Текст книги "Незаконная планета"

– Пап, – сказал Витька, – а может, и вправду были на Земле времена, когда люди питались солнечным теплом и светом?

– Не было таких времен.

– А почему тогда жители Пасхи придумали такой миф? Буров говорил – это очень странно.

– В их мифах могли фантастически преломиться наблюдения за жизнью растений. Подсолнуха, например. Древние перуанцы поклонялись подсолнуху и называли его «цветком солнца».

– Да-а? – протянул Витька, разочарованный простотой толкования мифа.

– Тут дело вот в чем, – вмешалась Марта, подсев к сыну с гребешком и пытаясь причесать его русые кудряшки. – Непосредственно солнечным светом питаются только растения. Вы проходили фотосинтез?

– Ну, не надо, мама! – поморщился Витька и отодвинулся от гребешка. – Фотосинтез мы не проходили, но я немножко знаю.

– Растения живут, потому что превращают энергию солнечных лучей в химическую энергию органических молекул. А человек питается растениями или мясом животных, которые питаются растениями. И таким образом – не прямо, но фактически тоже поглощает энергию, приходящую от солнца. Понимаешь?

– А Буров говорит, что можно прямо, – стоял на своем Витька. – Он объяснял, но я не все понял и забыл. У нас дыхание – все равно что у деревьев… или рыб…

– А вот мы сейчас у него самого спросим, – благодушно сказал Морозов, увидев мелькнувшие меж сосен фигуры.

Свен Эрикссон несколько лет назад окончил в Ленинграде биологический факультет. Как-то раз попал он в планетарии на лекцию Бурова и с того вечера не было у Бурова более верного адепта. Не только идеи, которых всегда хватало у Бурова, сблизили их, а и общая страсть к подводному спорту. Для Свена, впрочем, это был не спорт, а профессия, дело жизни, – он изучал морскую фауну. Способного молодого исследователя приметила международная организация по охране гидросферы и предложила ему возглавить планктонную станцию на Аландах – захудалое учреждение, не слишком отягощающее международный бюджет, но и не приносящее ей, организации, лавров. Свен с тремя сотрудниками, такими же молодцами, отдавшими предпочтение морю перед сушей, развили кипучую деятельность. День-деньской они носились на катере по «пастбищам», огороженным сетями и засеянным рачками и прочей планктонной мелюзгой. На долгие часы уходили в гидрокостюмах под воду, ловили и метили рыб, снимали показания с приборов. И так бывало до поздней осени, почти до ледостава. Тогда Свен консервировал станцию и уезжал в Стокгольм, там обрабатывал накопленный за лето материал, а его помощники возвращались к себе домой в Турку.

Сюда-то, на планктонную станцию, и стал наезжать по приглашению Свена Буров. Первое лето просто нырял и купался в свое удовольствие, а на второе – привез идею. И стали они со Свеном не просто нырять, а – с определенным умыслом.

В красном деревянном домике с белыми наличниками окон и дверей на скалистом берегу укромной бухточки размещалась станция – в нижнем этаже лаборатория, в верхнем – три жилые комнатки, одну из которых занимали Буров с Инной. Морозовым предложили поселиться во второй комнате, но те отказались утеснять персонал станции и разбили палатку на другом краю островка. Так оно было лучше.

С утра станция работала. А во второй половине дня, ближе к вечеру, собирались все вместе – хозяева и гости. Свен вываливал Марте на сковородку кучу мелкой, необыкновенно вкусной рыбки, откормленной рачками, название которых было длинным и труднопроизносимым.

И сейчас принес полное ведро.

– Свен! – ужаснулась Марта. – Вы хотите, чтобы я все это зажарила?

– Конечно, – хладнокровно ответил тот. – Мы вам поможем.

Сели чистить рыбу. Витька пристроился рядом с Буровым.

– Дядя Илья, – сказал он, – я опять забыл, что вы рассказывали про дыхание…

– Забываешь, потому что мало ешь рыбы.

– Я не могу есть много рыбы, у меня икота появляется. Вы говорили, что у всех дыхание одинаково, у человека, и у рыб, и у растений.

– Что еще за новости? – Марта тыльной стороной ладони отвела прядь, упавшую на глаза, и посмотрела на Бурова. – Зачем ты морочишь ребенку голову, Илья?

