.

– Стоим.

Уже смелее, я шагнул рядом со своим диваном и перешёл печку.

– Эй, вы где?

– Они тут, – отозвался Вовка, – на диване, рядом.

– Блин, да сидите вы на месте, а то я так вас не догоню.

– Мы сидим. Ты нашёл дверь?

– Я и окна не нашёл, если честно.

– Бадхи, давай лей в пустую бутылку, она на полу валяется под столом. Я ничего не понимаю, хотя тоже захотел.

– Братух, а ещё там нет? Я тоже бы, – Вовка закряхтел с дивана.

Бадхи начал искать под столом бутылки:

– Бля. А как делать-то? Не видно ведь ни фига!

Начали думать.

– А ведро! – вспомнил Стас.

В углу стояло ведро с водой. Водой питьевой. Наполовину пустое или полное.

– Так оно с водой.

– А что делать?

– На полке была ещё кастрюля. Завтра отмоем.

– Жень, ты там рядом. Ищи кастрюлю.

– Пацаны, так быть не может, что выхода из дома нет, дверь была и окна были.

– Слушайте, а может, мы спим? Мож, это сон такой общий.

– Сука, я ногу отбил, когда с дивана свалился, какой, на хрен, сон.

– А может, нас замуровали?

– Кто?

– Ну те, про которых Гипнотезёр рассказывал.

– Вов, да ну на дно такие разговоры. Ты крещёный?

– Крещёный, в детстве ещё. Попа домой привозили.

– Ну и, значит, всё нормально будет.

– Бадхи, ты не расхотел в тубзик?

– Нет, я пока зажался на диване, вроде легче.

– А я тоже хочу. Давайте сначала поссым, а потом разберёмся. Скоро светать начнёт.

– Я вспомнил, ребят, тут подпол возле печки есть, земляной, туда помочиться можно. Три доски нужно топором поддеть. Топор у печки валялся.

– Кто у печки стоит? Жень, ты? Пошарь топор.

Я нашёл топор и начал щупать пол.

– Стас, у тебя же часы с подсветкой, посвети, я не могу щель найти. Едва видимый в ночи светлячок закружился у моего лица.

– Батарейка села, ничего не получится.

– Ладно, я сам, только руки и ноги уберите, я топором буду водить по полу.

Через пару минут поисков лезвие топора провалилось в глубокую щель. Я поддел доски, и крышка отодвинулась вверх. Я чуть было не выпустил её. Из-под пола грянул холод как из морозильной камеры.

– Ребят, перехватите крышку, у меня пальцы замёрзли.

Кто-то схватился в темноте за мою руку и вскрикнул:

– Уя, как у мертвеца, ващеее! – это был Вовка.

Мы сняли крышку. В комнату вошёл мороз, но под полом-то должен быть устойчивый небольшой плюс или ноль, даже в суровую зиму не может земля под домом так промёрзнуть.

– Кто ближе к вешалке, дайте чё-нить накинуть. Я уже задубел.

Мы оделись кто-то во что, распихали ноги по валенкам, приготовленным к рыбалке.

– Бадхи, мечты сбываются, ползи сюда быстрей, уже можно пописать, – позвал я.

Тишина.

– Бадхи, ты что, заснул?

– Не, я здесь, – отозвался он прямо у меня за спиной, и по валенку зажурчала струя.

– Бадхи, блин, ты мне на валенок ссышь, разуй глаза! – я отскочил в сторону и ударился головой о печку.

В окошки уже бил свет, когда я проснулся. За печкой было жарко, я вспотел за ночь в свитере и трениках. Напротив на диване прихрапывал Гипнотизёр. Был он какой-то расхристанный, будто собирался раздеться, да так ничего у него и не вышло. С каждым всхрапом с его стороны на меня двигался сильный перегарный воздух. В печке гудел огонь, а за ней гремела посуда. Бадхи проснулся как всегда раньше всех. Ребята на своём диване ещё спали. Они были одетыми, напялили даже куртки, шапки и спали в валенках. Я вылез из своего логова. Бадхи уже поставил чайник и кашу в печку и теперь распутывал жерлицы.

– О, Титов проснулся, доброе утро! Как спалось?

– Привет, Бадхи! Да жарко было, мокрый я весь, и хрень всю ночь какая-то снилась. Всё падал я, летел.

– Это ты на меня всю ночь падал. Диван криво стоит, надо матрасы будет перестелить. А ты топор не видел? Вчера за печкой стоял.