Текст книги "Сатурналии"

Сервий (Рим, ок. 400 г.), грамматист и комментатор Вергилия[57]57
  Комментарии Сервия на Вергилиевы Энеиду, Буколики и Георгики были основополагающими при изучении текстов поэта в Средние века. См., напр., Georgii (1912), р. 518–526.


[Закрыть], представлен Макробием как молодой человек, «удивительной учености и вместе с тем приятный в [своей] скромности, с направленным в землю взором и как бы стремящийся быть незамеченным», который лишь недавно присоединился к учителям-грамматистам (I, 2, 15; I, 4, 4[58]58
  Ad loc.: «…мне больше пристало учиться, чем учить».


[Закрыть]). Макробий повсеместно отмечает его образованность (I, 23, 20[59]59
  Ad loc.: «…величайший из всех словесников».


[Закрыть]; I, 24, 8; VI, 7, 2; VI, 9, 3[60]60
  Ad loc.: «…знаток самой природы слов».


[Закрыть]; VII, 11, 1[61]61
  Ad loc.: «Сервий, ученейший не только среди молодых… но также среди всех стариков».


[Закрыть]), застенчивость и сдержанность (е. g. II, 2, 12[62]62
  Ad loc.: «Сервий молчал из-за скромности…».


[Закрыть]; VII, 11, 1[63]63
  Ad loc.: «…тот, стеснительный от природной скромности, покраснел вплоть до предательского румянца».


[Закрыть]); его знание Вергилия (VI, 6, 1). Для Макробия было естественным «заставить» Сервия обсуждать различные латинские слова, именования (напр., «Сатурналии») и лингвистические формы (I, 4), давать разъяснения по поводу использования Вергилием определенных фраз и грамматических конструкций (VI, 7, 9), перечислять виды плодов в заключительных главах третьей книги. Макробий не зависит от Сервия в своей критике Вергилия, скорее оба автора (и Макробий, и Сервий) выстраивают свои рассуждения, основываясь на текстах ранних комментаторов и критиков[64]64
  См. Davies (1969), р. 9; Flamant (1977), р. 78–79.


[Закрыть].

Дисарий – грек по происхождению (VII, 5, 2; VII, 5, 4), врач и натурфилософ[65]65
  См. Davies (1969), р. 10–11. См. также Приложение 3.


[Закрыть]. Вероятно, именно он упомянут в Письмах (III, 37; IX, 43; IX, 44) Симмаха[66]66
  См. Davies (1969), р. 10–11; Flamant (1977), р. 71–72.


[Закрыть].

У Макробия о нем (как и о Евсевии) сказано, что он человек преклонного возраста (VII, 10, 1)[67]67
  Ad loc.: «…придется мне с тобой вести беседу, Дисарий, о [том] возрасте, в дверь которого мы оба почти уже стучимся. Когда Гомер называет стариков πολιοκροτάφους (с седыми висками)…».


[Закрыть], лучший из врачей в Риме (I, 7, I)[68]68
  Ad loc.: «…превосходил [всех] прочих, преподававших искусство врачевания». Об отношении к медикам см. Приложение 3.


[Закрыть], «безмерно приятный и весьма ученый» (VII, 7, 13), ему присуще красноречие (VII, 8, 7). Претекстат же, к которому Дисарий неожиданно пришел вместе с Евангелом и Гором, намеревается обратить досуг в полезное занятие (I, 7, 1)[69]69
  Ad loc.: «Мы же сошлись, чтобы и священным праздникам честь оказать – и притом избежать праздничного безделья, – и обратить досуг в полезное занятие, намереваясь посвятить весь день ученым сообщениям…».


[Закрыть] и поговорить о различных науках (Ibid.; I, 7, 7–8). Дисарий вступает в беседу в последний день праздника, когда обсуждаются медицинские темы (VII, 4, 1–3). Эта дискуссия, во время которой другие участники праздничного пира обращаются к нему с различными вопросами, составляет большую часть седьмой книги. Будучи приверженцем врача Эрасистрата (304–250 гг. до н. э.), Дисарий резко критикует попытки вторжения философии в область медицины (VII, 15, 1)[70]70
  Ad loc.: «Дисарий прибавил: “Эти [ваши] одобрения призывают философию к тому, чтобы присваивать себе [право] рассуждать о чужом искусстве, из-за чего часто случались вопиющие ошибки. Как, [например], ваш Платон обрек себя на осмеяние потомков, когда не удержался от анатомических вопросов, которые принадлежат медицине…”».