– Я не ребенок! – вскинулся Витька. – Я в пятый класс перешел.

– Пятый класс – это уже солидно, – сказал Буров. – Я не говорил, что все дышат одинаково. Я говорил об общем принципе дыхания. У человека газообмен между воздухом и кровью происходит в альвеолах легких. У рыбы – между водой, содержащей кислород, и кровью – в жаберных пластинках. Разница – в геометрической структуре дыхательных ячеек. А принцип – общий.

– А у растений? Вы про растения тоже говорили.

– Я говорил, что у растений при фотосинтезе в превращении энергии активно участвует АТФ – аденозинтрифосфорная кислота. Наше дыхание тоже сопровождается синтезом АТФ. Что это значит? Растения и млекопитающие – биологические системы во многом противоположные. А принцип питания или, если хочешь, дыхания, у них общий. Природа всегда ищет и находит общий принцип, единый механизм, как можно более простой. Как говорил Пифагор, «сведение множества к единому – в этом первооснова Красоты».

– Значит, АТФ… – Витька добросовестно пытался понять и запомнить. – Значит, она для всех…

– Именно. Прекрасный биологический аккумулятор и трансформатор энергии, поступающей в организм извне, – вот что такое АТФ.

– Дядя Илья, а эти, плутоняне, они ведь живут потому, что получают… ну, тоже аккумулируют энергию извне… Значит, и у них АТФ?

– Во-от, теперь видно, что ты учишься думать, – одобрил Буров, потроша очередную рыбку. – Что ж, может, и у них.

– Не вводи пятиклассника в заблуждение, Илья, – сказал Морозов. – Эта идея давно отвергнута по той простой причине, что в анаэробных процессах АТФ не участвует. Для действия механизма АТФ, – пояснил он Витьке, – нужна кислородная среда. А на Плутоне ее нет.

– Я говорю о едином принципе, товарищ вице-президент, – сказал Буров. – Может, у них биологический аккумулятор основан не на фосфатных связях, а на каких-то других. Вот полетишь скоро на Плутон – разберись на месте.

– Сам лети и разбирайся, – проворчал Морозов.

– Илья, – переменила Марта разговор, – Инна говорит, что вы со Свеном затеяли тут опасные подводные опыты…

– Напрасно Инна говорит о том, чего еще нет.

– А что – это секрет? – Инна, близоруко прищурившись, посмотрела на Бурова. – А я считаю, что, прежде чем начинать эксперимент, надо посоветоваться со специалистами. Представляешь, – обратилась она к Марте, – задумали научиться дышать морской водой. Разве это шутка – заполнять водой легкие?

– Да никто пока не дышит и не заполняет, – терпеливо сказал Буров, и Морозов удивился кроткому его тону. В былые времена такое возражение Инны мгновенно взвинтило бы его. – То есть многие уже дышали водой, – продолжал Буров, – но неудачно и неправильно. Подавать кислород в воду перед вдохом дело нехитрое. А вот выводить из легких углекислый газ… Ну, мы придумали одну штуку, теперь пробуем, вот и все.

– Ох, Илья, – покачала головой Марта. – Когда ты только угомонишься? – Она поднялась. – Ну, хватит чистить, все равно столько рыбы нам не съесть. Витя, надень куртку и брюки, смотри, как затянуло небо и какой сразу холод.

Но Витька только отмахнулся.

Ветер свежел, с запада плотной однообразно-серой толпой плыли облака, и море, еще недавно сине-зеленое, тоже стало серым, всхолмленным волнами. Соседние острова заволокло дымкой.

Марта поставила сковороду с рыбой на плитку. Зябко поежилась, сказала:

– А все-таки море хорошо только в тихую погоду.

– Нет, – отозвался Свен Эрикссон, – всегда хорошо. Могу посочувствовать людям, ведущим сухопутную жизнь, – продолжал он, тщательно подбирая слова. По-русски Свен говорил чисто, с небольшим акцентом. – Морская среда более естественна. Не надо забывать, что жизнь вышла из океана.

– Раз уж вышла, так назад ее не загонишь, – заметил Морозов.

