Текст книги "Повесть о фронтовом детстве"

Занимаемся с Витей

Я раздал все письма и взялся за газеты. В пачке были «Правда», «Комсомольская правда», «Красная звезда» и газета нашей дивизии «Гвардейское знамя». Больше всех газеты любил читать Витя. Я сначала ему буду отдавать их.

А где же он? Почему он меня не встретил? Правда, ему не было письма. Я бы, конечно, ему первому отдал.

Витя был в нашей комнате.

– Явился наконец! – обрадовался он. – А я уж заждался тебя. Заниматься пора. Или забыл уговор?

Еще в наступлении мы с ним договорились, что он будет учить меня грамоте. Я хотел, чтобы у меня и у Вити было какое-то свое, только наше дело. И потом, почтальону без грамоты нельзя. Перед самой войной я должен был пойти в школу, приготовил книжки, тетради – и не пришлось. Я уже тогда хорошо читал: меня мама рано выучила. Потом у Третьяка я старался прочитать всё, что попадалось под руку. Правда, Третьяк столько наваливал на меня работы, но я ухитрялся выбрать время. А вот с письмом дело было плохо. Только буквы выводить научился.

Я сел за стол, приготовился.

– Держи.

Он протянул мне хорошо отточенный карандаш и толстую тетрадь в картонной обложке с плотными гладкими листами. Он смотрел на меня умными глазами и думал о чем-то хорошем. Теперь он был не просто Витя, а учитель.

– С чего начнем? Давай с алфавита. Проверим, как ты знаешь буквы. Пиши «А».

Вдруг я все забыл и у меня ничего не получится? Как же пишется эта буква?.. Вспомнил! Я старательно налегал грудью на стол и медленно выводил букву «а». Витя наклонился надо мной.

– Смотри ты, хорошо получается! Пиши эту букву до конца строки… Теперь перейдем к букве «Б».

Он сам вывел букву в начале строки. Я старался писать так, чтобы мои буквы были не хуже, чем у него. Мы быстро вспомнили все буквы. Витя обрадовался:

– Не будем терять времени. Начнем писать слова. Пиши: «М-а-м-а».

Он произносил это слово, растягивая каждую букву.

Карандаш вдруг стал непослушным, и буквы с трудом появлялись на бумаге. Если я напишу это слово до конца, то тут же зареву. Витя с удивлением смотрел на меня. Его глаза стали тревожными. Он всё понял:

– Вот что. Подожди. Ты части автомата помнишь?

– Помню.

– Будем их писать. Начинай: «З-а-т-в-о-р».

Я написал это слово легко, без помарок.

– Молодец! Ну-ка напиши еще раз… Пошли дальше. Пиши: «У-д-а-р-н-и-к».

Витя всё время говорил, поправлял меня. Я постепенно успокоился и думал только о тех словах, которые выводил в тетради.

Наступил вечер. Красное, без лучей солнце село за садом. В окно дул ветер. На землю легли холодные тени.

Надо было готовиться к завтрашнему дню. Утром я отнесу письма на почту. Вот собрать бы их полную сумку! А то придешь с пустой – Валя еще обидится.

Разведчики меня не подвели: они сидели за столом в большой комнате и при свете коптилки писали письма. Я тихо ходил по комнате и ждал, чтобы они сразу отдавали их мне. Даже сумку надел.

На краю стола примостился дядя Вася. Он напряженными пальцами держал карандаш и выводил неровные буквы. Иногда он подпирал голову кулаком и задумывался. Яшка положил перед собой письмо, которое я ему сегодня принес, и писал, все время заглядывая в него. Он сложил письмо фронтовым треугольником и первым отдал мне.

Мертвым письма не пишут

Я держал в руках письмо и ничего не понимал. Это было письмо нашему Сарпахану Каржаубаеву. Мертвым письма не пишут. Его давно с нами нет. Неужели у него дома, там, в Казахстане, не знают об этом? Значит, они думают, что он еще воюет, что с ним ничего не случилось. Они ждут, что он напишет, и кто-то будет прыгать и смеяться от радости, когда письмо от него придет.

Я вспомнил, как еще в наступлении Сарпахан получил письмо. Он смущенно улыбнулся, отошел к стенке, сел на пол, скрестив ноги. Лицо у него стало замкнутое. Он медленно читал письмо, потом снова и снова перечитывал его. И нельзя было понять, хорошее оно было или плохое.

