Текст книги "Сатурналии"

(1) В Сатурналии собираются у Веттия Претекстата первые лица римской знати и другие ученые [люди]¹⁶ и проводят праздничный досуг в собеседовании о свободных искусствах, устраивая у себя пиры по взаимной приязни и не расходясь с них, кроме как на ночной покой.

(2) И вот на всем протяжении праздников, лучшую часть дня они проводят в серьезных рассуждениях, а за трапезой ведут застольные беседы, так что ни одна часть дня не остается без ученых или легких обсуждений. Разумеется, за столом беседа приобретает большую веселость, становится более игривой. (3) Ведь и в других описаниях трапез, как в [известном] Пире Платона¹⁷, сотрапезники беседуют не о каком-либо серьезном предмете, но дают разнообразное и изящное описание любви¹⁸. При этом Сократ¹⁹ не подавляет и [не] запутывает противника, как обычно, затруднительными вопросами, а, [напротив], пытавшимся подловить [его] дает пример [того], что лучше отшутиться, увильнуть и отступить, чем только оспаривать. (4) Ибо на пиру надлежит вести речи как безукоризненные благодаря [их] целомудренности, так и желанные из-за [их] приятности. Но все же более основательным будет утреннее обсуждение, что приличествует ученым и славным мужам. И притом не станут [же одни только] Котты, Лелии и Сципионы²⁰ рассуждать о значительнейших вещах в книгах прежних [сочинителей] до тех пор, пока будет римская литература, а Претекстатам, Флавианам, Альбинам, Симмахам и Евстафиям²¹, у которых есть схожая слава и не меньшая доблесть, не позволят говорить о чем-либо таким же образом.

(5) Пусть и мне не будет в укор, если у кого-либо из собравшихся зрелый возраст наступил позднее века Претекстата. На что уж диалоги Платона составлены согласно общепризнанным свидетельствам²², но ведь и Парменид настолько старше Сократа, что отрочество того едва захватило его старость, и все же между ними идет спор о весьма трудных вопросах. И Сократ начинает известный диалог, устроив спор с Тимеем [и с теми], кого, как известно, не было в то самое время. (6) Да и Парал и Ксантипп, отцом которых был Перикл [и] которых гораздо раньше сгубила известная дурной славой афинская чума²³, рассуждают у Платона вместе с Протагором, задержавшимся в Афинах в [свой] второй приезд. Следовательно, [как] нам говорит пример Платона, не требуется, чтобы годы [жизни] встречающихся [людей] были строго согласованы²⁴.

(7) Но, чтобы легче было показать и отметить [то], что было сказано всеми [участниками встречи у Претекстата], мы ввели Деция, выведывающего у Постумиана, какая именно это была беседа и между кем. И, чтобы нам более не препятствовать желаниям читателя, разговор Деция и Постумиана сделает теперь известным и [то], какое у этого собеседования было начало, и [то, в каком] порядке оно происходило.

(1) [Деций]: «Что до меня, я ждал твоего прихода, Постумиан, и благоприятного момента, чтобы задать тебе вопросы, для чего эти праздники, занимающие большую часть месяца, посвященного Янусу²⁵, очень кстати. Ведь в иные дни, которые заняты у тебя обсуждением тяжб, почти никогда нельзя найти и часа, чтобы ты либо не защищал дела своих подопечных в суде, либо не изучал их дома. Ныне же, – ведь я знаю, что ты не посвящаешь досуг вещам серьезным, а не пустяковым, – я прошу тебя, если позволишь, поведать о том, что [и] тебе самому, насколько понимаю, доставит удовольствие, и мне угодит. (2) Первое, о чем я хочу спросить тебя: был ли ты на торжестве, возобновляемом с непрестанным веселием на протяжении довольно многих дней? А второе: принимал ли ты участие в беседе, о которой говорят среди первых [людей государства] и которую превозносят величайшими похвалами? О ней я бы [и] от отца услышал, если бы он, отбывший из Рима после тех пиров, не задержался в Неаполе. Но недавно я был среди неких [людей], восхищающихся силой твоей памяти, позволившей тебе многократно воспроизвести по порядку все, что тогда было сказано».

