Текст книги "Сатурналии"

Диалог

Вкратце содержание диалога таково[132]132
  См. также: Jan ([ed. Macr.] 1848), р. xv-xxii; Davies (1969), p. 2–4; 13–17; Уколова (1988), c. 50–56; Она же (1989a), c. 173–192; Она же (1992), с. 59–64; Лосев (1992а), с. 141–144.


[Закрыть]. После вступления и пояснительной главы (I, 1) Макробий описывает мизансцену – канун праздника Сатурналий в доме Веттия Агория Претекстата (I, 2, 15–20). Претекстат, будучи хозяином дома, обсуждает с Фурием Альбином время начала празднования. Затем он приглашает Квинта Аврелия Симмаха, Альбина Цецину и Сервия. После этого следует объяснение Цецины о временных делениях дня (I, 3), разбирается употребление отдельных выражений и слов в латинском языке (e. g. noctu futura; die crastini), обсуждаются грамматические флексии (e. g. Saturnalia) (I, 4–5[133]133
  Имеется в виду обсуждение грамматических форм и ссылка на упоминание Цезаря об «аналогии» (1, 5, 2) – ср. также: Gel., Noct. Att. XIX, 8; Quint., Inst. orat. VIII, 3. См. также: Hardie (1903), p. 279.


[Закрыть])[134]134
  В Предисловии (2) к Сатурналиям Макробий заявляет о своей некомпетентности судить о грамматических формах, поскольку он – человек, «рожденный под чужим небом». Возможно, это ложная скромность. Если Феодосий, которому посвящены Басни Авиена, является Макробием Феодосием и автором Сатурналий, то Авиен в Предисловии к Басням хвалит его за мастерство в латинском и греческом языках (см. выше, с. XXV.). См. Davies (1969), р. 13 (n. 33).


[Закрыть].

В первый день празднования Флавиан, Евстафий и Евсевий составляют кружок (I, 6, 4). Претекстат объясняет происхождение своих имен, обычая ношения достигшими совершеннолетия мальчиками окаймленной тоги (toga praetexta) (I, 6, 5–30). Затем, с прибытием Евангела, Дисария и Гора (I, 7, 1–13), разговор поворачивается к обсуждению происхождения празднования Сатурналий (I, 7, 14 – I, 11). Он начинается с легенды о Сатурне и боге Янусе и пространного отступления, касающегося жестокого обращения с рабами и их поведения. Далее Претекстат говорит о римском календаре (I, 12, 2 – I, 15), дает обоснование монотеизму, рассматривая всех языческих богов как проявления единого божества – Солнца (I, 17, 23). Евангел говорит (I, 24, 2) о необходимости обсудить многостороннюю эрудицию Вергилия, который представлен как авторитет в любой области знаний (I, 16, 12). Симмах и другие участники беседы на примерах демонстрируют его глубочайшие познания в философии, астрономии, законах авгуров и понтификов, риторике и ораторских приемах, его умелое использование текстов древних греческих и латинских писателей (I, 24, 10–21). Затем участники приступают к пиршеству (I, 24, 25).

В начале второй книги каждому гостю за обедом предложено повторить какое-нибудь шутливое изречение древних (II, 1, 15). Претекстат начинает с пересказа нескольких шуток Цицерона (II, 2, 2–3). Далее в беседу вступают другие персонажи (II, 2, 4–7), рассказывающие различные истории. В последней главе второй книги Флавиан и Цецина Альбин высказывают замечания о сластях; приводят слова Платона о свойствах вина, изречения Аристотеля и Гиппократа относительно невоздержанности в питье (II, 8, 1–16).

В третьей книге празднование в доме Флавиана продолжается. В утраченном разделе Евстафий раcсуждал о знании Вергилием философии и астрономии[135]135
  Знание такого рода было необходимо для понимания поэзии. Ср. Quint., Inst. orat. I, 4, 4.


[Закрыть]. Первые двенадцать глав книги описывают знание Вергилием законов понтификов. В частности, Претекстат цитирует строки поэта, которые относятся к церемониальному очищению водой (III, 1, 1–8), обращая внимание слушателей на этимологическую точность[136]136
  E. g., religiosus (III, 3, 8); delubrum (III, 4, 2).


[Закрыть], с которой Вергилий использует ритуальное значение слова или выражения (III, 5–6). Далее в тексте имеется лакуна. Главной темой второй части разговора, уже во время разгара пиршества (III, 13), является обсуждение Цециной Альбином роскоши времен Республики (III, 13, 16); высказывается аргумент в пользу того, что прежнее поколение обращало больше внимания на роскошь, чем нынешнее. Фурий Альбин, подтверждая довод Цецины, говорит о том, что ранее люди отдавали дань мастерству танца (III, 14), не скупились платить высокую цену за некоторые виды рыбы (III, 15–17). Сервий, вступая в беседу, описывает различные виды орехов, яблок, груш, олив и винограда (III, 18–20). Разговор прерывается Претекстатом, указывающим на поздний час и предлагающим гостям продолжить завтра утром, в третий и последний день празднования, в доме Симмаха (III, 20, 8).