– Вы неправы, Свен, – сказала Марта. – Из океана выползла кистеперая рыба, от которой пошли первые земноводные. А человек вышел из лесу. Лес – вот естественная среда человека. Мы – дриопитеки, неосмотрительно вылезшие в степь, под яркое солнце. Погодите возражать! – Она сделала рукой движение, от которого у Морозова сладко захолонуло сердце. – Конечно, надо было слезть с деревьев, никто не спорит, но потом начались ошибки. Человек лишился лесного экрана, он стал вырубать леса – свою естественную защиту. Он изобрел обувь и начал заливать землю бетоном и асфальтом. Короче говоря, выключился из системы, изолировал себя от естественной среды…

«Зеленоглазый мой дриопитек, – с нежностью подумал Морозов, глядя на Марту. – Великий пропагандист Босого Хождения по траве. Марта, Мартышка. Хорошо, что ты уговорила меня поехать отдохнуть: слишком долго я сидел спиной к тебе…»

Свен Эрикссон слушал Марту насупясь. Пробовал было возражать, а потом умолк. Его мускулистое тело казалось отлитым из темной бронзы.

– Свен, – сказал Витька, – вон в той стороне что-то лежит на дне. Что-то большое.

– Знаю. Там затонувший военный корабль. С пушкой.

– Так это пушка торчит. А я думал – труба. Я хочу посмотреть!

– Пошли. – Свен стремительно поднялся.

– Вы с ума сошли! – воскликнула Марта. – В такую погоду? Витя, и не думай даже!

– Со Свеном ты можешь отпустить его в любую погоду, – сказал Буров. – Надо же мальчику становиться мужчиной.

– В такой шторм? Ни за что!

– Это еще не шторм, – сказал Свен. – До шторма мы вернемся.

Витька, слегка опешив, переводил взгляд с Марты на Свена, а потом, уставился на отца. Отец был последней инстанцией в споре. И Морозов неохотно, одному только своему доверию к силе и ловкости Свена уступая, сказал:

– Ладно, пусть идет. Только ненадолго, Свен. И не отпускайте его от себя.

Свен кивнул и вслед за Витькой, побежавшим вприпрыжку, спустился на пляж. Вскоре неспокойная вода сомкнулась над их головами. Еще несколько секунд были видны красные пятна их гидрокостюмов, потом и они растаяли.

Начал накрапывать дождь. Морозов вынес из палатки плащ и накинул Марте на плечи. Она расхаживала по узкой пляжной полоске, глядя на море.

– Напрасно ты его отпустил, – тихо сказала она.

– Никуда не денется, – бодро ответил Морозов, но на душе у него было тревожно. – Пойдем, Мартышка, а то гости всю рыбу съедят.

– Не волнуйся, – сказала ей Инна, когда она вернулась к плитке. – Просто ты еще не знаешь Свена. Это морской бог.

«У тебя нет детей!» – чуть не крикнула ей Марта, но сдержалась.

– Ребята, – сказал Морозов, сев под любимой сосной и обхватив колени руками, – что, если пригласить сюда Вовку Заостровцева с Тоней? Пусть проветрятся на аландском ветерке. А то закисли в подмосковном лесу. А?

– Не приедет Вовка, – сказал Буров. – Позвони ему, почему не позвонить, но – не приедет. Тоня не пустит. Давайте рыбу есть, а то она обуглится.

– Удивительно, – сказала Инна, – такая резвая была Тоня – вы помните? – минуты на месте не могла усидеть, танцы ее влекли неудержимо – и в такую наседку превратилась. Какая вкуснотища! – добавила она, проглотив первый кусочек рыбы. – Упоительно нежный вкус, правда. Марта?

– Что?

– Ну-у, Марта! Уж я какая трусиха, а и то вполне спокойна. Ешь!

– Вовку Тоня превратила в закрытую систему, – сказал Буров, – зато дочка от нее ускользнула. Вот девочка! Когда-то Марта здорово кружила нам головы, но куда ей до Нади! Слышишь, Марта?

– Слышу… – Марта сидела, сжав руками плащ на груди, и смотрела на море, по которому уже бежали пенные барашки.

– Всю лабораторию Лавровского повергла к своим стопам. Во главе с шефом.

– Ну уж, – усомнился Морозов. – Не привирай насчет шефа, Илья. Не поверю, чтобы Лев Сергеич…

– Он и сам не поверит, если ему сказать, но к лаборантам Надю ревнует ужасно, колкостями их замучил. Один я уцелел, да и то потому лишь, что Лавровский со мной поссорился и я уехал.