(3) [Постумиан]: «Одно [только] то, Деций, – как ты и сам, насколько позволяет твоя молодость, мог видеть и слышать от [своего] отца Альбина – казалось нам наилучшим на всем пути жизни, чтобы я, поскольку была бы возможность отдохнуть от защитительных речей при тяжбах, способствовал какой-нибудь встрече и собеседованию образованных и тебе подобных людей. (4) Ведь хорошо воспитанный человек нигде не может отдохнуть ни с большей пользой, ни более достойно, чем в благоприятной обстановке ученого и непринужденного разговора и учтивых вопросов и ответов.

(5) Что до пира, о котором ты спрашиваешь, ты говоришь несомненно о том, который недавно был у Веттия Претекстата с участием ученейших [людей] из знати и прочих и [который], переносимый затем [в дома] к другим [участникам пира], приобрел разнообразие вследствие приятной перемены мест?»

[Деций]: «Я собирался спросить о том самом [пире] и хотел бы, чтобы ты описал, каков он был. Поскольку все прочие участники пира являются твоими друзьями, не думаю, чтобы ты от него уклонился».

(6) [Постумиан]: «Конечно, мне следовало присутствовать там, и мой приход не был бы нежеланен, но в те дни мне было нужно изучить многие дела друзей, я, приглашенный тогда на обед, ответил, что это для меня время размышления, [а] не еды, и убедил, чтобы они поискали другого [человека], никаким занятием сильно не увлеченного и свободного от забот. (7) И так было сделано. Претекстат велел, чтобы вместо меня был приглашен речистый и образованный муж Евсевий, выдающийся ритор среди греков – [причем] все признали это в наш век, – достаточно знающий латинскую науку».

(8) [Деций]: «Так откуда [же] тебе известно то, что ради устройства жизни было столь приятно и учтиво, как я [теперь от тебя] слышу, преподано и упорядочено в отношении обильнейших примеров деяний и содержания разнообразных учений?»

(9) [Постумиан]: «Когда в день [зимнего] солнцестояния, что последовал за праздниками Сатурналий, в которые проводились эти пиры, свободный от судебных забот, в весьма веселом [расположении] духа я был дома, в этот [день] пришел Евсевий вместе с немногими из своих приверженцев и тотчас сказал с улыбкой на лице: (10) “Признаю, Постумиан, что я премного тебе благодарен, как за прочее, так [и] за то, что ты, испросив позволения у Претекстата, уступил мне место на обеде. И так я понимаю, что не только твоя занятость, но [и] сама еще удача сопутствует и помогает, чтобы ты сделал мне что-нибудь приятное”.

(11) “Хочешь ли ты, – спросил я, – возвратить нам то, что столь благодарно и столь охотно признаешь долгом, и этот наш досуг, которым [нам] очень редко приходится пользоваться, провести [как бы] на том [пире], чтобы [нам] показалось, будто мы сейчас находимся среди тех, среди кого ты находился тогда?”

(12) “Я сделаю, как ты хочешь, – ответил он. – Расскажу же я тебе не о пище или питье, хотя они и были там весьма обильны, [однако] без излишества, а возвращусь душой, насколько смогу, [к тому], что они наговорили за столько дней или на пирах или, в немалой степени, помимо обеда”.

(13) Когда я это выслушал, мне показалось, что я приблизился к жизни тех, кого мудрецы называли блаженными. И вот [то], что было сказано накануне, [после того] как я [словно] бы поприсутствовал среди них, было удостоверено, когда ко мне заглянул Авиен, и я все [это] доверил записи, чтобы забвение ничего не унесло. Если [же] ты высказываешь [желание] услышать об этом от меня, [то] не думай, что хватит одного дня для повторения [того], что было сказано за столько дней».

(14) [Деций]: «Стало быть, Постумиан, он рассказал, какая и между кем или с чего возникла беседа? В таком случае я, [твой] неутомимый слушатель, наготове». (15) Тогда он начал рассказ.

Когда склоняющимся к вечеру днем, за которым предстояло последовать сатурнальному празднику, Веттий Претекстат получил возможность собраться дома с [друзьями], выражающими [на то свое] желание, туда пришли Аврелий Симмах и Цецина Альбин, весьма близкие как по возрасту, так и привычкам и увлечениям. Их сопровождал Сервий, недавно объявленный учителем среди словесников, [человек] удивительной учености и вместе с тем приятный в [своей] скромности, с направленным в землю взором и как бы стремящийся быть незамеченным. (16) Когда [Претекстат] увидел их, он двинулся навстречу, ласково поприветствовал и сказал, повернувшись к Фурию Альбину, который тогда случайно пришел вместе с Авиеном: «Желаешь ли ты, мой Альбин, чтобы о том предмете, о котором между нами начал завязываться разговор, мы пообщались с теми, кто, ты видишь, весьма кстати пришел и кого мы по праву назвали бы светочами нашего общества?»

