Текст книги "ХX век: проработка прошлого. Практики переходного правосудия и политика памяти в бывших диктатурах. Германия, Россия, страны Центральной и Восточной Европы"

В 2005 году социологический институт Infratest dimap опросил жителей ФРГ, считают ли они день окончания Второй мировой войны днем освобождения или днем поражения своей страны. Через 15 лет, в 2020 году, тот же вопрос был задан респондентам снова. Распределение позиций за эти годы почти не изменилось: 76 % опрошенных в 2005‐м и 77 % в 2020 году ответили, что считают 8 мая днем освобождения Германии от нацизма. Доля тех, кто связывает окончание войны с поражением страны, снизилось с 8 % в 2005‐м до 5 % в 2020 году (12 % опрошенных не определились с ответом)[238]238
  8. Mai: Tag der Befreiung // infratest dimap, 6.-7. Mai 2020. https://www.infratest-dimap.de/umfragen-analysen/bundesweit/umfragen/aktuell/8-mai-tag-der-befreiung/. Почти 80 % немцев считают 8 мая днем освобождения от нацизма // Deutsche Welle. 08.05.2020. https://p.dw.com/p/3bvhL.


[Закрыть].

Другой опрос, проведенный тем же институтом Infratest dimap по заказу медиакомпании Deutsche Welle в январе 2020 года, был приурочен к 75-летней годовщине освобождения концлагеря Аушвиц[239]239
  Опрос: Большинство немцев хотят помнить о преступлениях нацистов // Deutsche Welle. 24.01.2020. https://p.dw.com/p/3Wl1d.


[Закрыть]. Он показал, что большинство немцев по-прежнему готовы сохранять память о преступлениях национал-социализма. На вопрос, стоит ли жителям Германии спустя 75 лет после окончания Второй мировой войны перестать уделять так много внимания нацистской эпохе и подвести под ней окончательную черту (Schlussstrich), ответили положительно лишь 37 % опрошенных, тогда как 60 % выступили против этого[240]240
  Там же. Вопрос звучал так: «Недавно кто-то сказал, что спустя 75 лет после окончания Второй мировой войны нам следует перестать уделять так много времени эпохе национал-социализма и, наконец, подвести под ней окончательную черту. Прав ли этот человек?»


[Закрыть].

Абсолютное большинство немцев (72 %), согласно данному опросу, придерживались мнения, что память о преступлениях нацистской Германии должна оставаться живой и активной. При этом 55 % респондентов высказали мнение, что об этих преступлениях в Германии говорится «достаточно», а еще 17 % хотели бы, чтобы речь о них звучала чаще. Мнение, что преступлениям нацистов уделяется слишком много внимания, разделяла только четверть опрошенных[241]241
  Там же.


[Закрыть].

Отвечая на вопросы о конкретных практиках коммеморации, 75 % респондентов заявили, что посещение мемориалов на месте бывших концлагерей должно входить в обязательную школьную программу (четверть опрошенных высказалась против). Более 60 % респондентов уверены, что «каждый должен задаться вопросом, какую позицию в то время занимала его семья» (против высказались 36 %). 42 % опрошенных поддержали идею, что просителей убежища в ФРГ нужно в обязательном порядке информировать о преступлениях нацистов (55 % с этим не согласились)[242]242
  Там же.


[Закрыть].

В послевоенной Западной Германии в течение нескольких десятилетий имел место сложный, многоплановый процесс формирования общественного консенсуса относительно основных институтов и стратегий общественно-политического развития в результате длительных и зачастую ожесточенных публичных дискуссий о значении немецкого прошлого для настоящего и будущего страны. В результате этой работы память о нацистском тоталитарном режиме, о Холокосте оказалась не просто включенной, она постепенно переместилась в центр западногерманской идентификации, став в конечном итоге доминирующим звеном всей конструкции коллективной исторической памяти[243]243
  Confino A. Op. cit. P. 50, 58.


[Закрыть]. Как сформулировал один из наблюдателей, «парадокс в том, что нацистские преступления, редко присутствовавшие в широком публичном дискурсе в ранний послевоенный период, с течением времени становились все более значимыми, видимыми и настолько актуальными, что не будет преувеличением сказать, что осмысление нацистского прошлого составило основной интеллектуальный и духовный вклад ФРГ в мировую культуру, стало источником ее идентичности»[244]244
  Brockmann S. German Culture at the «Zero Hour» // Trommler F., Brockmann S. (eds) Revisiting Zero Hour 1945: The Emergence of Postwar German Culture. Humanities Program Report 1. Washington: American Institute for Contemporary German Studies, 1996. P. 24–25.


[Закрыть].

Основными факторами произошедших изменений общественно-политической обстановки в ФРГ стало постепенное расширение публичной сферы и появление альтернативных версий памяти, интеллектуальный вызов официальной версии памяти, выдвижение новых ценностей силами интеллектуалов и гражданского общества. В результате этих процессов изменилась вся западногерманская «программа культуры» (в терминологии Юрия Левады), на первый план вышли новые общественно значимые символы и ценности, которые впоследствии были интегрированы и отражены в культурных институтах: памятниках, музеях, памятных датах, литературе и театре, структуре и содержании теле– и радиовещания, а главное – в образовательных институтах.