[Закрыть], благодаря чему вызывает возражения Евстахия (VII, 15, 14)[71]71
  Ad loc.: «При этих [словах Дисария] Евстафий, несколько возбудившись, говорит: “Не менее чем ты, Дисарий, я внушал [это] философам, как [и] врачам. Но только мне кажется, что ты предаешь забвению утвержденное согласием человеческого рода и верное положение, что философия является искусством искусств и наукой наук. А ныне на [нее] саму бесчестным образом нападает медицина, хотя философия считается весьма могущественной там, где рассуждает об умопостигаемой области, то есть о бестелесном; и туда она простирается, где трактует о природоведческих вопросах, то есть о божественных телах неба или звезд”».


[Закрыть].

Гор – ученый, философ-киник. Скорее всего, именно он упомянут в Письме (II, 39) Симмаха[72]72
  В указанном письме речь идет о Гóре (Orus), как «philosophus ritu atque eruditione praecipuus» – см. Davies (1969), p. 11; Flamant (1977), p. 72–73.


[Закрыть]. У Макробия Гор – египтянин (как показывает его имя), «уроженец [берегов] Нила» (I, 15, 4; I, 16, 37; VII, 13, 9). После весьма успешной карьеры профессионального кулачного борца он (как и Клеанф) обратился к философии (I, 7, 3)[73]73
  Ad loc.: «Гор, муж, одинаково крепкий телом и духом, который начал заниматься философией после бесчисленных побед среди кулачных бойцов и, став последователем учения Антисфена, Кратета и самого Диогена, заслужил славу среди киников».


[Закрыть], и преуспевание в этих занятиях позволило ему получить статус «мужа основательного и выдающегося» (I, 16, 38), придерживающегося аскетизма киников (VII, 13, 17). В первой книге Сатурналий он отвечает на вопросы о почитании бога Сатурна (I, 7, 14) и о происхождении римского календаря (I, 15, 1). В утраченном заключении третьей книги он, вероятно, критиковал роскошь времен республики (III, 13, 16). В седьмой книге Гор делает важное замечание о практике кремирования, вышедшей из употребления (VII, 7, 5).

Евстафий – грек из Каппадокии, философ-платоник[74]74
  Об идентификации Евстахия см.: Glover (1901), р. 5; Jan ([ed. Macr.] 1848), р. xxix – xxx; Davies (1969), p. 9–10; Flamant (1977), p. 67–69.


[Закрыть]. У Макробия он – друг и современник Флавиана (I, 6, 4)[75]75
  Ad loc.: «…Флавиан и Евстафий, двое, известные [своей] дружбой».


[Закрыть], «учёнейший муж» (II, 2, 6) и знаток философии (I, 5, 13[76]76
  Ad loc.: «…Евстафия, который является таким [знатоком] во всякого рода философии, что может один подражать дарованиям трех философов, о которых разнесла славу наша древность».


[Закрыть]; VII, 1, 8[77]77
  Ad loc.: «…наше поколение назвало тебя, Евстафий, единственным приверженцем философии».


[Закрыть]).

Рассуждение Евстафия о знании Вергилием философии и астрономии, которое, должно быть, предваряло беседы второго дня Сатурналий (I, 24, 18; I, 24, 21), не сохранилось. В пятой книге он приводит примеры строк и фраз, которые Вергилий позаимствовал у Гомера (V, 2–14), сравнивая тексты двух поэтов (V, 15–17; VI), проводит параллели между Пиндаром и Вергилием (V, 17, 7–14), представляя последнего в менее выгодном свете, говорит о зависимости Вергилия не только от Гомера, но и от других греческих поэтов (V, 17, 15 – V, 22, 15). Евстафий также отмечает «долг» Цезаря по отношению к египтянам и грекам при составлении римского календаря (I, 16, 38–44). Во второй книге, когда речь заходит о питье вина и получении удовольствия от его вкуса, Евстафий ссылается на Платона, Аристотеля и Гиппократа (II, 8, 5–16), а в седьмой книге доказывает уместность рассуждений на философские темы во время трапезы (VII, 1, 5–24). Эта же книга содержит его наблюдения о порицаниях посредством острот или насмешек (VII, 2–3), а также касающиеся физиологии высказывания в поддержку его соотечественника, врача Дисария (VII, 14–16).

Авиен (род. ок. 400 г.) – баснописец[78]78
  Об идентификации Авиена и его имени см. Приложение 2.


[Закрыть]. Ему принадлежат 42 басни, посвященные Феодосию. В Сатурналиях Авиен представлен как застенчивый, добрый и остроумный юноша (VII, 3, 23[79]79
  Ad loc.: «Следовательно, мой Авиен… нужно наставлять тебя с молодости, которая столь восприимчива, что [быстро] схватывает подлежащее изучению…».


[Закрыть]). Обладая прекрасной памятью (II, 8, 1)[80]80
  Ad loc.: «… поднялось веселье, так как [все] восхваляли прекрасную память и прелесть остроумия Авиена…».


