Текст книги "Три метра над небом. Трижды ты"

44

«Любимый мой, где ты? Знаешь, я сегодня какая-то очень странная. Я по тебе скучаю, даже зная, что ты у меня есть, и что, самое главное, ты мой. Мы поменяли ресторан: мы в „Дзандзара“, на улице Крещенцио. Мы тут ужинаем, а потом мне хотелось бы немного потанцевать – только для того, чтобы переварить еду! Но, наверное, не пойду. Люблю тебя».

Джин. Джин и ее счастье, которое она выражает только с помощью ста с лишним символов. Джин и ее веселье. Джин и ее любовь. Джин и наш ребенок в ее чреве. Джин и ее умение ждать, ее влюбленность, забота, настойчивость, упорное желание сохранить нашу любовь. Желание выстроить эти отношения, преодолевая все трудности, забывая даже мою измену, прощая меня. По крайней мере, так она мне сказала. Но действительно ли можно преодолеть измену? Разве она не как рана, в любом случае оставляющая отметину, этот ожог? Может, это падение и произошло по молодости, но разве оно не оставило на твоей коже это неизгладимое белое пятно? Иногда я видел, как менялся ее взгляд, и она становилась грустной – когда что-то напоминало ей о той боли. Какой-нибудь фильм, шутка, со смехом рассказанная за столом, история измены одной пары, с которой мы особо и не дружим – вот, даже и какой-то пустяк сразу же опять начинал терзать ее сердце. Однажды утром, когда она была в ванной, наши взгляды встретились в зеркале. Я ей улыбнулся, но она прополоскала рот, вытерла его и потом мне сказала: «Когда в той церкви ты мне рассказал о своей измене, твои слова произвели на меня такое впечатление, как тот ужасный скрежет мела, когда в детстве учительница пишет на доске. Но тот звук длился секунду, а боль от твоих слов бесконечна».

Твердость, с которой она это сказала, была для меня больнее, чем удар кулаком в живот – удар, оказавшийся сильнее многих реальных, которые я получил. И потому я ее попросил:

– Попытайся забыть, любимая…

– А ты поклянись, что больше никогда не заставишь меня страдать.

– Клянусь.

– Прошу тебя: если ты думаешь, что не в силах сдержать эту клятву, уходи сразу же. Чтобы не было так, будто ты убиваешь меня медленно. Сейчас я еще могу устроить свою жизнь, могу снова влюбиться… Может быть.

А потом она начала смеяться; тогда я ее обнял и сказал ей:

– Я остаюсь, но, прошу тебя, не напоминай мне об этом больше. Мне стыдно.