Как показывает западногерманский послевоенный опыт, наличие действенной, функциональной публичной сферы позволяет официальной памяти – при всей присущей ей устойчивости – реагировать на меняющиеся общественные оценки и запросы. В подобных условиях коллективная память оказывается способной к изменениям и трансформации. Источниками изменений служат альтернативные версии памяти о прошлом, бросающие вызов официальным трактовкам в публичной сфере.

Хотя послевоенный западногерманский исторический дискурс был (и во многом до сих пор остается) крайне поляризованным, именно эта поляризация и вызванная ею борьба за память стала продуктивной основой для изменения политической культуры в послевоенной ФРГ. Борьба представителей различных поколений и групп интеллектуальных элит за обновление национальной культуры, с одной стороны, и борьба за ее сохранение, защиту, нормализацию и дестигматизацию, с другой, оказались весьма продуктивной базой для трансформации национальной политической культуры и формирования стабильной политической системы демократии. Этот процесс стал, по точному определению интеллектуального историка Дирка Моузеса, «дискурсивным достижением»[245]245
  Moses D. A. Op. cit. P. 10, 50.


[Закрыть]. В то же время в ситуации отсутствия пространств публичности, позволяющих вырабатывать и транслировать общественные смыслы, и при отсутствии групп, способных эти смыслы создавать и поддерживать, блокируется возможность закрепления индивидуальной и коллективной памяти, отличной от официальной.

Постоянное присутствие нацистского прошлого в общественной сфере современной ФРГ свидетельствует о превращении проработки прошлого в непреходящую общественную норму. А регулярное публичное признание национальной вины руководством страны говорит о силе антитоталитарного консенсуса[246]246
  См., например: Меркель назвала нападение нацистской Германии на СССР «поводом для стыда» // Deutsche Welle. 19.06.2021. https://p.dw.com/ p/3vCxX. Комментарий: Меркель нашла правильные слова при посещении Освенцима // Deutsche Welle. 09.12.2019. https://p.dw.com/p/3UU6e. В кнессете Меркель извинилась за Холокост // Русская служба ВВС. 18.03.2008. news.bbc.co.uk/hi/russian/international/newsid_7303000/7303526.stm. Комментарий: Смиренные слова Штайнмайера в Яд Вашеме // Deutsche Welle. 24.01.2020. https://p.dw.com/p/3WmF4.


[Закрыть]. Периодически звучащая в современной Германии общественная критика в отношении того, что теме нацистского прошлого уделяется чрезмерное внимание, означает, что эта травматическая страница немецкой истории отнюдь не закрыта. И хотя вопрос о будущем исторического дискурса о периоде национал-социализма остается открытым, нет сомнений, что немецкое общество и впредь останется активно вовлеченным в критическую работу по осмыслению национального прошлого и в выработку социальной идентичности на перспективу.

3. На пути к демократии. Трансформация политической культуры ФРГ в контексте проблем памяти и идентичности[247]247
  В основе главы – статья автора, опубликованная в журнале «Отечественные записки» (2013. № 6 (57). С. 162–179).


[Закрыть]

В центре предлагаемого в данной главе анализа – проблема взаимосвязи между общественным отношением к нацистскому прошлому и демократизацией западногерманской политической культуры. На протяжении многих лет обществу послевоенной ФРГ проходилось пересматривать основы национальной идентичности в свете последствий цивилизационного разрыва, вызванного нацистской диктатурой. В результате суть и содержание полемики вокруг проблемы национального самоопределения в западногерманском контексте оказались неотделимыми от осмысления национальной истории и, главным образом, истории Третьего рейха и Холокоста. В этой главе пойдет речь о том, какие процессы, связанные с трансформацией общественного отношения к национал-социалистическому прошлому, оказали влияние на становление демократии и демократизацию западногерманской политической культуры.

В середине 1980‐х годов, спустя сорок лет после окончания Второй мировой войны, в ФРГ развернулась общенациональная дискуссия о природе демократии и основах западногерманской идентичности. Своеобразным импульсом к дебатам, в которых приняли участие ведущие политики, интеллектуалы и гражданские активисты, послужила программа «нормализации», провозглашенная за несколько лет до этого лидером Христианско-демократического союза, канцлером Гельмутом Колем (1982–1998). Оказавшись во главе коалиционного правительства в 1982 году и затем вновь заняв пост канцлера в качестве лидера победившего на парламентских выборах блока ХДС/ХСС в 1983‐м, Коль заявил о намерении осуществить в немецком обществе «морально-нравственный поворот» (geistig-moralische Wende/Emeuerung)[248]248
  Stüwe K. Die Rede des Kanzlers: Regierungserklärungen von Adenauer bis Schröder. Wiesbaden: Verlag für Sozialwissenschaften, 2005. S. 86, 210.


[Закрыть].

