Текст книги "Предпоследняя правда"

– Послушай, ты не дашь мне электробритву?

– Не вопрос, – сказал Стью, подавая ему бритву.

– В чем дело, Ник? – спросила Иди с тревогой и необычным для нее состраданием. – Господи, ты выглядишь просто ужасно.

– Я и есть ужасный, – сказал Николас, а затем сел на краешек ванной и начал бриться. – Заставить меня сделать что-нибудь хорошее можно исключительно силой.

Николасу не хотелось об этом говорить, дальше он брился в мрачном молчании.

Глава 5

Над полями и лугами, над высокими горами, над лесами Северной Америки, где лишь изредка встречались кучки домов, чьи-то поместья, разбросанные в самых неожиданных местах, флаппер Джозефа Адамса летел с Тихоокеанского побережья, из поместья, где Адамс был полноправным доминусом, в Нью-Йорк, в Агентство, где он был лишь одним из многих янсеров. Наступал понедельник, рабочий день, о котором он так страстно мечтал. Соседнее с ним сиденье занимал портфель с золотой монограммой «Дж. У. А.», в котором лежала от руки написанная речь. На заднем сиденье теснились четверо оловяшек из его личной свиты.

Тем временем он обсуждал по видеофону деловые вопросы, его собеседником был Верн Линдблом, тоже сотрудник Агентства. Верн не был генератором идей, не был мастером слова, однако он был художником в визуальном смысле, а потому лучше знал, что там еще задумал их общий начальник Эрнест Эйзенблудт, сидевший в московской студии.

– Следующим будет Сан-Франциско, – сказал Линдблом. – Я как раз его строю.

– В каком масштабе? – заинтересовался Адамс.

– А ни в каком.

– В натуральный размер?! – Адамс не верил своим ушам. – И Броуз согласился? Это что, очередной приступ эйзенблудтовского креативного…

– Только кусок. Ноб-Хилл и вид на бухту. На все потребуется порядка месяца, но спешки нет никакой. Кой черт, ведь только что показали Детройт.

Линдблом говорил спокойно и уверенно и, как прекрасный ремесленник, имел для того все основания. Генераторы идей ценились пятачок пучок, но те, кто работал своими руками, составляли замкнутую гильдию, проникнуть в которую было не под силу даже Броузу со всеми его агентами. Они были как изготовители витражного стекла в средневековой Франции: если гибли они, гибло и их искусство.

– Хочешь послушать мою новую речь?

– Господи, да конечно же нет, – испугался Линдблом.

– От руки написана, – скромно похвастался Адамс. – Я послал железяку куда подальше, она меня до белого каления доводила.

– Послушай, – сказал Линдблом, неожиданно посерьезнев, – до меня тут дошел один слух. Тебя хотят снять с речей и перебросить на специальный проект. Только не спрашивай на какой, мой источник не знает. – И добавил, чуть помедлив: – Это сказал один футмен.

– Хмм.

Адамс пытался изобразить спокойствие, но внутри его сразу же стало подташнивать. Вне всякого сомнения, – судя по приоритету над обычной работой – это исходило из конторы Броуза. И в самом Броузе, и в его специальных проектах было что-то такое, что ему сильно не нравилось. Хотя не понятно, что именно.

– Как раз по твоей части, – добавил Линдблом. – Что-то там насчет археологии.

– Ясненько, – ухмыльнулся Адамс. – Советские ракеты разрушают Карфаген.

– Тебе предстоит программировать Гектора и Приама и вообще всех этих парней. Вытаскивай заранее Софокла. Шпаргалки, или подстрочники, или что там еще.

– «Дорогие друзья, – возгласил Адамс. – На меня пала тяжелая обязанность сообщить вам печальную новость, но мы все равно победим. Новая советская МБР “Гардеробщица А-три” с углеродной боеголовкой усыпала окрестности Карфагена в радиусе пятидесяти миль радиоактивной поваренной солью, что лишний раз показывает… – Он смолк и на секунду задумался. Так что там делали в этом Карфагене? Амфоры? Вазы? Да какая разница, это по части Линдблома. Показывать цветные открытки, отсканированные в мультифаксной системой объективов телевизионных камер в гигантской, под завязку набитой декорациями московской студии Эйзенблудта. – Это, друзья, все, что осталось от города, однако генерал Хольт сообщил нам, что наш ответный удар, при котором использовалось новейшее оружие устрашения, горохомпулялка “Полифем Х-Б”, уконтрапупило военный флот Афин на десять процентов, и теперь, с Божьей помощью, мы…»

– А знаешь, – задумчиво сказал Линдблом, – если кто-нибудь из броузовских ребят слушает этот треп, тебе будет очень, очень смешно.

Внизу величавая река плавно катила серебряные воды с севера на юг, и Джозеф Адамс выглянул в иллюминатор, чтобы снова посмотреть на Миссисипи и восхититься ее красотой. И это была никакая не реконструкция: то, что сверкало под утренним солнцем, было частью извечного. Изначальный мир, не нуждавшийся в возвращении, потому что он никуда не уходил. Этот вид, подобно виду Тихого океана, всегда его протрезвлял – что-то оказалось сильнее человека, пребыло.

