Текст книги "Разрушительная красота (сборник)"

Звезда детского сада номер сто

Это любимая фотография. Двадцать шесть лет любимая. Она существует в одном экземпляре, ее нет ни в галерее айфона, ни в фотоальбоме компьютера. Она даже не в рамке, потому что Элина часто крепит ее то над кроватью, то на какую-то поверхность компьютерного стола. На фотографии дети четырех-пяти лет, стоят и смотрят в объектив. Хороший был фотограф. Лица детей открыты, глаза распахнуты, они читаются, они звучат, как красивый аккорд. Схвачен кусочек света, радости, безграничного доверия к будущему и человечеству. Элина на снимке в центре. Ее всегда ставили в центр и в детском саду, и в школе. Она не улыбается, но в ее больших темно-карих глазах столько ожидания, столько требовательного ожидания… Вот сейчас она шагнет из снимка, и мир встретит ее аплодисментами, восторгами. Положит к ножкам в белых туфельках бесконечную любовь. Девочка знает: для этого нужно сделать только один шаг. Это очень уверенная в себе девочка.

В списке когнитивных искажений есть преувеличение какого-то, в частности, давнего воспоминания. Взрослые люди довольно редко вспоминают в деталях свое детство. И, возможно, в том чья-то удача. Но в списке тех же искажений есть такое следствие органической проблемы, практически диагноз. «Детская амнезия – очень слабая способность взрослых людей воспроизводить воспоминания периода жизни до двух-четырех лет может быть объяснена незрелостью мозговых структур, таких, как гиппокамп и амигдалы, отвечающих за кодирование и сохранение воспоминаний, достаточно развивающихся обыкновенно к двум годам». У Элины феноменальная память. Она помнит себя раньше двух лет: они с мамой устанавливали время ее воспоминаний. Получилось, что она помнит себя с поры, когда еще не умела говорить. То есть детской амнезией не страдает. У нее первый случай. Искажение это или нет, вредно для нее или нет, но никому не мешает, что взрослая женщина наедине с самой собой перебирает золотой песок потерянного рая. Это был ее рай.

…Накануне вечером Элина ехала с Каширки к себе на «Сокол» и сначала ничего не понимала: то ей казалось, что надвигается гроза, то становилось жарко. Она включала и выключала кондиционер, поднимала и опускала окно машины. На одном повороте у нее вдруг закружилась голова, а перед глазами все стало расплываться. Элина поняла, что жар у нее, а не в природе. Она погружается в густой и липкий туман гриппа.

Элина болела редко, но переносила все тяжело. К тому же никогда не ходила к врачу. Считала, что это занятие для здоровых и странных людей: сидеть где-то в очереди, ждать, пока чужой человек выпишет тебе то, что ты легко можешь найти сама. Она проехала мимо аптеки и не остановилась. Очень хотелось домой: переодеться, выпить горячего чаю, лечь. Если до утра не пройдет, позвонит своему руководителю и скажет, что заболела. Элина работала над кандидатской диссертацией в аспирантуре МИФИ.

Дома стало еще хуже. Температуру она себе измерила, потрогав рукой лоб, щеки и послушав пульс. Тридцать восемь как минимум. Приняла горячую ванну, выпила чаю, есть ничего не могла. Перед тем как лечь, прикрепила над кроватью фото детского сада номер сто. Там, в этом потерянном раю, жар болезни был совсем другим. Он поднимал ее над собой, к сверкающим бликам и ярким видениям. И все вокруг занимались только Элиной. Папа носил на руках, мама озабоченно смотрела на градусник, няня готовила гоголь-моголь. И было даже любопытно качаться на горячих волнах: она уснет, и ей приснится яркий сон. А потом она сделает этот шаг, один шаг, чтобы выйти из снимка в настоящую, радостную, успешную жизнь.