По мнению Коля и его сторонников, западногерманскому обществу следовало обрести «здоровую» национальную идентичность и одновременно освободиться от «бремени» неудобного прошлого, долгие годы стигматизировавшего самовосприятие западных немцев. Разве немецкая история лишена героических страниц и достижений, которыми бы немецкие граждане могли гордиться, как гордятся своими победами и достижениями другие народы? Разве страна, ставшая родиной «экономического чуда» и выступившая локомотивом европейской интеграции, не заслужила права быть «нормальной»? Почему новые поколения, не несущие прямой ответственности за преступления нацистского режима, должны носить на себе клеймо Аушвица? Такова была логика нового канцлера и части неоконсерваторов, вступивших в борьбу за нормализацию западногерманского исторического сознания в начале 1980‐х годов.

В инаугурационной речи по случаю повторного вступления в должность канцлера после победы «Союза» на парламентских выборах в марте 1983 года Коль призвал соотечественников «защитить нашу историю с ее величием и страданиями, ничего не отнимая и не прибавляя»[249]249
  Цит. по: Dubiel H. Niemand ist frei von der Geschichte: Die nationalsozialistische Herrschaft in den Debatten des Deuttschen Bundestages. München: Carl Hanser, 1999. S. 189.


[Закрыть]. Подчеркнув богатое культурное наследие Германии, ее исторический вклад в развитие философии, поэзии, литературы, музыки, изобретательства, предпринимательства, социального реформаторства и науки, глава правительства заявил, что немецкая история должна стать «духовным домом» для подрастающего поколения. Коль напомнил слушателям о грядущем в 1987 году 750-летии Берлина. К этому юбилею, призванному сыграть важную символическую роль в формировании нового национального самоопределения, было приурочено открытие в городе Немецкого исторического музея – одного из важнейших проектов правительства в рамках программы нормализации[250]250
  Dubiel H. Niemand ist frei von der Geschichte. S. 189.


[Закрыть].

Наряду с попытками формирования позитивных основ коллективной идентификации усилия идеологов новой исторической политики были направлены на историзацию периода национал-социализма, включение истории Третьего рейха в череду прочих исторических эпох. Историзация могла способствовать освобождению современных немцев от давления прошлого, от восприятия национальной истории исключительно через призму Холокоста и преступлений нацистского режима.

Такая политика памяти неоконсерваторов вполне отвечала запросам массового избирателя. Так, в феврале 1985 года социологи института infas выяснили, что 54 % западных немцев стремились «оставить прошлое в покое» и больше не желали ничего узнавать из СМИ об эпохе Гитлера и о Второй мировой войне (только 34 % придерживались противоположного мнения). Правда, для многих стало сюрпризом, что в ходе опроса молодежь ответила на вопрос социологов иначе, чем остальная часть населения: 61 % молодых людей в возрасте 18–25 лет высказали пожелание, чтобы в медиа появлялось больше сообщений о трудном прошлом, только 25 % их сверстников не были с этим согласны[251]251
  Ginsburg H. Wer will es wissen? // Die Zeit. 15.02.1985. Nr. 8. https://www.zeit.de/1985/08/wer-will-es-wissen.


[Закрыть].

В задачи новой администрации входила также «нормализация» образа ФРГ на международной арене. Стремясь укрепить имидж Германии как надежного партнера и давнего союзника США, в преддверии 40‐й годовщины окончания Второй мировой войны Коль пригласил своего американского коллегу президента Рональда Рейгана принять участие в совместной торжественной церемонии на Битбургском военном кладбище. Поминовение павших немецких воинов, намеченное на 5 мая 1985 года, должно было свидетельствовать о примирении бывших противников в войне и ознаменовать благополучное окончание послевоенного периода.

Визит лидеров двух стран на военное кладбище в Битбурге, где помимо солдат вермахта были захоронены и офицеры Ваффен СС, вызвал, однако, волну критики и произвел общественный раскол не только в США, но и в самой Германии[252]252
  См.: Hartman G. H. (ed.) Bitburg in Moral and Political Perspective. Bloomington: Indiana University Press, 1986.


[Закрыть]. Как вскоре предстояло выяснить Колю, противники подобных жестов, как и политики нормализации в целом, имелись и в рядах Христианско-демократического союза.