– Лавровский с тобой или ты с ним?

– Говорю же, что он со мной. У старика невыносимый характер. Чего ты смеешься, Алешка? Мне надоело с людьми ссориться, миролюбивее меня человека ты нигде не найдешь. Но люди об этом не знают…

Сильный порыв ветра прошел над островом, раскачивая сосны. Погода портилась прямо на глазах. Потемнело.

Марта теперь расхаживала по пляжу, языки вспененной воды докатывались до ее босых ног. Она слабо кивала на успокоительные слова Инны и Бурова. Иногда бросала мимолетный взгляд на Морозова, как бы прося что-то сделать, – но что можно было сделать, кроме как ждать и полагаться на «морского бога»?

Так они четверо ходили по пляжу, все более заливаемому морем, и когда наконец всплыли метрах в тридцати две фигуры в красных гидрокостюмах и, сдвинув маски на лоб, поплыли к берегу. Марта глубоко вздохнула и сказала тихо:

– Этот час мне дорого обошелся.

Прибой был сильный, откатывающиеся волны отбрасывали Свена и Витьку назад, и было видно, какое у Витьки бледное – от усталости? от страха? – лицо. Мощным рывком Свен толкнул Витьку к берегу, и Морозов, стоявший по колено в кипящей пене, подхватил и вытащил его на пляж. Потом помог выбраться Свену.

Марта кинулась обнимать Витьку, но тот взглянул недоуменно и, выпрастываясь из гидрокостюма, бурно дыша, выпалил:

– Там подводная лодка!.. Рубка торчит из ила! И пушка! Настоящая пушка, из нее стреляли!

– Вытрись, – протянула Марта ему полотенце.

– Ее можно поднять! Правда, Свен?

– Корпус, кажется, не сильно разрушен, – сказал Свен. – Поднять можно.

– А зачем ее поднимать? – сказал Буров.

– Как – зачем? – Витька уставился на него, приоткрыв от удивления рот.

– Ну… для истории, – с запинкой сказал Свен. – Я позвоню в Стокгольм…

– Лучше в Таллин, – сказал Буров. – Да я на днях поеду туда по делам, могу сообщить в Эпрабалт о вашей находке.

– Что такое Эпрабалт? – спросил Витька.

– Экспедиция подводных работ на Балтийском море. Ну как, тебе не страшно было?

– Н-нет. – Витька ухмыльнулся: – А здорово мы поплавали!

Над Аландами бушевал шторм. Свирепо выл ветер, море кидалось на гранитные берега острова, взметывало над серыми скалами седые космы пены. Дождь то переставал, то припускал с новой силой.

Утром заявился Буров.

– Все живы? В море никого не снесло?

– Нас-то не снесло, – сказал Морозов, – а палатку чуть не сорвало. Давай-ка закрепим ее по-штормовому. – И он ворчал, натягивая, рвущуюся из рук оттяжку: – Надо было ехать на Кавказ, как я предлагал…

После завтрака Марта ушла на станцию к Инне – никак они не могли наговориться досыта, старые подружки. А мужчины, еще раз убедившись, что все хорошо закреплено, укрылись в палатке от хлынувшего дождя. Они лежали на койках и разговаривали, а Витька сидел возле лампы и читал толстую книгу.

Морозов рассказывал о работах, ведущихся примерно в десятке лабораторий в разных странах, о попытках – равно безуспешных – создать тау-аккумулятор.

– Новый подход какой-то нужен, – сказал Буров. – Груз старых идей камнем висит на шее человечества. Благо, она, шея, выносливая… У нас ведь как? Поиск нового отождествляют с совершенствованием техники поиска. И бросают на эту технику больше сил и средств, чем на сам поиск.

– Но без соответствующего уровня техники открытие вообще не состоится, Илья. Вспомни Ломоносова: гениально предугадал, что луч света может отклоняться магнитным полем. Но потребовалось два с половиной века, чтобы появилась техническая возможность создать телевизор.

