Текст книги "Игра в мечты"

Евгений Титов
Игра в мечты

Уважаемые читатели!

Не буду вас задерживать лишними не «художественными» словами

Прошу всего на пару слов

Эта книга составлена из рассказов разных жанров, но, главное, весёлых (есть, правда, один грустный, но зато про любовь). И хотя на обложке сборника указан возрастной ценз 18+, скажу прямо, что впору ставить 40+ или 45+. Но не оттого, что текст изобилует нецензурной лексикой, описанием различного вида безобразий, а главные герои «отрицают семейные ценности». Напротив, если вы и встретите парочку выражений, то не крепких, не крепче, чем по некоторым телеканалам. Виновато во всём время.. Время действия в большей части рассказов – эсэсэсэрное, прошлое. А кто его помнит по-настоящему, как не люди средневзвешенного возраста?

И ещё. Я много думал и переживал: в каком порядке представить рассказы, чтобы вам было удобно читать. Когда запутался с этим окончательно, решил: представлю, как придётся. Спешу предупредить вас о том. Можете читать, как пожелаете: из середины наобум, из конца в начало, от первой занятной для вас строчки до первой усталости. Даже если это будет происходить у полки книжного магазина.

Всего вам хорошего!

Про рыбок

У меня был друг, знакомый с человеком, у которого жили дрессированные рыбки. Дрессированные не для цирка, конечно. Что там, на арене, можно увидеть даже с первого ряда? Дрессированные для рыбалки. Как утверждал мой товарищ, рыбки здорово подманивали к крючку хозяина-дрессировщика стайки уклеек, плотвы и даже небольших подлещиков, делая вид, там, под водой, что очень ловко едят с крючка всякую рыбью вкуснятину. Сами, понятно, только около лески ртами хлопали.

Глупые дикие рыбы накалывали свои нежные, жаждущие еды губы на острые, спрятанные под червями, опарышами и другими деликатесами японские крючки. Японские трудно было достать, но такому человеку с дрессированными рыбками всё по плечу.

Самое настоящее приключение начиналось осенью, когда через поредевшую жёлтую траву водоёмов начинала шастать голодная щука. Злая, жестокая и неуправляемая от голода, она запросто могла проглотить маленьких, безобидных дрессированных рыбок, хотя безобидными их назвать трудно. Словно герои-пионеры времён войны, подманивали они зубастых щук к лодке, в которой сидел хозяин со спиннингом и покуривал в ожидании добычи.

Задача рыбок заключалась в том, чтобы обнаружить щуку, дать ей заметить себя, привлечь внимание. При дрессировке использовались не только быстрые рыбки, но и рыбки яркой расцветки: гуппи, вуалеохвосты и другие красавицы.

Ну, а дальше им нужно было бежать. Бежать со всех хвостов и плавников через ряску, кувшинки и тростник. Бежать, пронзая краешек ила у самого дна, чтобы на мгновение застлать глаза преследователю. На немыслимой скорости лететь (все-таки глагол «плыть» не передаёт движение так, как «лететь») через серую холодную октябрьскую воду к своему двойнику – блесне или искусственной рыбке, в нежном поролоновом брюшке которой прячется невидимый острейший крючок.

Дрессированная рыбка проскальзывала мимо наживки под лодку, а запыхавшаяся щука хватала в злобе внезапно остановившуюся добычу.

Безумная, захватывающая игра!

Как рыбок дрессировал тот человек, было тайной. Это и понятно – разболтаешь по секрету всему свету и останешься без рыбы. Потеряешь вес не только выловленной рыбы, но в обществе рыбаков тоже.

Я завидовал. Я изнывал от желания узнать секрет. Я пытался сам дрессировать пойманных под камнями пескарей, но ничего не выходило. Если уж совсем честно, я даже прибегал к помощи детской книжки про красного петуха Плимутрока. Но мои рыбки лишь «шкворчали» на сковороде, загибали хвостики вверх от нестерпимого жара и обугливались, если их не успевала снять с печки бабушка.