Сохранившиеся разделы четвертой книги посвящены правилам Вергилиевой риторики. Перечисляются и анализируются риторические приемы поэта, используемые для пробуждения страстей и эмоций (πάθη)[137]137
  Ср. Quint., Inst. orat. VI, 2, 8: «…πάθος, quod nos vertentes recte ас proprie adfectum dicimus…».


[Закрыть], анализируется пример речи (IV, 2, 4–8)[138]138
  Речь Юноны в Энеиде (VII, 293–320).


[Закрыть], приводятся образцы риторических фигур (IV, 6, 9–24).

Начало пятой книги посвящено сравнению сочинений Вергилия и Цицерона[139]139
  Ср. Sat. I, 24, 5. К обсуждению текста Цицерона Макробий обращается в Комментарии на ‘Сон Сципиона’. Возможно, это дополнительное свидетельство в пользу того, что Сатурналии были написаны раньше Комментария.


[Закрыть]. Указываются четыре рода ораторского стиля, которые, согласно доводам участников разговора, могут быть найдены в поэмах Вергилия, причисленного собеседниками к величайшим десяти ораторам Аттики (V, 1, 20). Демонстрируется зависимость Вергилия от греческих авторов (V, 2, 1), примеры которой приводятся до конца пятой книги и занимают часть шестой (VI, 1–7). Они иллюстрируют как знание Вергилием греческих и латинских авторов, так и способ использования поэтом их текстов.

В седьмой книге (так же как и во второй, и в главах с тринадцатой по двадцатую третьей книги) содержатся беседы, которые участники ведут после трапезы. Многие темы для таких разговоров взяты Макробием из Застольных бесед Плутарха[140]140
  См. Приложение 6.


[Закрыть]. Сначала затрагивается вопрос о том, можно ли философствовать за столом (VII, 1), далее следует беседа о правилах поведения во время трапезы (VII, 2–3), затем обсуждаются самые разнообразные темы, многие из которых имеют к науке лишь косвенное отношение (VII, 4–16). Например, говорится о том, какая пища усваивается лучше, простая или смешанная (VII, 4 – VII, 5), отчего женщины реже пьянеют, а мужчины чаще (VII, 6), отчего женщины реже мерзнут, чем мужчины (VII, 7), какова причина облысения (VII, 10), отчего люди краснеют и бледнеют (VII, 1), почему кольцо носят на безымянном пальце левой руки (VII, 3), что произошло раньше – яйцо или курица (VII, 6), почему пресная вода – лучшее средство для очищения, чем морская (VII, 3). Также обсуждаются свойства нервной системы (VII, 9) и зрительного восприятия (VII, 4), высказываются наблюдения о целебных свойствах меди (VII, 16). Заключительная часть седьмой книги утрачена.

Основные темы Сатурналий

Ниже мы затронем две важные темы Сатурналий и проблемы, которые с ними связаны.

Критика Вергилия изложена Макробием в отрывках из I и III книг Сатурналий, в сохранившихся главах IV книги, а также в главах из V и VI книг. Макробий не ставил перед собой цели объяснить все стихи Поэта; он касается лишь некоторых черт его поэзии, к которым сам пожелал привлечь внимание. Как пишет сам Макробий (Praef. 3–4; 6), его произведение не представляет собой самостоятельного исследования, а является компиляцией сочинений различных авторов. Состав такой компиляции и позволяет судить о том, как понималась поэзия Вергилия в эпоху Макробия, и что в ней расценивалось как главное[141]141
  См. Миллер (1963), с. 294–295. См. также Приложение 4.


[Закрыть].

Отношение к поэзии Вергилия в эпоху Макробия

Описывая споры, которые велись вокруг имени Вергилия, Макробий несомненно знал, что в хулителях у поэта недостатка не было:

Когда появились Буколики, некий Нумиторий сочинил в ответ Антибуколики, представлявшие собой безвкуснейшие пародии только на две эклоги: первая из них начиналась: «Титир, ты в тогу одет: зачем же покров тебе бука?» А вторая: «Молви, Дамет: “кого это стадо” – ужель по-латыни? Нет, ибо так говорят в деревне у братца Эгона[142]142
  См. начальные строки I и III эклог: «Титир, ты, что лежишь под покровом ветвистого бука…» и «Молви, Дамет: кого это стадо? ужель Мелибея? – Нет, ибо дал его мне Эгон: это стадо Эгона». В первом случае пародист обыгрывает выражение «под покровом бука» (sub tegmine fagi), во втором – простонародную форму: «кого это стадо», вместо: «чье это стадо» (cuium pecus вместо cuius pecus). – Примеч. (ad loc.) M.Л. Гаспарова.


[Закрыть]». Другой, когда Вергилий читал стих из Георгик –  «Голым паши[143]143
  См. Verg., Georg. I, 299. Ср. HES., Op. et dies 39.


[Закрыть], голым сей…», – подхватил: «…простудишься, схватишь горячку!» Против Энеиды также написана книга Карвилия Пиктора под названием Бич Энея. Марк Випсаний обзывал Вергилия подкидышем Мецената, изобретателем новой манерности, не напыщенной и не сухой, но слагающейся из повседневных слов и потому незаметной. Геренний собрал его погрешности, Переллий Фавст – его заимствования[144]144
  Заимствование понималось в древности весьма широко: так, IV книга Энеиды считалась заимствованием у Аполлония Родосского по той причине, что описание любовной страсти Дидоны напоминало описание страсти Медеи в Аргонавтике. –  Примеч. (ad loc.) М.Л. Гаспарова.