А потом они вместе с Витей писали ответ. Витя сидел за столом, а Сарпахан стоял немного сзади. Витин карандаш легко бежал по бумаге. Как только он останавливался, Сарпахан что-то длинное тихо говорил ему, и Витя продолжал писать.

Это письмо, наверное, было ответом на то, которое они тогда писали. Я на минуту представил себе, что Сарпахан жив. Я бегу в усадьбу, отдаю ему письмо, и они с Витей пишут новое, я бегу с ним к Вале, и оно летит в далекий Казахстан. А сейчас дорога в усадьбу была такая тяжелая, длинная. И торопиться никуда не хотелось.

Первого я увидел Петра Иваныча. Он смотрел на меня и, видно, хотел спросить, нет ли ему письма. Петру Иванычу и на этот раз писем не было.

Я протянул ему письмо Сарпахана. Он удивленно посмотрел на меня, взял конверт и нахмурился. Подошел Витя. Пётр Иваныч так же молча протянул конверт ему. Витя как будто с трудом разбирал адрес.

– Надо, Витёк, написать им, – сказал Пётр Иваныч. – Видно, «похоронка» не дошла еще. Напиши от всего взвода.

Витя кивнул и ушел с письмом в нашу комнату.

Глава третья
Витя, Валя и пан Адам

Букет пана Адама

Мы в тылу не только отдыхали. Батя приказал не бездельничать, а ежедневно, кроме воскресенья, проводить занятия и тренировки. Мы уже стреляли несколько раз. И я стрелял из Витиного автомата. В лесу разведчики брали «языка», не настоящего, конечно. Я всё делал вместе с ними, и Пётр Иваныч даже похвалил меня.

Сегодня мы снова тренировались в лесу и в усадьбу вернулись только к обеду. Я теперь старался всё время быть рядом с Витей.

Мы вдвоем быстро вычистили его автомат, разделись до пояса и пошли умываться к колодцу. Я шел со своими котелком, полотенцем, мылом. У меня, как у настоящего разведчика, появилось свое хозяйство – вещевой мешок, а в нем толстая тетрадь, карандаш, котелок, кружка, ложка, полотенце, кусок мыла, завернутый в газету, и три автоматных патрона.

Витя умывался первым, я поливал ему из кружки. Вода светлыми каплями стекала с его лица.

Дядя Вася уже приготовил обед. В усадьбе была большущая кухня. Там на весь полк приготовить можно. Дядя Вася почти всё время пропадал на этой кухне. Иногда я ему помогал, иногда кто-нибудь из разведчиков по приказу Петра Иваныча.

Мы с Витей объединились: в один котелок брали на двоих первое, в другой – второе. Он ушел с котелками на кухню, а я выбрал в саду развесистое дерево, чтобы было больше тени, примял сочную траву и стал ждать. Витя вернулся с хлебом и с полными котелками борща и картошки со свиной тушонкой. Я сильно проголодался, но старался есть так, чтобы не опережать Витю.

Мы уже доскребали дно котелка, как вдруг я увидел пана Адама. Он стоял около дерева, опираясь двумя руками на лопату. Пан Адам был здешний садовник. Это был маленький, сморщенный старик с красными, как у кролика, глазами и косматыми бровями. Он один жил во вросшем в землю домике, спрятавшемся среди кустов и деревьев. Пан Адам сторонился нас и смотрел так, будто шпионил за нами. Разведчики проверили его – он не шпионил, а просто боялся. Чего нас бояться? Разве мы гестапо или жандармы?

Пан Адам сейчас смотрел на нас, и по его взгляду я сразу понял, что он голоден. Я хорошо знал, как смотрят голодные. Сам в оккупации сколько раз не евши ходил. Витя сидел спиной к пану Адаму и не видел его.

Я вскочил. Витя удивленно посмотрел на меня:

– Ты чего?

– Давай его накормим. Он есть хочет. Я знаю.

– Кто?

– Вон.

Витя оглянулся и увидел пана Адама. Тот опять чего-то испугался и быстро ушел.

– Подожди, котелки вымою, – сказал Витя. – Сбегаешь к дяде Васе.

С чистыми котелками я понесся на кухню. Дядя Вася заулыбался:

– За добавкой?

– Это не мне. Здесь пан Адам живет. Ему можно?