Чем дольше я ловил и дрессировал пескарей и думал, думал, думал, тем больше чувствовал какую-то нечестность во всем этом. Получалось, что рыбки эти дрессированные предавали своих же. Они не были героями-пионерами, не боролись с захватчиками, а подло заманивали в стан врага своего же брата.

Получалось, что не всё, кажущееся удивительным, ярким и захватывающим, является правильным, честным и благородным. Да и добыча без труда и пота постна и безвкусна. А ждать в лодке появления чуда – скучно, глупо и даже нечестно. Гораздо интереснее попытаться всё сделать самому. От начала и до конца. До самой точки.

Мечты

 
Мечты сбываются и не сбываются.
Любовь приходит к нам порой… не так.
 

Ю.М. Антонов

1

Сослуживец по моей прежней работе мечтал. Он постоянно, ежеминутно трудился над этим, был всегда сосредоточен на процессе мечтания, даже когда выполнял важное рабочее задание или принимал пищу в шумной столовой. Но мечтал он не как другие: «Хочу… Вот бы… А было бы у меня…» Он свою мечту по-де-таль-но, точно, как по чертежу, создавал, миллиметр к миллиметру, штришок к штришку, тютельку к тютельке приставлял. Но как-то так получалось всегда, что мечты его испарялись, таяли, а чаще ускользали к другим.

Всё, о чем мечтал этот человек, сбывалось у людей, иногда совсем ему не симпатичных. Мечта, погостив немного, увы, вскоре изменяла ему, превращаясь в реальные блага для других.

Не подумайте только ничего такого: здоровье, мир во всем мире, чистое небо над головой, как пишут традиционно в открытках, – про это он не думал. И если уж совсем честно, то человеком был, как все считали, так себе, никудышным, и работником невесть каким. План еле наскребал, в общественных делах не участвовал, а мечты его были пустые, вещественные: отпуск в августе, премия, мелочи вроде цветного телевизора, подписок на книги, путёвок в санаторий или на турбазу, билетов в Москву: в театры и музеи.

Представляете – всё это улетучивалось и благополучно оседало «в карманах» других. Ибо если твой сосуд вдруг оказался пуст – загляни к соседу, учили новичков завсегдатаи пивной «Янтарёк».

Задуманный ещё прошлым маем отпуск (более чем за год, чтоб уж наверняка) весело проводил на турбазе «Берёзка» его сменщик Володя, высокий, шутливый, смуглый круглый год, как какой-нибудь индеец Чингачгук из гэдээровского фильма. А он, настоящий мечтатель, низенький, с пузиком, лысоватый, бледненький и неприметный, загорал при октябрьских дождях, немилостиво поливавших наш городок дни и ночи напролёт. Конечно, обидно. Особенно, когда знаешь, что сам всё испортил, сам упустил мечту.

Случайно встретил Владимира на лестнице (клетка у них одна была) в тот самый момент, когда мечта почти уже сложилась, когда остался последний солнечный день с грибами и влажным утренним воздухом в березовой роще додумать, дорисовать. Спугнул сменщик Владимир мечту своим дурашливым криком: «Во, здорово, бродяга!» – будто не виделись утром на работе. Володя его всегда так называл – подшучивал, значит, иронизировал.

Ну, разве можно назвать «бродягой» человека в стареньком, но выглаженном костюме, в рубашке с застёгнутой верхней пуговицей (всегда!), начищенных ботинках, недорогих, поношенных, но приличных ещё, и в летней лёгкой шляпе с дырочками для вентиляции?.. Ах, совсем запамятовал! Очки, очки у него кругленькие были, с дужками глубоко так за уши.

Только он отвлёкся, и мечта в этот момент раз – и к Володе прямо в зево распахнутое упорхнула. Скажете, ерунда?

Все дни чужого отпуска Владимир провёл так, как и было задумано, намечтано, но не им. Всё полностью: каждый день с рыбалкой и печёной картошкой из костра, вечерним волейболом и прогулками в вёселых компаниях девушек-ткачих из соседнего пансионата, всё-всё, до последнего ночного застенчивого поцелуя с курносой смешливой девушкой и писком комара над ухом, и веточкой берёзы, отпугивавшей назойливых насекомых во время гуляния, – всё этот «индеец» забрал, кроме последнего дня, недоделанного – с рощей и грибами который. Вызвали Вову на работу. Срочно. Обещали день этот последний отгулом оформить, когда он пожелает.