(17) «Почему бы мне не желать [этого] больше всего? – говорит Альбин. – Ведь [ни] о чем другом, [кроме] как о научных вопросах, не может быть привлекательного разговора ни для нас, ни для них».

(18) И когда они уселись, тогда Цецина [промолвил]: «Что бы это ни было, мой Претекстат, но я не должен сомневаться (хотя до сих пор так и не знаю [ничего толком]), что оно является значительнейшим по определению, так как и вам доставило повод для собеседования, и мы приглашены в нем поучаствовать».

(19) [На это Претекстат ответствовал]: «Как тебе надлежало бы знать, между нами была та беседа, в которой мы говорили [о том], когда начинаются Сатурналии, то есть обсуждали [то], когда берет начало завтрашний день, так как завтрашний день даст начало праздникам, посвященным Сатурну. (20) Мы затронули [лишь] кое-что немногое при этом обсуждении. Но, так как хорошо известно, что ты отыскиваешь [все], что бы ни скрывалось в книгах, – возможно, ты отвергнешь это из-за [своей] скромности – я хочу, чтобы ты вынес на [всеобщее] обозрение [все], что ты выведал и понял относительно исследуемого нами [начала Сатурналий]».

(1) Тогда Цецина [говорит]: «Так как от вас, кто вовлекает меня в эту беседу, ничего из всего [того], что разработано в старину, ни незнание не скрывает, ни забывчивость не утаивает, я считаю излишним распространяться среди знатоков об известном. Но, чтобы никто не думал, будто я недооцениваю достоинств [нашего] совещания, я обращусь [к тому] немногому, что подскажет мне [моя] слабая память». После того как он увидел, что все приготовились слушать и настроились [на это], он начал так: (2) «Марк Варрон в книге О делах человеческих, в которой он написал [также] о днях, говорит: “Считается, что люди, которые рождены с середины ночи до середины ближайшей ночи, [то есть] в эти двадцать четыре часа, рождены в один день”²⁷. (3) Кажется, что этими словами он провел такую черту раздела дней [рождения]: [тот], кто рожден после заката солнца до середины ночи, [рожден] в тот [день], за которым последовала ночь; напротив же, [тот], кто рождается в последующие шесть часов ночи, рожден в тот день, который рассвел бы после этой ночи²⁸.

(4) [О том] же, что афиняне иначе рассматривают [границы дня], Варрон также написал в этой же самой книге. Они говорят, что весь тот промежуток времени от заката солнца до вновь заходящего солнца является одним днем. Вавилоняне, далее, [считают] по-другому. Одним днем они называют промежуток [времени] от взошедшего солнца до его же начинающегося [нового] восхода. А умбры говорят, что одним и тем же самым днем является [время] от полудня до следующего полудня. (5) “Но это, – говорит Варрон, – слишком [уже] несообразно. Ведь днем рождения того, кто у умбров родился в шестом часу календ, должна будет считаться и половина [дня] календ и [тот день], который будет после календ, вплоть до шести часов этого дня”²⁹.

(6) А [то], что римский народ считает отдельные дни [именно] так, как Варрон сказал, – от середины ночи до середины ближайшей [ночи], доказывается многими доводами. Ведь одни римские священнодействия суть дневные, другие – ночные. И те, которые являются дневными <…> время с шести часов наступающей ночи отдается ночным священнодействиям³⁰. (7) Также обряд и обычай птицегадания (mos auspicandi) учит тому, что имеет место то же самое соблюдение [сроков дня]. Ведь должностные лица, поскольку им надлежит в течение одного дня и за птицами наблюдать³¹ и сверх того исполнить то, чему предшествовало птицегадание, наблюдают за птицами после полуночи и исполняют [подсказанное знамением] после восхода солнца, и [при этом] считается, что они гадали по птицам и исполняли [указанное] в один и тот же день³². (8) Кроме того, когда народные трибуны, которым не разрешается отсутствовать в Риме ни одного полного дня, уезжают после полуночи и возвращаются после [зажжения] первого светильника до середины наступающей ночи, не считается, что они отсутствовали [весь] день, так как они, возвратившись раньше шести часов ночи, какую-то часть его проводят в Городе³³.

