Текст книги "Нефертум. Запретная кровь"

 
Десять лет назад
Вот уже третью ночь
Ворон сидит на дубе в поле.
Хороша будет жатва,
Хороша будет жатва!
 
 
Он смотрит в окна домов,
На спящих людей в постели.
Хороши будут угощения,
Хороши будут угощения!
 
 
На закате третьего дня
Из земли выйдет чудовище.
Хорош будет пир,
Хорош будет пир!
 
 
Кар-кар, летите сюда, мои братья!
Кар-кар, ешьте досыта, пейте досуха,
Во славу белолицего Бога,
Во славу белолицего Бога!
 
 
Йеффельская народная песня «Ворон»
 

Часть I
Огни Аэнора

Глава 1
Эрик

Граф фон Байль не возвратился в Марый острог ни в оговоренный срок, ни через два дня. Напрасно Эрик Циглер вглядывался вдаль и прислушивался к любому шороху. Если Теодор так и не вернется, Циглера осудят за нарушение Кодекса. Но с другой стороны, он подчинялся прямому приказу наместника, и его не в чем упрекнуть.

Ожидание измотало его так сильно, что он уже ко всему относился с прохладцей. Изуродованная голова Сирши, которую Эрик несколько суток не выпускал из рук, превратилась в протухший кусок мяса. Чтобы сохранить хоть что-то, Циглер срезал ее прекрасные волосы и собрал в массивную прядь. Прядь он пропустил через бусину, которую собственноручно вырезал из кедра. Затем смазал волосы жиром для блеска и лучшей сохранности. Теперь это его талисман; он будет носить его на поясе в качестве напоминания о собственном позоре до конца жизни.

Потом он соскреб с черепа подгнивающую, зеленоватую плоть, выскреб мозг через затылок особой лопаточкой, которую использовали для обработки оленьих черепов. И замочил кость в соляном растворе, меняя его два раза в день. После Циглер как следует отварил череп, мясо сошло полностью, оставив лишь чуть желтоватую кость. Граф гордился бы такой чистой работой.

Сросшаяся с лицевыми костями аба исказила их, отчего те изменились до неузнаваемости, и череп Сирши едва ли напоминал человеческий. Эрик бережно положил его дожидаться Теодора на подушке – рядом с серебряным черепом чудовища.

Шакал, который должен был привести сестру Эйлит, тоже так и не объявился. Стоит ли ждать его? И интересно, как там сама девчонка? Получилось ли у нее? Эрик часто размышлял о ней ночами, иногда даже хотел отправиться следом. Если через неделю никто из них не объявится, Циглер отправится на поиски, несмотря на мороз и метель. Ведь это его долг.

Сломанная рука зажила и стала почти как новая, но любое лишнее движение все еще отзывалось болью в локте. Эрик пытался тренироваться с мечом, но ничего не выходило: кисть работала плохо, приходилось без конца разрабатывать ее круговыми движениями. Меч держать он пока не мог. Да что там! Даже наполненная чаем глиняная чашка вызывала в предплечье неприятное покалывание.

Дела с глазом обстояли еще хуже. Несмотря на то, что Эрик промывал его травяным настоем, он все равно загноился и постоянно напоминал о себе. Из глазницы то и дело вытекала какая-то желто-розовая, дурно пахнущая слизь, и Циглер не успевал менять повязки. Несколько раз приходил лекарь, давая ему новые и новые травы.

Огневик в очередной раз прочищал изувеченную глазницу, когда в дверь его комнаты постучали. На пороге стоял белый как мел Орин. Впервые после гибели Сирши дворецкий решил поговорить с обережником. По его лицу было видно, что он чем-то сильно встревожен.

– Что-то случилось?

– Я получил послание из деревни Горст, – дрожащим голосом начал Орин, словно позабыв об их с Эриком ссоре. – Хозяин – там, и он сильно ранен.

Циглер с облегчением выдохнул. Ранен, но жив!

– Что случилось? – побледнел Эрик.

– Неизвестно. Но кажется, вслед за ним пришло чудовище. Жители Горста очень беспокоятся.

– А Эйлит?

Орин покачал головой.

– Эйлит никто не видел.