– Знаю я этого пана. Чем жив человек, не поймешь. Вроде как святым духом… И чего от нас бегает? Скажи, пусть приходит, а то помрет с голодухи.

Дядя Вася наполнил котелки борщом и картошкой, дал полбуханки хлеба, банку консервов. Я еле дотащил.

Пан Адам около своего дома копался в ящике с землей. Он поднял голову, испуганно посмотрел на меня.

– Это вам, – сказал я неуверенно.

В городе рядом с нами жили поляки. Я многое понимал, что они говорили, а вот сам говорить по-польски не научился. Я протягивал пану Адаму котелки и хлеб. Но он по-прежнему сидел на корточках и не спускал с меня удивленных глаз. Тогда я осторожно поставил котелки на землю, положил рядом консервы и хлеб и убежал. И уже вдогонку услышал:

– Дзенькуе[3]3
  Спасибо (польск.).


[Закрыть].

Я знал, что у пана Адама был красивый цветник. Мне хотелось посмотреть его. Сейчас, когда мы с Витей отдыхали в комнате, я всё придумывал, как бы его попросить пойти туда вместе.

В дверях появился пан Адам. Он с порога протягивал наши котелки.

– Чего вы там стоите? Заходите! – сказал Витя.

Пан Адам быстро поставил котелки на стол, торопливо пробормотал «дзенькуе» и скрылся за дверью.

– Витя, знаешь, у него цветник есть. Может, посмотрим?

– Пойдем, – согласился Витя.

Цветник был за домом пана Адама. Со всех сторон он был окружен деревьями и кустами, точно и он от кого-то прятался. Большим садовым ножом пан Адам ловко обреза́л зелень. Он увидел нас, и глаза его опять стали испуганными. Наверное, боялся, как бы мы чего-нибудь не испортили, не потоптали.

Когда я у Третьяка работал, я помогал хозяйке в цветнике. Я тогда много цветов запомнил и сейчас узнавал их. Вот бархатцы. Они маленькие, желтые. Их листья-перья пахнут медом. На невысокой клумбе в середине цветника росли ноготки и колокольчики. А вон астры, гвоздики, гладиолусы.

Но самыми красивыми были белые и красные розы. Они росли кустами вдоль двух аккуратно подметенных и посыпанных песком дорожек.

Когда мы уходили, Витя предупредил:

– Не забудь ужин отнести старику.

Как я мог забыть? Утром я понес ему завтрак. Я постучал в дверь. Пан Адам открыл, увидел меня и заулыбался:

– А, вояк, дзень добрый, проше, проше![4]4
  А, солдат, добрый день, заходи, заходи! (Польск.)


[Закрыть]

В домике была всего одна комната, намного меньше нашей. На глиняном полу стояли горшки с землей, ящики с рассадой. Хорошо пахло зеленью. Я отдал пану Адаму хлеб и консервы.

– Дзенькуе, вояк, бардзо дзенькуе! Ни стеты, ниц немам[5]5
  Спасибо, солдат, большое спасибо! К сожалению, мне нечего тебе дать (польск.).


[Закрыть].

Он медленно оглядел комнату. Чего это он? Мне ничего не нужно. Вдруг лицо его стало лукавым:

– Почекай. Зараз я тебе зробе вьензанку квятов. Презентуй го, кому хцешь.[6]6
  Подожди. Сейчас я сделаю тебе букет цветов. Подари его тому, кто тебе нравится (польск.).


[Закрыть]

Букет цветов? А зачем он мне? И кому я буду его дарить? Но я ничего не сказал пану Адаму и кивнул. Он вытер о штаны запачканные землей руки, взял садовый нож, и мы пошли в цветник.

Пан Адам внимательно посмотрел на цветы и задумался. Потом подошел к кустам роз, срезал большую белую розу, три красных и разместил их пониже белой, вокруг нее. В букет он добавил еще другие цветы, зелень, перевязал его крепкой тонкой веревочкой и подал мне:

– Проше пана.

Я осторожно взял букет:

– Спасибо.

И тут я придумал! Я подарю букет Вале. Прямо отсюда пойду на почту. Я положил его на траву, попросил пана Адама:

– Подождите. Сейчас.

Я побежал к себе, надел сумку и вернулся за букетом. Из усадьбы я старался выйти так, чтобы меня никто не заметил.

Чем ближе я подходил к почте, тем больше становилось мне не по себе. Я еще никогда не дарил цветы.