(9) Я также читал, что правовед Квинт Муций обыкновенно говорил, что женщина собиралась бы прервать [срок наступления зависимости от мужа] за четыре дня до наступающих январских календ³⁴, не является прервавшей [этот срок] по закону, так как она начала жить у мужа на основании бракосочетания с январских календ³⁵. Ибо не могло пройти трех ночей, в течение которых она должна бы была отсутствовать у мужа для прерывания [срока зависимости] согласно [Законам] Двенадцати таблиц³⁶, потому что последние шесть часов третьей ночи принадлежали бы [уже] другому году, который начался с календ³⁷.

(10) Вергилий тоже изображает это самое [понимание дня], намеком и иносказательно выразив смысл старинного распорядка, как [это] приличествовало человеку, занимающемуся стихотворчеством³⁸:

 
…torquet medios nox umida cursus
et me saevus equis oriens adflavit anhelis…
 

 
(…росистая ночь полпути пролетела,
Веет уже на меня коней восхода дыханье)³⁹.
 

Этими словами он напоминает, что день, который римляне назвали гражданским, начинается с шестого часа ночи⁴⁰. (11) Тот же поэт в шестой [книге] как бы нарисовал, когда начинается уже ночь. Потому что ведь он сказал:

 
…hac vice sermonum roseis Aurora quadrigis
iam medium aetherio cursu traiecerat axem…
 

 
(Долго беседа их шла; между тем на алой четверке
Мира срединную ось миновала в эфире Аврора)⁴¹.
 

Затем вдохновенный стихотворец добавил:

 
…nox ruit, Aenea: nos flendo ducimus horas…
(Близится ночь, пролетают часы в бесполезных стенаньях!)⁴².
 

Так самый наблюдательный [поэт] описал начало дня и ночи согласно гражданским определениям.

(12) Этот [гражданский] день разделяется так. Начальное время дня зовется поворотом от полуночи [к утру]; затем – петушиным; потом – тихим, когда и петухи умолкают, и люди в ту пору еще отдыхают; далее – рассветным, то есть [временем], когда начинает распознаваться день; после этого [время называется] утром, когда день становится ясным.

(13) Утром (mane) же [это время дня] названо или [потому], что исход света начинается от подземных [богов], то есть от манов⁴³, или, что кажется мне более верным, от пожелания [человеку в это время дня] boni nominis (всего доброго). Действительно, и ланувины говорят “mane” (“доброе”) вместо “bоnо”, как [и] у нас противоположным [слову “bоnо”] является [слово] “immane” (“недоброе”) вместо “non bоnо”, как, [например, в выражениях] “недобрый (immanis) зверь” или “недобрый (immane) поступок” и [во всем] прочем этого рода⁴⁴.

(14) Далее – [время] от утра к полудню, то есть к середине дня. Затем, уже позднее, время называется закатным и вскоре – последним времечком, то есть завершающим временем дня, как [это] выражено в [Законах] Двенадцати таблиц: “…пусть заход солнца будет крайним сроком (судоговорения)”⁴⁵. (15) Потом [следует] вечер (vespera), [название] которого было заимствовано от греков. Ведь они называют [это время] ἑσπέραν от [вечерней] звезды Геспер⁴⁶. Отчего и Италия именуется [у греков] Гесперия, потому что расположена в направлении захода [солнца]. С этого времени говорят о [поре] первого светильника, потом – засыпания, после этого – о глубокой [ночи], когда отсутствует подходящее время для исполнения дел. Таково разделение гражданского дня, сохраненное римлянами. (16) Таким образом, будущей ночью, когда настанет [ее] середина, будет начало Сатурналий, в отношении которых существует обычай начинать [их празднование] завтра днем».

(1) Тут, когда все похвалили память [Цецины] Альбина, как кладовую старины, Претекстат, видя Авиена, [что-то] нашептывающего Фурию [Альбину], говорит: «Что же это [такое], мой Авиен, сказанное [только] одному Альбину, ты хотел бы утаить от других?»