[Закрыть], зная огромное количество анекдотов (II, 4–7), он стремительно вмешивается в разговор (I, 6, 3[81]81
  Ad loc.: «Тогда Авиен – поскольку у него было обыкновение перебивать [собеседника] – говорит…».


[Закрыть]; II, 3, 14[82]82
  Ad loc.: «Когда Симмах еще говорил и, как казалось, многое еще намеревался сказать, Авиен, перебив его, как это обыкновенно бывает в застольных разговорах, сказал…».


[Закрыть]) или, напротив, делает тихие замечания (I, 4, 1; VI, 7, 1[83]83
  Ad loc.: «…Претекстат, видя Авиена, нашептывающего что-то Евстафию, говорит: “Отчего бы тебе, Евстафий, не оказать поддержки застенчивому и доброму юноше Авиену и самому не объявить нам то, что он шепчет…”».


[Закрыть]). С его помощью Макробий стремится расширить тему какого-либо дискурса или же сменить предмет обсуждения (I, 5, 1–3; I, 17, 1; V, 1, 2 и 6[84]84
  Ad loc. [2]: «Авиен спрашивает: “Если мы, как это необходимо, согласны в том, что Вергилий был оратором, я хочу, чтобы ты, превосходнейший из учителей, сказал мне следующее: если кто-нибудь захотел бы следовать искусству речи, то больше преуспел бы в этом благодаря Вергилию или Цицерону?”…»; [6]: «Авиен ответил: “Я хотел бы, чтобы ты со всей ясностью показал мне эти различия [в красноречии] на примере [отдельных] лиц…”».


[Закрыть] V, 3, 16[85]85
  Ad loc.: «Авиен сказал: “Прошу, Евстафий, продолжай исследовать все, что он извлек из Гомера”…».


[Закрыть]; VII, 3, 1[86]86
  Ad loc.: «Авиен добавил: “Всех вас, ученейшие из ученейших, кто здесь присутствует, я просил бы о том, чтобы из уважения к вам Евстафий вдохновился открыть то, что немногим ранее он сказал об остроте”…».


[Закрыть]). Когда в конце первого дня празднования некоторые из участников беседы намереваются порассуждать о различных аспектах творчества Вергилия, Авиен говорит, что сам не будет принимать участие в такой беседе, но, скорее, послушает, что скажут другие (I, 24, 20; VI, 7–9)[87]87
  См. также Davies (1969), р. 8–9; Flamant (1977), р. 77–78.


[Закрыть]. Кроме того, Макробий представляет Авиена как друга Гора (I, 7, 14).

Идентификация Альбинов является сложной проблемой, а ее решение – спорным[88]88
  См. Dill (1899), р. 14; Davies (1969), р. 7–8; Flamant (1977), р. 58–65.


[Закрыть]. Цецину (Caecina) отождествляют с Публием Кеонием Альбином (Publius Caeonius Albinus), понтификом, о котором с уважением упоминает Иероним[89]89
  См. Hier. Ер. 107, 1.


[Закрыть]. Поскольку имя другого персонажа, Фурия (Furius) в сочетании с именем Альбин («Furius Albinus») в Сатурналиях встречается дважды (I, 2, 16; I, 4, 1), а само имя «Furius» во многих манускриптах Сатурналий записано как «Rufius»[90]90
  См. Willis (ed. Macr. [1963]), p. 8; 12 sqq.


[Закрыть], этого персонажа отождествляют с Руфием Альбином («Rufius Albinus»), человеком, который был префектом Рима в 389–391 гг.[91]91
  См. Prosopogr., vol. 1, p. 38–39.


[Закрыть] Это подтверждают несколько современных ему надписей[92]92
  См. CIL VI, 379^Ia, 379^Ib, 36959; ChastaGnol (1962), p. 233–236.


[Закрыть]. Цецина Альбин и Фурий (Руфий) Альбин могут быть связаны с семейством Альбинов, упоминаемых Рутилием Намацианом ок. 416 г.[93]93
  Cm. Rut. Nam., De red. suo I, 167–176; 466–474.


[Закрыть] В Сатурналиях из двух Альбинов, принадлежащих, по словам Претекстата, к образованнейшим людям своего времени (VI, 1, 1), Цецина Альбин является современником Симмаха (I, 2, 15)[94]94
  Ad loc.: «…Аврелий Симмах и Цецина Альбин, весьма схожие… по возрасту… привычкам и увлечениям…».