Вот же черт! Эрик глухо зарычал. Хоть бы это оказалась не она! Мысли замелькали одна за другой: «Вдруг она убила всех людей Теодора, расправилась с наместником, и лишь графу удалось чудом спастись от огромного монстра, в которого девчонка превратилась? Что делать тогда?»

– Значит, надо вызвать чертей. Разберутся с тварью, и после я заберу графа.

– Циглер, там рядом нет ни одного сторожевого поста, а ближайший – в четырех днях пути от Горста. Нет, это займет слишком много времени. Боюсь, он столько не продержится, нужно вернуть его как можно скорее. Я уже вызвал в Марый острог лекаря.

Как бы ни хотелось этого признавать, но Орин был прав. Четыре дня туда, затем обратно, итого – восемь дней… Если граф тяжело ранен, вряд ли он столько протянет.

– …Доставь его. Я велел приготовить лошадь.

* * *

Горст располагался на возвышении – темное пятно среди заснеженного леса. По границе общины тянулся частокол, выставленный для защиты от диких зверей. Из-за него виднелись деревянные коньки пухлых гонтовых крыш, верхушки яблонь и треугольный силуэт общинного дома.

Циглер добрался!.. Эти два дня пути по заснеженному лесу казались ему вечностью! Нэнэ – кобыла, которую дал ему Орин, – оказалась крайне упрямой стервой и постоянно делала все ему наперекор. Циглер, не имевший привычки бить лошадей, пару раз не выдержал и отхлестал строптивицу ремнем.

Итак, Горст. Глухая деревня, в которой, похоже, об Альхоре знают лишь понаслышке и еще хранят традиции темных, безбожных времен. Где-то здесь должны быть ворота, через которые ходил местный люд, но в сумерках Циглер уже плохо различал очертания. Лишь увидев черепа животных, которые светились зеленым в полумраке – их натерли смесью гробяного гриба и обман-травы, – он понял, что идет в верном направлении. У ворот не было ни петель, ни других опознавательных знаков. Лишь рядом висел небольшой медный колокол.

Эрик дернул за потертый кожаный шнур. По окрестностям полетел удивительно громкий звон. Ничего… Может, подать сигнал огнем?

И, когда он уже поднял руку в небо, чтобы выстрелить, вдоль частокола кто-то прохрустел снегом. Между щелей пробился желтый свет свечи, однако никакого вопроса не последовало. Не выдержав, Эрик начал первым:

– Добрый вечер. Я…

– Кто? – спросил хриплый старушечий голос. – Кто ходит ночами?

– Я пришел…

– Только воры ночами ходят, – заключила старуха. – Нечего тут бродить!

– Послушайте, я маг и приехал за графом фон Байлем, он ведь здесь…

– Иди отсюда! – угрожающе прошипела старуха. – Не то я тебя живой веткой пугать буду.

Эрик слышал, что в общинах, отрезанных от мира лесной глушью или непроходимыми горами, люди до сих пор верят во всякую чушь, вроде духов или призраков. Однако никак не предполагал, что его будут пугать «живой веткой». Он слишком устал, замерз и был голоден, чтобы выслушивать этот бред.

– Откройте ворота, – потребовал Эрик, – или я сожгу их дотла.

– Уходи, колдун, – зло каркнула старуха. Она что, его не боится? А ведь он и вправду может все тут спалить. – Колдуны, они звери, в Горсте зверей не любят. Горст – дом охотников, не дичи.

«Это кто еще тут дичь!» – возмутился про себя обережник, однако поджигать ворота не стал. Не может же эта сумасшедшая быть единственной жительницей? Должны быть еще люди, кто-то ведь отправил письмо! Поняв, что от старухи ничего не добьешься, он вновь позвонил в колокол.

На второй звон та никак не ответила и захрустела по снегу прочь от ворот. Где-то тоскливо заухал филин, раздались человеческие голоса. Эрик продолжал дергать за шнур, пока, наконец, не получил вразумительный ответ:

– Хватит, хватит! Волков разбудишь, а они нынче злые от голода.

Ворота скрипуче открылись. По ту сторону стояла девушка в белоснежной шубе из песцового меха, в руках горел смоляной факел. Из-под шапки на плечи спускались две толстые косы. Вида она была крепкого, здорового, стояла на ногах твердо, держалась горделиво и даже немного грозно. Девушка ждала, когда Эрик Циглер представится первым.