(2) Тогда тот [во всеуслышание ответил]: «Задет-то я [последним] суждением Цецины: и [хотя] я знаю, что наука не впадает в такую ошибку, однако мой слух поразила новизна слов, когда он предпочел лучше сказать “будущей ночью” (noctu futurа) и “завтра днем” (die crastini), чем сказать “в будущую ночь” (futurа nocte) и “завтрашним днем” (die crastino), как [это] соответствует правилам. (3) Ведь [слово] “ночью” (noctu) является не именем⁴⁷, а наречием. Далее, [слово] “будущая” (futura), которое [также] есть имя⁴⁸, не может сочетаться с наречием. И несомненно, что между [словами] “ночью” (noctu) и “в ночь” (nocte) существует такое [различие], какое существует между [словами] “днем” (diu) и “в день” (die). И опять же [слова] “в день” (die) и “завтра” (crastini) находятся не в одном и том же падеже, а ведь только один и тот же падеж соединяет [эти] имена⁴⁹ в такого рода высказывании. Напоследок я желаю узнать, почему мы больше склоняемся говорить “Сатурналиев” (Saturnaliorum), чем “Сатурналий” (Saturnalium)».

(4) Так как Цецина при этом молчал улыбаясь, Симмах спросил Сервия, что же он об этом думает, [и тот] сказал: «Хотя в этом собрании, не менее уважаемом вследствие учености, чем вследствие благородства, мне больше пристало учиться, чем учить, я все же подчинюсь решению [его] распорядителя и, во‑первых, углублюсь в [слово] “Сатурналии”, [а] потом [и] в другие [слова], в которых присутствует не столь новизна речи, [сколь ее] былое.

(5) Кто говорит “Сатурналий”, [тот] основывается на правилах: ведь имена, которые допускают дательный [падеж] множественного [числа] на окончание – bus, никогда не позволяют, чтобы родительный [падеж] этого же числа увеличивал [слово] на [один] слог, но [такое имя] имеет или столько же [слогов], как, [например, в словах] monilibus – monilium (“ожерельям – ожерельев”), sedilibus – sedilium (“сиденьям – сиденьев”), или бывает на один слог меньше, как, [например, в словах] carminibus– carminum (“песнопениям – песнопений”), liminibus – liminum (“границам – границ”). Так вот, правильнее [говорить] “Сатурналиям – Сатурналий” (Satumalibus… Satumalium), чем “Сатурналиев”. (6) Но кто говорит “Сатурналиев”, [тех] поддерживает пример великих мужей. Ведь и Саллюстий три раза говорит “Вакханалиев” (Bacchanaliorum⁵⁰), и Мазурий во второй [книге] Фаст говорит: ‘День Виналиев’ (Vinaliorum) посвящен Юпитеру, [а] не Венере, как некоторые думают”. (7) И как [пример] я привел бы в доказательство даже самих грамматиков. Веррий Флакк⁵¹ в той книжечке, которая называется Сатурн, говорит: “Дни Сатурналиев даже у греков считаются праздничными”. И в той же самой книге заявляет: “Я полагаю, что понятно написал об установлении Сатурналиев”. Также Юлий Модест⁵² [в книге] О празднествах говорит: “Празднества Сатурналиев”. И в той же самой книге сообщает: “Антиец относит Нуму Помпилия⁵³ к изобретателям [праздника] Агоналиев (Agonaliorum)”.

(8) Однако я, обеспокоенный, стараюсь узнать, можно ли это мнение защитить каким-нибудь доводом. Разумеется, поскольку грамматику не чуждо держаться заодно с себе подобными, я попытаюсь с помощью предположений отыскать [то], что отклонило этих [грамматиков] от общепринятого высказывания, так что они предпочитали говорить “Сатурналиев” вместо “Сатурналий”.