[Закрыть]; Подобия Квинта Октавия Авита в целых восьми книгах также содержат заимствованные Вергилием стихи с указанием их происхождения. Асконий Педиан в своей книге против хулителей Вергилия излагает лишь некоторые обвинения против него – главным образом те, где речь идет об истории и о многочисленных заимствованиях у Гомера; но он говорит, что сам Вергилий обычно так защищался от этого обвинения: «почему они сами не попробуют совершить такое воровство? Тогда они поймут, что легче у Геркулеса похитить палицу, чем у Гомера стих»[145]145
  Цит. по: Светоний, О поэтах: Вергилий 43–46, пер. Μ.Л. Гаспарова; см. также: Davies (1969), р. 18.


[Закрыть].

Ранние критические работы о творчестве Вергилия были достаточно широко распространены в эпоху Макробия, поскольку его поэмы не только являлись школьными учебниками, но и снабжали учителей грамматики и риторики материалом, иллюстрирующим правила их дисциплин. Несомненно, Макробий, излагая «свою» критику на Вергилия, обращался именно к ним[146]146
  См. Davies (1969), р. 18, со ссылкой на: Nettleship (1898).


[Закрыть]. Однако литературная критика в Риме практиковалась не только на занятиях по грамматике и риторике, но и в кругу римских аристократов, рассуждающих о литературе и искусствах. Для них Вергилий был не только выдающимся поэтом, но и образцом мудрости и знания. Поэтому Макробий, обсуждая Вергилия, традиционно отдает ему должное и как великому поэту, и как ученому, и как мудрецу. Наряду с этим он сообщает и о тех недостатках, которые в его время усматривались применительно к творчеству Вергилия.

Собственно поэтика Вергилия Макробия не интересовала. Он сосредоточен на обсуждении техники стихосложения, на том, что из античного знания инкорпорируется Вергилием в свои сочинения. Тем не менее многое из того, что Макробий и цитируемые им ранние критики Вергилия указывают (особенно в отношении зависимости поэта от других писателей), содержит ценные сведения.

Как уже было отмечено, акцент делался на анализе познаний и эрудиции самого Вергилия, поскольку (в отличие от греков) поэзия как таковая не была предметом литературной критики в Риме. Критика отражала практическую направленность римского характера[147]147
  См. Hor., Ер. II, 1 (ad Aug.), 161–168: «Римлянин острый свой ум обратил к сочинениям греков // Поздно; и лишь после войн с Карфагеном искать он спокойно // Начал, что пользы приносят Софокл и Феспис с Эсхилом; // Даже попробовал дать перевод он их сочинений, // Даже остался доволен собой: возвышенный, пылкий, // Чует трагический дух, и счастлив и смел он довольно, // Но неразумно боится отделки, считая постыдной» (пер. Н. Гинцбурга).


[Закрыть]. И в целом латинская поэзия была более прикладной[148]148
  П. Дэвис (см. Davies [1969], р. 18) замечает, что Катулл, вероятно, был единственным латинским поэтом, который о себе мог бы сказать: «Я не создаю ничего, кроме песен, потому что в этом мое предназначение».


[Закрыть], в сравнении с греческой. Даже перевод Одиссеи был выполнен для того, чтобы служить учебником. Достижения узкого круга литераторов не вызывали большого внимания в Риме, и сам Вергилий не включил их в перечень заслуг римского народа (Энеида VI, 847–853)[149]149
  Пер. С. Ошерова.


[Закрыть]:

 
Смогут другие создать изваянья живые из бронзы,
Или обличье мужей повторить во мраморе лучше,
Тяжбы лучше вести и движенья неба искусней
Вычислят иль назовут восходящие звезды, – не спорю:
Римлянин! Ты научись народами править державно —
В этом искусство твое! – налагать условия мира,
Милость покорным являть и смирять войною надменных!
 

Именование поэта «ученым» (doctus) было высочайшей похвалой. Сервий начинает свой Комментарий на VI книгу Энеиды словами (Praef. 1. 1): «…totius quidem Vergilius scientia plenus est…» («…ибо весь Вергилий исполнен мудростью…»). И Макробий говорит, что Вергилий «сведущ во всех науках» (…omnium disciplinarum peritus… – I, 16, 12), что он «приверженец утонченности равно в учености и литературе» («…aeque in rebus doctrinae et in verbis spectator elegantiae…» – III, 11, 9)[150]150
  См. Davies (1969), р. 18–19.


[Закрыть].

Литературная критика в Сатурналиях начинается c IV книги. Ее цель – подчеркнуть риторическое мастерство Вергилия, поскольку риторика занимала важнейшее место в римской образовательной системе. Отметим, что сам Вергилий в одной из малых поэм (Каталепты V)[151]151
  См. Арр. Verg.: Catal. V, 1–14. См. также: Mooney [tr.] (1916), ad loc.


