Текст книги "Повесть о фронтовом детстве"

Глава третья.
 Тяжелый «язык»

Скоро и нам наступать

– Пошли «белорусы», – сказал Витя и положил газету на шинель.

На первой странице большими буквами был напечатан приказ Верховного Главнокомандующего командующему 3-м Белорусским фронтом генералу армии Черняховскому. Белорусский фронт начал наступление, освободил несколько городов и много населенных пунктов.

– Как, Витюша, думаешь, нам-то скоро вперед? – спросил дядя Вася.

– В штабе поговаривают, что недолго ждать. Народу в полку прибавилось, танки пришли, артиллерия. За каждым деревом пушка стоит.

Теперь я знал, почему тяжелые пушки появились. Они будут нам помогать в наступлении.

– Дай-то бог. А то вон пехота мокнет, скучает. В грязи в окопах мерзнуть – не сахар.

– Наступление – штука веселая. В обороне сидишь – всякие мысли покоя не дают. Будто воюешь и будто нет. А в наступлении не соскучишься! – сказал Витя.

– Далеко пойдем, не слыхал?

– Эх, махнуть бы до Берлина, одним ударом кончить всё!

Витя затянулся самокруткой, выпустил кольцо дыма.

В темное окно стучали крупные капли дождя. Лето еще не кончилось, но погода окончательно испортилась. Порывистый ветер гнал и гнал низкие тучи. Целыми днями моросил дождь.

У нас в хате было тепло и сухо. И сейчас, вечером, мы лежали на шинелях и вели неторопливые разговоры.

Значит, скоро пойдем в наступление. Я и на почте слышал о наступлении и видел, как к нам пополнение шло, как везли на машинах снаряды и патроны.

Теперь и я был при оружии. У меня появился пистолет. Название у него было звучное: двадцатишестимиллиметровый сигнальный пистолет образца тысяча девятьсот сорок четвертого года. Разведчики называли его просто ракетницей. Но «сигнальный пистолет» было лучше. Нам недавно его принесли, и я сразу взял его себе. Пётр Иваныч даже похвалил за это. Я носил пистолет в брезентовой кобуре с ремнем через плечо. Он стрелял сигнальными и осветительными ракетами. Правда, у него не было прицела и ствол был гладкий, без нарезов. Но и на глаз попадешь, куда нужно. Ракет к пистолету у меня было полно – красных, и желтых, и зеленых. Стреляй сколько хочешь. Я не снимал кобуру с пистолетом с плеча и сейчас тоже был в полной боевой готовности.

Вдруг Витя сказал:

– Споем любимую! Яшка, запевай!

Яшка у нас хорошо пел. А любимая наша песня была про Ермака. Мы ее и раньше вместе пели. Я все слова наизусть выучил.

В комнате стало совсем тихо. Чистым, звонким голосом Яшка начал песню:

 
Ревела буря, дождь шумел,
Во мраке молнии летали…
 

Мы дружно подхватили:

 
И беспрерывно гром гремел,
И ветры в дебрях бушевали…
 

Второй куплет мы начали все сразу:

 
Ко славе страстию дыша,
В стране суровой и угрюмой,
На диком бреге Иртыша
Сидел Ермак, объятый думой.
 

Что-то крепкое, надежное было в этой песне, как и в самих разведчиках. Песня всё нарастала, становилась громче. Голоса звучали в лад. Мы пели про Ермака, будто про себя песню складывали. Сейчас, как и в песне, шумел дождь, завывал ветер. Разведчики, как и товарищи Ермака, отдыхали после военных трудов. И я отдыхал с ними.

Боевая задача

Вдруг дверь распахнулась, и в хату вошел наш Батя. За ним появились начальник разведки дивизии майор Монастырёв и два автоматчика. Мы вскочили и вытянулись.

Батя по-хозяйски уселся за стол, снял темную от дождя плащ-палатку и остался в затянутой офицерским ремнем телогрейке. Он сильно изменился с тех пор, как я его видел последний раз: похудел, возле воспаленных глаз появились морщинки.

Внимательно посмотрев на Петра Иваныча, Батя медленным взглядом обвел хату, задержал его на мне и снова посмотрел на Петра Иваныча.

– Садитесь! – приказал Батя. – Чем занимаетесь?

– Отдыхаем.