Теперь я в машине, еду медленно, по радио заучит песня «Я бы хотела тебя утешить» Элизы. Я поймал ее случайно, но кажется, что она как нельзя более кстати. «Поклянись, что больше не заставишь меня страдать». И я ей в этом поклялся. И словно услышал внутренний голос: «Ты не можешь оступиться, больше не можешь. Если ты думал, что неспособен сдержать обещание, то тогда тебе не следовало бы брать на себя эту ответственность. Или ты такой слабый?» Этот строгий голос, который, к сожалению, похоже, знает, что я за человек, задает мне риторические вопросы, прекрасно зная ответ. «Правду? Хочешь знать правду?» Но я ее не знаю. Я уже больше ничего не знаю. Более того: трагизм заключается в том, что я, наоборот, кое-что знаю. Я нашел ответ на то, о чем вы, многие, меня спрашивали. Мне жаль, но я несчастлив. И, не отдавая себе в этом отчета, я останавливаю машину. Я здесь, через дорогу, напротив ресторана «Дзандзара». Вот она, я ее вижу. Джин там со своими подругами, сидит на улице, около ресторана, за столиком справа. Я выключаю свет и смотрю на нее. Они слушают, что рассказывает Антонелла, потом вмешивается Симона, и внезапно они все начинают смеяться. Джин качает головой, закрывает глаза, ей очень смешно, она держится за живот и машет левой рукой, словно говоря: «Ой, мне плохо, не могу больше, вы заставляете меня слишком много смеяться». Потом подходит официант – молодой, симпатичный парень. Он останавливается рядом с их столиком, и все девушки становятся серьезными. Они его слушают. Симона и Анджела быстро переглядываются и слегка улыбаются. Он действительно красивый, этот парень. Наверное, он рассказывает им о десертах. Потом замолкает, улыбается и ждет, что решат заказать девушки. Симона что-то спрашивает, выслушивает ответ официанта и кивает, словно говоря: «Вы меня убедили», – и делает заказ. Антонелла поднимает указательный палец и заказывает то же самое. Зато Анджела выбирает что-то другое, и Джин с ней солидарна. Официант благодарит, собирает маленькие меню и уходит. Но как только он исчезает из предела их досягаемости, Симона наклоняется над столом, словно собираясь сказать что-то по секрету. Не успевает она закончить, как все они снова хохочут. Джин изображает из себя моралистку, я читаю по ее губам: «Да ладно вам!» – словно замечание насчет официанта выходило за рамки. Зато Симона утвердительно кивает головой, словно говоря: «Поверь мне, я права, так оно и есть». А потом – уж не знаю, как – парень из-за соседнего стола что-то говорит. Антонелла ему отвечает. Другой парень, из-за того же самого столика, говорит еще что-то. Девушки смеются. Эти трое парней одни, без спутниц. Они пьют пиво и, похоже, люди хорошие. Невозмутимая Симона отпускает шуточку, подруги смеются. Смеются и парни. Потом приносят десерт, официант его раздает, прекрасно помня, кто что заказал, и снова удаляется. Парни из-за соседнего столика отворачиваются и оставляют их в покое: они знают, что во время десерта мешать не следует. Какое-то время все спокойно. Потом Джин встает, что-то говорит своим подругам, входит в ресторан, о чем-то спрашивает девушку за кассой, а потом идет вглубь ресторана, исчезая из моего поля зрения. Один из трех парней встает и тоже заходит в ресторан. Я вижу, как он идет к стойке. Его приятели не обращают на это особого внимания, продолжают пить. Один из них зажигает сигарету. Вскоре я вижу, как возвращается Джин. Парень, стоявший у стойки, от нее отходит, и, прежде чем Джин выйдет из ресторана, останавливает ее. Джин оборачивается. Она удивлена, стоит рядом с ним. Теперь они видны как два силуэта, потому что сзади по ним бьет очень сильный белый свет. Джин его слушает, он жестикулирует, говорит, объясняет, смеется. Наконец она что-то с улыбкой произносит, оставляет его там, выходит из света, возвращается к столику и садится на свое место. Парень не унывает, догоняет ее, здоровается с подругами, представляется, потом сует руку во внутренний карман куртки, достает визитку и кладет ее на столик перед Джин. Что-то объясняет – может быть, про свою работу – или приглашает ее. Или всех их… По крайней мере, я это так понял. Продолжаю наблюдать за этой сценой – но без гнева и даже, должен сказать, без ревности. И это меня удивляет. Неужели я так изменился? И все-таки этот парень меня раздражает: он кажется мне бесполезным или, лучше сказать, пустым. Вот именно: это что-то докучливое, что вошло в жизнь Джин, в мою жизнь. Словно какая-то мошка, или, того хуже, как одна из тех мух, которые время от времени садятся тебе на руку или на ладонь, надоедают тебе. И тогда ты время от времени шевелишься только потому, что надеешься, что эта муха решит улететь куда-нибудь в другое место или исчезнуть навсегда. Но дело только в этом и ни в чем больше. Я не испытываю того внезапного приступа ярости, который меня ослеплял; меня не переполняет желание избить этого парня, раздавить его, как если бы он был той бесполезной мухой. Нет, я на удивление спокоен. А если бы на месте Джин была Баби? Если бы эту визитку получила она? Визитку, которую положили туда, на стол, так дерзко – как вызов, как искушение, как возможный призыв уединиться? Остался бы я тогда вот так, через улицу, ничего не делая? Парень еще что-то говорит, Симона перебивает, другие девушки смеются. Джин кивает, и тогда парень, судя по всему, замолкает. Он больше не смеется, он потерял свой энтузиазм… Может, ему сказали, что у Джин есть парень, что она влюблена или собирается замуж. Однако парень все равно оставляет визитку на столе и опять садится. Джин улыбается, берет визитку и кладет ее в кармашек куртки, потом хлопает по нему рукой и что-то говорит подругам. Они тоже улыбаются. Может, она предложила воспользоваться этим парнем – но всем вместе. И тут я слышу, как звонит мой мобильник. Я вынимаю его из кармана и, не раздумывая, отвечаю.