[Закрыть]. Он – тот Альбин, который упомянут как отец Деция в Прологе при изложении Макробием беседы Постумиана и Деция о досуге и пире (I, 2, 2–3). Согласно Макробию, вклад Цецины в разговор состоит в обсуждении вопросов об исчислении гражданского дня в Риме (I, 3), изменении жертвоприношений (I, 7, 34), «медовых лакомствах» (II, 8, 3) и роскоши, преобладавшей в Риме в период Республики (III, 13). Последний вопрос далее рассматривается более подробно Фурием (III, 14, 17). И Цецина, и Фурий во исполнение своих намерений (I, 24, 19) иллюстрируют с помощью цитат зависимость Вергилия от предшествующих латинских авторов (VI, 1–5), а в седьмой книге они задают ряд вопросов физиологического и физического характера врачу Дисарию (VII, 8). В этой же книге Цецина припоминает рассказ одного авторитетного автора относительно закона понтификов о происхождении ношения кольца на безымянном пальце левой руки (VII, 13, 11–16).

Евсевий – греческий ритор[95]95
  См. Davies (1969), р. 10; Flamant (1977), р. 70–71.


[Закрыть]. Скорее всего, это Евсевий, бывший учеником философа Проересия, и тогда это о нем нелестно пишет Евнапий из Сард (Жизнь философов 493):

[Проересий] послал [римлянам] Евсевия, уроженца Александрии, который, кажется, очень подходил для Рима, поскольку умел льстить и заигрывать с жителями этого города. В Афинах же это смотрелось возмутительно. Посылая Евсевия, Проересий думал увеличить и свою собственную славу, потому что его ученик, в самом деле, не знал равных в хитром искусстве политических речей. Что же касается особенностей риторического дара Евсевия, то будет достаточно сказать, что он был египтянином[96]96
  Пер. Е.В. Дарк, Μ.Л. Хорькова.


[Закрыть].

В Сатурналиях Макробия Евсевий – греческий ритор; человек преклонного возраста (VII, 10, 1[97]97
  Ad loc.: «Следовательно, – вступает Евсевий, – придется мне с тобой вести беседу, Дисарий, о [том] возрасте, в дверь которого мы оба почти уже стучимся…».


[Закрыть]), занимающий место юриста Постумиана на пиру, а затем пересказывающий ему то, что там происходило (I, 2, 7; I, 6, 2). Его речь о знании Вергилием ораторского искусства (на что имеется ссылка – I, 24, 11), возможно, является частью недостающих глав в конце фрагментарной четвертой книги, поскольку в начале пятой книги он говорит о стилях ораторского мастерства. В седьмой книге Евсевий обсуждает с врачом Дисарием обстоятельства, сопутствующие старению (VII, 10).

Евангел – критик[98]98
  См. Glover (1901), р. 175; Davies (1969), р. 11–13; Flamant (1977), р. 74–75.


[Закрыть]. Вместе с Дисарием и Гором он приходит к Претекстату уже после того, как собрались другие гости. Он описан как нескромный молодой человек, бестактный и шокирующий присутствующих, не выбирающий выражений (I, 11, 2[99]99
  Ad loc.: «…все ужаснулись [словам Евангела…]».


[Закрыть]⁾. Обнаружив себя в большой компании, участники которой встретили его приход с «хмурым выражением лица» (I, 7, 2[100]100
  Ad loc.: «Хмурое выражение лиц большинства сидящих являло, что прибытие Евангела мешает хорошему проведению досуга и мало приличествует мирному собранию. Ведь он был человеком язвительно-насмешливым, с дерзко-нахальной речью, наглым и пренебрегающим неприязнью, которую вызывал по отношению к себе своими словами, повсюду сеющими ненависть, так как не выбирал выражений…».


[Закрыть]), он неучтиво приветствует Претекстата, но смягчается, когда Претекстат приглашает его и его спутников принять участие в торжестве. Однако большинство присутствующих дают понять, что «прибытие Евангела мешает хорошему проведению досуга и мало соответствует их мирному собранию».

Вначале Евангел не принимает участия в беседе (I, 11, 1), но впоследствии призывает выпить вина (II, 8, 4), что для Макробия служит предлогом сослаться на замечание Платона о пользе вина за обедом и на то, что по этому поводу писали Аристотель и Гиппократ (II, 8, 5–16). В седьмой книге Евангел вмешивается в обсуждение вопроса о мозге человека, намереваясь прервать Дисария (VII, 9, 1[101]101
  Ad loc.: «Евангел прерывает продолжающееся обсуждение и говорит: “Я [тоже] потревожу нашего Дисария, даже если он будет удовлетворять спрашивающего теми своими маленькими и подобными капелькам ответами…”».