8 мая 1985 года, через несколько дней после скандального визита Коля и Рейгана в Битбург, с речью, посвященной 40-летию окончания войны, выступил президент ФРГ, член ХДС/ХСС Рихард фон Вайцзеккер. В наиболее известном политическом обращении за всю западногерманскую историю фон Вайцзеккер недвусмысленно заявил о важности критического отношения к прошлому для сохранения демократической политической культуры, развития толерантности, уважения к универсальным правам человека. Как бы отвечая на ставшую крылатой фразу Коля о «благодати позднего рождения» (Gnade der späten Geburt), якобы дарованной немцам, появившимся на свет во время или уже после окончания войны и поэтому непричастным к преступлениям национал-социализма, президент подчеркнул универсальную ответственность всех граждан за общее наследие истории: «Все мы, виновные или нет, старые или молодые, обязаны принять прошлое. Его последствия касаются всех нас, и мы отвечаем за него. Младшие и старшие могут и должны помочь друг другу понять, почему жизненно важно сохранять память. Речь не идет о преодолении прошлого. Это невозможно. Нельзя задним числом изменить прошлое, нельзя его отменить. Но всякий, кто закрывает глаза на прошлое, становится слепым и к настоящему. Кто не желает помнить о бесчеловечности, тот становится восприимчив к новому заражению»[253]253
  Weizsäcker R. von. Ansprache des Bundespräsidenten am 8. Mai in der Gedenkstunde im Plenarsaal des Deutschen Bundestages zum 40. Jahrestag der Beendigung des Krieges in Europa und der nationalsozialistischen Gewaltherrschaft. Bonn, 8. Mai 1985. http://www.bundespraesident.de/SharedDocs/Reden/DE/Richard-von-Weizsaecker/Reden/1985/05/19850508_Rede.html. См. также: Борозняк А. Жестокая память. Нацистский рейх в восприятии немцев второй половины ХХ и начала XXI века. М.: Политическая энциклопедия, 2014. С. 154–158.


[Закрыть].

Выступление Вайцзеккера, ставшее значительным событием, вызвало предсказуемую реакцию сторонников политики нормализации. В первой половине 1986 года в западногерманской печати появилось несколько публикаций консервативных историков – Михаэля Штюрмера, Андреаса Хильгрубера, Эрнста Нольте и других, – продолжавших настаивать на идентификации с национальной историей и на историзации периода Третьего рейха[254]254
  В частности, в апреле 1986 года газета Frankfurter Allgemeine Zeitung (FAZ) опубликовала статью политического советника Коля Михаэля Штюрмера «История в стране без истории». Stürmer M. Geschichte in einem geschichtslosen Land // Frankfurter Allgemeine Zeitung. 25.04.1986. Весной того же года в газете Die Welt вышла серия публикаций Андреаса Хильгрубера, позднее вошедших в книгу «Двойной закат. Крах германского рейха и конец европейского еврейства». Hillgruber A. Zweierlei Untergang: Die Zerschlagung des Deutschen Reiches und das Ende des europäischen Judentums. Berlin: Siedler, 1986.


[Закрыть]. В статье «Прошлое, которое не хочет проходить» Эрнст Нольте, в частности, сетовал на то, что национал-социалистическое прошлое вместо того, чтобы быть «переданным историкам», становится «все более живым и сильным, но не в качестве примера, а в качестве источника устрашения, как прошлое, которое прямо-таки утвердилось как настоящее, или как подвешенный над настоящим меч правосудия»[255]255
  Nolte E. Die Vergangenheit, die nicht vergehen will // Frankfurter Allgemeine Zeitung. 06.06.1986. Также: Nolte E. Vergangenheit, die nicht vergehen will. Eine Rede, die geschrieben, aber nicht gehalten werden konnte // Augstein R. (ed.) Historikerstreit. Die Dokumentation der Kontroverse um die Einzigartigkeit der nationalsozialistischen Judenvernichtung. München: Piper, 1987. S. 39–47.


[Закрыть].

В ответ на эту публикацию социальный философ, продолжатель традиций Франкфуртской школы и один из идеологов «новых левых» Юрген Хабермас в июльском номере еженедельника Die Zeit раскритиковал предлагаемую консерваторами историческую парадигму, обвинив их в стремлении «использовать ревизионистскую историю для национально-исторического обновления традиционной идентичности»[256]256
  Habermas J. Eine Art Schadensabwicklung. Die apologetischen Tendenzen in der deutschen Zeitgeschichtsschreibung // Die Zeit. 11.07.1986. Nr. 29. https://www.zeit.de/1986/29/eine-art-schadensabwicklung.


[Закрыть]. Так начался знаменитый «спор историков» (Historikerstreit), продолжавшийся несколько лет и втянувший в свою орбиту многих представителей западногерманской элиты разных политических ориентаций[257]257
  Подробнее о споре историков см.: Augstein R. (Hrsg.) Historikerstreit: Die Dokumentation der Kontroverse um die Einzigartigkeit der nationalsozialistischen Judenvernichtung. München: Piper, 1987; Kühnl R. (Hrsg.) Vergangenheit, die nicht vergeht: Die «Historikerdebatte»: Darstellung, Dokumentation, Kritik. Cologne: Pahl-Rugenstein, 1987; Maier Ch. S. The Unmasterable Past: History, Holocaust and German National Identity, Cambridge: Harvard University Press, 1988.


[Закрыть].