Или другой случай, с машиной.

К нам на предприятие пришли две машины – «Москвич четыреста двенадцатый» и «Жигуль», «шестёрка», «Шаха», «Лада», шикарная бежевая дама. Общественность вздрогнула, всколыхнуло общественность. Реальное же событие, драма даже, может, жизненная – у кого-то мечта сбудется, а кому и шиш с маслом.

По очереди шли Потапов из литейного и тётенька из планового. Потапов – производственник хороший и непьющий, однако у него денег не хватало немного, тысячи полторы. Он надеялся, что брат одолжит, заранее даже договорились, тем более им вместе на этой машине к старикам своим в деревню гонять. Но братова жена третий год на стенку югославскую стояла и мягкий гарнитур для зала. Ждали сначала стенку, а тут всё вместе пришло. Не возьмёшь – пиши пропало, про гарнитур можно забыть. На похороны тебе этот гарнитур пришлют вместо венка.

От тётеньки же из планового муж ушёл к крановщице из металлопрокатного… Тоже история была анекдотичная. Их прямо в трубе застукали. Главный инженер на обед собрался, через площадку ремонтного цеха срезал, а они в трубе с голыми, так сказать, частями тела. Спецовочки подложили, чтоб не застудиться. Труба-то о-го-го, больше метра в диаметре, вот они и залегли, чтоб не на виду. А что такого? Обеденный перерыв, имеют люди право! В общем, журнал «Крокодил» да и только…

Так что тётенька из планового осталась без дяденьки-водителя, сама она вождению не обучалась и вряд ли уже обучится после такого стресса. Сварщику её, пусть даже как члену, бывшему, семьи очерёдницы не то что машина, а и тринадцатая премия уже не светила за «аморалку».

На месткоме два часа про всё это спорили. Дым коромыслом, курить разрешили прямо на месте, судили-рядили, страсти по залу летали, женщины визжали на весь корпус. А как же! Простому советскому человеку, может, один раз в жизни такая удача выпадает. Люди ведь копили, откладывали, Сочи и Гагры только по телевизору чёрно-белому видели, родители им помогали. И вот оно – счастье, бежевое или зелёное, как антоновка июльская («Москвич» зелёным был)!

Дальше по очереди шёл Микушкин из ИТээРов. «Шаха» прямо в его холёные ручки плыла, в чистые дряблые ладошки. Но вдруг забастовал литейный, мужики говорят: «Хрен им моржовый, технарям этим! Бумажки по кабинетам носють весь день. Литейный, что ж, без машины останется? У Потапова денег нет, так вон у Медведева некуда складывать, каждый месяц план на сто сверху закрывает, сволочь, по две премии на одну харю получает. Давай «Жигуль» нам в цех гони!»

Это было неожиданно для всех, кроме моего мечтателя. Он давно желал овладеть четырёхглазой красавицей, особенно в экспортном исполнении. Такие фифы иногда, заблудившись на извилистых дорогах страны, оказывались вместо братской Братиславы или Будапешта в наших замызганных краях.

Мечтателю долго не давалось чётко и точно создать эту волнующую картину – он за рулём автомобиля. В мечтах своих он лишь осмеливался воспроизвести блеск решётки и стрел молдингов, солнечные зайчики в фарах и в выпуклости лобового стекла, глянец крыльев и гладь капота, теплого чёрного ласкового сиденья и приятную округлость тонкого руля, ля-ля, ля-ля-ля-ля… Даже цвет «беж» волновал слух чем-то далёким, загадочным, заграничным.

Всё сошлось в тот день, когда Микушкин, передвигая белую пластмассовую пешку с банальной клетки «е2» на не менее банальную «е4» (после смены они каждый вечер играли одну-две партии, чтоб не толкаться в переполненном автобусе первого рейса с завода до города), сказал: «Уезжаем мы через месяц. Жить. Конь на «аш3». В Харьков. Мне работу там предложили и квартиру. Пешка «а3». Однокурсник мой до замдиректора дослужился. К себе вот позвал. Завтра заявление пода-а-м», – и потянул свою длинную костлявую руку к мечтателеву коню.