[Закрыть]⁾, а впоследствии грубо прекращает спор между Евстафием и Дисарием с насмешливой просьбой рассказать, что появилось раньше, яйцо или курица (VII, 16, 1[102]102
  Ad loc.: «Между тем Евангел, ненавистник славы греков и насмешник, говорит: “Пусть-ка они сотворят то, что среди вас отвергается как проявление болтливости. Отчего же мне [тогда] не пожелать поскорее узнать от вас, если что-нибудь в этом понимает ваша мудрость, яйцо ли прежде существовало или курица?”»


[Закрыть]). Дисарий, однако, со всей серьезностью отвечает на этот вопрос, после чего Евангел опять спрашивает, отчего мясо кабана портится быстрее при лунном свете, чем при солнечном (VII, 16, 15). Его главная роль в диалоге – критиковать Вергилия и время от времени (e. g. III, 10–12; V, 2, 1) отпускать замечания, умаляющие достоинство поэта. Когда Претекстат, завершая пространное рассуждение о почитании Бога-Солнца (I, 17–23), упоминает строку из Георгик (I, 18, 23), Евангел выражает неодобрение теологическим теориям Вергилия (I, 24, 3–4); он также противится всеобщему восхищению поэтом, важном, по его мнению, лишь для детей (I, 24, 6). Согласно Евангелу, Вергилий сам сомневался в ценности Энеиды и даже распорядился в завещании сжечь ее – как предполагает Евангел, из-за страха, что его осудят по соображениям морали (например, Венера в поэме упрашивет мужа даровать броню ее внебрачному сыну), а также из-за художественных изъянов (композиция поэмы неуклюжа, используются греческие слова и иноземные выражения) (I, 14, 1–7). Однако присутствующие не согласны с этим мнением. Для них Вергилий является авторитетом в любой науке (I, 16, 12), и послеобеденная беседа в течение двух последних дней Сатурналий посвящена обсуждению достоинств Вергилия.

По Макробию, Евангел не был греком по происхождению, поскольку он называет Вергилия «нашим поэтом» (I, 24, 2)[103]103
  Ad loc.: «Между тем Евангел говорит: “…когда бывает беседа о божественном, вы стремитесь к тому, чтобы по каждому отдельно [божеству] призывать в свидетели нашего Мантуанца, а не к тому, чтобы она происходила, как думается, с обсуждением [его высказываний]”».


[Закрыть]. Нет ответа и на вопрос, был ли он христианином, хотя его имя, несомненно, напоминает христианское. Если Евангел все же был приверженцем христианской веры, он должен был бы выразить свое неприятие языческой религии[104]104
  Подобное отношение просматривается в его словах к Претекстату (I, 11, 1): «При всем блеске дарования и красноречия нашего Претекстата, я не в состоянии вынести того, что он в предыдущей речи пожелал предписать ради почитания некоего бога: чтобы рабы обедали вместе с господами, как если бы, право, боги заботились о рабах, или какой-нибудь разумный человек допустил бы оскорбление своего дома столь мерзким обществом. Или теперь вот он пытается приписать Сигилляриям, которые своими глиняными фигурками доставляют забаву все еще ползающим детям, служение богопочитанию и, поскольку он считается первым из набожных людей, примешивает сюда уже кое-что и от суеверия».


[Закрыть]. Возможно, особенности характера, которыми наделил этого персонажа автор, отражают отношения Макробия к современным ему христианам[105]105
  Отношение сенаторской оппозиции к христианству во время жизни Претекстата отражено в словах Фурия Альбина (III, 14, 2: «Если мы рассудительны, мы всегда должны почитать древность»). В этой связи интересна фраза Аммиана Марцеллина, описывающего отношение императора Юлиана к деятельности Константина (Res gest. XXI, 10, 8): «Тогда же Юлиан потревожил память Константина, обличая в нем любителя новшеств и разрушителя старых законов и древних обычаев…».


[Закрыть].

* * *

Скорее всего, выбирая участников для Сатурналий, Макробий обращался за информацией к письмам Квинта Аврелия Симмаха[106]106
  Макробий мог просматривать письма Симмаха после их издания Квинтом Фабием Симмахом или же имел к ним непосредственный доступ еще до издания, через самого Квинта Фабия, будучи с ним в дружеских отношениях.


[Закрыть]. Например, Евангела автор представляет как нарушителя спокойствия, «бестактного и шокирующего всех присутствующих» – характеристика, содержащаяся в письме Симмаха[107]107
  См. Symm., Ер. VI, 7.


[Закрыть], в котором Евангел именуется «беспечным» (incautus animus). Появление в Сатурналиях врача Дисария и философа Гора также, вероятно, связано с письмами Квинта Аврелия, в которых о Дисарии говорится как о человеке «дражайшем… первейшем среди обучавших врачеванию, по праву занимающем первое место»[108]108
  См. Symm., Ер. III, 37.