– Великие идеи всегда в той или иной мере перерастают свое время. Извини за трюизм. Но вот тебе другой пример, раз уж ты так любишь исторические параллели. Древние римляне были великолепными строителями, но чувства нового у них не хватало. Они строили водопроводы огромной протяженности, но как строили? Чтобы все время был уклон от источника к потребителю. Воздвигали в долинах высочайшие мосты – лишь бы не потерять высоты.

– Просто не подметили в природе сообщающихся сосудов.

– Вот-вот. Не хватило наблюдательности, а заодно и воображения. Для эксперимента ведь было достаточно иметь метр бараньей кишки. Зато у них были технические возможности, столь дорогие твоему сердцу.

В шорох дождя вдруг ворвались тоненькие гудки вызова. Морозов с сомнением посмотрел на свой видеофон, лежавший на столике.

– Да выключи его, – посоветовал Буров.

– Понимаешь, это может быть Заостровцев. Я ему вчера звонил, и он обещал подумать и ответить. – Морозов потянулся за видеофоном, нажал кнопку ответа. Увидев на экране седую шевелюру и розовое улыбающееся лицо, сказал по-английски: – Доброе утро, Коннэли. Вы прекрасно выглядите.

– А я не сразу вас узнал, Морозов, – ответил голос президента Международной федерации космонавтики. – Даже подумал, что ошибся номером и попал к какому-то мулату. Где это вы так загорели?

– Я в отпуске, дорогой Томас. Я загораю, насколько позволяет солнце Аландских островов, и не думаю ни о каких делах… Да, понимаю, но я еще на сессии ответил вам совершенно ясно. Нет, не переменил… Знаю и понимаю всю важность, но… Я назвал вам нескольких превосходных пилотов, которых можно рекомендовать… Нет, Коннэли, нет. Окончательно. До свиданья.

Выключившись, Морозов несколько секунд смотрел на погасший экран, потом положил видеофон на место.

– Насколько я понимаю аглицкое наречие, ты отказался от участия в Третьей Плутоновой? – спросил Буров.

– Да, отказался. В конце концов, мне за сорок. Есть пилоты помоложе и получше, чем я.

– Безусловно. Правда, у них нет твоего опыта, но… В общем, это твое дело, Алеша.

– Вот именно. Так о чем мы… о технических возможностях? У меня нет никаких сомнений, Илья, что мы овладеем тау-энергией. Даже если Плутон окажется абсолютно недоступным и мы ничего не сумеем там узнать, – все равно мы научимся аккумулировать и трансформировать тау-энергию.

– Да и я не сомневаюсь. Когда-нибудь научимся. Но, пока не поздно, надо хорошенько подумать о последствиях.

– Что ты имеешь в виду?

– То, о чем не очень-то задумывались предки: нарушение кругооборота природы, рост энтропии… Они создали паровую машину, но не предвидели, не могли предвидеть, что это повлечет за собой истребление лесов. Двигатель внутреннего сгорания был отличным изобретением, но – мы до сих пор не можем очистить атмосферу…

– Погоди, – прервал его Морозов. – Не такими уж бездумными были предки. В прошлом веке многое понимали и о многом задумывались. Но они не могли позволить себе передышки, их подхлестывала гонка вооружений.

– Верно. А нас захлестывает практицизм. Извечно свойственная человеку нетерпячка. Давай скорей, гони, а там видно будет.

– Мне всегда казалось, что ты – один из главных погоняльщиков.

– Чепуха, – сделал Буров отстраняющий жест. – Видишь ли, я не уверен, что тау-энергия нужна уже сейчас. Мы к этому не готовы.

– Ну, само собой, для ее трансформирования придется создать…

– Я не об этом, Алеша. Мы не готовы теоретически. Я спрашиваю: нужно ли затевать грандиозное техническое перевооружение, приспосабливать всю машинную цивилизацию к тау-энергии, если она дает возможность непосредственной жизнедеятельности?

Морозов сел на койке и уставился на друга. Сухощавое, тронутое вокруг прищуренных глаз морщинами лицо Бурова было спокойно.

– Ты хочешь сказать… ты хочешь, чтобы мы заряжались от энергоблоков?

– А в чем дело? Биофорные свойства тау-энергии доказаны. Разумнее и экономичнее заняться приспособлением человеческого организма к новому типу жизнедеятельности, чем перестраивать гигантскую махину техносферы.