В голове дёрнуло, а на сердце мгновенно брызнуло кипятком, как в детстве, когда слышал за спиной хлопок двери, понимая, что ключ остался в квартире. Микушкин уезжает! Дальние очередники на квартиру, растянувшиеся до конца века, заволновались и подвинули мечтателя в спину к недостижимой цели, но и автомобилисты тоже не сплоховали. Бдили автомобилисты!

Между Микушкиным и мечтателем были, правда, инженер Сорокин и пенсионер городского значения, первый токарь завода, орденоносец и жуткий подхалим. Но Сорокин ждал «Волгу-2410» (сорокинский тесть держал пасеку в деревне и в один из ульев складывал в импортный целлофановый пакет с полуголой кинодивой десяти– и двадцатипятирублёвки), и в тресте, куда Сорокин исправно поставлял мёд, «Волгу» железно обещали. Пенсионера же на днях увезла с сердечным кризом «Скорая». А всем известно, что «Скорая» просто так пенсионеров не увозит.

«Пы-пы-пы-пырикратить ту-ту-т ах-х-х-хинею пы-пы-пылести! А-автомобиль н-не цеху в-вы-выделяют, а чи-чи-человеку», – прикрикнул на литейщиков председатель месткома Ивашкин. Заикался он здорово, хотя работу свою месткомовскую знал. В городке нашем стал живой достопримечательностью после того, как на него стеновая панель упала, с крана сорвалась, с невьедрической высоты.

Ивашкин тогда в РСУ работал профоргом. Пошёл взносы собирать, встал под краном и ну кричать, чтоб крановщик взносы немедленно уплатил. Плита взяла и сорвалась. Упала она на Ивашкина плашмя. Думали конец профоргу, но повезло ему крупно. Плита попала на него проёмом под окно и балконную дверь. Пыль осела, и все на площадке увидели – живой профорг, только глаза протер, кулаком в небо погрозил и крикнул на всю стройку: «С-с-сука! П-п-под с-с-уд пы-пы-пыйдешь!»

Крановщику тоже сильно подфартило – пьяный был, а так-то запросто мог инфаркт заработать. Сердце же не железное, надорвётся от такой картины: плита железобетонная на земле, а под ней профорг раздавленный…

Мечтатель замер, ибо, с одной стороны, машина может уйти в литейный. С другой – приближается она к нему, поскольку между литейным и ним – никого. Стоит только встать в притихшем зале, поправить небрежно верхнюю пуговку на рубашке, легонько кашлянуть и сказать с интонацией мироновского Остапа: «Товарищи месткомовские заседатели, я готов…» Правда, к чему он готов – полностью сформулировать мечтатель пока не мог. И даже не потому, что не давались ему ни монологи, ни диалоги, так как был он от природы молчалив и нескладен, и видел себя больше думающим, немногословным Штирлицем, чем разбитным радостным балаболом Бендером. Хотя сейчас нужно, чтобы у него внутри проснулся именно Остап.

На базу, куда приходили машины для предприятий всего района, он ездил на городском автобусе по первому маршруту почти каждый день, как неудачливый жених к красавицам-невестам на смотрины, да всё не к месту. Он выходил за остановку до базы, чтобы не встретить знакомых, и окольными путями пробирался через заросли бузины, перелезал через огромные трубы котельных, перепрыгивал ручьи и лужи помоев, сливавшихся из соседних бараков, и выходил к длинным лабиринтам серых сараев. За сараями, между железнодорожными путями и остановкой общественного транспорта, располагалась та самая база.

Однажды его чуть не побили. Какой-то пьянчужка мочился на выгоревший угол сарая (местные пацаны часто играли здесь со спичками, жгли костры, курили и плавили свинчатку). Одной рукой мужчина держался за торчавшую доску, а другой водил свою пожарную машину по стене, ботинкам и замусоленным штанам. Движения были нервными, дёрганными. Человек был пьян сильно. Обойти пи´сальщика не представлялось возможным – позади разлилась огромная лужа: конечно, не его произведение, а природного, естественного происхождения. Как шутила бабушка мечтателя, «боженька пописал».