[Закрыть] дистанцируется от учителей-риторов и грамматистов, прощается с музами, окружавшими его, и выражает желание получить наставления эпикурейской философии у «великого Сирона»:

 
Прочь, риторы! Напыщенные прочь речи,
Что не росой ахейской, а водой полны!
Стилон, Варрон, Тарквитий – все вы прочь, племя
Грамматиков, заплывшее давно жиром!
Младенческие погремушки, прочь все вы!
Прощай и ты, о Секст, моих всех дум дума,
Сабин и все красавцы…
Ищу великого Сирона слов мудрых
И жизнь от всех забот освободить жажду.
Ступайте прочь, Камены, прочь, хоть мне милы
Всегда вы были прежде, признаюсь прямо,
Камены милые, и впредь в мои свитки
Заглядывайте лишь исподтишка, редко[152]152
  Пер. С. Ошерова.


[Закрыть].
 

Тем не менее поэмы Вергилия, как и поэтические произведения многих других авторов, создавались для декламации. Вергилий, несомненно, помнил все, чему его учили в риторической школе, открытой Марком Эпидием[153]153
  О Марке Эпидии см. у Светония (De gramm. et rhet. 28): «Марк Эпидий… открыл риторическую школу и обучал в числе прочих Марка Антония и Августа» (пер. Μ.Л. Гаспарова).


[Закрыть]. Хотя среди цитат, выбранных для иллюстрации риторических приемов Вергилия, находятся самые известные строки из его сочинений[154]154
  См. Davies (1969), р. 19, со ссылкой на: Garrod (1952), р. xxxvii. См. также Приложение 5.


[Закрыть], сохранившиеся фрагменты IV книги, посвященной риторическому мастерству поэта, представляют собой наименее читабельную часть Сатурналий.

Большая часть V книги посвящена сравнению Вергилия с Гомером (V, 2, 6–17 и V, 3). Ее открывают замечания о различного рода ораторских стилях, примеры которых также заимствуются из поэм Вергилия (V, 1). Сам Вергилий иногда подражал своим образцам открыто (I, 24, 18), а иногда скрывал свою зависимость от предшественников. Когда Макробий обсуждает заимствования Вергилия у греков, то стремится представить их как случайные и ненамеренные. Однако после предположения о том, что Энеида является зеркальным отражением Илиады и Одиссеи (V, 2, 13), приводится довольно много параллельных мест, которые демонстрируют, насколько тесно текст Вергилия переплетается с текстом Гомера. Такая взаимосвязь интерпретируется как мастерство поэта, демонстрирующее и его переводческий талант, и его способность имитации исходного текста. Возможно, этот материал взят Макробием из работы Квинта Октавия Авита, озаглавленной Подобия, которая, согласно Светонию, содержала в себе перечень «заимствованных Вергилием стихов с указанием их происхождения»[155]155
  См. выше, с. XXXII.


[Закрыть].

Рассказчик (в этой роли выступает Евстафий), следуя от начала и до конца произведениям Вергилия, без какого-либо комментария приводит пассажи поэта, которые являются переводом или имитацией текстов Гомера (V, 4–10).

В следующих главах Макробий отмечает случаи, когда Вергилий «улучшает» исходный текст (V, 11), случаи, когда он близко следует своему источнику (V, 12), и случаи, когда он «портит» Гомера за счет сокращения (V, 13). Например, описание жизни пчел у Вергилия позволяет заключить, что поэт хорошо знал их природу и изучал их[156]156
  Вероятно, Вергилий мог наблюдать за пчелами в детстве. Об этом свидетельствуют слова Светония (De poet.: Verg. 1) о занятиях его отца: «Публий Вергилий Марон, мантуанец, происходил от самых скромных родителей… отца его некоторые считают ремесленником-горшечником; по мнению же большинства, он служил сперва поденщиком у рассыльного Магия, благодаря усердию вскоре стал его зятем и потом, скупая добротные леса и разводя пчел, сильно приумножил небольшое состояние» (пер. Μ.Л. Гаспарова).


[Закрыть] (V, 11, 2–4); множество подробностей в другом рассуждении (V, 11, 10–13 и 23) указывает на его глубокое знание предмета астрономии. В то же время у Вергилия есть строки, содержательно более бедные в сравнении с исходным текстом Гомера (V, 13, 1 и 26), например при описании состязаний на колесницах (V, 13, 3), еды (V, 13, 4 и 5), волн (V, 13, 20–21). В случае с орлом и змеем (V, 13, 28–30) Вергилий опускает множество деталей, которые являются основой изложения у Гомера[157]157
  См. Davies (1969), р. 20.


[Закрыть]. Вергилий порицается и за то, что описывает распространение молвы в терминах, которые Гомер применял к распре, тогда как распря и молва не сопоставимы (V, 13, 31–32). Указывается на имеющие место у Вергилия поэтические изъяны, когда в стихотворных строках попадаются лишние слоги и пр. (V, 14, 1–4). Приводятся строки Гомера и Вергилия, которые ничем не отличаются от обычной речи (V, 14, 5); отмечаются встречающиеся у них повторения (V, 14, 6). Указывается на подражание Вергилия определениям Гомера (V, 14, 7–8) и его рассказу о прошлых событиях (V, 14, 11–15).