И ей удалось уснуть в эту больную ночь тридцатого года своей настоящей жизни. И ей приснился яркий, до ужаса яркий сон. Элина пыталась закрыть входную дверь своей квартиры, но ее открывал кто-то снаружи. Когда Элина отшатнулась, обессиленная, дверь распахнулась, и появилась ее дальняя родственница Нина. Она дышала ей в лицо, яростно кричала: «Я все знаю! Я все расскажу! Ты ответишь!» Элине было страшно. Она смотрела, нет ли в руках у Нины какого-то орудия убийства. Говорила, что вызовет полицию, и брала в руки телефон. Но даже во сне она не могла это сделать: попросить помощи и донести на Нину. «Стукнуть», как говорили в школе.

Удалось только вырваться из сна. Ночная рубашка была мокрой, голова горела, губы пересохли. Шевельнулась и почувствовала омерзительную ломоту везде. Заболела всерьез. Ужасно захотелось смыть с себя этот сон, этот страх, это дыхание ненависти и агрессии. И, боже, надо бросать проверять каждое свое желание по списку когнитивных искажений, но что делать, если он отпечатался в мозгу. И есть такое: «Эффект леди Макбет» (также называется «Эффектом Понтия Пилата») – воображаемая связь между моральной и физической чистотой, побуждающая людей, испытывающих чувство стыда, вымыться, «смыв» с себя воображаемую грязь. Никакого стыда Элина не испытывает, это что-то другое или искажение в определении искажений. Или испытывает? Может быть. Стыд за то, что не умеет выходить окончательно из мучительных ситуаций, как не сумела сделать правильно тот самый, первый шаг, чтобы выйти из детского снимка. Она ступила не на земляничную поляну. Она от нее ушла.

Было четыре часа утра. Эля тщательно вымыла голову под горячим душем, долго терла себя жестким полотенцем. Легче не стало, просто она себя утомила и – да, что-то смыла. Но вернуться в постель пока не могла. Включила компьютер, открыла свою работу. Быстро нашла те места, которые решила переделать. У руководителя нет к ним вопросов, но Элина мысленно уже все изменила. Что не отменяет необходимости очень кропотливой работы и пересчетов. Третий год аспирантуры скоро кончается. Но она не будет торопиться. Если ей не дадут бесплатно повторный срок, она будет платить и работать до тех пор, пока ее это не устроит.

…Ее назвали Элиной, потому что бабушке очень нравилась актриса Элина Быстрицкая, а мама хотела, чтобы дочка стала актрисой. Папе было все равно, как ее назовут, кем она станет, он, взглянув на ребенка, сразу поверил в его исключительность. Так оно все и пошло, как все хотели. Девочка очень рано заговорила, у нее обнаружился хороший слух, она любила, когда ей пели или играли на пианино. Ей нравилось танцевать. В детский сад Элю отдали в порядке эксперимента: дома были бабушка и няня, но родители решили проверить, как она будет адаптироваться в коллективе, выбрать такой вариант, который бы ей подошел. Эле очень понравился номер детского сада – сто. А потом ей стало нравиться все. И больше всего, возможно, то, что она всем очень нравилась. Когда она заболела корью и мама хотела после болезни ее забрать из сада, Эля была против. Она там стала звездой. Лучше всех пела, танцевала, читала стихи, рисовала, музыкальный воспитатель, заметив, что она пытается подобрать какую-то мелодию на пианино, решила с ней заниматься дополнительно. Потом начались утренники с маленькими спектаклями. И Эля стала актрисой.

Однажды к ним домой пришел в гости первый раз знакомый папы и церемонно, галантно пожал ее ручку:

– Как вас зовут, красивая девочка?

– Элина из детского сада номер сто, – ответила она.

…Утром позвонила мама, она сразу по голосу определила и диагноз, и температуру, надавала кучу советов, уточнила детали, сказала, что пойдет к папиному врачу и узнает, что нужно делать. Родители жили за границей. Мама увезла папу в Израиль с тяжелым заболеванием легких, жизнь ему спасли, но вернуться обратно его состояние уже не позволило. Они уехали, когда Элина училась на последнем курсе МИФИ.

– В общем, лежи и не вставай, деточка. У тебя есть дома еда?

– Да, все есть. Я лежу.

– Мне не кажется, что у тебя плохое настроение?

– Мама… Это насморк. И кашель. Все нормально.