Проход оставался настолько узким, что нужно было бы протискиваться, держась за добровольного пожарного, чтоб случайно не плюхнуться спиной в воду. Мечтатель остановился и непроизвольно кашлянул. Он всегда подкашливал в непростых жизненных ситуациях, выражая таким образом своё недоумение и растерянность. Мужчина у угла, услышав посторонний, не свой звук, повернул голову, не меняя положение рук. Лишь уменьшившаяся струйка направилась теперь в правый ботинок. Взгляд был смертельный – злой, тяжёлый и абсолютно слепой. Тело тронулось вслед за головой и чуть не рухнуло, но спасла стена сарая. Левая рука, не потрудившись убрать в ширинку то, что надо, зашарила по штанам в поисках кармана. Когда карман нашёлся, на свет появился перочинный ножик с зелёными пластмассовыми накладками и кривым штопором сбоку.

Нож как нож, «Турист» ему название, удобное изделие советской лёгкой промышленности, незаменимый помощник в походах, на рыбалке, осенью на картошке. Но на мечтателя в тот момент нож произвёл ужасающее впечатление. Старый перочинный ножик с пятнышками ржавчины на металле, облепленный табачными крошками и карманным мусором, сверкнул сталью пиратского кинжала, тёмной полоской нацелилась в грудь мечтателя канавка кровостока.

Да, товарищ, мечтатель был не из храброго десятка, он был трусоват. В армии не служил из-за слишком плоских ступней и ранних очков, смелости набраться ему было негде. Дружбы с озорными ребятами во дворе, драк, потасовок, изготовления поджигных, сбивания плотов, разведения костров и ночной рыбалки он в детстве сторонился, предпочитая покой душной родительской квартиры, кошку Матрёну и книги в тишине.

Разбойник у сараев даже не потрудился извлечь лезвие из ножа, хотя бы кривой штопор. Он просто держал ножик в руке, пытался вглядеться, опознать что-либо в надвигающихся сумерках своего сознания. Вдруг напряжение его сменилось безразличием, лицо подобрело, обмякло. С размахом он ударил ножик об лужу, рывком из других карманов стал извлекать разные предметы: алюминиевую расчёску с длинной тонкой ручкой, початый пузырёк «Тройного» одеколона, мятые рубли и трёшки, медную мелочь, как фокусник из шляпы. Вещи взмывали в воздух и падали в лужу, грязь, жухлую траву, а он кидал их и жалобно пристанывал: «Нати, нати, берите всё!» Потом внезапно замолчал, с горькой скорбной усмешкой схватил себя за чуб и выдохнул: «Эх, че-рё-му-ха!» Вздох его оттолкнул тело от стены, и он покатился по земле в кусты бузины.

Мечтатель опасливо рассмотрел руку упавшего, вывернутую, как пиджак, наизнанку. Рука была крупная, кисть загорелая с грядами и «горными массивами» вен, эльбрусами фаланговых костяшек и железными прутьями пальцев. Бледное, едва заметное северное солнце поднималось на тыльной стороне ладони. Таким кулаком легко можно было прибить не одного мечтателя. Кулак настоящего трудового человека.

В другой раз мальчишки обстреляли его ягодами бузины из трубок, нарезанных из лыжных палок. А как-то пришлось обходить сараи, потому что в дверях одного из них на пеньках сидела компания и распивала. Мечтатель забоялся её и обогнул по соседнему проходу, заблудился, вышел на пустырь далеко за городом, почти у своего завода.

Ни ужасное событие с хулиганом, ни шалости мальчишек, ни топографические изъяны и выверты недружелюбной местности не могли остановить его походы к стоянке новеньких автомобилей.

Автомобили проплывали перед его глазами целыми рядами. Иногда их было так много, что они занимали всю площадку. Красные, зелёные, синие меж белых, песочных и бежевых. Редко попадался совершенно заморский цвет, какой-нибудь бирюзовый или небесно-голубой, васильковый или цвет корриды: почти кирпичный, как если бы кровь смешать с кирпичной крошкой и добавить немного пыли с дороги – вот такой цвет и получится.