Гомеровское распределение материала по какому-либо принципу (например, список кораблей в Илиаде II) предпочитается Вергилиеву пренебрежению любым упорядочениям. Отдается должное последовательности Гомера в характеристике отдельных персонажей, а не непоследовательности в этом у Вергилия (V, 15, 1–13). То, что Энеида осталась незавершенной, не принимается в оправдание. Вергилий хвалится за разнообразие форм лексем, посредством которых он вводит различных вождей[158]158
  См. Fraenkel (1945), р. 1–14.


[Закрыть], хотя простая техника изложения у Гомера соответствует поэту более ранней эпохи (V, 15, 14–19).

Пословицы и поговорки встречаются как у Гомера, так и у Вергилия (V, 16, 6–7). Вергилий, подобно Гомеру, для облегчения повествования вводит нарратив, рассчитанный на то, чтобы усладить слушателя (V, 16, 1–5). Подчас каждый из поэтов рассказывает один и тот же миф (или историю) по-разному (V, 16, 9–14). Несовершенное изображение начала войны в Италии из VII книги Энеиды объясняется необходимостью импровизировать, поскольку у Гомера отсутствует модель, к которой можно было бы обратиться (V, 17, 1–4). Упоминание о неких других греках у Макробия делается для того, чтобы порассуждать о заимствованиях Вергилия у Аполлония Родосского (поскольку Вергилий приспособил его рассказ о Медее к своему рассказу о Дидоне – V, 17, 4–6) и заимствованиях из Пиндара относительно извержения вулкана Этны (их детальная критика имеется также у Авла Геллия – V, 17, 7–14[159]159
  Критикуется как скомканное, неуклюжее и неестественное.


[Закрыть]). Чтобы проиллюстрировать любовь Вергилия к греческому языку, приводятся примеры заимствованных им у греков собственных имен и использования греческих окончаний (V, 17, 15–20). Книга заканчивается перечнем цитат, должных показать, что ученость Вергилия охватывает всю греческую литературу (V, 18–22).

VI книга начинается речью Фурия Альбина о заимствованиях Вергилия у ранних римских авторов. Альбин цитирует сначала строки, целиком или частично взятые у этих авторов (VI, 1), а затем сравнивает целые отрывки (VI, 2). Фурий поясняет, что его цель – показать ту пользу, которую Вергилий извлек из чтения работ предшественников, но, по его словам, он отдает себе отчет в том, что этим он может дать недругам Вергилия шанс обвинить того в плагиате[160]160
  Возможно, здесь Макробий делает выписку из ответа на Заимствования (Furta) Переллия Фавста (о котором упоминает Светоний [De poet.: Verg. 44]) или подобной работы, враждебной по отношению к Вергилию. См. также Приложение 4.


[Закрыть], поэтому он переносит боевые действия на территорию врага, ссылаясь на ответ Афрания, обвиненного в чересчур вольном заимствовании у Менандра. Макробий утверждает, что на самом деле это древние авторы являются должниками Вергилия, поскольку то, что он использовал их работы, позволило им уцелеть и сохранило их от забвения. Более того, продолжает Фурий, Вергилий проявляет столь тонкий вкус и умение в своих заимствованиях, что, когда читаешь оригиналы, понимаешь, что слова древних звучат лучше в Вергилиевых, а не в их собственных устах (VI, 1, 2–6). Затем Фурий Альбин указывает, что Вергилий иногда заимствовал у Гомера, подражал Эннию или кому-либо другому из своих предшественников, которые сами заимствовали их у греков. Заканчивает он, прося слушателей не пренебрегать сочинениями древних латинских поэтов по причине неискусности их стиха, поскольку, благодаря трудам последующих поколений, появились вирши современных поэтов, сплетенные искуснее (VI, 3, 9).

За Фурием выступает Цицина Альбин. Вначале он демонстрирует заимствования Вергилия у древних поэтов в виде одиночных слов, которые из-за незнания сочинений древних считались изобретением Вергилия, затем привлекает внимание к использованию Вергилием иностранных слов (peregrine verba), а завершает, цитируя ряд ярких эпитетов, которые Вергилий также заимствовал у предшествующих латинских авторов (VI, 4, 5). Далее беседу продолжает Сервий, комментируя некоторые необычные выражения и конструкции. По большей части они принадлежат самому Вергилию и, возможно, представляют собой примеры «аффектации», которые критиковал Агриппа, или же «изъяны», подвергшиеся цензуре Геррения[161]161
  См. Davies (1969), р. 22.


[Закрыть]. Раздел заканчивается разъяснением (по большей части этимологического характера) некоторых слов и конструкций[162]162
  Комбинация грамматического и литературного изложения характерна для латинской литературной критики. См. Hardie (1903), р. 280 (n. 33); Davies (1969), р. 23 (n. 56).


[Закрыть], значения которых часто неправильно понимались (VI, 7, 9)[163]163
  Ср. GELL., Noct. Att. II, 6; V, 8; X, 11; XVI, 5–6; XVIII, 5.


[Закрыть]. Конец VI книги утрачен.