– Привет! Как здорово, что ты мне ответил! Мне обязательно надо тебя увидеть. Я должна сказать тебе что-то очень важное. Прошу тебя…

Но я не удивлен. Я ждал этого звонка.

45

Она открывает мне дверь. Она одета элегантно, но не чересчур: на ней светлая небесно-голубая рубашка и темные, очень широкие, чуть ниже колен, укороченные джинсы. На ногах – классические синие «Конверсы». У нее от волнения блестят глаза, но она ничего не говорит, а бросается мне на шею и обнимает меня – сильно-сильно, словно желая передать мне все, что накопилось за время, пока мы не встречались, и заразить меня симпатией, которую она всегда ко мне испытывала. Потом она отстраняется и улыбается мне, сладив с волнением.

– Давай, входи. Что стоишь в дверях?

– Да, конечно. А это тебе.

Я передаю ей пакет с бутылкой шампанского.

– «Кристалл»? Ну что ты, не стоило! Ты же знаешь, чем это заканчивается…

Она оборачивается ко мне, поднимает бровь и начинает смеяться. Я осматриваю гостиную, пока она ненадолго уходит.

– Ого! Ну у тебя и квартира! Изумительно красивая, правда.

Ковры пушистые, в современном стиле, с рисунками серым на белом или синим на бирюзовом; сиреневая кушетка; кислотного цвета занавески. Одна стена – светло-оранжевого цвета, другая – бледно-желтая, еще одна – вся белая, с красной дверью. Это могло бы показаться беспорядочным сочетанием цветов, но они, наоборот, продуманно расположены: контрастно или с постепенным смягчением, неизменно идеально в деталях. Огромная прямоугольная хрустальная ваза с большими сухими ветвями, выкрашенными в светло-серебряный цвет; два кресла из темно-синей кожи; низкие стеклянные столики на резиновых колесах, с окантовкой из оцинкованного железа, несколько кованых картин со старинными надписями.

– Кто же так хорошо ее обставил? Тут бездна вкуса.

– Я!

– Ты?

– Э… Да ты же никогда не обращал на меня внимания.

Я ей улыбаюсь.

– Как это нет? Во всяком случае, Паллина, ты просто удивительная. Твоя квартира изумительна. Да и ты, вижу, в прекрасной форме. Ты словно расцвела, стала женственней, вот именно, женственней. И даже похудела.

– Судя по тому, как ты меня описываешь, раньше я была уродиной! Это потому, что мы с тобой не встречались!

Я смеюсь.

– Да что ты говоришь! Вот дурочка! Ты же сама знаешь, почему мы с тобой не встречались.

Мы молча смотрим друг на друга с волнением, но оба сразу же решаем с ним справиться. Так что я продолжаю над ней подшучивать и делаю это не без ехидства.

– Да у тебя и волосы чуть длиннее обычного. Да и этот взгляд, я не знаю…

Она весело на меня смотрит, пытаясь открыть бутылку шампанского.

– Что ты имеешь в виду? Ты передумал и хочешь попробовать это сейчас?

– Ну не знаю… Подумаю над этим сегодня вечером… – Я аккуратно забираю у нее бутылку. – Посмотрим, может быть, станет проще, если мы немного выпьем.

– А, ну конечно, ты хочешь переложить ответственность на алкоголь! Нет уж, так будет слишком просто… Это нехорошо, нужно всегда отдавать себе отчет в своих действиях, не искать оправданий.

– Ты права…

Я откупориваю бутылку, придерживая пробку рукой, потом кладу ее рядом и начинаю разливать шампанское в два принесенных ею бокала.

Она смотрит на меня, изображая ревность.

– К тому же я узнала, что ты женишься… Так ты хотел бы воспользоваться последними свободными деньками?

– Что значит «узнала»? Я же прислал тебе приглашение на свадьбу!

– Да что ты говоришь?