Главным аргументом противников консервативной политики нормализации стал тезис о недопустимости релятивизации Холокоста как центрального события немецкой истории. Хабермас и его сторонники – историки Мартин Брошат, Ганс-Ульрих Велер, Генрих Август Винклер, Эберхард Йекель, Юрген Кокка, Ганс Моммзен и другие – настаивали на том, что именно перемещение Катастрофы в центр коллективной идентификации послужило демократизации западногерманской политической культуры и способствовало превращению Федеративной Республики в политически цивилизованное и открытое современное государство. Шок, который немцам пришлось пережить в процессе «осмысления немыслимого», «на долгий срок способствовал прорыву рефлексии в публичное историческое сознание и поколебал то, что считалось непреложным в сформированной национализмом коллективной идентичности»[258]258
  Habermas J. Historical Consciousness and Post-Traditional Identity: Remarks on the Federal Republic’s Orientation to the West // Acta Sociologica. 1988. Vol. 31. No. 1. P. 3–13. Цит. по: Хабермас Ю. Историческое сознание и посттрадиционная идентичность. Западная ориентация ФРГ // Хабермас Ю. Политические работы / Пер. с нем. М.: Праксис, 2005. С. 122.


[Закрыть]. Поскольку «укорененная в убеждениях людей приверженность универсальным конституционным принципам смогла впервые сформироваться в немецкой Kulturnation лишь после – и из‐за – Аушвица», эта важнейшая цивилизационная основа западногерманской политической культуры, по мнению леволиберальных интеллектуалов, должна была сохраняться и впредь[259]259
  Habermas J. Eine Art Schadensabwicklung. Die apologetischen Tendenzen in der deutschen Zeitgeschichtsschreibung // Die Zeit. 11.07.1986. Nr. 29. https://www.zeit.de/1986/29/eine-art-schadensabwicklung.


[Закрыть].

После Второй мировой войны и Холокоста немцы не могли более полагаться на историческую преемственность в своей национальной ориентации, они «лишились права строить свою политическую идентичность на иных основаниях, чем универсалистские принципы гражданства, в свете которых национальные традиции уже не остаются без критического рассмотрения, но принимаются исключительно в результате критического осмысления и самокритики»[260]260
  Habermas J. Der DM-Nationalismus // Die Zeit. 30.05.1990. Nr. 14. https://www.zeit.de/1990/14/der-dm-nationalismus.


[Закрыть]. Только критическое восприятие национального прошлого с отказом от идеи «особого пути» (Sonderweg) позволило обеспечить восстановление связи Германии с западным сообществом ценностей. Именно поэтому Хабермас и его сторонники категорически противостояли всяким попыткам историзации нацистских преступлений и снятия ответственности за них с немецкого общества. «Кто хочет изгнать стыд ‹…› с помощью пустых фраз типа „одержимость виной“ (Штюрмер и Оппенгеймер), кто хочет вернуть немцев к традиционной форме их национальной идентичности, разрушает единственное надежное основание нашей связи с Западом» – эти слова завершали ответ Хабермаса на публикацию Нольте о «непроходящем прошлом»[261]261
  Habermas J. Eine Art Schadensabwicklung. Die apologetischen Tendenzen in der deutschen Zeitgeschichtsschreibung // Die Zei. 11.07.1986. Nr. 29. https://www.zeit.de/1986/29/eine-art-schadensabwicklung.


[Закрыть].

По мнению леволиберальных противников идеи возрождения национального немецкого самосознания, единственной приемлемой формой национальной идентичности мог стать «конституционный патриотизм» (Verfassungspatriotismus), связанный с готовностью граждан идентифицировать себя с демократическими институтами и принципами Основного закона[262]262
  Термин «конституционный патриотизм», получивший широкое распространение благодаря Юргену Хабермасу, был впервые введен в общественный дискурс философом и политологом Дольфом Штернбергом в 1979 году. См.: Sternberger D. Verfassungspatriotismus // Frankfurter Allgemeine Zeitung. 23.05.1979. S. 1.


[Закрыть]. Ибо лишь в случае наличия эмоциональной привязанности к конституционным принципам и институтам «отрезвленная политическая идентичность отделяется от фона прошлого, центрированного на национальной истории», а «универсалистское содержание формы патриотизма, выкристаллизовавшейся вокруг государства с демократической конституцией, уже не присягает на верность триумфальным непрерывностям»[263]263
  Хабермас Ю. 2005. Указ. соч. С. 123.


[Закрыть]. Таким образом, для укрепления своих цивилизационных основ западногерманскому обществу следовало сохранять приверженность демократическим институтам, универсалистским ценностным ориентациям правового государства и демократии, а не возвращаться к тому партикуляристскому состоянию, выход из которого потребовал столько лет усилий[264]264
  Там же.


[Закрыть].

Общества, осуществляющие переход от диктатуры к демократии, как правило, сталкиваются с проблемой несоответствия между новой структурой политических институтов и политической культурой. В этом смысле послевоенная Федеративная Республика не составляла исключения. Хотя успехи западногерманской демократии принято связывать с участием в процессе демократизации ФРГ западных союзников, факт внешнего вмешательства таил в себе и немало проблем. Установление демократии не стало следствием общественной борьбы, а произошло в результате военного поражения, и созданная в 1949 году Боннская республика сразу столкнулась с дефицитом легитимности: она не воспринималась как «общее дело» и не пользовалась широкой общественной поддержкой.