– Дело хорошее. Но придется прервать это приятное занятие. Обстановка, думаю, вам хорошо известна. На то вы – глаза и уши армии. Не сегодня завтра получим приказ о наступлении. Но чтобы идти со спокойной душой, необходимо иметь данные, которых пока еще нам не хватает. Пояснять дальше не требуется?

– Понятно, «язык» нужен, – спокойно сказал Пётр Иваныч.

– Вот именно. И нужен как можно скорее. Ты у нас на всю дивизию лучший специалист по ночной разведке. Учти: данные нужны не только нам, но и выше. Видишь, начальник разведки к тебе пожаловал. Не каждый день такие гости. Так что не ударь в грязь лицом. Сегодня отдыхайте, как следует отоспитесь, а завтра приступить к делу. Команда на обеспечение ваших действий уже дана. Начальник разведки тоже поможет. Помни, Дёмушкин, сейчас вся ответственность – на тебе.

Беспокойная ночь

Наши уже скрылись в темноте, а я всё стоял возле хаты и смотрел им вслед. Я не боялся простудиться, хоть всю ночь простоял бы под дождем. На фронте меня никакие болезни не брали. Я поеживался от ночной сырости, слушал, как крупные капли дождя стучат по траве, и чего-то ждал. Наконец дождь и ветер прогнали меня со двора.

В хате было пустынно и скучно, как всегда, когда разведчики уходили на задание. Дядя Вася раскладывал возле печки мокрые дрова, которые мы принесли днем. Несколько сухих поленьев он подбросил в печку. Он для разведчиков топил, чтобы они, вернувшись, смогли обогреться и обсушиться.

Дядя Вася теперь до утра не уснет, будет дожидаться наших. Он сел на лавочку перед печкой, сгорбился, закурил. Его морщинистое лицо было усталым. Как ему, наверное, надоела эта война!

Я сел рядом с ним. Он кочергой помешал головешки и подбросил еще несколько поленьев. Они разгорались медленно, сердито ворчали и вдруг вспыхнули ярким пламенем.

А за окном была глухая темнота, слышалось, как шелестит дождь, как свистит ветер, как на переднем крае редко стреляют. Где сейчас наши? Наверное, уже к фрицам подбираются. Они с «языком» вернутся не раньше чем к рассвету. А так хотелось, чтобы они как можно скорей, сейчас вошли в хату!

Я не выдержал и вышел во двор. Ночь была непроглядно темной. По-прежнему дул сырой ветер, нудный дождь не переставал. Немцы стреляли чаще, чем днем. Пулеметные очереди то вспыхивали, то гасли, проносились цепочки трассирующих пуль.

Вдруг началась трескотня. Стреляли сразу и автоматы, и пулеметы. Кто это? Неужели наши? У них же не было пулеметов. А может, это по ним стрельбу открыли?

Стрельба кончилась так же внезапно, как и началась. Я всё прислушивался к переднему краю и старался угадать, что же там произошло.

Я дрожал то ли от холода, то ли от нетерпения. Хоть бы дождь перестал! Разве по грязи и по такой непогоде много наползаешь? Да еще небось промокли до нитки. Меня бил озноб, стучали зубы.

В хате по-прежнему было тихо, только трещали поленья. Но стало как-то беспокойней. От огня в печке и света коптилки по стенам ходили тревожные тени. В углах залегла тьма. По глазам дяди Васи я понял, что он тоже слышал стрельбу.

Спать совсем не хотелось. Я еще несколько раз выскакивал на улицу, прислушивался, всматривался в темноту, снова возвращался в хату. Мне не сиделось, не стоялось, и я всё ходил и ходил, оглядываясь на двери и окна.

Неудача

Разведчики вернулись только под утро. Сердито хлопнула дверь, раздались тяжелые шаги. Все были мокрые, с грязными лицами, припухшими, как всегда после бессонной ночи, глазами, посиневшими от холода губами. Плащ-палатки напитались водой, грязь облепила сапоги и маскхалаты, лоснилась на коленях.

Почему разведчики стараются не смотреть друг на друга? Такими хмурыми они еще ни разу не возвращались. Что случилось? Я торопливо пересчитал их. Все двенадцать были на месте. А «язык» где? Неужели они без «языка» вернулись?

Я с надеждой посмотрел на Витю, но он отвернулся к окну.