– Говорю правду. Смотри, я просто требую, чтобы ты пришла. – Я передаю ей бокал с шампанским. – Я прислал его по тому единственному твоему адресу, который у меня был, по адресу твоей матери – по адресу, который ты мне дала еще совсем недавно.

– Хорошо, завтра проверю. Я спрошу Беттину, домработницу, потому что с мамой мы сейчас не слишком много разговариваем.

– «Сейчас»… Да ты с ней уже целую вечность не разговариваешь. И все-таки, если я тебе говорю, что посылал приглашение на тот адрес, то ты должна мне поверить. Ты же знаешь, что я не говорю неправды…

Паллина подходит ко мне с бокалом в руке и деликатно, но решительно чокается.

– За неправду, которую ты не говоришь, за неправду, которую ты, может быть, сказал, и за твое счастье!

Да, вот именно, что-то про него давно не говорили! Потом мы обмениваемся улыбками и пьем. Паллина садится на большой серый диван.

– Давай, расскажи мне, я хочу знать все.

Я сажусь напротив.

– А вот я хочу знать, от кого ты об этом узнала…

– А ты разве не знаешь, что Рим – это большая деревня? Здесь только и ждут, чтобы рассказать тебе, кто с кем расстался, кто с кем сошелся, кто с кем гуляет, кто кому изменил, кто женится… Да и потом ты пригласил парней из «Будокана» – тех, которые ходили с тобой в тренажерный зал. Следовательно, об этом все знают.

– Ты с ними еще встречаешься?

– Должна сказать тебе одну вещь… – Она молчит. Видно, что она слегка смущена, и я боюсь узнать, что же она мне скажет. – Я встречаюсь с Сандро.

Ну, я знал, что она с кем-то встречается, но не мог себе представить, что именно с ним!

– С Банни? Да нет, не могу этому поверить! Послушай, Паллина, ну он же скотина. И потом он… он… он большой, толстый, грязный! У него всегда были эти сальные волосы… А как он ел! Нет, он не для тебя.

Паллина смеется.

– А ты давно его видел?

– Да…

– Вот и не говори так! Во-первых, он теперь с дипломом…

– Не может быть!

– Да, по социальным наукам, по связям с общественностью.

– Тогда он купил этот диплом.

– Нет-нет, он действительно учился. Он привел себя в порядок, похудел, одевается хорошо, элегантно, всегда в порядке, даже надушен.

– Он что, побывал в Лурде? Или мы говорим о ком-то другом?

– Ну почему ты так говоришь? Не веришь, что люди могут меняться? – Она весело на меня смотрит и, наконец, улыбается. – Послушай, Стэп, ты и сам тому живой пример: ты ужасно изменился…

– Да ладно…

– Стэп, ты же собираешься жениться!

Улыбаюсь и я.

– Действительно: эта теория о «невозможности перемен» – это последнее, что можно бы защищать. – Я немного молчу. – Да, но Банни… Черт, не могу этому поверить, с ним это невозможно. Я даже видел, как он занимался любовью… Это ужасно!

– Фу, какие вы свиньи. Однако он явно изменился к лучшему и в этом тоже, понял?

Это откровение Паллины меня словно обожгло. Да, конечно, это правильно, это естественно, это нормально; они занимаются этим – точь-в-точь так же, как когда она была с Полло.

– Да и к тому же Банни был большим другом…

– Да, другом Полло, знаю, мы с ним действительно были очень близки.

– Паллина, тебе были близки все… – говорю я ей с намеком.

– Да, правда, и некоторые даже подкатывали ко мне сразу же, но не он. Он проявил себя настоящим другом, был всегда со мной рядом, часто ходил со мной на могилу Полло, всегда говорил о нем хорошо. Он плакал вместе со мной. Да и потом… Может, ты этого и не замечаешь, но прошло много времени, и он изменился вместе со мной. Однажды он мне сказал: «Ты сделала меня лучше». И я ему ответила: «Но ты в любом случае стал бы лучше». А он продолжил: «Нет, это у тебя есть эта невероятная способность делать людей лучше. Полло стал бы еще лучше меня…» Потом он ушел, а я расплакалась, потому что в этих его словах я почувствовала всю его любовь не только ко мне… Но и к Полло. Это правда, Полло, может, и стал бы лучше него, но его, к сожалению, больше нет.