Почтальоны увидели меня и сразу зашумели:

– Вот это разведчик! Мал, да удал!

– Всех переплюнул!

– Разведчики – они лихачи.

– Теперь ему от девчат почет и уважение.

– Да что им букет! Для таких девчонок – хоть в болото головой!

Почтальоны совсем не сердились на меня, они просто так шутили. И мне стало веселей.

Я первый вошел в хату. Валя удивленно посмотрела на букет:

– Ой, розы! Красота какая! Федя, кому это?

– Тебе.

Она засмеялась счастливым смехом:

– Феденька, спасибо!

Валя долго нюхала цветы и улыбалась:

– А где ты взял цветы?

– У нас там садовник живет. Пан Адам. У него цветник. Он мне дал.

Я еще принесу ей цветов. Попрошу пана Адама, и он мне новый букет сделает.

Кто такие суворовцы?

Было воскресенье, и каждый мог делать что хотел. Когда я вернулся с почты, мы с Витей отправились на пруд стирать обмундирование. Я взял с собой сумку с газетами и журналами, которые оставил для Вити и которые сам хотел почитать. Пруд, обсаженный старыми вербами, был здесь же, в усадьбе. Мы разделись и весело принялись за стирку. Сначала отряхнули гимнастерки и брюки от пыли, потом намочили их в теплой воде, густо намылили, вываляли в песке и стали стирать. Выстиранное обмундирование разложили на теплой траве, искупались и легли загорать. Почему-то загар плохо приставал к Вите. Он был всё такой же белый, как и раньше.

Витя не только грамоте, но и разведке меня учил. Настоящий разведчик должен много знать. У него есть такая наука – слушать. Он ведь больше ночью воюет и должен слышать, за сколько от него фрицы находятся, далеко ли выстрел раздался. Всё это Витя написал мне на листке, чтобы я выучил. И сейчас я достал из сумки листок и стал повторять цифры. Когда хорошенько запомнил, попросил Витю:

– Проверь меня, ладно?

– Проверим. Давай сюда листок, чтобы не подглядывал… Так. Отправился ты в ночную разведку. Залег и вдруг слышишь: идет в строю немецкая пехота. Сколько до нее?

– Триста метров, – ответил я сразу.

– Молодец! На каком расстоянии услышишь выстрел винтовки?

– За три километра.

– Автоматную очередь?

– За пять километров.

– Тоже верно. Знаешь.

Я спрятал листок и вытащил газету «Гвардейское знамя». В ней писали о бойцах и командирах нашей дивизии. Я всё искал, не написали ли что-нибудь про разведчиков, но пока ничего не находил. Тогда я вслух стал читать то, что было напечатано на первой странице большими черными буквами:

– «Меткими выстрелами ты уничтожил десять и более вражеских солдат и офицеров, и тебя наградят орденом Славы. Огнем своего противотанкового ружья ты вывел из строя два фашистских танка, и тебя наградят орденом Славы. Ты первым ворвался в блиндаж, окоп или дзот и уничтожил его гарнизон, и тебя наградят орденом Славы».

Витя лежал на спине, заложив руки за голову, слушал меня и смотрел в небо.

– Витя, а почему про разведку здесь не написали?

– Обо всем не напишешь.

– А что разведчику нужно сделать, чтобы орден Славы получить?

– По-разному бывает, заранее не угадаешь.

– А сколько «языков» нужно привести?

– Иногда и одному цены нет, а другой раз и от десяти никакого толку. В разведке не только «язык» важен. Собственная голова еще больше нужна.

Рассказал бы Витя о себе что-нибудь интересное, что с ним в разведке случалось. Но он не расскажет: разведчики не любят хвастать.

Я достал из сумки журнал «Фронтовая иллюстрация». На фотографиях были Герои Советского Союза, бойцы в атаках и в окопах.

И вдруг я увидел мальчишек в военной форме. Они шагали в черных гимнастерках и брюках навыпуск. У них были красные погоны и красные лампасы, черно-красные фуражки с твердыми козырьками, как у наших офицеров. Такую форму я еще ни разу не видел. Сверху во всю страницу тянулась надпись: «Суворовцы».

– Витя, кто это?

– Суворовцы и есть. Учатся в Суворовских училищах. Их открыли для ребят, кто без родителей остался. Мы с Петром Иванычем уже говорили, как бы и тебя туда отправить.