Разные автомашины цветными пятнами прыгали в его глазах, заводили в воображении бешеную игру, погоню. Но их было слишком много. Он раздваивался, растраивался, множился, он не мог сосредоточиться на новой мечте. Прикажи мечтателю сей же час какой-нибудь небесный правитель, властитель человеческих судеб, например, председатель месткома или даже сам парторг завода выбрать «жигулёвскую красавицу», «московского лихача» или (страшно подумать) «волжскую царевну», мечтатель бы просто-напросто застыл уличным фонарём, одинокой заборной штакетиной, потеряв дар речи и способность о чём-либо размышлять на ближайшую рабочую декаду.

Чтобы сторож в будке ничего не заподозрил, он до сумерек просто прогуливался по разбитой асфальтированной дорожке до булочной и обратно к остановке, будто поджидал кого-то. Смотрел на часы, вздыхал, косясь на стоянку, выделяя про себя цвет или марку машины. Если бы какой-нибудь Мюллер затеял за ним слежку, то остался бы ни с чем. Просто один человек ждёт другого человека, а другой запаздывает (может, на работе задержали, может, спешит сейчас на остановку), прыгает смешно через лужи к уходящему автобусу, кричит пискляво: «Стой! Стой!» Но водитель уже дверью шикнул-скрипнул и поворот левый включил, смотрит в зеркало, чтобы выехать на полосу уличного движения. Так представлял мечтатель свои алиби.

Если б его и вправду взяли за грудки и призвали к ответу, что это он шляется под дождём вокруг ценного государственного имущества, то мечтатель бы не растерялся и не стал из спичек ёжиков раскладывать или размышлять над мюллеровским яблоком. У него в голове уже имелись оправдания на все случаи жизни.

В сумерках он заходил к стоянке со стороны железнодорожных путей, где не горел белым светом огромный прожектор на вышке, а была полумгла, и прокрадывался почти вплотную к сетчатой стене. Крайняя машина нервничала, тусклый лакированный бок её подрагивал. Машина ждала его и опасалась. Он двигался, вполголоса шепча: «Тише, тише, меня нечего бояться. Я – свой, я тебя не трону». Машина успокаивалась и косилась стеклянным глазом уже без боязни, без страха, с интересом. Её можно было даже погладить, если бы не прочная металлическая сетка, натянутая туго, высоко и сверху перекрученная колючей проволокой. Иногда прибегала четвероногая охрана – пегая худая собака, с которой он подружился довольно скоро посредством докторской колбасы.

В сухую погоду он садился у забора на газету, прихваченную из дома, смотрел на открывающиеся перед глазами перспективы в автомобилевладении, любовался то одной, то другой породистой красавицей и пытался приручить к себе мечту о Ней. Так они сидели подолгу: мечтатель по одну сторону сетки, на свободе, машины и собака – взаперти по другую, пока далёкий сторож не начинал присвистывать и вычмокивать собаку. Сука вздрагивала, поднимала антеннами уши, вскакивала и убегала к свету. Мечтатель оставался со своей мечтой наедине.

Прошлой зимой в жизни Мечтателя произошло особое событие, круто развернувшее его жизнь. Он понял, что это была не просто случайность.

Он брёл по свежему снегу в библиотеку – подошла его очередь на роман Ю. Семёнова про разведчиков. Он тогда вымечтывал подписку на серию «Библиотека всемирной литературы», однако захватившая его волна военных приключений не давала сосредоточиться на объекте – подписку то отменяли, то вновь по заводу проходил слух о записи на неё.

До библиотеки оставалось несколько сот метров, когда его окликнули с дороги: «Товарищ, эй, не поможете?» Сначала он не понял, что это к нему, но всё же обернулся. На обочине стоял легковой автомобиль (в марках он тогда ещё не разбирался) с открытым багажником и капотом. У машины – человек в пальто с нутриевым воротником и шапке-обманке. При обычных обстоятельствах мечтатель, угнувшись, ускорил бы шаг, не отзываясь ни на какие окрики. Но на человеке были очки, большие, роговые как у главного инженера на заводе, и мечтатель уже просто так уйти не мог. Ноги послушно понесли его через канаву.