– Я Щен, обережник графа Теодора фон Байля, – поспешно отозвался он. – Из Марого острога. Мы получили послание, что граф у вас.

– Значит, обережник, – кивнула хозяйка. – Для колдунов ворота Горста всегда открыты.

«Что-то не похоже», – фыркнул про себя он.

– Проходи, мой дом окажет тебе почтение.

Вместе они зашли в деревеньку. Тут же он увидел полумертвую старуху, кутающуюся в козлиную шкуру. Их взгляды встретились, и старуха пригрозила Эрику кулаком.

* * *

– Я – Ярмила, дочь старосты, – продолжила хозяйка, ведя Циглера в глубь поселения. – Ты не злись на нее. В такие ночи верить никому нельзя.

Во мраке дома казались огромными уснувшими черными медведями: сырой от снега гонт походил на блестящую шерсть. Время в Горсте словно остановилось, и Циглер чувствовал себя привидением: сколько месяцев, а то и лет в эту деревеньку не заглядывали чужаки? Эта обособленность, в которой они жили, граничила с безумием. Неудивительно, что у той старухи скисли мозги! Эрик буквально кожей ощущал прогнивший дух этого странного места.

– А куда ушли мужчины? – спросил он, не в силах выносить тишину, царившую между строениями.

– По мужским делам, – хмуро отозвалась Ярмила и ускорила шаг.

Что за мужские дела могут быть у жителей, Эрик уточнять не стал. Хотя и подумал о людоедстве.

Остановились они у высокого дома, единственной каменной постройки во всей общине. Оставив Нэнэ в конюшне и насыпав ей овса, Циглер поднялся по ступеням и оказался в просторной светлице. Дочь старосты прикрыла дверь на засов, сняла шубку и деревянные башмаки, затем выжидающе уставилась на Эрика. Чего она хочет?

– Твоя одежда, колдун. – Девушка нетерпеливо протянула руку. – В Горсте не принято носить плащи и обувь в доме.

– Ох, прошу простить меня.

Эрик спешно начал расстегивать тулуп. Отдав его Ярмиле, он стянул сапоги и поставил их в угол, чтобы не мешались. Там же он обнаружил еще одни: явно мужские, с пряжками на голени. Неужели…

– Граф здесь? Я должен увидеть его.

– Сперва гость должен поесть. Важный человек все равно спит и будет спать еще долго. Тебе лучше отдохнуть, колдун.

Он прислушался: тишина, едва слышно потрескивал огонь в камине. Не похоже, что кто-то желал ему зла.

– Хорошо, – согласился Эрик. В одном Ярмила точно оказалась права: он был так голоден, что съел бы корову. – Раз уж так велят приличия.

Ярмила скупо улыбнулась и поманила его за собой. Миновав светлицу, они оказались в просторном обеденном зале, в центре которого стоял тяжеленный стол с толстыми ногами из бревен в окружении двадцати стульев. За ним староста советовался с жителями, там же праздновал или скорбел. Вид этого огромного, но пустого стола почему-то навевал тоску. Позади него возвышался огромный, высотой с Эрика, каменный камин. На нем грелся чугунный котелок, прикрытый тяжелой крышкой. Пахло мясом, вареным луком и репой.

– Садись, – пригласила дочь старосты, указав рукой на стулья. – Что же ты не проходишь?

Эрик застыл в нерешительности на пороге. В столовой было тепло, хотелось просто остаться здесь, сев на разверстую медвежью шкуру, и погреть у огня пальцы. Был в этом доме тот простой, мещанский уют, который Циглер помнил с детства. От вида деревянных скамеек, сундуков, сушеных грибов и связок чеснока тоска по далекому дому схватила за горло. И с каждым днем дом был все дальше и дальше.

Он тряхнул головой, отгоняя печаль, отодвинул тяжеленный стул с неотесанными ножками и сел. Ярмила поставила перед ним миску супа и кружку какого-то кисло пахнущего напитка. Сама хозяйка села напротив, продолжая внимательно следить за ним. Она что-то хотела, мяла подол шерстяного платья в нетерпении, иногда нервным жестом расправляла на нем несуществующие складки. Эрик не выдержал:

– Что-то случилось, хозяйка? Похоже, что-то вас тревожит.