Восхваление Вергилия

Поскольку комментирование Вергилия часто понималось как раскрытие тайного смысла его произведений, в Сатурналиях говорится о глубоких познаниях поэта в области культа, его знакомстве с древнеримской религиозной терминологией, правами и обычаями жрецов[164]164
  Параграфы Восхваление Вергилия и Вергилий и Гомер (см. ниже, с. XXXVIII–XLIII) составлены по материалам Т.А. Миллер, любезно разрешившей использовать текст опубликованного ею исследования (См. Миллер [1963], С. 294–309). См. также: Davies (1969), р. 17–23; Уколова (1992), с. 61–64; Лосев (1992а), р. 143–144.


[Закрыть]. Вергилий для Макробия мудрый жрец (I, 24, 16–17)[165]165
  Ad loc.: «Из всего, что составляет славу Марона, я, усердный его читатель, восхищаюсь тем, с какой точностью и ученостью он описал законы понтификов во многих разнообразных частях своего труда, как будто он сам исполнял эти обязанности. Если мы продолжим разговор об этом предмете, то берусь доказать вам, что наш Вергилий должен быть отнесен к числу великих понтификов. У нашего поэта… я нахожу такие познания в области учения авгуров, которых вполне достаточно, чтобы принести ему славу…» (пер. Т.А. Миллер).


[Закрыть], философ и астроном (I, 24, 18)[166]166
  Ad loc.: «Я бы больше всего стал хвалить его за то, как осторожно и незаметно он многое заимствует у греков, местами искусно скрывая это, местами подражая открыто, если бы еще большего восхищения не вызывала у меня его астрология и философия, которую он бережно и понемногу рассеял по всем своим произведениям» (пер. Т.А. Миллер).


[Закрыть], знаток греческой поэзии, языка и стихосложения (I, 24, 18–20; V, 2, 2). Он – «сведущ во всех науках» (omnium disciplinarum peritus – I, 16, 12) и «приверженец изысканного слова» (in verbis sectator elegantiae – III, 11, 9). Макробий всячески старается продемонстрировать образованность Вергилия. Сначала он отмечает высоко ценившиеся в Античности достоинства его художественной речи – proprietas verborum (умелый выбор слов и их употребления, III, 2, 1)[167]167
  Понятие proprietas включало в себя и latinitas, и romanitas, то есть proprietas – это все то, что придает слову художественные свойства, все то, что заставляет художника выбрать именно это слово, обладающее наибольшей выразительностью и точностью. См. Миллер (1963), с. 295 (примеч. 2).


[Закрыть], затем путем анализа лексики иллюстрирует ученость поэта (III, 2, 7–8)[168]168
  Ad loc.: «Глубокую образованность нашего поэта часто можно обнаружить в одном слове, которое, по мнению невежд, сказано без умысла. Во многих местах читаем мы, что умилостивить богов одна только молитва не может, если умоляющий не прикоснется также руками к жертвеннику… Поэт все это выразил в следующем стихе: “С речью молитвы такой к алтарю припадавшего слыша // Всемогущий”…» (пер. Т.А. Миллер; строка из Энеиды [IV, 219–220] приводится в пер. А. Фета).


[Закрыть].

Все сохранившиеся главы IV книги также посвящены патетике Вергилия. Вергилий у Макробия – творец, наделенный почти божественными функциями; он волшебник и маг, учитель и пророк, несущий в себе знание и мораль. Он не только поэт, но и философ. Его авторитет непоколебим так же, как авторитет Гомера и Платона. Строки Энеиды – оракулы, они всегда истинны, их значение часто скрыто и требует проницательности от толкователя. Поэзию Вергилия Макробий уподобляет деятельности перводвигателя мироздания. Поэт придает смысл существования человеку, ведет его к моральным высотам, учит жить, предсказывает будущее[169]169
  См. Уколова (1992), с. 61–64.


[Закрыть]. Вероятно, отсутствующие главы IV книги Сатурналий были посвящены анализу стиля Вергилия. Такое предположение основано на общем выводе Макробия, который сводится к тому, что Вергилий сумел воплотить в своем творчестве все стили десяти аттических ораторов, все направления античного красноречия, в связи с чем его ораторское мастерство заслуживает не меньше славы, чем поэтическое искусство (V, 1, 7)[170]170
  См. Миллер Т.А. (1963), с. 300–301.


[Закрыть].

Вергилий и Гомер

Сопоставление Макробием поэзии Вергилия с греческими и латинскими текстами преследует две цели: с одной стороны, оно раскрывает сущность работы, которую проделал Вергилий, изучая Гомера и других греческих и латинских поэтов, с другой стороны, позволяет Макробию дать критическую оценку этой работы. Макробий, показывая, что в одних случаях Вергилий в своем подражании уступает Гомеру, в других же достигает величия греческого поэта, приводит для каждого случая обоснование. Ему нравятся те места, где Вергилий создает более яркий и наглядный образ, чем тот, который дан Гомером[171]171
  Напр., в V, 11, 21–22 сравниваются стихи Энеиды (V, 144–148) и Одиссеи (XIII, 81–83): «Греческий поэт только упомянул о том, как бич подгоняет мчащихся коней; правда, нельзя было выразиться более изящно, чем он, который, добавив, “высоко над землей”, показал, с какой быстротой природа позволила нестись колесницам. Марон же описал и то, как колесницы устремляются от отправной точки, как с необычайной быстротой проносятся через поля. Приняв от Гомера маленькое семя в виде упоминания о биче, он описал и то, как возницы отпускают поводья и потрясают ими, и то, как они нагнулись для удара бичом: ни одной части колесницы не оставил без внимания, стремясь дать полное описание того боя» (пер. Т.А. Миллер).