Значит, наши «языка» не взяли. Раньше они совсем другими приходили: хоть и уставшими, как сейчас, но довольными, сразу набрасывались на еду, шумно рассказывали, что у них было в поиске.

Пётр Иваныч скомандовал хриплым голосом:

– Всем спать!

Разведчики устало стаскивали сапоги, маскхалаты, гимнастерки и, повалившись на шинели, тут же засыпали. Один только Витя все смотрел в потолок хмурыми глазами. Но вот и он уснул. У Яшки мокрый чуб прилип ко лбу и, видно, мешал ему, но он так и не проснулся, что-то неразборчиво бормотал во сне.

Дядя Вася развесил на веревках обмундирование, пристроил около печки сапоги. От одежды повалил пар. Рядом с разведчиками лежали мокрые автоматы. Надо почистить их, а то ржавчиной покроются. Я потихоньку расстелил плащ-палатку, осторожно снес к ней все автоматы и стал протирать, с тревогой поглядывая на Петра Иваныча.

Он не ложился, сидел у стола, вытянув ноги в мокрых грязных сапогах, и смотрел на разведчиков. Но вот он встал, снял маскхалат и провел рукой по грязному лицу.

– Слей-ка, Егорыч, – попросил он дядю Васю.

Умывшись, он ожесточенно вытер лицо и шею, аккуратно затянул ремень, застегнул ворот гимнастерки и сказал:

– Чего время-то тянуть! Сиди не сиди, а докладывать начальству надо!

Но тут дверь резко открылась, и в хату вошли Батя и майор Монастырёв.

Батя подошел к столу, тяжело опустился на лавку и строго посмотрел на Петра Иваныча:

– Ты что же это, Дёмушкин, про свои дела не докладываешь?

Голос Бати прозвучал недобро.

– Собрался, да сами пришли.

– Узнали, что докладывать тебе нечего, вот и пришли. Рассказывай, почему провал вышел.

– Вышел… – тяжело вздохнул Пётр Иваныч.

– А ну-ка, подробней! – потребовал Батя.

– Есть подробней. Выставили они пулеметы новые и засаду устроили. Мы заметили, хотели скрытно подобраться, а они шум подняли. Пришлось всех уложить. Подкрепление к ним подошло. Мы отбились гранатами. Дальше ходу не было. Вернулись назад.

Густые брови Бати сошлись над черными колючими глазами.

– Всё? – спросил он отрывисто.

– Всё.

– Та-ак… – протянул Батя. – А с «языком» как быть? У соседей занять? Что генералу прикажешь доложить? Опростоволосился, мол, знаменитый разведчик Пётр Иваныч Дёмушкин, не оправдал надежд. Не может он взять «языка». Не может. Так, что ли?

– Выходит, не может.

– Что? – грозно спросил Батя. – Должен мочь! Нет для тебя такого слова – «не могу»!

Батя перевел дух и заговорил спокойнее:

– Очень важен для нас этот «язык», понимаешь? Начальник разведки в полку днюет и ночует. Сегодня же в ночь отправитесь снова. Еще раз тщательно всё продумайте и подготовьте. У вас есть что добавить? – повернулся он к майору Монастырёву.

– Поиски идут и в других полках, но ваш участок – самый важный, – сказал майор густым голосом. – С вами пойдет старший лейтенант Тимошенко.

Пётр Иваныч не удивился. Видно, он знал старшего лейтенанта. Это был какой-нибудь знаменитый разведчик из дивизии. У нас в полку старшего лейтенанта Тимошенко не было.

– В общем, старшина, – снова заговорил Батя, – с пустыми руками не возвращайся! Гранатами вы будете отбиваться, автоматами или зубами – дело ваше. Но «языка» мне привести!

Батя посмотрел на спящих разведчиков. Во время разговора никто из них даже не пошевелился.

– Их пока не трогайте, – распорядился Батя. – Пусть получше выспятся. Да и тебе самому не мешает отдохнуть.

Старший лейтенант Тимошенко

Он был очень красивый, старший лейтенант Тимошенко! Высокий, тонкий, прямой. Такого я еще ни разу не видел. Новенькая фуражка с лакированным козырьком. Новая темно-зеленая гимнастерка, перетянутая блестящим офицерским ремнем с портупеей. Отглаженные синие брюки. Хромовые сапоги.