В то время как разработчики Конституции стремились учесть институциональные изъяны Веймарской республики, открывшие возможность прихода нацистов к власти в 1933 году, население страны, озабоченное прежде всего восстановлением разрушенного войной благосостояния, мало интересовалось конституционными основами нового государства. Общественная реакция на принятие Основного закона в мае 1949 года была весьма апатичной: как отметил один из наблюдателей, «заявление о ратификации не вызвало никакого торжества»[265]265
  Conradt D. P. The German Polity. New York: Longman, 1982. P. 18.


[Закрыть]. В ходе национального опроса, проведенного во время принятия Основного закона в мае 1949 года, 40 % респондентов признались, что равнодушны к Конституции, 33 % в некоторой степени интересовались ею и только 21 % проявляли большую заинтересованность. Согласно другому опросу 1949 года, только 51 % респондентов поддерживали создание ФРГ, остальные же были против (23 %), безразличны (13 %) или затруднялись с ответом (13 %)[266]266
  Conradt D. P. The German Polity. P. 18.


[Закрыть].

Данные опросов, предшествовавших принятию Основного закона, демонстрировали крайне низкую приверженность немцев принципам и ценностям демократии. Когда на протяжении двух лет, в феврале 1947 – январе 1949 года, социологи спрашивали жителей американской зоны, какую форму правления они предпочитают: ту, что обеспечивает экономическую безопасность и возможность хорошего дохода, или систему, которая гарантирует свободные выборы, свободу слова, религиозную свободу и пр., около 60 % последовательно выбирали первый вариант, и только 25 % – второй[267]267
  Merritt A. J., Merritt R. L. (eds) Public Opinion in Occupied Germany. The OMGUS Surveys, 1945–1949. Urbana: University of Illinois Press, 1970. P. 42.


[Закрыть]. Более половины опрошенных были уверены в неспособности Германии к формированию демократического государства, называя среди главных причин коррупцию и отсутствие единства[268]268
  Ibid. P. 178.


[Закрыть].

Проводимая союзниками политика денацификации воспринималась большинством населения не как восстановление справедливости, а как месть победителей, что способствовало, словами историка Гельмута Кёнига, «трансформации соучастия в нацистских преступлениях в сообщничество во взаимном обелении»[269]269
  Кёниг Х. Будущее прошлого: Национал-социализм в политическом сознании ФРГ / Пер. с нем. М.: РОССПЭН, 2012. С. 86.


[Закрыть]. Несмотря на важность данных механизмов правосудия, меры денацификации мало послужили демократизации немецкой политической культуры. Из результатов соцопросов явствовало, что ни поражение в войне, ни последующие публичные судебные разбирательства не избавили жителей разрушенного рейха от прежних имперских амбиций и авторитарных комплексов[270]270
  Merritt A. J., Merritt R. L. (eds) Op. cit. P. 31–32, 38–40, 171.


[Закрыть].

Массовым настроениям вполне соответствовала и политика первого послевоенного правительства. Сначала в 1949‐м, а затем в 1951 году при поддержке всех политических партий правительство канцлера Конрада Аденауэра (1949–1963) приняло законы об амнистии, отменившие многие решения денацификационных судов и приведшие к реинтеграции бывших нацистов в государственные органы и другие сферы общественной жизни[271]271
  Речь идет главным образом о законе об амнистии 1949 года и о «131‐м законе» 1951 года, который позволил бывшим государственным служащим Третьего рейха вернуться на их рабочие места. См.: Gesetz über die Gewährung von Straffreiheit vom 31. Dezember 1949 // BGBL. 1949. I. Nr. 9. S. 37–38. http://www.bgbl.de/xaver/bgbl/start.xav?startbk=Bundesanzeiger_BGBl&jumpTo=bgbl149009.pdf; Gesetz zur Regelung der Rechtsverhältnisse der unter Artikel 131 des Grundgesetzes fallenden Personen vom 11. Mai 1951 // BGBL. 1951. I. Nr. 22. S. 307–322. http://www.bgbl.de/xaver/bgbl/start.xav?startbk=Bundesanzeiger_BGBl&jumpTo=bgbl151s0307.pdf.


[Закрыть]. Согласно принятому в мае 1951 года «закону 131», все государственные служащие, которые в процессе денацификации не были отнесены в категории «главных виновных» (военных преступников) или «виновных» (активистов, милитаристов и бенефициаров), имели право на восстановление на службе, возврат пенсий и привилегий. Закон даже вводил обязательную квоту, согласно которой все администрации были обязаны заполнить как минимум 20 % должностей ранее «вытесненными членами государственной службы и расформированных ведомств»[272]272
  Mülle I. Hitler’s Justice: The Courts of the Third Reich. Cambridge: Harvard University Press, 1991. P. 261–262.


[Закрыть].

Абсолютное большинство граждан ФРГ оставалось равнодушным к общественно-политическим делам. В сентябре 1946 года (незадолго до выборов в местные парламенты и референдума по местным конституциям) опросы показали, что только один из пяти потенциальных избирателей был заинтересован хотя бы в минимальной информации об актуальных проблемах. Явное меньшинство респондентов выражали заинтересованность в политике или признавались, что сами проявляют какую-то политическую активность. Хотя девять из десяти опрошенных заявляли в мае 1946 года, что они лично делают все возможное, чтобы помочь восстановлению Германии, только 7 % согласились добровольно участвовать в переписи населения в октябре 1946 года, всего 6 % занимались волонтерской деятельностью в местных сообществах и не более 4 % были членами политических партий (при этом 40 % заявляли, что не поддерживают ни одну партию)[273]273
  Merritt R. L. Democracy Imposed: U. S. Occupation Policy and the German Public, 1945–1949. New Haven; London: Yale University Press, 1995. P. 328–330.