[Закрыть]. Такое расхождение в описаниях воспринимается Макробием как истинное подражание величию Гомера: не будучи в состоянии найти слово, которое позволило бы на латинском языке полностью передать всю полноту образа, создаваемого одним греческим выражением, Вергилий прибегает к пространному описанию и достигает выразительности не меньшей, чем Гомер (V, 11, 25). Макробий также показывает, что иногда Вергилий не может достичь гомеровского совершенства и дает по сравнению со своим образцом описания слишком краткие, сухие и безжизненные (V, 13, 13–26). Макробий призывает простить Вергилию это, объясняя, что он не мог не казаться кое в чем слабее Гомера, так как во всем своем творчестве пользовался одним этим образом, зорко всматриваясь в Гомера и подражая не только величию, но и простоте его, и выразительности речи, и невозмутимому достоинству. Отсюда, продолжает Макробий, у Вергилия многообразное возвеличение героев и вмешательство богов, убедительность баснословного, естественность в выражении чувств, беспрерывные воспоминания, нагромождение сравнений, взволнованная речь, блестящее завершение отдельных действий (V, 13, 40–41). Макробий чувствует специфику ряда черт гомеровского эпоса и вполне понимает невозможность перенесения их на другую почву. Так, он находит, что эпические повторы у Гомера очень красивы; они достойны таланта древнего поэта и уместны при перечислениях. Однако Макробий вполне сознает, что если бы Вергилий использовал их в своей поэме, то это вызвало бы только скуку (V, 15, 14–16)[172]172
  См. Миллер (1963), с. 301–302. См. также Приложение 4.


[Закрыть].

Макробий восхваляет и ораторское мастерство поэта, анализируя те средства, благодаря которым в поэзии Вергилия звучит волнение и страсть. Он показывает обилие риторических приемов в речах действующих лиц Энеиды, когда эти речи выражают или должны возбудить у других страстные чувства гнева, возмущения, жалости, сострадания. Помимо фигур речи и мысли, сопоставлений, обращений к воображаемым лицам и тому подобных приемов риторики, Макробий находит у Вергилия и нарочито риторический синтаксис речи, и умелую характеристику персонажей – указание на их пол, возраст, внешний вид, положение, местонахождение[173]173
  См. IV, 1, 5: «И чувство горя передается описанием внешнего вида, когда про мать Эвриала говорится: “…выпали спицы из рук, покатилась, распутавшись, пряжа”»; IV, 3, 1–5: «Теперь поговорим о том волнении, которое называется описанием либо возраста, либо бессилия и его последствий. Искусно следил он за тем, чтобы всякий возраст вызывал к себе чувство сострадания. О младенчестве… [Вергилий] говорит: “Души малых детей, что плачут на первом пороге”. О детстве: “Мальчик несчастный, с Ахиллом в бой вступивший неравный”. О юности: “Юноши, что на костры пред родительским взложены ликом”. О старости: “Вот несчастный ведом Акет, удрученный годами”» (пер. Т.А. Миллер, строки из Энеиды [соответственно, VI, 427; I, 475; VI, 308; XI, 85] даны в пер. А. Фета).


[Закрыть].

Большей частью эта книга направлена на определение зависимости Вергилия от других писателей и поэтов, как греческих, так и латинских. В связи с этим тема зависимости Вергилия от Гомера и тех классических греческих и римских образцов, которые были им использованы, представляется для Макробия достаточно важной и интересной. Макробий защищает Вергилия от возможных упреков в плагиате, заявляя, что плодом чтения чужих произведений бывает подражание тому, что мы одобряем у других, и усвоение себе того, чем мы восторгаемся в них (VI, 1, 2). Высказывая эту мысль, Макробий защищает принципы обучения на классических образцах и подражания таким образцам.

Подражание Гомеру Макробий обнаруживает и в метрике Вергилия, и в грецизмах его языка, и в изречениях, которые, подобно гомеровским, превратились в пословицы.

Знание Вергилием греческой литературы не ограничивается одним Гомером. Макробий говорит о большой близости латинского поэта к греческим трагикам, приводит примеры заимствований, которые Вергилий делает у Еврипида, Софокла, Эсхила (V, 18, 21). Эти заимствования в основном заключаются в усвоении тех мифологических сюжетов, которым следуют греческие трагики.

Иной характер носят параллели Вергилия с латинскими поэтами. Макробий сопоставляет стихи Вергилия со стихами Энния[174]174
  По этой причине именно Сатурналии сохранили многие фрагменты Энния, напр., VI, 1, 50–55; VI, 60–62 etc.


[Закрыть], Лукреция, Луцилия, Фурия, Невия, Катулла, Акция. При этом он сначала цитирует те строки, которые взяты Вергилием дословно (VI, 1), затем приводит отрывки, в которых Вергилий подражает стилю (colorem) и тону (sonum) своего образца (VI, 2)[175]175
  Например, описание чумы в III книге Георгик Макробий ставит в зависимость от подобного же описания из VI книги Лукреция (VI, 1, 7).