– Меня? А что там суворовцы делают?

– Да учатся же.

– И всё?

Вот бы мне такую форму! Если бы можно было сделать так, чтобы и форму суворовцев носить, и от наших никуда не уезжать. Нет, ни за что я не поеду ни в какое Суворовское! Здесь мы и учимся с Витей, и воюем все вместе. А там что?

Вечером мы с Витей ходили в гости к его земляку Мише-портному. Посидели, поговорили, посмеялись. А когда возвращались в усадьбу, я увидел Валю. Она шла по дороге навстречу. Я крикнул во весь голос: «Валя!» – и побежал к ней.

Валя обняла меня, улыбнулась и спросила немного строгим голосом:

– Ты что здесь делаешь?

– Мы в гостях были.

Подошел Витя. Он так смотрел на Валю, будто увидел что-то необыкновенное. Валя удивленно взглянула на него.

Чего же это я? Валя его совсем не знала, ни разу не видела.

– Валя, а это Витя! Наш Витя!

– Вижу, что ваш.

– Он меня грамоте учит. Я уже слова писать умею. Знаешь автомат?

– Ну?

– Все его части могу написать.

– Ух ты, молодец какой!

– И еще Витя разведке учит.

– Не хвастай, – смутился Витя.

Мне хотелось, чтобы он понравился Вале и чтобы мы втроем дружили. Но Валя почему-то не заговаривала с ним, а только смотрела и молчала. И Витя тоже молчал.

– Валя, а ты куда идешь?

– К себе.

– И мы с тобой.

Впереди показалась почта. Но Валя направилась к соседней хате:

– Вот здесь я живу.

Она остановилась, торопливо поправила волосы.

– До свидания, Федя. Приходи к нам!

– А Вите можно со мной?

– Можно, – тихо ответила Валя, не глядя на него.

Она заторопилась в хату, но перед дверью остановилась, еще раз внимательно посмотрела на Витю и скрылась.

Нам пора было уходить, а Витя все стоял и смотрел на дверь. Я тронул его за рукав. Он удивленно, будто проснулся, посмотрел на меня:

– Что?

– Пойдем.

– Да, пойдем, – сказал он виновато.

Нужны добровольцы

Однажды утром, только мы позавтракали, Петра Иваныча вызвали в штаб. Он вернулся и построил нас посреди комнаты. Я встал в самом конце строя. После гибели Каржаубаева Пётр Иваныч никого не взял вместо него. И теперь я был тринадцатый разведчик.

Дверь распахнулась, и в комнату вошли Батя, наш командир полка, и высокий худой майор с черными усами и строгим лицом. Батя, подполковник, тоже высокий, но шире в плечах. Гимнастерка у него заправлена под ремень без единой складки. На брюках – стрелки. Фуражка новая, с черным козырьком. Хромовые сапоги начищены до блеска. Настоящий батя!

Он внимательно посмотрел на нас и спросил Петра Иваныча:

– Все в строю?

– Все.

– Так вот что, глаза и уши армии. Получена задача – провести глубокую разведку в немецкий тыл. Километров на тридцать. Можно, конечно, и приказать, но здесь нужны добровольцы. Так что подумайте.

«Глаза и уши армии». Так на фронте называли разведчиков. Только мы могли увидеть и услышать, что делалось в немецком тылу.

Батя медленно прохаживался вдоль строя и спокойно поглядывал на разведчиков. Те молча смотрели на него и чего-то ждали. Но вот Батя повелительно посмотрел на нас и приказал:

– Кто готов, два шага вперед!

Первым вышел Пётр Иваныч, за ним сразу – все разведчики. Я тоже старательно сделал два шага.

– Так, – сказал Батя, и глаза его потеплели. – Значит, все добровольцы?

– Все. Дружные ребята, – ответил за нас Пётр Иваныч.

– И ты добровольцем? – наклонился Батя ко мне.

– Ага.

– Рано еще, брат, тебе. Подрасти.

От обиды слезы сами навернулись на глаза. Почему разведчики могут идти, а я – нет? Я с ними столько тренировался. Ну и что, если я маленький? Может, попросить Батю? Нельзя. У нас строже, чем у Третьяка было: раз сказал командир – значит, точка. Выполняй беспрекословно, не спорь и не спрашивай. Да и Батя уже подошел к Петру Иванычу:

– Конкретно вами займется майор Монастырёв.