Паллина пытается взять бутылку, но это делаю я, подливая ей шампанское. И она его быстро проглатывает, словно благодаря этому вину она хотела бы забыть или хотя бы перевернуть страницу. Потом она закрывает глаза – может быть, потому, что шампанское немного пощипывает, или потому, что на глаза наворачиваются слезы. Но потом она сразу же становится всегдашней Паллиной.

– Ну да ладно, хватит говорить обо мне. – Она мне улыбается, светлеет, ставит стакан и начинает подпрыгивать на диване. – Послушай, а вот это я действительно хочу узнать! А она? Она-то тебе что сказала?

– Кто она?

– Она!

– Но кто?

– Как это кто? Ничего себе! Не прикидывайся дурачком! Она, она, Баби. Кто же еще? Ну и как? Что она тебе сказала? Она закатила тебе скандал? Нет, она теперь уже совсем сбрендила и, берегись, способна и впрямь тебе его закатить! Так вот, я не знаю, знаешь ли ты… – У Паллины меняется выражение лица. – Но она мне позвонила, я ее уже сто лет не слышала, и пригласила меня к себе в гости. У нее потрясающая квартира около проспекта Триеста, на площади Капрера, ты это знал?

– Нет.

– Ну тогда слушай. Прихожу я, значит, к ней. А она живет в огромной квартире с террасой на верхнем этаже, великолепно обставленной. Но Баби мне говорит, что хочет поменять обстановку, хочет, чтобы она была немного посовременней. Просит меня составить для нее смету на занавески, диваны, ковры… – Паллина ее передразнивает: – «Хочу в корне изменить это так, как я хотела бы сделать это со своей жизнью».

Потом Паллина бросает на меня взгляд и говорит:

– Слушай, а ты серьезно ничего не знаешь?

– Нет, ничего, я же тебе сказал, что ничего не знаю…

– Ладно. Короче говоря, вначале я подумала, что она шутит, но она-то делала это всерьез! Она полностью поменяла всю обстановку, теперь там все как с иголочки, и муж ей все это позволил. Она хотела поменять и детскую. А ребенок у нее прелестный, воспитанный, симпатичный, увлекающийся…

Вдруг мне приходит в голову, что Паллина, может быть, что-то поняла, но, к счастью, она, и глазом не моргнув, рассказывает дальше. Я тоже отпиваю немного шампанского и немного расслабляюсь.

– Комнату я переделала и ему тоже, но слегка, не травмируя его, потому что те двое уже думают…

– Что?

– Не знаю, может, расстаться. Насколько я поняла, они часто ссорятся.

Я с облегчением вздыхаю, она пожимает плечами.

– Но вообще-то я не знаю, мне всего лишь показалось, может, я ошибаюсь. Короче говоря, я делаю всю эту работу, и она уже после первых поставок мне платит, сразу же выплачивает мне гонорар, не требуя от меня счета, то есть я ей прислала его позже, чего никогда не случалось. Иногда приходилось сражаться, выбивая деньги, а иногда их даже и не выбьешь… Причем не платят именно друзья, или с ними больше мороки. А вот она преспокойно, как ни в чем не бывало, сразу же выплатила мне всю сумму.

Я выпиваю еще шампанского.

– Ну и отлично, сразу видно, что свою работу ты сделала отлично. С другой стороны, у них очень красивая квартира; наверняка даже и там тебе удалось сделать что-то хорошее.

Паллина улыбается.

– Да, но та квартира в этом совершенно не нуждалась! Однако Баби мне позвонила и разговаривала со мной как с какой-то знакомой: я уже не была «ее Паллиной», как она когда-то говорила… Клянусь тебе, вначале мне было не по себе, но потом я себе сказала: «Слушай, плюнь, сделай свою работу и получи деньги, потому что, если не сделаешь ты, ее сделает кто-нибудь другой». Но мне было так грустно…

– Ничего, бывает. К тому же, вы, женщины, так непостоянны в своей дружбе.

– Смотрите-ка, какой философ! Видишь ли, когда я отправилась к ней, то уже знала, чего она хочет. Но она спросила меня об этом не сразу; сначала она хотела дать мне работу. И я подумала: «Отлично, так ты мне платишь, чтобы я прикидывалась дурочкой?» Ну я ею и прикинулась. Она хотела узнать про тебя. Заплатив мне за работу, она мне сказала: «Давай-ка посидим и чего-нибудь выпьем, как в старые времена». Так мы попили пива, а потом она меня спросила о том, про что хотела узнать с самого начала: «Ты ничего не знаешь про Стэпа?»