– Вы сможете защитить нас? – тихо начала Ярмила. – Колдуны умеют убивать чудищ.

* * *

Эрик даже растерялся. Она что, хочет, чтобы он убил монстра в одиночку?

– Мы сообщили чертям. Скоро они должны быть здесь. Возможно, через несколько дней.

Губы Ярмилы стянулись в ниточку, потемневшие глаза больше не ловили огненных бликов:

– Важный человек привел в Горст злого гостя. Нет времени ждать! Мужчины уже вышли на охоту.

– Оставив женщин без защиты? – удивился Эрик.

И что значит «вышли на охоту»? Чем их простые луки могут помочь против исцеляющегося монстра? Хотя вполне возможно, что чудовища редко заглядывают в эти края. Местные могут просто не знать, как с ними бороться.

– Женщины Горста сумеют за себя постоять, – с обидой в голосе отозвалась Ярмила, поднявшись. – И не хуже мужчин держат в руках оружие! Но чтобы убить тварь, нужен колдун с синим мечом. Все это знают.

– Я всего лишь обережник, а не черт. Простите, но я вряд ли справлюсь один.

Ярмила рухнула на стул и закрыла лицо руками. Во всей этой позе было столько отчаяния, что Циглеру стало не по себе.

– Они ушли четыре дня назад, – глухо отозвалась она, не убирая рук от лица. – Мой отец и семь моих братьев… Даже младший, а ведь ему всего десять… Они бы… О духи!..

Эрик не нашел что ответить. Наверное, надо было встать и как-то утешить ее, но он так устал, что едва шевелился.

Да и что он мог сказать? Что у них не было ни единого шанса? Что монстр, вероятнее всего, и вправду убил их, распотрошил тела и сожрал внутренности? Что он мог сказать? Что должен был сделать?

– Ты, наверное, очень слабый колдун, – произнесла хозяйка тихо, словно упрекала его в предательском бездействии.

– Я уверен, что отчаиваться рано. Ваша семья еще вернется, – только и вздохнул огневик. Затем в звенящей тишине доел миску похлебки, осушил глиняный кубок одним глотком, утер пасть рукавом и спросил: – Теперь я могу увидеть графа?

Ярмила наконец убрала руки от лица и кивнула. Как он и думал, ее глаза покраснели от слез.

Она проводила его в узкую спальню с единственным плотно закрытым окном и жарко натопленной печкой. Находиться в комнате было невозможно, у Эрика даже закружилась голова от духоты. На кровати лежал человек. В скудном свете лучины он едва разглядел его лицо: бледный, заросший седой бородой, с впалыми глазами… Циглер с трудом узнал в нем Теодора фон Байля.

Тот лежал на животе, повернув голову к двери, и почти не дышал. Эрик осторожно убрал одеяло, закрывающее его спину, и ужаснулся: по коже, между лопатками, тянулись четыре кроваво-красные полосы. Чьи-то огромные когти, похоже, когда-то рассекли кожу до мяса.

– Мой граф, – без особой надежды позвал он и легонько потряс Теодора за плечи. – Очнитесь, это Циглер. Я пришел, чтобы вернуть вас домой.

Ресницы графа дернулись – и только. Альхор Всемогущий, как же он постарел!

– Он не приходил в себя с тех самых пор, как мы сняли его с лошади, – пояснила Ярмила. – Его дух стоит у ворот мира мертвых, и они могут распахнуться в любое мгновение.

– Завтра я отвезу его в Марый острог. Там ему будет лучше. Если он и умрет… то хотя бы дома, – вздохнул Эрик. Вид заросшего, исхудавшего и измученного ранами графа вызывал в нем жалость и чувство вины. Ну почему он не послушался? Почему отправился без своего обережника?! – Спасибо за все, что вы для него сделали.

Лицо девушки вдруг исказила ярость:

– Я не отпущу его, пока ты не убьешь чудовище!

* * *

Ничего себе! Вот это наглость! Да при желании Эрик мог бы сжечь весь Горст дотла вместе с наглой девчонкой и безумной старухой, а ей хватает наглости указывать ему, что делать! Кажется, жители Горста совсем потеряли нюх.