На другой день рано утром разведчики отправились на задание. Нам с дядей Васей разрешили проводить их до переднего края. До него было километров десять. Дядя Вася сложил в повозку маскхалаты и вещевые мешки. Автоматы разведчики несли сами.

Мы неторопливо шли по тропинке рядом с дорогой. Как всегда, впереди шагал Пётр Иваныч. На боку у него висела легкая офицерская планшетка – он первый раз взял ее с собой. Я шел около Вити. Он что-то хотел сказать мне или спросить. Я ждал-ждал, а он всё молчал. Зато Яшка не умолкал:

– Я почему сам пошел? Потому что Пётр Иваныч идет. С ним не пропадешь. Он заговоренный. Его ни снаряд, ни пуля не берет. А рядом с ним и я целый.

Чем ближе мы подходили к переднему краю, тем чаще попадались бугры свежей земли, воронки от бомб и снарядов. Всё слышнее раздавались выстрелы и взрывы. Я уже немного отвык от войны. В тылу я думал, что если мы не воюем, то и никто не воюет. А война-то шла – и близко.

Мы подошли к лесу слева от дороги. На опушке нас встретил знакомый усатый майор Монастырёв. Он был начальником разведки нашей дивизии. Майор даст разведчикам задание и переправит их в немецкий тыл.

Следом за майором мы вошли в лес. Вокруг было полно сломанных деревьев. На стволах – следы от пуль и осколков. Лежали обугленные и расщепленные сосны. Майор привел нас в самую глубину. Он стал в тени густого дуба, и разведчики подошли к нему.

– Внимание! – сказал майор медленным густым голосом. – Дёмушкин, держи карту.

Он достал из своей сумки совсем новенькую, лощеную карту. Пётр Иваныч развернул ее, стал на колено, подложил под нее планшетку и приготовил красно-синий карандаш. Витя достал из кармана гимнастерки самодельный блокнотик, карандаш и приготовился записывать.

– Мы находимся здесь, – показал майор на карте. – Ваш маршрут. Немецкую оборону переходите в устье отдельного ручья. Далее – деревня Омельяник – лес – Оздениж – кирпичный завод – деревня Снидын – деревня Ульяники – деревня Омельяник. Получается замкнутый круг. Обратный переход немецкой обороны – правее устья ручья пятьсот метров.

Пётр Иваныч сосредоточенно смотрел на карту и уверенно проводил на ней линии, рисовал кружочки, что-то писал. Витя строчил в своем блокнотике.

– Ваша задача, – голос майора стал жестче, – выяснить, какие части находятся в этом районе, их расположение, состав. На всю операцию – три дня. Передний край нашей обороны пересечь сегодня в двадцать четыре часа. Ваш переход обеспечивает стрелковый батальон с артиллерией. С наступлением темноты саперы проделают проход в минном поле. Взвод располагается и отдыхает здесь. Отсюда выступает только по моей команде. Дёмушкин и Соколовский, вы сейчас пойдете со мной в траншею. На месте согласуем и уточним детали.

Майор посмотрел на повозку, на нас с дядей Васей и приказал Петру Иванычу:

– Повозку отправьте. Нечего ей тут делать.

Пётр Иваныч подошел к дяде Васе:

– Бывай. Жди нас через три дня. Сюда не приезжай, сами доберемся.

Они крепко пожали друг другу руки. Пётр Иваныч и мне протянул свою твердую руку:

– До свидания, Фёдор.

Я по-взрослому попрощался со всеми разведчиками. Витя отозвал меня в сторону и тихо попросил:

– Пойдешь на почту, передай Вале привет.

– Передам.

Витя еще раз ходил со мной на почту, и они даже немного о чем-то разговаривали. Так, о чем-то взрослом, не фронтовом. Даже слушать было неинтересно. Зато я Вале всё о нем рассказал: и каким он храбрым был в наступлении, и как в разведке немцев на себя выманил, и как лапшичку в лесу ел, и как в ночном бою дрался. Я Вале всё время привет от Вити передавал. И Вите от Вали тоже.

Мы с дядей Васей взобрались на повозку и поехали. Я всё оглядывался: вдруг Пётр Иваныч вернет нас и велит остаться до вечера.

Мы выехали на дорогу. Солнце пекло. Наша повозка нудно качалась и скрипела.