– Ты все помнишь об обильном и разнообразном питье, что я тебе говорила?

– Конечно.

– Только не злоупотребляй чаем и не пей воду из-под крана, как ты иногда делаешь. Чаем ты перегрузишь почки, будут отеки.

– Мама! Я не люблю чай. А отеки уже есть. Но я все поняла. Большое спасибо.

– Держись, моя маленькая. Ты же звезда детского сада.

– Сто. Да, конечно. На том стоим, ты же знаешь. Все будет хорошо. Целую.

Элина подошла к окну, дождь плакал – растекался по стеклу, дрожа от вдруг налетевшего ветра. Сегодня это даже хорошо. Ей было бы неудобно, если бы солнце освещало ее в таком расклеенном виде. Она всегда, в любой ситуации привыкла быть в центре красивого снимка.

…В школе Элина по факту оставалась звездой. По всем предметам – первая, пела, танцевала, играла в школьном театре. А отношение к ее статусу звезды менялось на глазах. Просто они взрослели. Доверчивость, доброжелательность, искреннее восхищение чужими успехами вытеснялись опытом, а в нем – вирусы взрослых эмоций. Зависть, враждебность, скрытая агрессия и недобрые желания. Именно в школе Эля поняла, что подругам лучше не показываться нездоровой, грустной, она старалась физически держать дистанцию, чтобы ее не разглядывали и не спрашивали: «А что это – прыщик у тебя?» Однажды ей одна девочка сказала: «Когда ты смеялась, я заглянула тебе в рот. У тебя дырочка в одном зубе». Они уже приближались к старшим классам, и это не было детской непосредственностью. Эле казалось, что у такого пристрастного внимания может быть развитие. Они обрадуются ее проблемам, неудачам и даже болезни. Им не нравилась дистанция. И появлялось то, чего ждала Эля. Сама она сохраняла ровное и демократичное отношение ко всем. Но и это не очень нравилось. Начиналась уже женская игра – дружить против кого-то. «Мы с ней не разговариваем, а ты улыбаешься ей». Дальше – мальчики. Дальше ревность и сплетни. Поведение Эли не менялось, но она сама знала, что в ней появилась жесткость. Свои принципы нужно защищать, от кого-то резко уходить, кого-то ставить перед необходимостью уйти. То есть такой получился результат: принципы выше людей, они неизменны, в то время как людей можно менять. Или нужно. На школьных фотографиях в ее выразительных глазах уже нет трепетного и страстного желания шагнуть из рамки, к восторгу и поклонению. Иногда в ее глазах задумчивое и даже растерянное выражение. Она поняла, что это не будет легко. Если она вообще тот человек, которому бывает легко. И наступил этап, когда Элина всем продемонстрировала свой сильный характер. Это было очень серьезно. Надвигались взрослые события, и она шагнула им навстречу. Укротить такие события могла только личность, а не звезда детского сада номер сто.

…Дождь с ветром превратились в настоящий буран. Элина вдруг импульсивно взяла телефон и позвонила.

– Здравствуй, Нина, – сказала она. – Как твои дела?

– А что? – вопросом ответила Нина. Голос у нее сразу становился затравленным и дерганым, если застать ее врасплох. – Какие дела?

– Здоровье, работа, личная жизнь.

– А почему тебя это именно сейчас заинтересовало? Не звонишь по полгода и вдруг…

– Прошло полгода со времени моего последнего звонка? Я даже не заметила, что так много. Закрутилась. Но у тебя все в порядке?

– Все то, что ты перечислила, – плохо. А у тебя?

– У меня хорошо, – задумчиво сказала Элина. – Просто появилось немного свободного времени, решила позвонить. Но, кажется, мое свободное время не совпало с твоим. Извини. Позвони, когда сможешь или захочешь. Пока.

…Нина с матерью переехали из Питера в Москву, когда Эля училась в седьмом классе. Степень родства оказалась такой сложной, что Эля даже не стала ее запоминать. Но они были единственными родственниками ее мамы и бабушки. Поэтому родители Эли помогали устроиться в квартире, которая досталась им по наследству, потом в переезде на «Сокол», поближе к ним. Нина была зачислена в школу, где училась Элина. Она была на класс старше.