– Вы отдадите мне графа! – зарычал Циглер и прижал уши, выражая недовольство. Однако Ярмила продолжала смотреть на него с прежним упорством, словно вовсе его не боялась. – Либо я заберу его сам, силой! И вам это очень не понравится.

– Ты не понимаешь! Здесь, в Горсте, осталось двенадцать женщин и восемь детей! Разве колдун белолицего бога не должен защитить их?! Разве это не его долг?!

– Я не убийца чудовищ, а обережник графа. В первую очередь я должен защищать его.

– Тогда почему важный человек был один? Почему ты не поехал с ним? – чуть не плача от злости, спросила девушка. – Почему ты не защитил его, когда он так в этом нуждался?!

Эрик не нашел что сказать. Отчасти она права. А сейчас жители Горста страдают по его вине.

– Я спасла важного человека, – продолжила Ярмила, чувствуя, что ее слова-стрелы попали в цель. – Только я знаю, как его лечить. Если ты убьешь меня, колдун, никто больше твоему графу не поможет.

И снова верно. Да, в Академии Циглер проходил и травоведение, и лекарское дело, но то были лишь знания о первой помощи. Любая деревенская девка, всю жизнь собирающая листики-цветочки в глуши, разбирается в них куда лучше него. Так что без помощи Ярмилы у Эрика вряд ли получится довезти Теодора до Марого острога. Сейчас жизнь графа фон Байля в ее руках.

– Я не разберусь с чудовищем в одиночку. Я не учился этому, – проскулил он, уже чувствуя, что проиграет. – Я не могу, понимаешь?! Я не черт!

– Тебе придется, – железным голосом отозвалась девушка. – Если тварь придет сюда, погибнут все. И граф тоже.

Циглер заглянул в белое, без единой кровинки лицо Теодора. Будь он в трезвом уме, то наверняка приказал бы ему то же самое: «Покончи с чудовищем, Циглер. И давай без жалких оправданий, я тебя не для этого взял на службу. Жители Горста – такие же граждане Нефера, как мы с тобой, поэтому если они нуждаются в защите, то мы обязаны ее предоставить».

– Хорошо, – наконец согласился Эрик. Ярмила облегченно вздохнула. Ее широкие плечи расслабленно опустились, лицо утратило ожесточенное выражение. – Но только при одном условии. Если в течение суток я не вернусь, вы доставите графа в Марый острог самостоятельно. И сделаете все, чтобы он выжил. Согласны?

– Согласна, колдун. Поклянусь на крови. – Она вытащила из меховой жилетки крохотный костяной нож и надрезала предплечье. – Вот! Люди Горста держат свои клятвы, так сдержи и ты свои, колдун!

– Завтра на рассвете я отправлюсь на поиски, однако ничего не обещаю. А сейчас мне надо немного отдохнуть.

Больше они не говорили. Хозяйка отвела Эрика в комнату, где стояла узкая низенькая кровать с ароматным матрасом, набитым рогозом и травами, да тумба с кувшином воды. Над кроватью, почти под самым потолком, светлело крохотное окно, занавешенное холщовой тканью.

Ярмила немного погремела посудой и тоже ушла спать. Вместе с ней затих и весь дом, и деревня. Весь мир замер в ожидании беспокойного сна. Завтра Эрик Циглер встретится с чудовищем. Кому-то из них эта встреча точно принесет погибель.

Глава 2
Людвиг

…Живот лопнул, и из него выползали большие лиловые черви. В своем сне он был мертв уже много-много дней, и прохладная влажная земля служила ему одеялом.

Людвиг распахнул глаза: синие портьеры, тянущиеся с потолка до пола, тяжело колыхались. Сквозняк, проскальзывая через оконные рамы, доносил запах сырого гранита и рассветного воздуха. За окном ветер жадно обсасывал башенный шпиль, воя от удовольствия, отчего крыша над головой жалобно скрипела. Ничего необычного, все как всегда. Только вот черви – это дурной знак.

В прошлый раз, когда неизвестная болезнь вдруг свалила отца, они ему тоже снились – расползающиеся по кровати. Червей в Нефере не любили, те считались отголосками дремучих времен идолопоклонничества, когда весты поклонялись богу-червю и закапывали мертвых в землю, чтобы кормить его.