(9) И, во‑первых, я полагаю, что [грамматики] желали, чтобы эти имена, которые суть [имена] праздничных дней среднего [рода] и лишены единственного числа, отличались по виду от тех имен, которые образуют и то, и другое число. Ведь “Компиталии” (Compitalia) и “Вакханалии” (Bacchanalia), и “Агоналии” (Agonalia), и “Виналии” (Vinalia), и остальные им подобные суть имена праздничных дней, и они употребляются [только] во множественном [числе]. И, если ты употребишь их в единственном числе, – то есть они станут уже не обычными [именами], а прилагаемыми [non positivum sit, sed adiectivum]), которые греки называют ἐπίθετον (эпитетами), – ты не обозначишь того же самого, если не прибавишь [слово] “праздник”, как, [например], Вакханальный (Bacchanale) праздник, Агональный (Agonale) праздник и остальное [тому подобное]⁵⁴. (10) Итак, грамматики были настроены произвести разделение в родительном падеже, чтобы исключить из этого [третьего] склонения название торжественного дня, зная, что часто у некоторых имен, хотя дательный [падеж] получается на – bus, родительный [падеж] тем не менее оканчивается на – rит, как, [например, в словах]: domibus – domorum (“домам – домов”), duobus – duorum (“двум – двух”), ambobus – amborum (“обоим – обоих”). (11) Также [происходит] и когда слово viridia (“зелень”) принимают ἀντὶ ἐπιθέτου (вместо эпитета) [и] образуют родительный [падеж] на – um, как, [например], viridia prata– viridium pratorum (“зеленые луга – зеленых лугов”); но когда же мы хотим обозначить саму зелень, мы говорим [уже] viridiorum, [а не viridium]: formosa facies viridiorum (“красивый вид зелени”), – ибо тогда слово “viridia (зелень)” выступает в роли обычного [имени] (positivum), [а] не прилагаемого. (12) Однако прежде допустимо было [использовать] этот родительный [падеж], так, [например], Азиний Поллион часто употребляет [слово] vectigaliorum (“налогов”) [вместо vectigalium, притом] что многие говорили vectigal (“налог”), а не vectigalia (“налоги”). Но хотя мы и говорим:

 
…laevaque ancile gerebat…
(Щит священный держа⁵⁵), —
 

все же [до нас] дошло и [слово] anciliorum, [а не только ancilium],

(13) Итак, следует понять, что различие [окончаний родительного падежа] так же не занимало предков, как и [то], чтобы столь точно, как по плотничьей линейке, выверять имена праздничных дней. Ведь мы находим, что и другие [имена], помимо названий торжественных дней, склонялись таким же образом, как показало предшествующее изложение: [это] – viridiorum (“зелени”) и vectigaliorum (“налогов”), и anciliorum (“щитов”). (14) Впрочем, я обнаруживаю, что сами имена праздников склонялись у предков согласно правилу, если притом Варрон говорит, что день Фералий (Feralium) называется от [обряда] приношения (a ferendis) кушаний на могилы. [Ведь] он не сказал [день] “Фералиев” (Feraliorum). И в другом месте он говорит “Флоралий” (Floralium), [а] не “Флоралиев” (Floraliorum), так как обозначает не Флоральские (Florales) игры, но сам праздник Флоралии (Floralia). (15) Также Мазурий во второй [книге] Фаст утверждает: “День Либералий (Liberalium) называется понтификами Марсовым состязанием”. И в той же [самой] книге он не говорит [день] “Лукариев” (Lucariorum), [а говорит]: “эту ночь и следующий за тем день, который является [днем] Лукарий (Lucarium)”. И многие также говорили “Либералий” (Liberalium), [а] не “Либералиев” (Liberaliorum). (16) Откуда следует признать, что предки были снисходительны к множеству [окончаний слова] из-за разнообразия [в произношении]: [например], они говорили exanimos (“бездыханных”) и exanimes, inermes (“безоружных”) и inermos, hilaros (“довольных”) и hilares, и поэтому пусть будет позволено говорить “Сатурналий” и “Сатурналиев”, хотя одно произношение защищает правило вместе с авторитетом говорящего, а другое подтверждает только авторитет, но [зато авторитет] многих [так говорящих].

(17) Остальные же слова, которые показались нашему Авиену новыми, должны быть подтверждены свидетельствами предков. Ведь Энний – даже если кому-нибудь кажется, что его не следует упоминать ввиду весьма утонченной изысканности нашего века, – сказал в своих стихах “ночью глубокой” (noctu concubia):

 
…qua Galli furtim noctu summa arcis adorti
moenia concubia vigilesque repente cruentant…
 

 
(Галлы, ночью той глубокой в крепость пробравшись,
Ранили стражей тогда и покрыли их кровью все стены)⁵⁶.
 