[Закрыть], а о Горе сказано, что он «философ по жизни и первейший по учености»[109]109
  См. Symm., Ер. II, 39: «…philosophus vita atque eruditione praecipuus…»; Idem, Ep. III, 37: «…amicissimus vir… inter professores medendi summatem iure obtinet locum…».


[Закрыть].

Анахронизм мизансцены Сатурналий

Если сопоставить биографии персонажей Сатурналий хронологически, то становится очевидным, что двое из них – комментатор Вергилия Сервий и баснописец Авиен – не могли вести беседу с Претекстатом. Сервий, будучи младшим современником Квинта Аврелия Симмаха, был слишком молод в сравнении с хозяином торжества и вряд ли мог обсуждать с ним важные вопросы[110]110
  Имеется одно, весьма учтивое письмо (VIII, 60) Симмаха, которое, возможно, адресовано Сервию. Если это так, то Сервий мог лишь претендовать на то, чтобы быть членом кружка Претекстата. См. Matthews (1990), р. 371 (n. 3).


[Закрыть]. Творческий расцвет Авиена приходится на первую половину V века, т. е. на то время, когда Претекстат умер[111]111
  Возможно, Авиен уже родился к концу жизни Претекстата, но, будучи ребенком, не мог с ним беседовать.


[Закрыть]. Таким образом, объединение в одной мизансцене всех участников представляет собой очевидный анахронизм[112]112
  См. Cameron (1966), р. 29–30; Matthews (1990), р. 371–373. Подобный анахронизм можно рассматривать как традиционный литературный прием. Ср. анахронизм у Платона, о котором упоминает Макробий (см. ниже).


[Закрыть]. Макробий и сам признает, что включил в свое повествование известных людей, которые не могли встретиться вместе в реальном времени. Он пишет (I, 1, 3–5), что следует диалогам Платона, в которых беседуют Сократ, Парменид (живший намного раньше Сократа) и Тимей, тогда еще слишком юный (I, 1, 5). Однако на самом деле Макробий больше следует Цицерону, чем Платону, поскольку здесь же (I, 1, 4) он сравнивает героев произведений Цицерона (О старости, О дружбе, О природе богов, О государстве) – Котту, Лелия и Сципиона – с Претекстатом, Флавианом, Альбином, Симмахом и Евстахием.

На вопрос, почему Макробий ввел Сервия и Авиена в число своих персонажей, можно ответить так. Вероятно, Макробий, сознательно включая Сервия в число действующих лиц, желал, чтобы участники Сатурналий обсуждали Вергилия, поскольку Сервий был авторитетом в этой области[113]113
  Время творческой активности Сервия остается неизвестным. Вероятно, Сервий писал свои комментарии между 395–410 гг., хотя возможна и более поздняя датировка. См. Georgii (1912), р. 518–526.


[Закрыть]. Что касается Авиена, то он был современником Макробия и знал его лично. Вполне возможно, что Макробий включил Авиена в число действующих лиц Сатурналий из-за дружеских побуждений, в ответ на его посвящение ему Басен[114]114
  В отношении того, кто из авторов написал свое произведение раньше – Макробий, включивший Авиена в число участников Сатурналий, или Авиен, посвятивший ему свои Басни – можно лишь гадать. Скорее всего, первым был Макробий, который мог знать о том, чтó пишет Авиен. Отсюда в его Сатурналиях возникает образ Авиена – рассказчика смешных историй. Возможно, Макробий включил поэта в число участников своего сочинения из дружеских побуждений и авансом. Авиен же некоторое время спустя (после выхода Сатурналий) «возвращает» долг Макробию, называя его авторитетом в обоих жанрах – в стихах и в прозе. В этой связи можно указать на аналогичную ситуацию. Так, Цицерон сделал Варрона участником трактата Учение академиков (см. Cic., Acad., Praef.) после того, как услышал, что получит посвящение от него в сочинении О латинском языке (см. Cic., Ер. DCXXXI ad Att. XIII, 12, 3 [p. п. – т. 3, c. 167]; Idem, Ep. DCXXXII – DCXXXVII [p. п. – т. 3, c. 168–173].


[Закрыть].

Время описываемых в Сатурналиях событий

Уже было отмечено, что при написании Сатурналий Макробий ориентировался на сочинения предшественников, как латинских, так и греческих. В частности, на особенности мизансцены Сатурналий оказали влияние сочинения Цицерона О природе богов и О государстве, а также трактат Афинея Пир мудрецов[115]115
  В таком ракурсе можно обратить внимание и на Застольные беседы Плутарха, и на Аттические ночи Авла Геллия. См. Courcelle: (1943), р. 9–16. См. также Приложение 6.


[Закрыть].