На груди у старшего лейтенанта сияли два ордена – Отечественной войны первой степени и Красного Знамени. Орден Красного Знамени мне нравился больше всех орденов. И сейчас на нем блестело развернутое знамя с золотистыми буковками «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» переливался шелк красно-белой ленты. Наверное, старший лейтенант сделал что-то необыкновенное в разведке. Пётр Иваныч какой храбрый, а его наградили только орденом Отечественной войны второй степени.

Старший лейтенант выделялся среди наших, быстро ходил по комнате. На его плащ-палатке, тоже какой-то особенной, накинутой на плечи, как бурка у Чапаева, блестели капли дождя. Когда старший лейтенант поворачивался, она красиво развевалась, капли падали на пол и расползались темными пятнышками.

На меня он совсем не обращал внимания. А я смотрел на него во все глаза.

– Пойдем через овраг? – нетерпеливо спросил он у Петра Иваныча.

– Через овраг, – нехотя ответил тот.

– Проскочим?

– Проскочим.

– С боевым охранением договорился?

– Договорился.

– Патронов и гранат побольше взять надо.

– Возьмем.

Старший лейтенант взглянул на часы:

– Поторопиться бы.

– Время еще есть.

Было ясно, что Петру Иванычу не до разговоров. Он о чем-то своем думал.

Витя и Яшка присели рядом со мной. Яшка сказал недовольно:

– И чего вырядился? Как на свадьбу. На дело идем, не на гулянку. Такого сразу приметят.

Я удивленно посмотрел на Яшку. Зачем он так говорит?

Витя молчал, наверное, думал, как Яшка.

Разведчики со старшим лейтенантом ушли. Ночь была пасмурной, как и прежняя. Я снова сидел с дядей Васей у теплой печки и думал о старшем лейтенанте. Почему я раньше не встречал его? Вот вернется он, я подойду к нему, обо всем расспрошу. Если бы еще и подружиться с ним…

А может, Яшка правду говорит? У нас в такой форме никто в разведку не ходил. Там же нужно маскироваться, ползти, чтобы незаметно подобраться к фрицам.

Нет, всё правильно. Старший лейтенант наверняка не первый раз так в разведку ходил, и сейчас будет все хорошо. Я обязательно дождусь, когда он вернется с нашими.

Незаметно меня потянуло в сон. Глаза сами слипались, голова стала тяжелой. Дядя Вася посмотрел на меня и сказал строго:

– Хватит сидеть! Ложись!

Я не торопился, чтобы он не подумал, что я обрадовался. Сел на шинель, снял кобуру с пистолетом, аккуратно положил рядом, разделся. Я не только укрылся шинелью, но и накрыл ею голову так, чтобы нигде не было ни одной щелочки. Я снова вспомнил старшего лейтенанта, представил себе, как я буду с ним разговаривать, и крепко заснул.

И реке не унести наше горе

Пётр Иваныч сидел за столом, и в его потухших глазах была тоска. Он держал в руках пробитое пулей удостоверение и смотрел на маленькую фотографию, угол которой был залит кровью. Я стоял за его спиной и видел устремленные на меня с фотографии глаза старшего лейтенанта Тимошенко. На столе, весь в запекшейся крови, лежал орден Красного Знамени.

Витя вполголоса рассказывал дяде Васе:

– Поставили фрицы своего пулеметчика у оврага для прикрытия. Пётр Иваныч как чувствовал неладное. «Давай, – говорит, – в обход проползем». А он свое: проскочим да проскочим. Пётр Иваныч и поддался, сам около него бежал, прикрывал. Но тут фрицы ракеты запустили. Пулеметчик его заметил, дал прицельной очередью прямо в грудь – и всё.

Голос Вити дрогнул, сорвался.

В хате было так тихо, будто здесь лежал убитый старший лейтенант Тимошенко. Даже слышно было, как по стеклу текли капли дождя. Неужели старшего лейтенанта нет в живых? Неужели он больше никогда не придет? Никогда? Я никак не мог представить себе его убитым. А потемневшие лица разведчиков говорили о том, что старший лейтенант был действительно убит.

Наконец Пётр Иваныч закрыл книжечку, положил ее к ордену. Он будто сдерживал сильную боль. Устало поднялся и лег на шинель, сцепив руки за головой.