Эля отлично, просто в режиме документального фильма, запомнила их первый совместный обед у них дома. Все сидят за большим обеденным столом. А няня Валя-Валечка, которая жила у них практически со дня рождения Эли, вместе с бабушкой ставили перед каждым тарелки с первым блюдом. Няня Валя была у них и поварихой, и помогала бабушке убирать, а свою ежемесячную зарплату откладывала в жестяную большую коробку. Никто об этом не знал. Она говорила, что отсылает племяннику на новый дом. Когда Валя умерла, мама разбирала в ее комнате вещи и нашла эту коробку. К ней аккуратно была приклеена уже пожелтевшая бумага, на которой печатными буквами написано: «Элечке». Эля отклеила ту бумажку над паром и до сих пор хранит.

Элина очень редко плакала, но эту коробку вспомнить без слез не могла ни разу. И сейчас мгновенно захлебнулась. Бросилась в кухню, где в дальнем ящике одного шкафчика прятала на такой случай сигареты. Пачки хватало очень надолго. Элина и не курила, по сути. Затянулась глубоко, выдохнула дым, он смешался со слезами, и эта смесь повисла на ресницах. Эля прищурилась. Сквозь туман удобнее рассматривать прошлое, когда не все его участники живы.

Валя, высокая, очень худая женщина с огромными темными глазами, опрятно, даже красиво одетая – длинная черная юбка, черная кофточка под подбородок в мелкий белый горошек, белый платок, завязанный, как бандана, на голове, красивый передник с рюшами, – осторожно ставит тарелку с супом перед Ниной. Дальше… Тарелка летит на белую скатерть, на Валин передник, брызги и пар поднимаются к Валиному лицу, как сигаретный дым Эли сейчас.

– Что за бурду притащила мне эта служанка! – кричит Нина.

Валя закрывает лицо руками и убегает. Все застыли.

– Встать! – после паузы тихо говорит мама Эли. – Выйди в прихожую и там жди свою маму. Вы уходите.

Нина открыла рот, явно для того, чтобы огрызнуться, но, посмотрев на всех, молча повиновалась.

– Рита, – сказала мама, – никаких претензий ни к твоей дочери, ни к твоему воспитанию. Просто в нашем доме такое произойти не может. Завтра возвращайтесь, никто ни о чем не напомнит. Не думаю даже, что Валя примет извинения Нины. Я бы не приняла. И не приму. Мы просто постараемся это забыть. До свидания.

Они вернулись на следующий день. Нина вела себя как шелковая. Вскоре они с Элей даже подружились. Но… Но тот день был.

– Валя-Валечка, – горько позвала шепотом Эля.

Это был удивительный человек с невероятной судьбой. Она жила в глухой деревне до поздней молодости. С какой-то деградировавшей родней. Сирота. Невероятной была красоты, Эля любовалась на нее в детстве. Валя не знала ни одной буквы. Никогда не выезжала за пределы своей деревни. Никогда не училась. Просто батрачила на родню. Мыла, стирала, доила корову, разводила птиц. Молоко, творог и масло носила продавать к дороге, которая вела в ближайший крупный поселок. Там с ней познакомилась бабушкина подруга, которая остановилась купить продукты по дороге на дачу. Стала ездить за ними специально. Они разговаривали. И когда бабушка сказала ей, что они ищут хорошую няню с проживанием для родившейся замечательной внучки, подруга сказала:

– Давай съездим к одной девушке. Она не умеет ни читать, ни писать. Но умница. И детей нянчить умеет.

– То есть как – не умеет читать и писать? А как же обязательное образование? – спросила бабушка.

– Я как-нибудь возьму тебя с собой в поездки по мертвым деревням России, о которых пишу книгу. И ты увидишь, в каком веке живут там люди. Как жили при феодализме, при крепостничестве, при сталинском режиме, при развитом и прочем социализме. Если не было со времен царя дороги до поселка, где есть школа, то ее нет сейчас, не будет потом. Как рожали бабы дома с повитухой или без, так и рожают. Когда были земские врачи, те еще ходили, ездили на извозчиках к любым больным. Теперь нет. А этой несчастной мать умерла при родах. Ее приютили родственники, но даже не подумали регистрировать. Вырастили батрачку.