[Закрыть]. Ответственность за плохое управление большинство респондентов возлагало на чиновников: 38 % обвиняли в этом должностных лиц, 26 % – избирателей, 12 % – и тех и других[274]274
  Ibid.


[Закрыть].

На протяжении 1950‐х годов доля западных немцев, выражавших хотя бы общий интерес к политике, не превышала 30 % (в 1952 году в наличии подобного интереса признавались только 27 % опрошенных), а около двух третей были убеждены, что они не способны оказывать влияние на политическую жизнь, и не ощущали необходимости в ней участвовать[275]275
  Conradt D. Changing German Political Culture // Almond G., Verba S. (eds) The Civic Culture Revisited. 2nd ed. Newbury Park: Sage Publications, 1989. P. 238.


[Закрыть]. В ситуации общего экономического, политического и морального упадка бытовало представление о том, что «политика – это грязное дело». В апреле 1946 года три четверти респондентов признались, что, будь у них сын – старшеклассник, они были бы категорически против того, чтобы он избрал политическую карьеру[276]276
  Merritt R. L. Op. cit. P. 328–330.


[Закрыть].

Картина усугублялась тем, что в конце 1950‐х годов в ФРГ участились случаи проявления националистической агрессии. Осквернение вновь открытой Кельнской синагоги в 1959 году вызвало волну неонацистского вандализма. Активизация сторонников праворадикальных групп сопровождалась их самоорганизацией. Хотя ультраправая Национал-демократическая партия Германии (НДПГ; Nationaldemokratische Partei Deutschlands, NPD), созданная в 1964 году на основе Партии германского рейха, не смогла попасть в бундестаг, получив 2 % голосов избирателей на выборах 1965 года, ей удалось добиться представительства в нескольких земельных парламентах: Гессена (7,9 %) и Баварии (7,4 %) в 1965 году, Бремена (8,8 %), Рейнланд-Пфальца (6,9 %) и Нижней Саксонии (7 %) в 1967 году, Баден-Вюртенберга (9,8 %) в 1968 году[277]277
  Stöss R. (Hrsg.) Parteien-Handbuch: Die Parteien der Bundesrepublik Deutschland 1945–1980, 2 Bde. Opladen: Westdeutscher Verlag, 1984. Band 2: FDP bis WAV. S. 1954.


[Закрыть].

Первые попытки выявления источников проблем немецкой политической культуры были предприняты еще в середине 1930‐х годов, когда социологи Франкфуртской школы сосредоточились на изучении «потенциально фашистского индивида» – структуры личности, формирующейся в условиях авторитарных и тоталитарных режимов. В 1950 году вышла в свет коллективная монография «Авторитарная личность», в которой Теодор Адорно и его соавторы указывали на особую восприимчивость индивидов, подвергшихся воздействию авторитарных институтов, к этноцентричной идеологии (в условиях Германии – идеологии расового превосходства и антисемитизма) и антидемократической системе взглядов. Они выделяли такие черты «авторитарной личности», как социальный консерватизм, потребность в иерархии и уважение силы, ригидность установок, стереотипный стиль мышления, склонность к иррациональным предрассудкам и суевериям, враждебность и агрессивность, подозрительность к другим и невозможность устанавливать с ними доверительные отношения, цинизм и склонность к деструктивности[278]278
  Адорно Т. и др. Исследование авторитарной личности / Пер. с нем. Под общ. ред. В. Култыгина. М.: Серебряные нити, 2001. С. 10; Adorno Th. W. et al. The Authoritarian Personality. New York: Harper Brothers, 1950.


[Закрыть].

Анализируя изъяны западногерманской политической культуры в уже упоминавшемся радиообращении и одноименной статье «Что значит проработка прошлого?» (1959), Адорно подчеркивал, что демократия в ФРГ «не укоренилась настолько, чтобы люди по-настоящему переживали бы ее как свое собственное дело, осознавая себя субъектами политических процессов. Ее воспринимают как одну систему из многих, словно бы на выбор предлагались коммунизм, демократия, фашизм, монархия. Но ее не воспринимают как идентичную самому народу форму управления, как выражение его зрелости»[279]279
  Адорно Т. Что значит «проработка прошлого»? / Пер. с нем. // Неприкосновенный запас. 2005. № 2–3 (40–41). С. 38–39.


[Закрыть].