«У меня тут, кажется, трамблер шалит. Вы, пожалуйста, если не спешите, конечно, покрутите, а я гляну тут. Хорошо?» Что покрутить и на что нужно было глядеть, мечтатель не понял, но сел на предложенное водительское место.

– Вот, ехал-ехал и приехал. Забарахлила что-то моя ласточка. Вы устраивайтесь поудобнее, тут всё просто, машина сейчас на ручнике. Вы сцепление нажмите, здесь педалька, и, когда я крикну, ключ поверните и подержите, пока я не скажу. Ладушки?

Мечтатель впервые в своей жизни оказался за рулём автомобиля. Спина его ощутила невыносимую мягкость и пружинистость кресла, пальцы левой руки ласково обхватили белую кость рулевого колеса, а пальцы правой, указательный и большой, взяли во владение блестящий ключ в прорези замка зажигания. На ключах раскачивался брелок – бегущий хвостатый чертёнок с лапкой, приставленной к собственному носу.

– Включайте!

Мечтатель повернул ключ, ногой изо всех сил упёрся в педаль на полу, и машина загоготала. От неожиданности он отпустил ключ. Машина успокоилась.

– Ну, что же вы? – раздалось с улицы. – Давайте ещё раз. Контакт!

Мечтатель повернул ключ во второй раз. Вновь гоготнул двигатель, посвистел, попыжился, и из-под капота раздался вскрик: «На газ, на газ нажмите!»

Парадоксально, но хоть мечтатель совершенно не знал про газ ничего, кроме школьной программы (газы летучие, природные, инертные), но каким-то образом сообразил нажать на педаль этого самого «газа». Машина рыкнула и заревела. Мечтатель немедленно бросил всё, за что держались его руки, и поджал ноги, отпустив педали. Автомобиль заглох, зато появился улыбающийся хозяин.

– Ничего-ничего, сейчас уже не страшно. Заведём! Главное, что я неисправность устранил. Всё благодаря Вашей помощи. Огромное спасибо! Только, извините, руки не могу подать – испачкался. Спасибо, спасибо Вам огромное! Выручили, так сказать.

…В библиотеку он в тот вечер не попал. Он почему-то побрёл совсем в другую сторону и очнулся уже на Парковой улице у дома, где жил в детстве с родителями. Он впервые за долгое время гулял по улицам и не мечтал, а пытался осознать, что с ним несколько минут назад произошло. Себе он казался то фокусником, то мастером-фломастером, умельцем на все руки: раз – нажал на «газ», два-с – и машину завёл, почти починил, три… Но где-то далеко внутри себя он понимал, что важность события в другом. В белом скользком руле, блестящих ключах, высоком мягком потолке, спускающемся на лобовое стекло и дальше на капот с фигуркой взлетевшего к небу дикого оленя, в маленьких ручках радио и разных переключателях, стрелке с цифрами невозможной, феноменальной скорости перед глазами (140!), а ещё в возможности обладать этим маленьким домом, этим большим приключением, этой загадкой, этим достойным для его мечты предметом. И он начал взращивать в себе эту мечту.

С приключенческой и шпионской литературы он перешёл на научно-популярную и техническую и прочитал про автомобили всё, что нашёл в библиотеке. Теперь он разбирался в марках автомобилей, различал эмблемы, знал и заводы-производители, и различные двигатели, и всяческие характеристики, и устройство ходовой, и принципы управления автомобилем: как завести, как тронуться с места, как правильно вести по автодорогам разного значения без помех другим участникам движения, как совершать поворот, останавливаться и даже вывешивать транспортное средство в гараже для облегчения подвески во время зимнего хранения.

Гараж у мечтателя был: достался от родителя. Но находился он в месте весьма отдалённом. Где-то поблизости с Кудыкиной горой, между Землёй Франца-Иосифа и… если пойдёшь левее и ещё левее, через плотину, то выйдешь почти к городской свалке, а там как раз длинный ряд разномастных строений из кирпичей, бетонных блоков, старых железнодорожных шпал, ещё какой-то трухи, с воротами, калитками, металлическими кривыми печными трубами, отдушинами и грязью, грязью, грязью в проездах, тупиках и закоулках.