Бабушка часто рассказывала тот разговор, как она сомневалась, стоит ли брать дикарку, но потом что-то всех очень зацепило в этой истории. Элина вспомнила однажды в путешествии по старой России тот рассказ. Она видела в двадцать первом веке, в эпоху высоких технологий и невероятных достижений настоящих Маугли в деревенских домах. Даже сейчас некоторые селяне покупают себе сирот в батраки. Кто в мире поймет, что такое выгребные ямы, как люди могут жить без света и воды, забивать скот, потому что нечем кормить.

Эля тогда с однокурсниками поехали в Ростовскую область, на Дон, хотели посмотреть знаменитых на весь свет элитных лошадей Буденновского конезавода. Эле всегда казалось, что кони – высшие, божественные существа.

Ребята не знали, что произошло там пять лет назад. А там они увидели не рысаков, а убитый, мертвый рай. Рейдерский захват из Москвы. Перед приходом нового «директора» ворвались на завод некто в масках и с оружием. Коней перебили. Потом отправили мертвых и живых под нож, на колбасу. Люди потеряли все: заработок, любовь, гордость от своей прекрасной работы. Кто не успел убежать, кому некуда, не на что и уже незачем уехать, тот остался доживать в собственных слезах среди руин воспоминаний. И лишь один человек был счастлив. Ему удалось спасти самого прекрасного, самого золотого рысака, победителя множества международных выставок… Так они и жили в своем нечаянном счастье, вдвоем, живые. И по убитой деревне своей неземной поступью ходил золотой рысак, помнящий свою славу, а его обнимал и плакал от любви и восторга этот странный человек, которому больше ничего не нужно, чем спасенная красота и эта, одна жизнь.

С тех пор Эля не читает розовые слюни о счастливой деревне. И никогда не ездила на «пленэр». Другую Валю-Валечку ей искать незачем. Некого нянчить.

После рассказа подруги бабушка и папа поехали посмотреть на странную протеже. Вернулись с Валей и ее хозяйственным мешочком в цветах. Читать и писать Валю учила Элина. Ни у кого не было такой благодарной и счастливой ученицы…

Мама оформила ей паспорт, сказав, что это ее дальняя родственница, у которой сгорели документы при пожаре. Папа для этого съездил в деревню, чтобы получить у древнего старичка, оставшегося от какого-то органа управления в полностью не работающей деревне, справку.

…Элина быстро вернулась в комнату, где звонил ее телефон. Легка на помине эта Нина.

– Слушаю, Нина.

– Я на минуту. Ты спрашивала про личную жизнь. Так вот мой Гриша, который, как ты знаешь, ушел от меня к этой кошмарной бабе, уже четыре месяца кормит червей.

– Не поняла тебя. Что ты имеешь в виду?

– Помер! Моими молитвами. Но успел перед смертью переписать квартиру свою на нее.

– Что с Гришей случилось?

– Рак. Говорю же, моими молитвами. Они его и там достанут. Ты поняла про квартиру?

– Что тут не так? Эта женщина – его законная жена.

– Ты не понимаешь? Он прожил со мной пять лет. А с этой – год. И уже таскался по больницам. Такая лямур-тужур.

– Поняла. Напиши мне в эсэмэс, пожалуйста, где он похоронен, участок, место. Я съезжу, попрощаюсь. А что тебе сказать, Нина, даже не знаю. То ли соболезнования, то ли поздравления по поводу твоих молитв, то ли пожалеть тебя из-за квартиры. Вопрос, зачем тебе вторая квартира, риторический. Это значит, отвечать не нужно. Спасибо, что сообщила.

– У нее тоже есть вторая, – выпалила Нина, пока Эля не разъединилась. – Однушка какая-то. То есть была. Она сразу ее продала. На операцию. Смысл – на последней стадии делать операцию?