Трактат Цицерона О природе богов представляет собой изложение беседы знатных аристократов, собравшихся в доме Гая Аврелия Котты (124–74 гг. до н. э.), образованнейшего человека своего времени и видного государственного деятеля. Действие трактата происходит в Риме, в 75 г. до н. э., в дни Латинских праздников (feriae Latinae), продолжавшихся несколько дней. Примечательно, что Котта умер в 74 г. до н. э., т. е. на следующий год после описываемых событий. В трактате О государстве Цицерон изображает загородную усадьбу Сципиона Младшего (185–129 гг. до н. э.), к которому в дом приходят для беседы друзья и родственники. Действие также происходит в дни Латинских праздников, в течение трех дней, в 129 г. до н. э. В последний день Сципион Младший рассказывает о сне, во время которого он узнал не только об уготованной ему блестящей судьбе (VI, 11, 11), но и о предстоящей смерти «от нечестивых рук своих близких» (VI, 12, 12). Сципион умер в 56 лет, в 129 г. до н. э., т. е. вскоре после описанных в трактате событий. Схожая ситуация описана у Афинея в Пире мудрецов (XV, 686с): распорядитель по трапезе[116]116
  См. Athen., Deipn. II, 58 в (II, 51, 7 [Kaebel]): …ὁ τῶν δειπνῶν ταµίας… распорядитель пира. Ср. Претекстат – rex mensae (Sat. II, 1, 3).


[Закрыть] Ульпиан умер через несколько дней после праздника. Вполне вероятно, что Макробий, подражая авторам упомянутых произведений, сделал так, что действие Сатурналий разворачивается незадолго (за неделю или около того) до смерти устроителя пира – Претекстата. Вполне возможно, что смерть Претекстата могла быть упомянута или предвещена в ныне утраченном конце Сатурналий, как это было в случае Сципиона и Ульпиана[117]117
  См. Cameron (1966), p. 28–29.


[Закрыть] в соответствующих трактатах Цицерона и Афинея. Если это так, то можно рассчитать дату описываемых в Сатурналиях событий. Претекстат был еще жив 9 сентября 384 года, но умер к 1 января 385 г.[118]118
  Ibid., p. 29 (n. 37).


[Закрыть], когда он уже был избран на должность консула на 385 год. Возможно, его смерть наступила в ноябре или декабре 384 г. Вряд ли случайно то, что Макробий описывает праздник именно декабрьских Сатурналий (отсюда название сочинения). Скорее всего, наш автор выбрал ближайшие праздничные дни до смерти Претекстата, точно так же как Цицерон выбрал ближайшие дни Латинских празднеств перед смертью Сципиона Младшего. Отчего действие происходит в праздники, ясно – только тогда знатные римляне, занятые на государственной службе, могли провести целые дни в непрерывных беседах. Беседы во время Сатурналий, начавшись 17 декабря, длились три дня. Таким образом, можно заключить, что события, которые описал Макробий в своем сочинении, происходили 17–19 декабря 384 года.

Макробий и аристократический кружок Претекстата

Как было показано выше, все действующие лица Сатурналий (за исключением Авиена и, возможно, Сервия) принадлежали кругу Претекстата. Многие из них упомянуты Квинтом Аврелием Симмахом в его письмах или же сами получали от него послания. Однако Макробия (или Феодосия) нет ни в числе 134 его корреспондентов[119]119
  Перечень корреспондентов Симмаха, сгруппированных по их религиозным верованиям, дал J. McGeachy (см. McGeachy [1949], р. 226 [n. 25]).


[Закрыть], ни в числе упоминаемых им современников.

Если К.А. Симмах знал Макробия, то странно, что он ни разу не упомянул его. А если Сатурналии появились при жизни К.А. Симмаха, трудно объяснить, почему он не упомянул и о них – ведь он гордился знанием литературы. Симмах не мог бы не знать, что Макробий сделал его одним из главных действующих лиц своего сочинения и представил как одного из самых образованных и культурных людей Рима. Вряд ли он оставил бы это без комментария – если не в письме к самому Макробию, то хотя бы к кому-нибудь из числа своих (134!) корреспондентов, например к Альбину[120]120
  Если допустить, что Макробий был современником К.А. Симмаха, то тогда именно ему должна быть посвящена Макробиева работа О глаголах. В таком случае еще более удивительно то, что Симмах не отреагировал и на это.


[Закрыть]. Бóльшая часть писем Квинта Аврелия Симмаха относится к периоду 360–402 / 3 гг., два-три из них – к промежутку между 395–402 / 3 гг.[121]121
  См. Seeck (1883), р. lх; Уколова (1992), с. 26–27.