Мечтатель был там всего два раза в своей жизни. Первый – когда был жив отец и показывал угрюмому сыну приобретение, так ни для чего и не пригодившееся. Подвал круглогодично засасывал воду – хоть стирайся, хоть плавай. Второй раз после месячного оханья матери пошёл проведать собственность. Перед сменой добрёл по болотной жиже до места, сверил схему на плане, что дала с собой мать, с тем, что было перед глазами, нашёл бывшие зелёные ворота, покрутил хитрый замок, ободрал палец до крови и злой, обиженный ушёл, потеряв одновременно и мечту на путёвку от профкома «По Золотому кольцу России». Пока он возился с замком, опоздал на работу, и путёвка досталась девушке из бухгалтерии.

Понемногу главная мечта начинала складываться. Он не любил торопиться, ко всему примерялся по нескольку раз. Пословица «Семь раз отмерь – один раз отрежь» была не про него. «Семьсот семьдесят семь раз отмерь, потом еле-еле заметно поскреби, ещё раз померь, не торопясь, без спешки, посмотри на всякий случай с изнанки – и тогда уж, может быть…» Вóт каким был его жизненный идеал, его стержень и основа. Окружающие этого не понимали. Они или откровенно смеялись над его медлительностью, нерасторопностью, или бранились, как начальство, поскольку у него ежемесячно не выходил план.

Он не мог выполнить ни одного, даже смешного социалистического обязательства, не говоря уж об общественной работе. Даже на овощной базе больше ведра он не мог набрать. Люди уже тормозки достали, мужики за вином гонца отправили, а он несёт первое за день ведро перебранной картошки или иных овощей. Зато какое! Загляденье! Качество! Экземпляр к экземпляру! Но всем надо гнать, догонять, перегонять, «втемпе-втемпе», «да ладно – сойдёт». Он так не умел, и если бы даже сумел, то не смог.

За лето на работе он перепортил кучу инструмента, запорол гору заготовок, загубил в синем пламени все рабочие планы и премии, уступил в соцсоревновании бракоделу, прогульщику и выпивохе Пашке Гаврилову, но мечта двинулась медленно по рельсам судьбы к нему навстречу.

Два раза его провезли на переднем сидении в «Волге» начальника цеха. Да! (Двигатель ЗМЗ-402, трансмиссия механическая, четырёхступенчатая, синхронизированная, разгон до 100 км/ч за 18 секунд, максимальная скорость, внимание! – 145 км/ч, объём бака – 55 литров.)

15 июня внезапно сосиски в гастрономе на Октябрьской выбросили, и его, как первого попавшегося под ноги, взяли с собой, чтоб на весь цех отовариться. В другой раз, 22 августа, отвезли в больницу. Задумался, замечтался и на доску от ящика с заготовками наступил, а в доске гвоздь ржавый торчал. Медпункт закрыт, медсестра в декрете, и стонущий мечтатель снова оказался на заветном месте. С гвоздём он, конечно, перемечтал, можно было что-то и попроще придумать, но ведь сбывалось, сбывалось потихоньку, двигалось.

Это было только начало. В сентябре, второго числа, он помог завести ВАЗ-2101. «С толкача», как говорили водилы в заводском гараже, возле которого он часто теперь сидел в обеденный перерыв вместо столовой.

Два других его сотоварища в этом нелёгком деле на просьбу толкнуть отозвались неохотно – на Станционном давали розовый портвейн «Молдавский» с весёлым усатым гуцулом на этикетке. И только когда водитель обещал подвезти в благодарность, скрючились над багажником, делали вид, что толкают, но всё как-то спустя рукава. Мечтатель же воспринял просьбу как перст судьбы, как ниспосланное свыше. Он пыхтел, покрывался испариной, шляпа дважды слетала с головы, чуть не угодив в лужу, но был доволен. Грудь стянула отдышка, через горло пыталось выскочить бедное его сердце, но что-то одновременно и пело, и клокотало, и веселило.