– Послушай, Илья, одно дело, когда ты выступаешь по телевидению и смущаешь юные умы, а другое…

– Не смущаю, а побуждаю к мышлению! Почему я должен, как корова, жевать и глотать? И тратить драгоценные часы, чуть ли не половину жизни, на сон? Да я хоть сейчас готов поменять свой дурацкий кишечник на компактный тау-преобразователь.

– Ну нет! Я не хочу тереться контактной пряжкой о зарядовый блок. Хочу испытывать удовольствие от еды и отдыха. Хочу остаться человеком.

– Удовольствие от еды! – с иронией повторил Буров. – Сколько в тебе пещерного, Алешка… Мой человек не похож на твоего. Твой – разновидность животного.

– А твой? Сплошной мыслительный аппарат, так, что ли? Еда, сон – ничего этого не надо, размышляй да складывай в кучу продукты мышления. Веселенькое будущее, черт побери, ты приуготовил человечеству!

– Что ты вдруг раскипятился? Вот ведь заикнись кому-нибудь, что можно без еды! Успокойся, никто не отнимает у тебя жареного барашка.

– Ты теоретик, Илья, сугубый теоретик. Ты не видел Плутона…

– То есть как это не видел?

– Фильм – не то. Одно дело – смотреть в уютном зале, сидя в покойном кресле, а другое… Нет, надо там быть, чтобы тебя проняло. Этот беспрерывный однообразный труд, сегодня и завтра, и вечно – одно и то же, одно и то же. Эта понурая очередь, подходи заряжайся, если выполнил норму… Знаю, ты скажешь: там иной тип цивилизации, у нас все пойдет по-другому, мы только освободимся от забот о пропитании. Но можно ли назвать свободой постоянную зависимость от тау-станции? Мы и без того зависимы – шагу не можем ступить без аппарата, прибора, машины. И к этому ты хочешь добавить новое божество, этакого Будду с контактной пряжкой, да что там Будду – Молоха!

– Молох, к твоему сведению, уже существует – это Машина. С большой буквы. Сам ведь говоришь, что без нее ни шагу, верно? Теперь проделай экстраполяцию. Нетрудно сообразить, что через несколько поколений человек сольется с машиной. Это будет кентавр пострашнее тех, что в греческих сказках. Ему не придется смотреть на указатель горючего – он будет ощущать его нехватку как голод. Единственной эмоцией станет быстрая езда. Беспощадный кентавр, мчащийся во весь дух…

– Перестань! Твоя экстраполяция порочна, потому что… потому что…

– Не трудись. Я знаю наперечет все возражения.

– Да потому хотя бы, что существует разум… – И, помолчав, Морозов продолжал уже спокойнее: – Обзови меня консерватором или как-нибудь похлеще, ты ведь это умеешь, но я решительно против искусственных конструкций.

– Ясно, ясно. Сейчас ты произнесешь пылкую речь о сохранении вечного и нетленного канона красоты. – Буров вздохнул. – Ах, прекрасная мечта о сверхцивилизации, никогда ты не сбудешься… Кто сказал, что Галактике суждено стать в будущем не стихийным скоплением звезд, планет и газов, а тончайше организованной материей, управляемой творческим Разумом? Какое там! Мы боимся малейших перемен… Вот – Заостровцев. Верно было сказано когда-то, что будущее отбрасывает свои тени, такая тень пала на Заостровцева – и что же он? Испугался на всю жизнь, спрятался за Тониной юбкой. Скорее укрыться в спасительное болото шаблона…

– Но согласись, Илья, что круто переделывать биологическую природу человека – чрезвычайно опасно. Дело ведь не только в наращивании мускулов или, скажем, приспособлении к метановой атмосфере – есть еще и такая тонкая, чувствительная к переменам вещь, как психика. Можешь ты поручиться, что…

– Могли поручиться изобретатели автомобиля, что ни один пешеход никогда не попадет под колеса? Я не предлагаю форсированных рывков, которых могла, бы не выдержать психика. Я за тщательную продуманность каждого шага. Но надо же и начинать шагать. Надо подтолкнуть медлительную телегу эволюции. Для человека не характерна адаптация к одной только узкой экологической нише. Верхние и нижние ограничители температур и давлений могут быть постепенно раздвинуты, повышение энергетического уровня усилит независимость от внешней среды… Алеша, я не раз говорил и писал обо всем этом, не стану повторять. Надоело.