[Закрыть], т. е. они написаны во время изображенных в Сатурналиях событий. Некоторые из писем Квинт Аврелий адресовал своему зятю, молодому Флавиану (чей отец– Веттий Агорий Флавиан также упомянут в Сатурналиях). Но и в них ничего не сказано ни о трактате, ни о его авторе. Более того, если бы Макробий входил в число современников Претекстата, Флавиана и Квинта Аврелия Симмаха, вряд ли бы он упустил возможность вывести самого себя в числе гостей Сатурналий (пусть и в скромной роли), как иногда делали Цицерон и Тацит[122]122
  Напр., Cic., De nat. deor.; Tac., De orat.


[Закрыть]. Макробий не включает себя ни в число главных участников, ни в число второстепенных лиц (грамматистов, риторов, докторов, философов), таких как Сервий, Евсевий, Дисарий. Это также подтверждает предположение о том, что Макробий не был их современником. Напомним еще раз, Макробий (I, 1, 4) сравнивает участников своего пиршества с героями произведений Цицерона. Последний в трактате О государстве изобразил своего главного персонажа Сципиона как величайшего и мудрейшего человека (De Rep. I, 13) «золотого века» Рима, наиболее подходящего для того, чтобы вложить в его уста наставления современному поколению, нуждающемуся в поучении.

Однако сам Цицерон жил позже Сципиона[123]123
  Действующими лицами диалога О государстве Цицерон сделал людей, которые к его времени уже умерли. Напротив, в диалоге О природе богов действующими лицами Цицерон избрал своих живых современников. Характерно, что Цицерон при этом не смешивает «мертвых» и «живых». См. Ciс., Ер. DCXXXVI ad Att. XIII, 19, 3 (p. п. – т. 3, c. 171): «…ведь я решил не включать в диалог никого из тех, кто жив» (пер. В.О. Горенштейна).


[Закрыть]. Подобно Цицерону, Макробий также представляет в Сатурналиях людей недавнего прошлого, описывая их со всем возможным почтением, часто повторяя значимые для себя имена: «Претекстат, Флавиан…»; приводя сравнения типа «мужи, подобные Претекстату и Флавиану». Эти фигуры для Макробия символичны, они олицетворяют уже ушедший «золотой век», к которому сам он не принадлежит. Вероятно, целью Макробия было изобразить идеализированный культурный кружок аристократов, живших в великую эпоху прошлого[124]124
  В этом Макробий следует Цицерону, который в трактате О государстве описал тот круг людей и то время, которое считал идеальным, но безвозвратно ушедшим.


[Закрыть], эпоху Претекстата (saeculum Praetextati), когда еще не было ясно, за какой верой будет победа – языческой или христианской. И здесь фразу «saeculum Praetextati» следует понимать как указание на то, что сам Макробий живет уже в другом времени.

Terminus post quem для Сатурналий

Terminus post quem для Сатурналий можно реконструировать по известным датам смерти тех персонажей, которые в реальной жизни входили в круг Претекстата.

Претекстат, очевидно, умер в конце 384 года; Квинт Аврелий Симмах – около 402 года. Альбин Цецина был жив в 403 году, но в это время Иероним говорит о нем как о старике[125]125
  Cм. Hier., Eр. CVII.


[Закрыть]. Маловероятно, что он жил еще долго. Евангел был еще жив в 397 году[126]126
  См. Symm., Eр. VI, 7.


[Закрыть] – было бы жестоко со стороны Макробия при жизни описать его в Сатурналиях в столь невыгодном свете[127]127
  См. выше, с. XXII–XXIV.


[Закрыть]. Гор, перед тем как обратиться к философии, был победителем на Олимпиаде в 364 году – тогда ему могло быть около 20 лет. Альбин Фурий (т. е. Руфий)[128]128
  См. выше, с. xx.


[Закрыть] был все еще жив в 416 году. Вряд ли Евстафий, Евсевий или Дисарий жили дольше, чем остальные участники диалога. Евстафий был близким другом Флавиана[129]129
  См. Macr., Sat. I, 6, 4.


[Закрыть] (которому в 384 г. было 50 лет) и, вероятно, одного с ним возраста. Евсевий и Дисарий были средних лет в 384 году[130]130
  См. Macr., Sat. VI, 10, 1.


[Закрыть]. Здесь мы не рассматриваем Сервия и Авиена, живших позже[131]131
  В 384 г. Сервию могло быть не более 20 лет. Авиен, скорее всего, в это время еще не родился или же был младенцем. Следовательно, Сервий является старшим современником Макробия, а Авиен был его ровесником.


[Закрыть]. В итоге самая поздняя из приведенных дат – 416 год. Следовательно, terminus post quem для сочинения Макробия – не ранее указанной даты. Если учесть возможную ошибку при исчислении времени жизни того или иного персонажа, равную 10 годам, то, соответственно, нижняя временная граница для Сатурналий придется на время не ранее 426 года.