Плохо болеть еще и потому, что выпадаешь из круга, защищенного регулярными делами, работой. Стоишь, лежишь тут, как мишень. И никто не промахивается. Память даже не ищет в душе свободные места – лупит по ранам. А Нина… Она всегда несчастный случай, который не может не состояться. Гриша, ее муж, был скромным, очень интеллигентным заведующим лабораторией одного НИИ. Они приходили вместе сюда еще при родителях Эли. Потом он иногда заезжал к Эле один, если оказывался поблизости. Он всегда хотел есть, оставаясь худым, торопливо рассказывал о работе, смотрел беспомощно и вопросительно глазами в сильных очках, плохо покашливал. Дело было не в легких, понимала Эля. Это что-то похожее на сильный, запущенный гастрит. Или язву. Она как-то позвонила Нине и сказала:

– Нина, Гришу надо показать врачу. Ему нужна диета и частое питание.

– Он что, жаловаться к тебе приходил? Что не кормлю?

– Нет, – ответила Эля. – Мой вывод.

Это была ошибка – позвонить ей. Проблема Гриши могла быть связана и с тем, что ему нельзя нервничать. Нина уже уморила свою достаточно молодую маму. Она однозначно моральный вампир. Жалко, что он так поздно решился уйти к своей сотруднице, к которой его привела не столько любовь, сколько желание спастись. Но и любовь тоже была, конечно. Просто он выглядел все хуже и хуже. И перед тем, как уйти от Нины, приехал к Эле.

– Мне хотелось бы узнать, как ты к этому относишься. Я люблю Свету. А она любила меня еще до того, как я на Нине женился. Потому и замуж не вышла.

– Я скажу, как отношусь. Беги к Свете прямо сейчас, не заходя домой.

Он побежал… Нина еще попила кровь с разводом. Ей все не давала покоя его квартира, маленькая квартира, по поводу которой она все время строила какие-то планы. Их было так много, что из-за этого не успела осуществить. Света, значит, пыталась его спасти. А Нина, разумеется, продолжала их изводить, мстить, нести подлую ахинею, типа: «Смысл – на последней стадии». Жалко очень Гришу. Убитая жизнь кроткого человека. Жертвы.

…Жертвы. Эля была в девятом классе, когда их учительница по математике Лидия Михайловна сказала в конце урока:

– Ребята, я хочу с вами поговорить и посоветоваться. У меня есть сын вашего возраста. Павел. Он болен. У него ДЦП – детский церебральный паралич. Он не очень хорошо ходит, неважно говорит. Но он неплохо учился в интернате, не отстал от вас по программе. Мы с ним решили, что он может вернуться домой, быть рядом со мной и обычными ребятами, такими, как вы. Скажу больше: он не может быть в интернате. Это сказывается на его состоянии плохо. Короче, Екатерина Васильевна, наш директор, согласна взять его в ваш класс. Если вы не возражаете.

– А чего нам возражать, – пожал плечами один мальчик.

– Ну, не всем приятно смотреть на больных людей. Но если вы не возражаете, то я вам очень благодарна.

Павлик пришел. Плохо говорил и плохо ходил. Но действительно был неплохо подготовлен. И, главное, он был счастлив. Новые одноклассники все ему так нравились. Почти после каждого урока к нему прибегала мама, после школы они вместе уезжали домой. В страшном сне не приснится то, что произошло…

…Есть Элине по-прежнему не хотелось, работать тоже не получилось. Она решила выйти все же в ближайший магазин. Вспомнила мамины советы об обильном питье. Ни воды, ни молока в холодильнике не было. Собралась. И тут позвонило ее настоящее.

– Привет. Ты где? Заехал за тобой на Каширку, сказали, что ты заболела.

– Здравствуй, Сережа. Это правда. То ли грипп, то ли простуда.

– Ты дома? Я приеду! Что привезти?

– Дома… Но, знаешь, у меня все есть, я в жутком виде, и температура, нужно просто поспать.

– Ну, спи. Я приеду и подожду, пока проснешься.