Хотя маги делают то же самое, скапливая трупы чудовищ в могильниках, правда? Там их находят червопоклонники, тащат отрубленные конечности к себе в норы и высушивают до волшебного голубого порошка под названием серкет, порошка, который убил его брата двенадцать лет назад. Праматерь сожрала столько серкета, что даже ее грудное молоко от него прокисло, именно им отравили несчастного Люцика.

Иногда он мечтал к нему присоединиться. Он бы даже убил себя, откусил бы себе язык, вот только не хватало мужества. Из года в год мечты о смерти оставались лишь мечтами, и вот уже десять лет виконт Людвиг де Гродийяр был прикован к постели.

Спустя два года после случившегося в горах Син-Син у него отказали и ноги. Болезнь, как спрут, обвивала его тело, и теперь он ничего не чувствовал вплоть до шеи. Еще немного, и виконт не сможет самостоятельно открыть глаза и рот, и вот тогда… Тогда точно решит умереть.

Пусть в отсутствие сестры Людвиг считался хозяином замка, никто не принимал его всерьез. Виной тому было не столько его происхождение (род матери оказался недостаточно знатным для брака с самим Лордом-Канцлером), сколько немощь. Вигги мог поклясться, что большинство служащих в Аэноре даже не знали его имени, и виконт Людвиг де Гродийяр оставался для них не более чем призраком.

Десять лет он провел в главной башне Аэнорского замка, лишь изредка ее покидая. Последний раз Людвиг был на улице несколько месяцев назад, когда еще помещался в колесное кресло, подаренное отцом. Теперь же его телеса раздобрели и не влезали в сиденье, так что о прогулках пришлось забыть. Йоханне становилось все сложнее перетаскивать его с постели на трон у окна.

Возможно, виной тому стали восхитительные пирожные со сладким яичным желтком, которые он ел на завтрак, обед и ужин. Он мог поглощать их десятками, а то и сотнями. Если же Йоханна отказывала ему в этой маленькой радости, то у виконта сразу же портилось настроение. Пирожные оставались единственным способом хоть как-то его поднять. Иногда даже хотелось объесться ими и умереть.

За столько лет он привык к своей комнате с ее сквозняками, воем ветра и птицами, которые часто вили гнезда в щелях между массивными камнями стен. По весне он наблюдал из окна (закрытого настоящим прозрачным стеклом!), как они учили птенцов летать и как те садились на подоконник. Людвиг пересчитал все гипсовые звезды, что желтыми пятнами расплылись на потолке: все тридцать четыре, с тремя самыми крупными – Альхоровой тройкой, местом, откуда спустился бог.

Комната была просторной, наверное самой большой в замке. Здесь умещалась постель Людвига; громадный шкаф со сменными простынями; стол, заваленный книгами, которые виконт читал на особой деревянной подставке, держа в зубах указку с маленькой ручкой на конце и переворачивая ею страницы; медная ванна, где его купала Йоханна; камин, на котором она грела воду; небольшой подъемник с кухни – при помощи него в башню доставляли еду.

За годы, проведенные в постели, он успел возненавидеть все это, хоть и понимал, что не увидит ничего другого.

Однако скоро все изменится навсегда.

* * *

Устав заклинать взглядом занавески, Людвиг зажмурился. Затем снова расслабил веки. После простого упражнения комната вернула свою четкость и серость скупо разложенных предметов. Потертости на большом кожаном кресле, оснащенном подставкой для ног, напоминали узор на шкуре неизвестного животного. Да и само кресло, всю жизнь стоявшее у единственного окна, казалось замершим в вечном сне зверем.

Одеяло как-то умудрилось сползти до груди, хотя ворочаться во сне он не мог. Ключицы совсем заледенели, надо бы их накрыть, а то он совсем окоченеет. Виконт выгнул шею как только мог, попытался ухватить одеяло зубами, но никак не дотягивался. Лишь лизнул мохнатый край, отчего к языку прилипли ворсинки.

Не удалась и вторая попытка. С каждым движением одеяло соскальзывало с него все дальше, словно отползало в сторону. Сколько бы он ни кряхтел, сколько ни ругался, все же не мог ухватиться за его край. Набрав в грудь побольше воздуха, Людвиг из последних сил согнул шею и подбородком ощутил холодную ткань ночной сорочки. Его тело стремительно теряло оставшееся тепло.