Адорно связывал проблему неукорененности демократии в ФРГ с отсутствием в обществе критической культуры памяти и рефлексивного отношения к национальному прошлому. Он указывал на сохранение в послевоенной ФРГ прежних основ коллективной идентификации. Хотя крах гитлеровского режима нанес серьезный удар по национальному немецкому тщеславию или коллективному нарциссизму, непомерному росту которого способствовал национал-социализм, этот удар остался неосознанным, не вызвав даже той паники, которая, согласно Фрейду, «возникает там, где разламываются коллективные идентификации». Это, по мнению Адорно, свидетельствовало о том, что прежние «идентификации и коллективный нарциссизм вовсе не были разрушены, а продолжают существовать подспудно и неосознанно и потому приобретают особую мощь»[280]280
  Адорно Т. Что значит «проработка прошлого»? С. 41.


[Закрыть].

Авторы проекта «Гражданская культура», политологи Габриэль Алмонд и Сидней Верба отмечали в опубликованной в 1963 году одноименной книге (их исследование проводилось в 1959 году) несоответствие между внешними практиками, выполнением политических ритуалов (таких, как участие в выборах) и внутренним неприятием демократических идеалов в ФРГ. Исследователи признавали сохранение в немецком обществе пассивных «подданнических» ориентаций, которые «не были сбалансированы ориентациями участия»[281]281
  Almond G. A., Verba S. The Civic Culture: Political Attitudes and Democracy in Five Nations. Princeton: Princeton University Press, 1963. P. 429; Iidem. The Civic Culture: Political Attitudes and Democracy in Five Nations. New Edition. Newbury Park: Sage Publications, 1989. P. 362–363.


[Закрыть].

Анализируя западногерманскую политическую культуру в середине 1960‐х, Сидней Верба отмечал, что общественные установки в области политики в ФРГ определяются исходя из конкретных результатов функционирования политической системы и человек воспринимает себя как пассивного потребителя этих результатов: как гражданин, он исполняет определенные обязательства, а не участвует в процессе принятия решений правительства[282]282
  Verba S. Germany: The Remaking of Political Culture // Verba S., Pye L. (eds) Political Culture and Political Development. Princeton: Princeton University Press, 1965. P. 151.


[Закрыть].

Социолог Ральф Дарендорф, обращаясь в 1965 году к проблеме структурных препятствий демократии в Германии, задавался вопросами, «почему так мало немцев разделяют принцип либеральной демократии» и «чем можно объяснить постоянную неспособность немецкого общества создать в своей стране демократию в ее либеральном смысле»[283]283
  Цит. по: Dahrendorf R. Society and Democracy in Germany. New York: Doubleday and Co., 1967. P. 14.


[Закрыть]. Дарендорф пытался выявить характеристики немецкого общества, служившие препятствием созданию демократического порядка, и найти инструменты, которые могли бы способствовать изменениям. Он связывал проблемы демократизации с отсутствием определенных социальных структур, на которых могла бы быть основана «конституция свободы». Среди причин «структурной неспособности» Германии к демократии Дарендорф особо выделял модернизационный дефицит, выражавшийся в неспособности разрешать конфликты ненасильственным путем, проблему монополии и несменяемости элит, культуру неучастия, отсутствие гражданской составляющей, чрезмерную поглощенность общества частной жизнью. Эти дефекты, по его мнению, препятствовали созданию демократических институтов, поскольку «там, где отсутствует действительное равенство автономных граждан; там, где конфликты не регулируются рационально, где они якобы „решаются“, а на деле подавляются; там, где элиты не могут или не хотят конкурировать друг с другом в системе объединяющего разнообразия; там, где люди ориентированы на частные, а не общественные добродетели, – там конституция свободы процветать не может»[284]284
  Ibid. P. 15, 373.


[Закрыть].

В новаторской книге 1967 года «Неспособность скорбеть. Основы коллективного поведения» психоаналитики Александр и Маргарет Митчерлих связывали политико-культурные проблемы ФРГ с неспособностью немцев критически воспринимать свое недавнее прошлое[285]285
  Mitscherlich A., Mitscherlich M. The Inability to Mourn. Principles of Collective Behaviour. New York: Grove Press, Inc., 1975.


[Закрыть]. По их убеждению, «вслед за унизительным поражением в войне немецкое общество должно было пережить своего рода меланхолический кризис, коллективно окунуться в депрессию в ответ на насильственное отделение частного „я“ от фюрера, воплощавшего коллективные чаяния и мечты „эго-идеала“. Немцам же удалось избежать подобного самообесценивания путем разрыва всяческих связей с недавним прошлым, его дереализации. Если бы связь с Гитлером и бремя собственной вины были осознаны, меланхолическая реакция оказалась бы неизбежной. Такая реакция была условием подлинной скорби – процесса расторжения связи с утраченным объектом, отделения от него. Только через этот процесс немецкий народ мог преодолеть нарциссическую идентификацию, обеспечивавшую психосоциальную поддержку нацизму, и начать противостоять ужасам, соучастником которых он, явно или неявно, являлся»[286]286
  Mitscherlich A., Mitscherlich M. The Inability to Mourn. P. 25–31. Margarete Mitscherlich // The Telegraph. 24.06.2012. https://www.telegraph.co.uk/news/obituaries/medicine-obituaries/9352806/Margarete-Mitscherlich.html.


[Закрыть].