Рядом с ним сел Яшка. Он растерянно обвел хату взглядом, точно на ее голых стенах искал ответ на какой-то вопрос. Он первый не выдержал тишины, снял пояс с нацепленными гранатами и сказал неожиданно громко, в сердцах:

– Таскаем их, таскаем, а всё без толку!

Пётр Иваныч повернулся к нему с искаженным лицом. Казалось, он сейчас вскочит и сделает что-то страшное.

– Где твои гранаты? – резко спросил он.

– Вот.

– Забирай, пошли.

Пётр Иваныч быстро поднялся и вышел. Яшка растерянно направился за ним. Мне не хотелось оставаться в хате, и я потянулся следом.

Мы спустились к реке. Над ней стояла мирная тишина, как будто на земле не было войны, как будто не был убит этой ночью старший лейтенант Тимошенко.

У самого берега чернела глубокая воронка от бомбы. Пётр Иваныч отошел от нее метров на тридцать, примерился и спокойно приказал Яшке:

– Дай гранату.

Тот неохотно протянул. Пётр Иваныч обхватил ее цепкими пальцами, неторопливо разогнул усики, вытащил чеку и отпустил рычаг. Раздался щелчок пистолетного выстрела. Яшка испуганно посмотрел на Петра Иваныча. Что Пётр Иваныч делает? Рычаг в руке нельзя отпускать. Он отходит, когда граната уже летит. Только тогда раздается выстрел – это ударник накалывает капсюль-детонатор.

Но Пётр Иваныч всё держал гранату в руке. Потом медленно, очень медленно занес руку назад и неожиданно резко метнул гранату точно в воронку. Едва граната скрылась в ней, как раздался взрыв.

Мы с Яшкой невольно пригнулись. Пётр Иваныч смотрел на воронку и даже не шелохнулся.

– Давай вторую, – сказал он хмуро Яшке, не глядя на нас.

В его руке снова раздался щелчок. Он так напряженно откинулся, точно в этот бросок хотел вложить всю силу, всю ненависть к фрицам. Прищуренные глаза пристально смотрели на воронку, будто в ней затаился пулеметчик, который убил старшего лейтенанта Тимошенко. Я ждал, что граната улетит далеко-далеко, но она упала точно в воронку.

Когда разорвалась последняя граната, Пётр Иваныч устало опустился на мокрую землю. Мы присели рядом. Снова наступила тишина. О гранатах напоминал лишь запах горелой земли. Пётр Иваныч задумчиво смотрел на чистую воду. Казалось, река уносила и никак не могла унести наше горе.

Двадцать четыре часа

Батя стоял посреди хаты. Сапоги, брюки, телогрейка – всё у него было в грязи. Глаза его гневно сузились. Нет, сейчас это был не наш Батя, которого любили разведчики, а какой-то совсем другой, чужой, беспощадный человек.

Перед ним стоял Пётр Иваныч. Лицо его точно окаменело. Он крепко сжал губы и упрямо смотрел на Батю.

– Где «язык», Дёмушкин? – грубо спросил Батя. – Я тебя спрашиваю, где «язык»?

Пётр Иваныч молчал.

– Где сведения? Где выполнение приказа? – продолжал Батя допрашивать, всё повышая голос. – Из-за тебя полк гробить? Людей? – крикнул он хрипло и изо всей силы ударил кулаком по столу.

Батя зло, нетерпеливо шагал от стенки к стенке. Я весь сжался в углу и не смел пошевелиться.

Батя остановился против Петра Иваныча:

– Чёрт вас всех побери! Ты понимаешь что-нибудь или нет?

Пётр Иваныч еще крепче сжал губы.

Батя отошел к окну и долго смотрел в темноту. Он ссутулился, с силой сцепил руки за спиной, обхватил и сжал ими плащ-палатку. Вдруг Батя резко повернулся и в упор взглянул на Петра Иваныча.

– Даю двадцать четыре часа, – сказал он жестким голосом, медленно отделяя каждое слово. – Или «язык» будет у меня, или пеняй на себя.

Пётр Иваныч по-прежнему упрямо смотрел на Батю запавшими от усталости глазами и молчал. Рядом с ним стоял бледный Витя, и его глаза тоже были упрямыми. И остальные разведчики молчали, кто опустил голову, кто смотрел в окно или в стенку.

Не глядя ни на кого, Батя вышел из хаты и громко хлопнул дверью.

Иду за «языком»

Совсем стемнело, когда разведчики стали собираться в поиск. На их темных обветренных лицах было одинаково злое, упрямое выражение. Даже у Яшки лицо было таким серьезным, каким я раньше никогда не видел. В Витином лице появилось что-то жестокое, у бровей пролегла глубокая складка.

Я обязательно должен помочь нашим! Я вместе с ними буду! Хватит в тепле отсиживаться. Я тоже пойду за «языком». И никакого разрешения не надо спрашивать. Петру Иванычу теперь не до меня.

Двадцать четыре часа! Это же очень мало! Хотелось сейчас же броситься на передовую. Я не сводил глаз с Петра Иваныча. А он так же неторопливо, как и прежде, надевал маскхалат, набивал диски патронами, готовил гранаты, как всегда, проверял, хорошо ли разведчики собрались в поиск.

Я тоже стал собираться. Сигнальный пистолет был при мне. Из вещевого мешка я достал ракеты и спрятал за пазуху, чтобы они не промокли. Хорошо бы плащ-палатку надеть, но для меня она велика. Пойду так. Не сахарный, не растаю.

Разведчики ушли, и я постарался незаметно выбраться из хаты. Дождь изо всей силы хлестал меня по лицу, пилотке, гимнастерке. Вода текла за воротник. Холодный ветер кусал руки, пробирал до костей. Но мне было не до дождя. Главное – идти за нашими, не терять их из виду. Глаза быстро привыкли к темноте, и я узнавал места, по которым уже раз бегал к передовой.

Обмундирование мое сразу же всё намокло, набухло, мешало идти. Грязь налипла на сапоги. Они скользили по траве, мокрой земле, трудно было удержаться, чтобы не упасть. Я боялся, что всё больше и больше отстаю от разведчиков. Злился на дождь и, согнувшись, пробирался вперед.

Наконец мы спустились в ход сообщения. В траншее разведчики повернули вправо, к нашему наблюдательному пункту. Здесь было мало бойцов. Только часовые, завернувшись в плащ-палатки, стояли на своих постах. Стенки траншеи были скользкими, грязь чавкала под ногами. Разведчики растянулись длинной цепочкой. Неожиданно они повернули влево, к немцам.

– Стой, кто идет? – прозвучал впереди негромкий голос.

– Свои, – так же негромко ответил Пётр Иваныч.

Разведчики остановились, сбились в кучу. Я притаился за изгибом.

– Ну, как там? – спросил Пётр Иваныч.

– Тихо, – ответил тот же голос. – Не шумят. Ребята и днем, и сейчас смотрели. Мин не ставили. Только вы правее держитесь, в овраг не спускайтесь. Там один из наших лежит – подбили в пикете. Комбат звонил, приказал в случае чего поддержать вас огнем. Но вы уж постарайтесь потише.

– Где твои?

– Сидят справа и слева. Всё боевое охранение.

– Приготовились, – тихо приказал Пётр Иваныч. – Ползти за мной.

Зашуршали плащ-палатки. Разведчики один за другим выбирались из траншеи. Я переждал немного и там же, где они, выкарабкался наверх, прижался к земле и пополз. Грязь налипала на меня, набивалась в сапоги, я с трудом вытаскивал руки. Потом пошла мокрая тяжелая трава. Она цеплялась за руки и ноги, резала ладони. Было слышно, как капли сыпались с листьев на землю, трава шуршала при каждом моем движении.

Фрицы стреляли редко. Иногда пули пролетали недалеко от меня, шлепались в воду. Справа короткими очередями бил немецкий пулемет. Трассирующие пули светились в темноте. Всё время взлетали ракеты. Их неживой свет медленно тянулся по земле. Тогда я поднимал голову и напряженно всматривался, искал наших. Но они так вжимались в землю, что я не успевал ничего разглядеть – ракеты уже гасли.

Шум дождя заглушал все звуки, и сколько я ни прислушивался, наших не было слышно. Они были где-то правее, впереди.

Я полз, полз и вдруг понял, что потерял их. Они куда-то исчезли, как сквозь землю провалились. Что делать? Кричать? Звать их? Нельзя. Это же передний край. Немцы близко. Я могу выдать наших.