– Мне трудно с тобой спорить, я хуже подготовлен. Но вот что скажу, Илья. Одно дело, когда Лавровский ищет методику выявления скрытых возможностей мозга, того, что дремлет в подкорке, – это поиск естественный… ищем то, что спрятано у нас же… Но другое – твоя идея о приспособлении человека к жизни вне Земли. Допустим, он впишется в чужую среду, – но сможет ли жить на Земле этот твой homo extraterra?

– Homo universalis! Таким я его вижу. Пойми, немыслимо космическое будущее человечества без сознательной нацеленности на универсализацию… Я умолкаю, Алеша. Чего-то я устал. Сколько можно ходить в максималистах?.. Нам бы со Свеном довести до конца работу с дыханием водой, а потом…

Буров не договорил. Вытянулся на койке, закинув руки за голову, и закрыл глаза.

– Что потом? – спросил Морозов.

– Не знаю.

Дождь все барабанил по палатке. Морозов оглянулся на Витьку и встретил его пристальный взгляд.

«Навострил уши, – подумал он. – Напрасно мы при нем…»

К вечеру шторм утих, и наутро море опять стало гладким и светлым, светлее неба, и шхерные островки вокруг будто повисли в прозрачном воздухе.

Морозовы пили кофе, сидя за раскладным столиком под соснами, когда раздался видеофонный вызов. Морозов вошел в прохладную полутьму палатки и взял с койки видеофон. Разговор был короткий, и, уже заканчивая его, он увидел Марту, вставшую в дверном проеме. Солнце обвело ее тело золотистым контуром. Она выжидательно смотрела на Морозова, и он, выключив видеофон, подошел, потрепал ее по плечу.

– Все в порядке. Это Заостровцев. Представь, ему удалось уговорить Тоню, и завтра они всем семейством прилетят. Ты не против?

– Конечно, нет.

«Знаю, знаю, почему ты беспокоишься, – подумал Морозов, с улыбкой глядя на Марту. – Не бойся. Никуда я не полечу, не нарушу наш Великий Уговор. Ни Коннэли, ни кто другой не переубедят меня…»

– Мартышка, – сказал он, обняв жену. – Хорошо, что ты живешь на белом свете. Хорошо, что учишь нас ходить босиком.

– Наконец-то оценил, – тихонько засмеялась Марта.

Потом они спустились на пляж. Витька уже лежал там на теплом песочке с книгой.

– Команде купаться! – распорядился Морозов. – Слышишь, Витя?

– Слышу. – Витька вскочил на ноги. – Пап, а правильно говорит Буров, что дыхание водой… ну, жидкостью, соленым раствором… что это нужно не только водолазам, но и космонавтам?

– Теоретически это давно известно, – сказал Морозов, с удовольствием глядя на загорелое лицо сына, на его серо-зеленые, как у Марты, глаза. – Ну, к примеру, по себе знаю, как трудно выходить из зоны притяжения Юпитера. Огромное ускорение нужно, все кости трещат, лицо сидящего рядом невозможно узнать. И, несмотря на хорошую амортизацию, можно порвать легкие. Очень уязвимы легкие при больших ускорениях. А если заполнить их жидкостью, да еще и самому лечь в ванну, то перегрузку перенесешь легко. – Он стал натягивать гидрокостюм. – Почему ты не собираешься?

– Сейчас. Пап, а вот еще. Вечером, когда я на станции был, они надо мной смеялись. Я им доказываю, что на старых торговых парусниках были вычислительные устройства, а они смеются… Правда, ведь были?

– С чего ты взял? – удивился Морозов.

– Были! – упрямо сказал Витька. – В твоей коллекции есть песня, я хорошо помню, там поют: «Свет не клином сошелся на одном корабле. Дай, хозяин, расчет! Кой-чему я учен в парусах и руле, как в звездах звездочет».

– Ну и что здесь вычислительного?

– Как что? Свет не клином сошелся – это про оптический прибор, который на этом… на принципе светового клина. Определитель расстояния, совершенно ясно. Рулевой просит: дай, хозяин, расчет. Значит, хозяин должен подготовить вычисления, это ясно даже ребенку.