(18) В отношении этого места следует отметить, что он не только сказал “ночью глубокой”, но еще и “той ночью” (qua noctu). И это [выражение] он употребил в седьмой [книге] Анналов. [И] в третьей их [книге] он также очень ясно сказал:

 
…hac noctu filo pendebit Etruria tota…
(Ночью (noctu) к гибели Этрурия будет близка)⁵⁷.
 

Также и Клавдий Квадригарий⁵⁸ в третьей [книге] Анналов [пишет]: “Сенат же собирался с ночи (nocte), [а] глухой ночью (noctu) они отправились домой”⁵⁹. (19) Не будет лишним, я думаю, упомянуть в этом месте еще и о том, что децемвиры в [Законах] Двенадцати таблиц употребили пох (“ночью”) вместо noctu⁶⁰, что также весьма необычно. Слова эти такие: “Если совершивший в ночное время кражу убит (на месте), то пусть убийство (его) будет считаться правомерным”⁶¹. Надо отметить еще и то, что от того [местоимения], которое является [местоимением] is (он), они образовывали в винительном падеже не [форму] еит, а [форму] im.

(20) Впрочем, и [выражение] “завтра днем” (diecrastini) произнесено ученейшим мужем не без влияния предков, у которых был обычай употреблять то dieąuinti (“пятым днем”), то diequinte в качестве наречия⁶², признаком чего является [то], что второй слог, который по природе удлиняется, когда произносят одно только [слово] die (“днем”), сокращается⁶³. (21) Но, как мы [уже] сказали, последний слог этого слова пишется то через [букву] е, то через [букву] i⁶⁴. Это было обычным у предков, так что они большей частью неразборчиво пользовались этими буквами в конце [слов], как, [например], [в словах] praefiscine и praefiscini (“без преувеличения”), proclive и proclivi (“покато”). (22) Приходит еще на ум строка того [известного] Помпония. Она – из ателланы⁶⁵, которая озаглавлена Мевия:

 
…dies hic sextus, cum nihil egi: die quarte emoriar fame…
 

 
(Шестой уже день, когда совсем не ел: в четвертый день
мне б лучше сдохнуть с голода)⁶⁶.
 

(23) Таким же образом говорили diepristine (“вчера”), что обозначало “днем прошлым” (die pristino), то есть в [день] предыдущий. Ныне это [слово] произносят pridie (“накануне”), перевернув порядок соединения [слов], как бы [говоря] pristino die (“в прошлый день”). (24) И не отпираюсь я, что [выражение] die quarto (“четвертого дня”) вычитано у предков, но [при этом] обнаруживается [то], что оно употреблено в отношении свершившегося [события, а] не будущего. Ведь Гней Матий, человек высокоученый, [так] говорит в мимиамбах – тогда как мы говорим nudius quartus (“четыре дня назад”) – в этих [вот] стихах:

 
…nuper die quarto, ut recordor, et certe
aquarium urceum unicum domi fregit…
 

 
(Четвертым днем прежде, как точно вспоминаю,
Кувшин домашний он разбил единственный)⁶⁷.
 

Итак, нужно различать, что die quarto («четвертого дня») мы говорим именно о прошедшем, a diequarte («на четвертый день») – о будущем⁶⁸.

(25) Но, чтобы не казалось, что мы ничего не сообщили о [слове] diecrastini (“завтрашним днем”)⁶⁹, в моем распоряжении этот [вот] Целиев [пример] из второй книги Историй: “Если ты хочешь дать мне конницу и сам следовать за мной вместе с прочим войском, то я позабочусь, чтобы на пятый день (diequinti) тебе на Капитолии был приготовлен обед”⁷⁰».

(26) Тут Симмах говорит: «Твой Целий и [этот] рассказ, и [это] слово взял из Начал Марка Катона, у которого написано так: “Тогда начальник конницы обещал повелителю карфагенян: ‘Пошли со мной конницу в Рим: на пятый день (diequinti) тебе на Капитолии будет приготовлен обед‘⁷¹”»⁷².

(27) И [затем молвил] Претекстат: «Я считаю, что кое-что для доказательства обычая предков [так говорить] дают также слова претора, которыми он по обычаю предков привычно объявляет праздники Компиталии: “На девятый день (dienoni) у римского народа квиритов⁷³ будут Компиталии!”⁷⁴»