– И что ты ей ответила?

– Правду, я всегда говорю правду: «Я его уже сто лет не видела». – Паллина улыбается и разводит руками. – Но это же правда! Извини, но я тебя так давно не видела!

– Да, конечно, но ты и так все знала. Рим – большая деревня, не правда ли?

– Только для того, кто умеет находить хороших осведомителей, а у нее, как видно, их нет! Но я совсем не шпионю… Так что я ей ничего не сказала – взяла деньги и ушла.

– А при чем здесь шпионить? Свадьба – мероприятие публичное, о ней могут знать все, мы даже дали о ней объявления.

– Правда? Ну тогда пусть ей сообщит об этом кто-нибудь другой! Нельзя же снова появляться в жизни человека, когда тебе заблагорассудится и взбредет в голову! Я потеряла Полло, мне было так плохо, а вот она вместо того, чтобы быть со мной рядом, взяла и исчезла, так что я потеряла и мою лучшую подругу. С одним различием: она, если бы захотела, могла бы ей быть, потому что она еще жива.

Суровая, нетерпимая, безжалостная, но на самом деле оскорбленная. Баби навредила даже здесь. Паллина смотрит на меня с любопытством.

– Ну и что ты думаешь? Думаешь, что она засранка?

Я улыбаюсь:

– Немного.

– Черт, да она хуже своей матери. А ведь мы были подругами! Да и потом, это же я вас познакомила, разве нет? Может, она мне кое-что должна.

– Она же заплатила тебе за дизайн обстановки.

– Иди к черту, Стэп.

– Да ладно, я пошутил! Все-таки если есть человек, который может предъявлять тебе претензии, то это я.

Она оборачивается и смотрит на меня с удивлением.

– Почему?

– Черт, ты же сама только что сказала: это ты нас познакомила.

Она смеется.

– Да ладно! К сожалению, если кто-то становится тем, кем становится, то этим он обязан и своим ошибкам. Следовательно, своей судьбой ты обязан и Баби, и мне, познакомившей ее с тобой… Значит, ты должен быть нам благодарен.

– Как? Обеим?

– Ну да.

– Тогда спасибо обеим. Но только мое «спасибо» передай своей подруге сама…

– Бывшей подруге. Да, но ты сделал обалденную карьеру, создал крупную компанию, делающую отличные вещи.

– Пока еще рано говорить.

– Ну ладно: которая сделает отличнейшие вещи, я не сомневаюсь. И ты собираешься жениться… У тебя, наверное, будут дети. В общем, хочешь ты этого или нет, но всем тем, что с тобой случилось и случится, ты обязан и Баби.

– Какая интересная теория! Так можно договориться и до того, что я, может, должен ей платить авторские права на мою жизнь…

– Ну это только если снимут фильм! Но если снимут, то вся первая часть будет фантастической, слишком забавной! Этому бы никто не поверил: сказали бы, что сценаристы преувеличили… Вот мы засвидетельствуем, что все так и было. И более того: кое-чего сценаристы даже не могли рассказать!

– Почему?

– Иначе бы тогда вышел фильм, запрещенный для несовершеннолетних, они понесли бы убытки!

Паллина смеется. Ничего не поделаешь: она слишком сильная, она не изменилась. Она была идеальной женщиной для моего друга Полло, они были бы отличной парой. Чего не скажешь о Банни. Ладно, не хочу об этом и думать.

– Прости, Стэп, скажи мне правду: разве то, что я сказала, – не правда? Ты себя не чувствуешь, так сказать, «результатом» того, что было вашим романом? У вас же была большая любовь, да? Скажи мне правду: ты бы хотел все это вычеркнуть? Никогда ее не встречать?

– Здесь нужен ром. И сигареты. Черт, я думал, что это будет веселый, забавный вечер, но он оказался хуже, чем сеанс у психоаналитика.

Паллина со смехом встает.

– Да, может, и так, но здесь ты, по крайней мере, не платишь!