За стеной вновь поднялся ветер и с размаху врезался в окна. Щеками Людвиг чувствовал движение холодного воздуха. Камин догорел еще пару часов назад, угли остыли, почернели и больше не давали тепла. И неудивительно! Снег уже укрыл Королевство плотным одеялом, заледенели судоходные реки, и земля наконец отдохнет от плугов земледельцев. Пришла пора вытаскивать из сундуков шубы, доставать луки и начинать лесную охоту.

Начали ее и чудовища…

Бой с одеялом был проигран окончательно, когда виконт, неудачно согнув шею, позволил ему оказаться почти на животе. Теперь он лежал, неудобно накренившись, не в силах выпрямиться и без единого шанса достать проклятую тряпку. Снова обстоятельства складывались против него! Виконт кряхтел, ерзал в одеяле, весь вспотел, пока после сотни неудачных попыток не сдался.

– Йоханна! – крикнул он, отплевываясь – ворс противно прилип к языку. – Тьфу ты!.. Йоханна, тащи сюда свою задницу!

Тишина. А затем привычное шарканье старческих ног. Ну наконец-то! Еще каких-то пару веков, и старуха-обережница будет здесь!

– Вашмилость, – проворчала хожалка, не успевшая снять чепец для сна, – чего это вы в такую рань? Неужели обделались?

Йоханна вошла в комнату, и ее грузная фигура заполнила собой весь дверной проем. Повезло, что ей достался облик медведицы: весьма удобно, когда приходится ворочать туда-сюда его больное, неподатливое тело.

– Помоги мне!

Медведица раскутала его и принялась разминать конечности, сгибая и разгибая, выворачивая и оттягивая. Людвиг наизусть знал все упражнения. Затем она молча растерла его вонючей мазью, обмотала бинтами, вновь завернула в особую ткань, а затем – в одеяло. Несмотря на почтенный возраст, Йоханна оставалась ловкой, способной управляться с его немощным телом.

– Мне снились черви, – заявил Людвиг. – Быть беде.

– Вот еще! Напридумываете всякой ерунды, потом сами страдаете, – отмахнулась медведица.

Она никогда всерьез не воспринимала его сны.

Он не стал спорить. Скоро она сама все увидит.

Еда за завтраком казалась безвкусной, даже вид любимых пирожных не вызывал в нем аппетита. Людвиг не замечал, как ест: стоило ему сесть у окна – и он сразу растворился в осточертевшем за столько лет пейзаже.

Сосна, стена, близнецы-башни и зубчатая даль леса. Лорианна рассказывала, что у замка растут дикие розы – вдоль всех стен, а летом они сладко пахнут. Сколько Людвиг ни просил ее показать хотя бы один цветок, сестра так и не принесла ни одного лепестка. Ей давно было уже не до братца-калеки.

Тем временем в Аэнорском замке начинался новый день.

* * *

Глядя в окно, Вигги заметил, что королевской сосне, растущей во дворе вот уже добрую сотню лет, ветром пообломало ветки. Теперь они валялись на мостовой, раздавленные лошадиными копытами, смешанные с конским навозом. Какой-то слуга удрученно их собирал. Гранитные стены и донжоны поблескивали в скудном свете солнца. Внутри комнаты потрескивал камин, и отсветы пламени плясали на полу. Ничего не менялось.

– Что-то вы плохо выглядите, вашмилость, – заключила хожалка, снова заворачивая его в одеяло. – Совсем ничего не ели! Так вон и похудеете, будете тощий, как палка, и что я скажу вашей сестре? Она ведь решит, что я совсем дура старая, вас запустила!

– О, Йоханна, не стоит беспокоиться, я ни за что не похудею, чтобы облегчить тебе жизнь. Завтра съем двойную порцию пирожных, так и скажи повару.

Медведица лишь усмехнулась. Села в кресло и принялась раскладывать карты – был у нее такой грешок.

– Погадай на меня, – попросил Людвиг, хотя и не верил во всю эту чушь. Попросил скорее из вежливости, чтобы сделать Йоханне приятно. – Погадай на любовь.