– Спасибо. Не нужно. Мне не уснуть, если ты будешь ждать, чтобы я проснулась. Не обижайся. Я обязательно позвоню, когда немного лучше станет. Или, наоборот, хуже.

– Выздоравливай. Звезда детского сада номер сто.

Он резко разъединился, не дослушав ее ответа. Элина устало присела на подлокотник кресла в прихожей. Не понял. Такой простой расклад. Ей нужно полежать, ей нужно это сделать одной, ей сейчас не нужен Сергей… И последняя причина объясняет первые две. Потому что если бы был нужен, лежать и не быть одной казалось не так уж плохо, наверное. Как веселятся, видимо, судьбы, когда навстречу одному тяжелому человеку посылают другого, не менее тяжелого.

Сергей Карев, хороший писатель, с хорошей популярностью у интеллигентной, критичной, избирательной аудитории, встретил Элину в МИФИ, куда его пригласили на встречу со студентами, аспирантами и преподавателями. Элина эту встречу вела. Почитала перед ней его последние книги. Ей понравилось. Что-то очень понравилось. Иногда возникал странный эффект: как будто в чужом тексте ты узнаешь свои мысли, слова, слышишь свои интонации и даже попадаешь в темп пауз, абзацев и знаков препинания собственных размышлений. Очень необычный жанр. По большей части это сатира, подробная и жестокая, которая поднимается до философской горечи серьезных откровений. Сильные, яркие образы. В одном романе-притче Элина узнала себя в рабыне с гордыней королевы. Были просто очень смешные рассказы. Когда Сергей их читал, в зале хохотали и аплодировали. Элина задавала ему вопросы, говорила о своих впечатлениях – коротко и четко. Встреча закончилась. Они вышли вместе.

– Было бы интересно договорить, – сказал он. – У нас неравное положение. Вы задавали мне вопросы, а у меня не было такой возможности.

И она поехала за его машиной в дом на Тверской, в скромную холостяцкую квартиру. Тогда еще несколькими этажами выше жили его бывшая жена и сын. Это был хороший вечер. Сергей поставил на стол бутылку красного вина и розовый виноград. Задал свои вопросы. Они выпили на брудершафт, он шепнул ей в губы: «красотка». Через несколько часов она посмотрела на часы.

– Есть причина торопиться домой? – спросил Сергей.

– Нет, – ответила Эля.

…Элина встала с кресла и поняла, что просидела, совершенно выпав из времени, не меньше двух часов. Была вновь там и тогда. Встала и покачнулась. Ей больше не хочется выходить за обильным питьем. Нужно что-то с собой делать. Заставить спать и есть. Вернуться к работе. И спрячь меня, физика, от меня. Теперь Сергей сам не позвонит ни за что. А когда она позвонит, будет разговаривать тяжело и мрачно. Он тоже из тех, которые ищут спасения от себя. Ну, что же. После этого появляется хорошая книга.

Элина вошла в гостиную, зажгла свет, включила любимое «Адажио» Томазо Альбинони, с тоской посмотрела на спящий компьютер. Если бы найти в поиске безграничный и совершенный проводник… Не найдется – нащупать тропинку к созданию его уравнения, решить его. Какая беда. Наука бессильна. Таким проводником может быть только человек. Один человек, связывающий гром и тишину, уединение и встречи, детство, зрелость и старость. Доверчивость и цинизм, страсть и целомудрие, жалость и ярость. Несчастных и счастливых – в один момент. Здоровых и больных. Живых и ушедших. Крайние взгляды и разные вкусы. Людей и животных. Мужчину и женщину, которые спасаются от себя и отталкивают друг друга. Спасение и гордый протест против него. Даже против него. Есть всего три вещи, которые следует исключить из числа любых контактов и компромиссов. Это агрессия, алчность и беспросветная тупость души. Их легко увидеть издалека, ощутить по запаху, услышать по топоту сапог. Чаще всего это неразделимое трио.