[Закрыть], после чего переходит к более сложному анализу и доказывает, что в некоторых случаях, вопреки общепринятому мнению, сходство Вергилия с Гомером есть подражание не греческому образцу, а латинским авторам, писавшим под влиянием Гомера (VI, 3).

Такое сопоставление позволяет лучше понять творческую лабораторию поэта и показать источники многих мнимых неологизмов Вергилия (VI, 4–5). Так, Макробий указывает главным образом эпитеты, считавшиеся нововведениями Вергилия, а на самом деле введенные в язык более ранними авторами. Например, «печальный» в смысле «горький» в применении к растениям употреблено Эннием (VI, 5, 5). Слово «лесожители» встречается у Невия и Акция (VI, 5, 9), показывая, что многие греческие лексемы используются Вергилием не впервые, а вслед за Эннием, Лукрецием, Луцилием (VI, 4, 17–20). В этой связи новаторство Вергилия, выразившееся в расширении сферы синонимов и введении в латинский язык новых словосочетаний и метафор (VI, 6), приобретает еще большее значение. Авторитет древних латинских писателей служит Макробию и для защиты поэта от упреков в небрежном и неправильном употреблении некоторых слов, для доказательства его глубоких филологических познаний (VI, 7)[176]176
  См. Миллер (1963), с. 301–303.


[Закрыть].

На этом заканчивается в Сатурналиях анализ текстов Вергилия. Обещание автора раскрыть величие поэта и внутреннюю сторону его творчества превращается на деле в доказывание знакомства Вергилия с риторикой и со старинными мифологическими и филологическими сочинениями, с произведениями греческих классиков и древних латинских писателей. Благодаря Макробию мы получаем немало сведений о тех средствах, руководствах и образцах, которыми пользовался Вергилий, но ничего не узнаем о таланте самого поэта, о его поэзии и о том, что она выражала и чему служила. Эти рассуждения о познаниях Вергилия не являются плодом кропотливой работы самого автора Сатурналий, а восходят к сочинениям трехсотлетней давности. Доказывая знакомство римского поэта с сакральной терминологией (III, 8), с греческими образцами (V, 11, 14–19; V, 17, 8–14), защищая Вергилия от упреков в небрежном выборе слов (VI, 7), Макробий постоянно цитирует пространные отрывки из текстов ранних авторов[177]177
  См. Миллер (1963), с. 303–304.


[Закрыть].

Однако Сатурналии – это не бессистемный набор заимствованных идей и тем, а органически целостное сочинение, объединяемое определенной идейной и эстетической позицией составителя. Так, в общем потоке заимствованных фраз имеется суждение и самого Макробия (V, 1, 7)[178]178
  Там же.


[Закрыть]^:

Существует четыре вида литературного слога: многословный, в котором первенство принадлежит Цицерону, краткий – царь которого Саллюстий, сухой, который приписывается Фронтону, красочный и тяжеловесный, которым некогда блистал Плиний Секунд и в котором теперь Симмах столь славен, что не уступает никому из древних. А у Марона у одного ты найдешь все эти четыре вида[179]179
  См. Пер. Т.А. Миллер.


[Закрыть].

Отношение Макробия к поэзии Вергилия можно проследить и по другой фразе из его текста (V, 1, 18–20)[180]180
  См. V, 1, 18–20: «Мне кажется, что Вергилий нарочно смешал все это в каком-то видении, что он прославляет себя искусным использованием любого стиля. Провидел он это не человеческим, а божественным умом. Больше, чем к какому-либо другому учителю, прислушивался он к самой природе-матери всех вещей, украшая ее, как бывает в музыке, когда приводят в согласие разные звуки. В самом деле, если ты внимательно рассмотришь саму вселенную, то найдешь большое сходство между божественными явлениями там и поэтическим творчеством у него. Ведь подобно тому, как красноречие Марона беспристрастно к любым нравам, бывая то кратким, то многословным, то сухим, то цветистым, то необычайно выразительным, иногда же спокойным или бушующим, так и сама земля имеет вид то веселой, радостной, покрытая нивами и лугами, то грубой из-за утесов и лесов, то сухой благодаря пескам, то влажной из-за источников, а огромные пространства ее бывают заняты морем и совершенно ровны. Простите, не упрекайте меня в преувеличении за то, что я сравнил Вергилия с природой. Ведь, на мой взгляд, недостаточно сказать, что он один соединил в себе различные стили десяти античных ораторов» (пер. Т.А. Миллер).


[Закрыть], в которой он сравнивает творчество поэта с божественным творчеством матери природы, что отражает распространенную в поздней греческой философии точку зрения на человека как на микрокосм[181]181
  Такое сравнение есть и в Комментарии на ’Сон Сципиона‘, в котором Макробием изложено учение о природе мира. См. Петрова (2007), с. 45–50.


[Закрыть].

Философские аллегории, риторичность, теория четырех стилей, филологический интерес к слову, подражание древним образцам, ученость, знание старинных обычаев и, наконец, взгляд на поэта как на своеобразный микрокосм – все это слагается в своего рода учение о поэзии, разделявшегося членами кружка римской знати, каким он изображен в Сатурналиях[182]182
  См. Миллер Т.А. (1963), с. 305.


[Закрыть].