– Да нет же, Витя, – сказал Морозов, сдерживая улыбку. – Тут совсем другое…

Он стал объяснять, что означают слова старинной матросской песни. Витька слушал, но вид у него был недоверчивый.

Они пошли к воде.

– Почему ты не взял ружье?

– Не нужно ружья. Тут подводная охота запрещена.

– Запрещена? – Морозов уставился на сына. – Вот так новость! Кто тебе сказал?

– Вчера на станции я слышал, как Лотар, ну, этот рыженький, который здорово снимает фильмы под водой… Он говорит Свену – как бы меченых рыб не перебили.

– Они говорили по-русски?

– Нет, по-фински, но я немного понимаю. Финский похож на эстонский… Ну вот, а Свен отвечает – если и зацепит парочку, не страшно, можно сделать для него исключение. Для тебя, значит.

– Все-то ты слышишь. – Морозов был неприятно удивлен. – Странные люди, почему сразу мне не сказали?

Витька пожал плечами. Видя, что отец принялся стягивать гидрокостюм, спросил:

– Не пойдешь купаться?

– Расхотелось что-то. Лучше почитаю.

Витька помолчал, морща лоб в раздумье, а потом сказал:

– Я бы ни за что не делал исключений.

– Правильно, – одобрил Морозов. Ему вдруг пришла в голову мысль, что Витьке не так-то просто живется.

– Абсолютно ни для кого, – сказал Витька. – Так я пойду?

– Далеко не заплывай. Слышишь?

– Слышу, – буркнул Витька и вошел в воду.

– Лиза, Галя, сейчас же прекратите беготню! – закричала Тоня. – Идите сюда, посидите в тени.

Подбежала толстенькая девочка лет десяти-одиннадцати. У нее было оживленное лицо, озорные карие глазки.

– Мама, мы играем в сепст-футбол, – сообщила она скороговоркой. – У меня уже два раза выпадала семерка, разреши, мы еще немного…

– Нет, – сказала Тоня, вытирая ей лоб платком. – Ты вся потная, сядь в тень. Галя! Я кому говорю?

Прибежала еще девочка, очень похожая на первую, за ней примчался Витька. Они шумно препирались, Витька доказывал, что не задел мяч ногой, а девочка твердила, что задел.

Вообще с тех пор, как прилетели Заостровцевы, этот островок стал наверняка самым шумным в архипелаге. Близняшки – Лиза и Галя – ни минуты не могли усидеть на месте, они были неистощимы на выдумки, затевали всякие состязания – кто кого перегонит, переплюнет, перетанцует, перекричит. И Витька, глядя на девочек, тоже стал какой-то шальной.

Они уселись в тени и принялись строить друг другу рожи.

– Перестаньте сейчас же! – прикрикнула Тоня.

Марта сказала ей вполголоса:

– До чего девочки похожи на тебя…

– На меня в молодости, – уточнила Тоня. И добавила озабоченно: – Я очень растолстела, правда?

– Ты прекрасно выглядишь.

– Да, да, как же! Посмотри, какие руки стали. А ноги! – Тоня вздохнула. – Вот ты действительно прекрасно выглядишь.

– Свен говорит, что рачки, которых они здесь разводят, забыла, как называются, очень способствуют обмену веществ и препятствуют отложению жиров.

– Правда? Надо с ним поговорить. Лиза, прекрати вертеться! По-моему, он в тебя влюблен.

– Кто? – Марта уставилась на Тоню.

– Свен. Знаю, ты будешь возражать, мне всегда возражают, когда я что-нибудь говорю, но я всегда оказываюсь права. Тот, на турбазе, который распределяет приезжих по островам, ну, у него такое имя, на «К»…

– Вейкко?

– Да, Вейкко. Он тоже в тебя влюблен.

– Полно тебе! – Марта засмеялась.

– В тебя все всегда были влюблены.

Тоня встала, легко и плавно поднялась на скалу и заглянула вниз, на полоску пляжа.

– Володя! – крикнула она. – Ты все еще под солнцем?

– Вместе со всем Восточным полушарием, – донеслось с пляжа.

– Сейчас же перейди в тень! Слышишь? – Тоня вернулась к Марте, села рядом. – Восточное полушарие! – сказала она, болтая полными ножками. – Прямо как маленький. Глаз нельзя с них спускать.