…В тот ясный с утра день произошло следующее. Преподаватель истории Петр Петрович вошел в класс с хмурым и недовольным выражением лица. Кивнул, ни на кого не глядя, вместо приветствия. Открыл журнал. Он был неплохим преподавателем, но что обозначает это выражение, знали все старшеклассники. Близится запой. Перед тем как приступить к теме урока, он всегда проводил короткий, выборочный тест-опрос. Ему отвечали с места по прошедшей теме.

– Ильин, – сказал он, не поднимая головы, и выстрелил свой вопрос.

Павлик Ильин всегда хорошо знал тему. Он любил историю, может быть, больше всех в классе. Для него это было путешествие по временам и событиям. Единственно возможным путешествием. Он очень много знал и сверх программы. Но очень волновался. Ему надо было преодолеть столько барьеров, в том числе в движении и речи, чтобы поделиться тем, что он знает и думает. А в это утро еще и преподаватель не в духе… Павлик не сразу смог встать и заговорить…

– Черт знает что! – рявкнул Петр Петрович. – Как можно работать, если ученики мяукают под партой? Надо таких убирать. В нормальной школе должны учиться нормальные дети.

Павлик не смог встать. Но самым ужасным было вот что! Одноклассники Эли, расслабленные солнцем, обрадовались этой сцене, как развлечению! К тому же столь быстрый срыв Петра Петровича означал, что остальные могут быть за себя спокойны. До них очередь сегодня уже не дойдет. Учитель был настолько пунктуален, что в своем горении срывался, как правило, только один раз. И все хохотали и падали. Повторяли выражение Петра Петровича с удовольствием.

На следующий день Павлик в школу не пришел, его состояние резко ухудшилось. Мама написала жалобу на преподавателя директору с просьбой рассмотреть на педсовете. Назвала в нем и фамилии учеников, которые уже после урока, на ее глазах, смеялись Павлику в лицо и выкрикивали фразу о «мяуканье под партой». Поэтому на педсовет были приглашены преподаватель, эти ребята, их родители и Элина, как староста класса. Петр Петрович, разумеется, не явился. Ему повезло: появился повод влететь в свое блаженство до надвигающихся майских праздников. Педагоги сначала говорили правильно и возмущенно. Ребята вяло оправдывались. Но вдруг их родители пошли в атаку.

– Наконец хоть один человек сказал правду, – кричала мамаша самого тупого парня в классе. – Тут что, больница? Мой ребенок должен это терпеть и видеть?! Мы – нормальные люди и не дадим своих детей в обиду. Напишем куда надо, что школа устроила тут дурдом.

И пошло-поехало. Преподаватели вопросительно смотрели на директора Екатерину Васильевну, дородную даму с халой на голове. Она уставилась в стол перед собой. Некоторые из этих родителей платили больше других по всяким школьным нуждам. Ребята оживились. Опять началась потеха. Мама Павлика встала и вышла. Было самое время заполнить паузу Элиной. Ее позвали к столу педсовета.

– Из того, что я сейчас здесь услышала, – ровно сказала она, – меня удивили два слова: «человек» и «люди». Не вижу здесь таких. Вы подонки, – она посмотрела на ребят, которые под ее взглядом как-то прижухли, затем храбро встретилась с застывшими взглядами взрослых. – Петр Петрович должен быть уволен. Эти мои одноклассники-фашисты должны быть отчислены. Я хочу учиться с самым добрым, умным и беззащитным человеком в классе – Павликом Ильиным. И буду за это бороться.

– Ты что себе позволяешь, Гордеева? – выпалила наконец директор. – Ты мне команды будешь давать: кого увольнять, кого отчислять? Смотри, как бы тебя не отчислила. Ответишь в любом случае за такое хамство.

– С удовольствием отвечу, – сказала Элина. – А отчислить меня попробуйте. Вы же на каждой встрече говорите нам о том, что надо говорить правду. За правду отчислите?

…Затем было несколько дней кошмара. Родителям Эли без конца звонили другие родители, какую-то жалобу на нее писали, директриса вызывала маму, а в школу на скандал слетелись журналисты. Приехало телевидение – брать интервью у ребят, учителей и Эли. Она произнесла четыре слова, твердо глядя в объектив своими такими не детскими глазами: