Текст книги "Повесть о фронтовом детстве"

Поручение Вити

Я даже во сне помнил о поручении Вити. Проснулся пораньше, чтобы сразу идти на почту. Но прежде надо было отнести завтрак пану Адаму. А что, если у него букет попросить? Я и привет Вале передам от Вити, и цветы принесу как будто от него.

Я взял банку консервов побольше, буханку хлеба и побежал к пану Адаму. Он уже работал в своем цветнике.

– Дзень добрый! – улыбаясь, поздоровался он со мной.

– Сделайте, пожалуйста, букет. Мне очень нужно!

Пан Адам вопросительно посмотрел на меня, потом кивнул:

– Згода. Тшеба допомуц жолнежови.[7]7
  Хорошо. Нужно помочь солдату (польск.).


[Закрыть]

Он раскрыл нож и задумался. Потом быстро срезал мокрую от росы зелень и разложил ее на скамейке. Низко срезал несколько роз, положил их ровным рядом на зелень и связал кончики стеблей. Затем он срезал еще три розы повыше и положил их повыше. Розы образовали нарядные ступеньки. К ним пан Адам добавил гвоздики. Цветы он красиво окружил зеленью. И получился не букет – картинка! Лучше, чем первый. Пан Адам торжественно протянул его мне:

– Проше, вояк.

Теперь я не стеснялся и на почте при всех отдал букет Вале. Только сказал тихо:

– Это от Вити.

Она так же тихо ответила:

– Спасибо.

Глаза ее смеялись. Мне нравилось, что у нас была тайна.

Я вернулся в усадьбу. В доме по-прежнему было много народу. В коридоре слышались шаги и громкие голоса. Но это были чужие шаги и чужие голоса.

Я сидел в комнате, и мне так скучно было, хуже не придумаешь. Дядя Вася возился в сарае. Он всегда какую-нибудь работу себе находил: то сбрую чинил, то повозку ремонтировал, то шинели штопал, то лошадей гнал на выпас. А мне сейчас ничего не хотелось, только одного – скорей бы разведчики вернулись.

А что, если опять пойти к Вале?

Когда я постучал в ее комнату, то сразу же услышал нетерпеливый голос:

– Входите!

Валя сидела на кровати, подперев рукой подбородок, и думала о чем-то грустном. Возле нее на тумбочке стоял букет, который я принес от Вити. Она увидела меня и заулыбалась:

– А, Федя! Заходи, заходи.

Я уже вошел в комнату, а Валя всё еще смотрела на дверь.

– Ты один? – тревожно спросила она.

– Один…

Говорить Вале, что наши на задание ушли, или нет? Это же военная тайна, и никто чужой о разведке знать не должен. Но Валя своя, а не чужая. Ей можно.

– Наши ушли к немцам в тыл. Батя задание дал. А меня не взяли.

– Что, все ушли? И Витя?

– И Витя тоже.

Валя растерянно посмотрела на меня:

– Когда они ушли?

– Позавчера еще.

– А вернутся?

– Послезавтра. Пётр Иваныч обещал.

Валя смотрела на меня, будто ждала, что я еще что-нибудь скажу, потом отвернулась к окну. Ее знобило. Может, она обиделась, что я ей раньше о разведке не сказал?

– Ты чего стоишь? – удивилась она и показала на одеяло рядом с собой. – Садись.

Я молча сел. В хате было тихо, точно и отсюда все ушли на задание. Валя была не такая, как всегда. Она, наверное, тоже беспокоилась за наших, за Витю. Она совсем забыла, что я сижу рядом с ней. Но вот она взглянула на меня, точно еще о чем-то хотела спросить.

– Какой у тебя подворотничок грязный, – вдруг сказала она. – Давай я тебе новый пришью.

– Что ты, Валя! Он чистый, я только вчера его пришил.

– Уже испачкался. Снимай гимнастерку, не разговаривай!

Валя достала из тумбочки чистый подворотничок, нитку, иголку. Подворотничок она пришила быстро, аккуратно и, конечно, лучше, чем я. Он нигде не морщился, выглядывал одинаково ровно, белые нитки наружу не выступали.

Валя помогла мне надеть гимнастерку и снова задумалась. Мне уже больше не хотелось оставаться. И Вале было не до меня.

– Я пойду, – попросил я.

– Феденька, приходи еще. Обязательно. Придешь?

– Хорошо.

Она, может, подумала, что я на нее обиделся. Но я совсем не собирался обижаться.

Она проводила меня до двери. Я вышел на дорогу, оглянулся. Она всё еще стояла в дверях.

Я шел и думал: вдруг наши уже вернулись? Но их не было. Один дядя Вася работал у повозки, ловко обтесывая топором доску.

– Тоскуешь? – спросил он.

– Тоскую…

– На войне вместе – раздолье, а одному – горе…

Наступил вечер. Солнце скрылось за садом, в той стороне, где были разведчики. На небе появились звезды. Мы с дядей Васей сидели в пустой комнате. Он зажег коптилку. Я достал тетрадь, раскрыл ее на чистой странице и стал писать: «Разведчиков нет. Они ушли в немецкий тыл. Мне без них очень скучно. Когда они вернутся, я почищу все автоматы».

Вот так новость!

Начался последний день нашего ожидания. Я сходил на почту, потом отнес в штаб письма и газеты. И вдруг на столе у штабного капитана я увидел на густо исписанном листе четко выведенное слово «Дёмушкин». Капитан улыбнулся:

– Что это тебя заинтересовало?

Я показал на лист:

– Можно посмотреть?

– А, это… Смотри. Мы на твоего старшину представление делали. На орден. Вверх послали. А копию себе оставили. Из дивизии звонили – утвердили представление. Так что быть Дёмушкину с орденом.

Я стал жадно читать:

«Участвуя в наступлении в составе взвода разведчиков, старшина Дёмушкин первым подобрался к огневой точке – дзоту противника и уничтожил ее. Увлекая за собой остальных, он ворвался в траншею противника, уничтожил там два пулемета вместе с расчетами. Достигнув села, разведчики окружили ротный командный пункт, находившийся в каменном погребе. Очередью из автомата старшина Дёмушкин уничтожил охрану. Спустившись внутрь погреба, разведчики взяли живым командира 7-й роты пехотного полка „Лемберг“ обер-лейтенанта вместе с денщиком.

Представляется к награждению орденом Отечественной войны второй степени».

– Доволен? – весело спросил капитан. – Из ваших Соколовского тоже наградили. Орден Красной Звезды получит.

Это была такая новость! Ноги сами понесли меня к дяде Васе:

– Дядя Вася! Дядя Вася! Пётр Иваныч орден получит! Отечественной войны! И Витя! Красной Звезды! В штабе сказали!

– Давно пора.

Я сразу понял, за что их наградили – за ночной бой. Только там были дзот и траншея. И там наш Сарпахан погиб. Остался бы он жив, его бы тоже наградили…

Ночью я не мог заснуть, лежал и всё прислушивался. Едва рассвело, я быстро оделся и выбежал на дорогу. Я то бежал вперед, то возвращался к усадьбе, боялся, что разведчики придут другой дорогой. Дядя Вася тоже вышел на дорогу и нетерпеливо смотрел, не покажется ли кто.

И вот наконец-то они появились, наши разведчики. Я со всех ног бросился им навстречу. Разведчики шли медленно, устало, как после тяжелой работы. Я их торопливо пересчитывал. Один, два, три… Все двенадцать были на месте!

– Здравствуй. Заждался? – спросил Пётр Иваныч, когда я подлетел к нему.

– Еще как! Соскучился без вас!

– Теперь скучать не придется.

– Пётр Иваныч, а вам орден дадут! – вспомнил я свою новость. – И тебе, Витя. Я в штабе прочитал.

– Раз в штабе прочитал – дело верное, – сказал Пётр Иваныч. – Письма были?

– Были. Но вам не пришло.

– А сегодня ходил? Нет? Сбегай!

Разведчики пошли в штаб. Доложить Бате, что выполнили задание.

Я схватил сумку и побежал на почту. Так было легко и весело! Всё вокруг такое, будто наступил праздник.

На почте была одна Марина.

– А где Валя?

– Ушла по делам. Скоро придет. Можешь здесь подождать.

Сейчас некогда. Я потом Вале всё расскажу.

Петру Иванычу опять письма не было.

И почему они там, в тылу, не пишут? Вот люди!

Я влетел в комнату сразу же вслед за разведчиками. Они устало сидели, кто за столом, кто на шинели. Им очень хотелось спать. У Яшки был такой вид, будто он боялся, как бы не уснуть за столом и не свалиться на пол.

А Витя взял мыло, полотенце и пошел к колодцу. Я увязался за ним. Он разделся, вытряхнул пыль из обмундирования и хорошо вымылся, вылив на себя два ведра. Потом побрился, подшил чистый подворотничок, почистил сапоги.

– Ну что, пошли? – сказал он.

– Куда?

– Погуляем. К Вале зайдем.

– Пошли, – обрадовался я.

Витя шел легким шагом, будто и не устал в немецком тылу. Он то улыбался, то хмурился.

– Витя, а где вы были?

– Далеко.

– А «языков» брали?

– Без них обошлись. Поважнее дело нашлось.

– А немцев там много?

– Много.

Витя раньше так радовался мне, когда возвращался из разведки. А теперь ему совсем неинтересно было со мной разговаривать. Он о чем-то своем всё думал. Ладно, он потом мне всё расскажет.

Мы подошли к хате, где жила Валя, вошли в сени. Витя остановился, вздохнул. Я с удивлением посмотрел на него. Он смутился, торопливо расправил складки под ремнем и тихо попросил:

– Иди первым.

Валя сидела на кровати и что-то писала. Она увидела нас, поднялась и шагнула к Вите. Глаза ее радостно блестели. Вдруг она прижала меня к себе и громко поцеловала, будто целый век не видела.

– Валя, наши, наши вернулись! И Вите орден дадут!

– Вижу, что вернулись. Вижу! Какой ты молодец, Феденька!

Витя улыбался и не отрывал глаз от Вали. А она ходила по комнате и всё смотрела то на меня, то на Витю. Такой веселой я ее еще не видел.

– Чего мы здесь стоим? Пойдемте на улицу! – сказала она.

По тропинке к лесу Валя и Витя шли рядом. Витя только на нее смотрел, а она счастливо улыбалась.

Они забыли обо мне. Лучше я пойду к нашим. А Витя и сам вернется.

Я отстал. Они и не заметили этого.

Нашим вручают ордена

Однажды утром нам объявили: сегодня в семнадцать ноль-ноль будут вручать ордена. Пётр Иваныч и Витя выстирали на пруду обмундирование. У пана Адама нашелся утюг, и они выгладили гимнастерки и брюки. До семнадцати ноль-ноль оставалось совсем немного. А Пётр Иваныч сидел за столом и, по фронтовому обычаю, без зеркала неторопливо брился. Когда я в первый раз увидел, как он вслепую брился опасной бритвой, то испугался: вдруг он порежет себе горло, нос или щеку. Но у него тогда даже кожа нигде не покраснела. С тех пор я перестал бояться и сам помогал ему точить бритву на ремне.

Теперь я думал о другом – как бы не опоздать. Я нетерпеливо смотрел на Петра Иваныча, ерзал на стуле. Но он не обращал на меня никакого внимания, старательно водил бритвой по лицу. Наконец он закончил, погладил чисто выбритые щеки и сказал с довольной улыбкой:

– Порядок.

Мы всем взводом вышли в сад. Сюда сходились бойцы и командиры со всего полка.

Два бойца вынесли из штаба стол, накрыли его чистой простыней. К столу подошел знакомый штабной капитан с наволочкой, в которой были коробочки с орденами и медалями. Он вынимал их, раскрывал и клал на стол. Ордена и медали блестели на солнце. Я высматривал те, которыми наградят наших. Орден Отечественной войны был один и самый красивый. Орденов Красной Звезды лежало несколько. Значит, и другие бойцы сделали в ночном бою то же, что и Витя, раз их награждают одним и тем же орденом. Но Пётр Иваныч всё равно смелее всех воевал. Были здесь и ордена Славы, и медали «За отвагу» и «За боевые заслуги».

Капитан расставил коробочки и громко скомандовал:

– В две шеренги становись!

Все быстро построились, наступила тишина. Капитан беспокойно смотрел то на двери штаба, то на строй. В дверях показался наш Батя.

Капитан крикнул: «Смирно!» – и пошел ему навстречу. Батя выслушал рапорт, поздоровался с бойцами. Капитан по листу медленно прочитал приказ.

– Старшина Дёмушкин! – первым назвал он Петра Иваныча. – Награждается орденом Отечественной войны второй степени.

Пётр Иваныч крепким шагом вышел из строя. Батя вручил ему орден, улыбнулся и что-то тихо сказал, видно веселое, потому что и Пётр Иваныч улыбнулся в ответ.

Капитан называл другие фамилии, а я всё ждал, когда же он Витину назовет. Наконец-то!

– Красноармеец Соколовский Виктор Валерьянович. Награждается орденом Красной Звезды.

Витя по привычке расправил гимнастерку под ремнем и подошел к Бате. Батя и на него посмотрел веселыми глазами, вручил орден и крепко пожал руку.

Все получили свои ордена и медали и стали расходиться.

– Витёк, прикрепи, – попросил Пётр Иваныч.

Витя привинтил ему орден как раз под красной полоской. Потом Пётр Иваныч прикрепил орден Красной Звезды к Витиной гимнастерке.

После праздничного ужина, который дядя Вася устроил в честь Петра Иваныча и Вити, разведчики вышли на улицу. Я остался один в комнате, но мне стало скучно, и я пошел искать наших.

Пётр Иваныч, Витя и дядя Вася устроились на последней ступеньке крыльца.

Я неслышно присел над ними.

– Ордена эти неспроста дали, – сказал Пётр Иваныч. – Раз дело до орденов дошло, скоро наступать будем. Да и пора! А то от фронта отвыкнешь и воевать не захочешь.

– А как с Федей быть? – спросил Витя. – Опять мальчишку тащить под пули да снаряды?

– Думал об этом. Капитан Чумин в академию едет. Фёдора с собой прихватит, в Суворовское определит. Я уже говорил с ним.

– Оно, конечно, так… – вздохнул дядя Вася. – Без учения худо ему. И здесь не место. А всё равно жалко. Скучно без Федюшки-то будет.

Я тихонько встал и пошел в комнату. Никуда я не поеду. Спрячусь и тайком пойду на передовую. А оттуда меня уже не отправят.

Часть четвертая
В обороне

Глава первая
Передний край

Артналет

Было еще рано, но мы с дядей Васей уже вовсю работали. Летом, чтобы побольше сделать, надо подниматься до солнца, а то потом, в жару, здорово устаешь, и работа не ладится.

Пётр Иваныч приказал выкопать щель, чтобы разведчики могли укрыться в ней от бомбежек и артиллерийских обстрелов. Место для щели дядя Вася выбрал за хатой, и сейчас я копал с одного конца, а он – с другого.

Все вышло по-моему. Ни в какое Суворовское училище я не поехал. Нас по тревоге бросили на передний край. Всю дивизию. Тут уж было не до меня. Да и капитан Чумин тоже никуда не поехал.

Мы шли ночью очень быстро. В темноте заняли оборону. Чуть свет фрицы пошли в атаку. Но наши их так встретили, что от злости фрицы взбесились. Только пехота одну атаку отобьет, лезут во вторую, вторую отобьет – в третью идут. К вечеру фрицы поняли, что ничего у них не получится, и стали в оборону.

Наш взвод в бою не был. Я сам слышал, как Батя сказал Петру Иванычу:

«Вы свое дело сделали. За разведку снова к орденам представлю. Если бы не вы, наделала бы эта эсэсовская дивизия бед. Кто знает, где бы встречать ее пришлось».

Вечером, когда бой кончился, Витя привел нас в хату. Впереди поднималась высота, за которой был наш передний край. До него, как говорил Витя, было километра полтора. Слева неслышно текла река, а справа, за дорогой, был хутор, в котором разместился штаб полка.

Только мы устроились в хате, как разведчики стали собираться на передний край. Я хотел пойти с ними.

– А ну-ка иди сюда, Аника-воин! – сердито позвал Пётр Иваныч. – Становись, пятки вместе, носки врозь! Слушай внимательно. Ежели на передний край без спросу полезешь, сразу в тыл походным маршем зашагаешь! Понял?

– Понял.

– Ты – почтальон. Носи себе письма и газеты, исполняй свою службу! И чтоб анархией мне не заниматься! Марш назад!

Мы с дядей Васей остались одни. Немцы всю ночь стреляли то из пулеметов, то из минометов. К утру стрельба кончилась, и сейчас, когда мы копали щель, было тихо.

И вдруг я услышал свист снаряда. Снаряд летел прямо на нас.

– Ложись! – крикнул дядя Вася.

Я бросился на землю вместе с ним.

Над головой так оглушительно треснуло, будто раскололась сама земля. Воздух ударил в лицо, сбросил пилотку. В черном дыму взлетел песок. Послышался непонятный звук, будто надо мной повис огромный рой пчел и грозно, медленно жужжал, перед тем как наброситься на меня. Жужжание перебивали удары в стену хаты. Осколки! Это они.

Опять снаряд! Еще! Еще!

Я вжался в землю. Стиснул зубы.

Новый взрыв! Сейчас еще прилетит!

Нет. Не летит… Не летит…

Я поднял голову и встретился глазами с дядей Васей.

– Жив?

Я смотрел на него и ничего не мог ответить. В ушах звенело, кружилась голова. Дядя Вася встал, стряхнул с себя землю. Я тоже поднялся. Вокруг дымились глубокие воронки. Стена хаты была заляпана горелой землей и песком. В ней торчали осколки. Осколки валялись и на траве. Сильно пахло взрывчаткой. Стлался пороховой дым.

– Пронесло вроде, – сказал дядя Вася и вдруг спохватился: – А кони-то как?

Он побежал к сараю и вскоре вернулся довольный:

– Целы лошадки. Привыкли. Понимают, что стоять надо смирно, а не бегать под огнем.

Дядя Вася вытащил из кармана кисет, начал скручивать цигарку. У него дрожали руки. Он стал высекать огонь, но кресало никак не попадало на кремень. Дядя Вася виновато посмотрел на меня и перевел дыхание. Наконец жгут затлел. Дядя Вася прикурил большой затяжкой. А я вдруг плюхнулся на землю и засмеялся.

Из-за высоты появились разведчики. Они торопливо шли прямо по полю. А когда увидели нас, то, точно по команде, глубоко выдохнули.

– Всё в норме? – спросил Пётр Иваныч.

– Целехоньки, – ответил дядя Вася улыбаясь.

– Глядим, фрицы по вас лупят, лупят. Ну, думаем, сейчас врежут в избу! Как, Фёдор, страху-то набрался?

– Федюшка у нас молодцом! – ответил за меня дядя Вася.

– Правильно, – одобрил Пётр Иваныч. – Что за разведчик, который под огнем не побывал? Получай, Фёдор, солдатское образование!

Значит, дядя Вася не заметил, как я испугался?

Фронтовая дорога

Мы с Витей первый раз с передовой шли на почту. Я и без него дорогу нашел бы, но Витя беспокоился за Валю.

Непривычно было идти незнакомой дорогой. Я даже подумал, что мы идем не на Валину почту, а на какую-то другую.

Мы обогнали несколько легко раненных. Они шли без санитаров, кто опирался на винтовку, кто на палку, кто бережно прижимал к груди перебинтованную руку. Значит, где-то недалеко медсанбат. К переднему краю прошли два бронебойщика. Они несли на плечах длинное противотанковое ружье. За ними старательно прошагали в строю новобранцы. Усталые, запыленные бойцы протащили станковый пулемет «максим».

Я запоминал дорогу и все приметы на ней. У поворота на высокой подставке я увидел распятого на кресте обугленного Иисуса Христа. Такие распятия и раньше встречались на дорогах в этих местах. «Запоминай ориентир», – учил меня Витя.

Справа показалась высота, а на ней – артиллерийская батарея. Уже хорошо были видны пушки. Но когда мы подошли поближе, я рассмотрел, что пушки сделаны из бревен, жердей, тележных колес.

– Ложная позиция, – объяснил Витя. – Военная хитрость. Пусть немецкие летчики и артиллеристы бомбят и обстреливают ее. Настоящие пушки целее будут.

Наконец впереди появилось село. Когда мы вошли туда, я сразу понял, что наши с боем отбивали его у немцев. На месте многих хат были кучи камней и бревен. И тем, которые не совсем разбиты, тоже досталось: где отбит угол, где дыра в крыше, где стена пробита. Одна хата без крыши вся выгорела изнутри. Земля вокруг была в воронках.

Здесь, как и в тылу, вместе разместились склады, мастерские, почта.

Почта занимала самую дальнюю хату. Витя с ходу распахнул дверь, и я увидел Валю. Это была и наша прежняя Валя, и другая. На лице ее не было улыбки. А движения – резкие, торопливые, точно она хотела быстрее кончить эту работу и уйти отсюда.

– Наконец-то! – сказала Валя, как только мы вошли в комнату. – Вы где пропадали? Места себе не нахожу! Ладно, думаю, Витя занят, но Федя-то прийти должен. Собиралась бежать, разыскивать. Потом передали: живы разведчики, всё у них в порядке. Федя, чтоб такого больше не было! Слышишь?

– Слышу!

– Это я недосмотрел, – виновато сказал Витя. – Не отправил его вовремя.

– Витя, ты уж присматривай за Федей, не давай ему бегать где не надо… А может, знаете что? Переходи, Федя, сюда. Будешь со мной. Работы хватит.

– Нет, – испугался я. – Я с разведчиками.

Надо скорее уходить. А то Валя еще уговорит Витю, а тот Петру Иванычу скажет.

– Уйду я отсюда, – сказала вдруг Валя.

– Куда? – удивился Витя.

– Еще немного подучусь в медсанбате и к вам в полк санинструктором. Не могу здесь больше. Хватит!

– Что ты, Валя! – испугался Витя. – Не делай этого! Прошу тебя!

Я тоже не хотел, чтобы Валя уходила с почты. Она внимательно посмотрела на Витю:

– Ладно, там видно будет.

Письмо Петру Иванычу

Наконец-то Петру Иванычу пришло письмо. То самое, которое он еще в тылу ждал. На конверте был старательно написан обратный адрес: «Красноярский край, Красноярский район, деревня Кустик». Долго же оно добиралось из Сибири. Вот Пётр Иваныч обрадуется! Пока я шел с почты, я несколько раз вытаскивал конверт из сумки, читал обратный адрес, чтобы лучше запомнить, и снова прятал письмо… А Петра Иваныча не было в хате. С самого утра он, Витя и Яшка ушли на передний край наблюдать за немцами. Наши теперь по очереди ходили туда, а в хату возвращались только отсыпаться.

Передний край. Вот где было самое интересное. Но туда мне дороги не было, не пускал меня Пётр Иваныч, и всё. Да еще и Витя теперь следил за мной, и Валя слово взяла.

«Пётр Иваныч говорил, чтобы я туда без дела не лез, – старался я убедить сам себя. – А сейчас у меня дело. Да еще какое! Письмо!»

Я быстро отдал в штабе письма и газеты и осторожно, как в разведке, подкрался к нашей хате, чтобы меня никто не увидел и не задержал. Дядя Вася был в сарае, возился около лошадей. Я юркнул в сени, заглянул в комнату. Петра Иваныча не было. Я выскочил, завернул за угол и помчался к переднему краю.

Я приметил телефонный провод, который тянулся от штаба полка к высоте. Надо держаться его – он обязательно приведет туда, куда надо. Я миновал высоту, побежал по полю. Вокруг стало беспокойнее. Даже воздух здесь был какой-то другой.

Рядом со мной ударилась в землю пуля и подняла полоску пыли. Другая просвистела мимо и взбила пыль. Потом еще несколько… Но я не испугался. Пётр Иваныч учил: ту пулю, которая в тебя попадет, все равно не услышишь, смерть тихо ходит. Раз услышал, что просвистела, значит, миновала, на нее не оглядывайся, делай свое дело.

Я бежал, потом шел, потом снова бежал, а переднего края всё не было. Хорошо, что я догадался держаться провода, а то заблудился бы. Здесь столько было всяких дорожек, что попробуй угадай, какая из них правильная. А спросить некого. Ни одной живой души не видно.

Провод привел меня в лощину. Она вытянулась к переднему краю. В середине она разделялась, и слева я увидел минометчиков. А провод полз вперед. На самом выходе из лощины в окопе стояла пушка – «сорокапятка». Сверху ее укрывала маскировочная сетка с вплетенной травой. Эти пушки всегда воевали вместе с пехотой. Они били по немецким танкам прямой наводкой. Их еще называли «Прощай, Родина». Говорили, что с ними долго не навоюешь – или убьют тебя, или ранят.

Провод потянулся в ход сообщения. Я лихо, по-фронтовому вскочил в него. Впереди спокойным шагом шел боец в полинявшей гимнастерке, с винтовкой на плече. Я пошел за ним.

И тут я увидел санитара. Он медленно шел навстречу и вел раненого. Раненый был в шинели. В правой руке он держал винтовку, а левой – крепко обхватил шею санитара. Небритое лицо санитара было всё в поту. Он то и дело поправлял толстую санитарную сумку, которая мешала ему идти.

В одном месте ход сообщения расширялся. Санитар остановился, осторожно опустил раненого на землю, с облегчением выпрямился и вытер рукой лоб.

Боец в полинявшей гимнастерке подошел к нему. Остановился и я.

– Покурим? – попросил санитар бойца.

– Налаживай.

– Махра?

– Самосад.

Фронтовики всегда делились табаком. И сейчас боец вытащил кисет, санитар – газету, аккуратно оторвал от нее два квадратика. Боец густо насыпал махорки ему, потом себе. Оба быстро и ловко свернули цигарки, закурили. И тут они увидели меня.

– Здоро́во, фронтовичок! – поздоровался боец.

Меня по-разному называли – и почтальоном, и разведчиком, и бойцом… Фронтовичок – тоже неплохо и не обидно совсем.

– Далеко топаешь?

– К разведчикам!

– Ишь какой боевой!

– Боевой-то боевой, – сказал санитар, – а не больно высовывайся. А то вот один высунулся, – он глазами показал на раненого.

Тот сидел на земле, выпрямив забинтованную, без сапога ногу, и осторожно поглаживал ее обеими руками. На бинте были большие пятна крови. Раненый покачивался всем телом и морщился от боли. Я узнал его. Это был тот самый новобранец, которого я задержал, когда он шел звать нас в баню. От боли он закрыл глаза. Но если бы он сейчас и увидел меня, может, и не вспомнил бы. Теперь я был в форме, с сумкой, совсем другой, чем тогда, гражданский.

– Где его так? – спросил боец.

– Окоп рыл. Вылез бруствер поправить. Пулеметчик немецкий заметил и чесанул.

Боец тяжело вздохнул и еще раз посмотрел на раненого.

– Ну что, пошли, фронтовичок?

И мы с ним зашагали дальше.

Я оглянулся. Санитар взвалил раненого на спину и понес его.