Она уходит и вскоре возвращается с маленькими стаканом, бутылкой рома и пачкой сигарет. Их она достает из кармана и кладет на столик вместе с зажигалкой.

– Ну вот, у тебя есть все, теперь говори…

Я смотрю на ром, поворачиваю бутылку этикеткой к себе.

– Ого! Однако! «Джон Балли» двенадцатилетней выдержки, «пирамида», хорошо живешь…

– Я заработала на нашей подруге, и теперь должна инвестировать в отношения.

Я наливаю себе рома.

– Хочешь?

– Нет-нет, когда работаю, не могу…

Смотрю на нее с любопытством.

– Ну так я же твой психоаналитик, не так ли?

Я посылаю ее к черту, зажигаю сигарету и делаю глоток рома. Отличный ром! Паллина приносит пепельницу.

– Спасибо. Так в чем состоял твой вопрос?

– Он очень простой. Ты хотел бы или нет, чтобы в твоей жизни была Баби? Ты жалеешь, что встретил ее?

Я снова затягиваюсь сигаретой и делаю еще один глоток рома.

– Черт… А полегче вопроса у тебя нет?

Паллина улыбается.

– Ну тогда за тебя отвечу я. Ты бы хотел ее встретить в любом случае, потому что с ней ты познал настоящую любовь – любовь, которая сделала тебя таким, какой ты есть.

Делаю еще один глоток. Я стал таким, какой я есть. Но почему раньше я был другим? Я был агрессивным из-за человека, которого встретил сегодня, из-за моей матери, которую я застал с ним. И больше я ничего собой не представлял. Моя жизнь шла под откос до тех пор, пока я не встретил ее. И она меня изменила. С ней я снова начал жить, захотел что-то создать, но не был на это способен. Агрессия была во мне. Поэтому Баби меня и бросила. Когда потом я застал ее в машине с другим, я понял, что ярость и сила ничего не значат. Силой я бы ее не вернул. В тот вечер моя душа снова умерла. Но с ней я испытал счастье; меня захлестнула любовь. Я смотрю на Паллину.

– Да, это правда. Если бы я вернулся назад, то все равно захотел бы ее встретить и пережить то, что мы пережили.

Паллина берет бутылку и наливает мне еще немного рома. Потом берет свой стакан, наполняет его, чокается со мной и выпивает одним махом. На секунду у нее перехватывает дыхание. «Ну и ну, какой же он крепкий!» Она ждет, когда пройдет жжение, и когда оно проходит, продолжает:

– Вот видишь! Ты действительно изменился. Раньше ты даже не допустил бы такой мысли. В свое время ты бы сказал: «Ты что, шутишь? Я бы даже не захотел знать, существует ли эта такая-сякая!»

– Точно!

Мы вместе смеемся.

– Я был просто невыносимым.

– Да. Как всегда, эгоист. «Я… я… я». Ты и твой друг. Он от тебя не отставал, а?

– Нет. – Я ей улыбаюсь. – Он был лучше.

Паллина становится серьезной.

– Это правда. Подожди меня здесь. – Вскоре она возвращается и говорит: – В четверг я устраиваю здесь ужин с Банни и несколькими друзьями: придут многие из тех, кто будет на твоей свадьбе. Мне бы хотелось, чтобы вы с Джиневрой тоже пришли. Но, самое главное, чтобы пришел ты.

– Ну конечно.

– Нет, серьезно, это очень важно, ты не можешь не прийти. Если придешь в четверг, то это будет значить, что ты меня простил.

– А почему ты мне это говоришь?

Тогда Паллина дает мне белый конверт. Я его беру, кручу в руках. Он закрыт, запечатан, и на нем написано: «Стэп». Я узнаю почерк. Он – моего друга. Я удивлен. Нет слов. И что она скажет?

– Мне не удавалось передать его тебе раньше. Скоро ты женишься, и у тебя, думаю, будут дети. Пришло время узнать.

Я молчу. Почему она ждала так долго? Прошло больше восьми лет. Почему она не отдала мне его сразу? В чем тайна? Что такого могло быть в этом письме, чего бы я не знал?

– Ты расстроишься, если я уйду?

Она улыбается, качая головой.

– Да нет, я сама собиралась об этом попросить. Жду тебя в четверг.