– Тоже мне, придумаете! Любовь! – фыркнула хожалка, но все же принялась раскладывать карты. – Все, что вам светит, – это любовь клопов к вашей кровушке!

Людвиг усмехнулся и прикрыл глаза. Силы покидали его. Опять кружилась голова. Когда он закрывал глаза, казалось, что его качает невидимая карусель.

– Эко оно как! – пробормотала Йоханна, собирая колоду. – Что за ерунда?

– Что там?

– Карты врут, давайте-ка еще раз.

– Что там, Йоханна? – настойчивее спросил он, зная, как серьезно она к этому относится.

Медведица разложила пасьянс во второй раз и снова охнула – еще громче. Затем показала ему карту шута в колпаке с бубенцами и с идиотским выражением лица.

– Это вы, вашмилость. Выпадает либо скоморох, либо отшельник. Почти одно и то же в вашем случае.

– А кто моя возлюбленная? – поинтересовался Людвиг и ехидно добавил: – Зазнобушка моя, свет очей моих, любовь всей моей жизни! Кто же она, та счастливица?

Йоханна молча показала карту. Чудовище с горящими желтыми глазами, в пасти которого истекал кровью измученный рыцарь.

Людвиг открыл было рот, чтобы пошутить о неписаной красоте невесты, как вдруг на него накатило: будто слизнуло волнами огненной реки и куда-то понесло. Губы пересохли и потрескались, по лицу градинами потек горячий соленый пот. Людвиг больше не мог дышать, лишь бесполезно открывал рот, как рыба, выброшенная на раскаленный песок. Воздуха не хватало, он вот-вот задохнется!..

– Вашмилость! – раздалось над ухом, и тут его тело само собой выгнулось, будто дуга. По глазам словно ударили ножом, все залило красной пеленой, и на мгновение Людвиг впал в беспамятство.

Когда он пришел в себя, то уже был укутан в три одеяла, а над ним возвышался лекарь: сухой человек с желтыми из-за печеночной болезни белками глаз. Его костлявая рука трогала Людвигу то лоб, то шею, сам он бормотал что-то невнятное. Рядом стояла хожалка и лишь качала в ответ головой.

– Ну-с, молодой человек, виной всему излишний вес, – сделал вывод лекарь и потер подбородок. – Надо худеть, надо худеть, – повторил он зачем-то, и Людвиг пожалел, что не выгнал его из замка еще пятнадцать лет назад. – Ваше тело иногда думает, что ваша голова отдает ему приказы, поэтому и трясется, – пояснил он наконец. – А худеть надо, иначе вредно для сердца.

– Так и знала, – вздохнула Йоханна. – Спасибо вам. С завтрашнего дня будет питаться только кашей на воде.

Людвиг лишь простонал: отвечать сил не было. Он просто хотел умереть.

* * *

Снег валил всю ночь, а наутро воцарилась такая тишина и благодать, будто сам Альхор вновь спустился на землю. Даже муки к утру отступили, оставив после себя лишь цепенящую усталость. Именно в ту ночь виконт понял, что жить ему осталось недолго.

Сперва он разозлился. На себя, на мать, на отца, даже на Йоханну, а затем вдруг почувствовал удивительное равнодушие к своей судьбе. Никто не прольет ни слезинки после его ухода, никто не вспомнит его добрым словом, всем наплевать. Даже старшая сестра бросила его, лишь бы не видеть, как с каждым днем брат хиреет. Никто не хочет видеть страдания других.

– Ну что, вашмилость? Как себя чувствуете?

– Приготовь кресло, Йоханна, – попросил Людвиг слабо. – Я хочу на улицу.

Медведица лишь покачала головой:

– Какая вам улица? Подхватите простуду, помрете. Как я перед вашей сестрой буду объясняться?

– Пожалуйста. Я чувствую, что… – Он хотел сказать о своем скором уходе, но решил не пугать лишний раз хожалку, у нее и так слабое сердце. – Мне уже лучше, правда. На воздухе станет еще легче.

Как ни странно, Йоханна не стала спорить и принялась обматывать его одеялами, чтобы он не замерз. Затем велела принести носильное кресло.

Только вот лишний вес снова дал о себе знать: носильное кресло, служившее ему верой и правдой столько лет, теперь оказалось мало.