– А пускай их слушают, – отмахнулся Адамс; серебристая змея, проплывавшая за иллюминатором, придала ему решительности – в количестве достаточном, чтобы тут же выключить видеофон. Так, на всякий случай, а вдруг они и вправду подслушивают.

А затем вдали, за Миссисипи, он увидел дело рук человеческих, и оно тоже породило в нем странное ощущение. «Озимандия» (да откуда взялось это слово?) – гигантские жилые структуры, возведенные этим неугомонным зодчим Луисом Рансиблом. Этим предводителем муравьев, чьи солдаты не грызли листья безустанными челюстями, а создавали тысячами механических лап гигантскую жилую структуру, в которой было буквально все, вплоть до детских площадок, плавательных бассейнов, столов для пинг-понга и мишеней для игры в дартс.

И познаете истину, думал Адамс, и истина сделает вас рабами[10]10
  Ср.: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Евангелие от Иоанна 8:32).


[Закрыть]. Или, как сказал бы Янси, «Друзья американцы, передо мною лежит документ настолько священный и важный, что я прошу вас…» и так далее, и так далее. Адамс чувствовал себя усталым, а он ведь еще не долетел до Нью-Йорка, до строения 580 по Пятой авеню, и рабочий день еще даже не начинался. Без единой души поблизости, в своем прибрежном поместье он ощущал, как проклятый туман одиночества разрастается день ото дня, забивает горло, мешает дышать, в то время как здесь, пролетая над уже восстановленными и еще нет – но тут тоже скоро все восстановят – массивами земли и, конечно, все еще «горячими» пятнами, уродливыми, как стригущий лишай, он отводил глаза и стыдился. Его переполнял стыд не потому, что восстанавливали плохо, а потому, что это было плохо, и он знал, кто в этом виноват и почему это плохо.

Вот бы осталась, сказал он себе, хоть одна боеголовка. На орбите. И чтобы можно было нажать эту забавную старомодную кнопку, какие были когда-то у генералов, и боеголовка – вжжик! – и полетела бы вниз. На Женеву. На Стэнтона Броуза. А хорошо бы, размечтался Адамс, запрограммировать однажды вак не речью, даже не хорошей речью вроде той, что лежит в этом портфеле, которую я вымучил прошлой ночью, а простым спокойным объяснением, что же происходит в действительности. Прогнать ее через вак, завести на сим и снять на видеопленку; на этом этапе уже нет никакой цензуры, но разве что Эйзенблудт случайно забредет… и даже он, вообще говоря, не будет читать текст, ведь это его не касается.

А потом небеса обрушатся.

На это будет интересно посмотреть – если успеть отбежать подальше.

– Слушайте, – запрограммирует он «Мегаваку 6-V».

И все эти маленькие хреновинки, которые у вака в кишках, закрутятся, и сим проговорит то же самое, но в преображенном виде; простейшее слово будет подано так, чтобы мелкими деталями придать достоверность тому, что иначе было бы – посмотрим правде в лицо, подумал он кисло, – крайне убогим, неубедительным рассказом. Введенное в «Мегавак 6-V» в форме логоса предстанет перед объективами телевидения и микрофонами в обличии утверждения, в котором ни один нормальный человек – тем более просидевший под землею пятнадцать лет – и не подумает усомниться. Однако возникает парадокс, ведь утверждать будет сам Янси – как в этой старинной шутке: «Все, что я говорю, это ложь», и тут все затягивается в крепкий морской узел.

И что же будет достигнуто? Ведь все равно в конечном итоге Женева это зарубит, и… нам совсем не смешно, сказал про себя Джозеф Адамс голосом, который он, подобно любому другому янсеру, давным-давно интроецировал. Суперэго, как выражались довоенные интеллектуалы, или, до появления такого понятия, угрызения совести.

Совесть.

Стэнтон Броуз, засевший в своем женевском «Фестунге»[11]11
  Festung (нем.) – крепость, твердыня.


[Закрыть] как злой чародей, как тухлая, вонючая, тускло фосфоресцирующая морская рыба, дохлая макрель с тусклыми бельмами глаз… действительно, что ли, Броуз так выглядит?

Он, Джозеф Адамс, видел Броуза во плоти всего лишь два раза в жизни. Броуз был стар. Сколько ему там, восемьдесят два? И далеко не худенький. Не какая-нибудь там корявая палка, с которой складками свисает сухая копченая плоть; Броуз в свои восемьдесят два весил добрых два центнера, он не ходил, а ездил на каталке, изо рта у него постоянно текло, да и из носа тоже… И все же его сердце еще билось, потому что это было искусственное сердце, и селезенка была тоже искусственная, и что только не…

И все же изначальный Броуз оставался. Потому что его мозг не был иск-оргом, таких попросту не было; сделать искусственный мозг даже до войны, когда существовала эта фирма, корпорация «Иск-Орг» в Финиксе, было бы все равно что заняться, как называл это про себя Адамс, производством «настоящего поддельного серебра», во всем многообразии метафорического смысла этого выражения, – погрузиться в мир аутентичных подделок.

А этот мир, в который, вам кажется, вы можете войти через дверь с табличкою «Вход», погулять в нем минутку и тут же выйти через дверь с табличкою «Выход», – этот мир, подобно декорациям эйзенблудтовской московской киностудии, не имел конца, за комнатой комната, дверь «Выход» одной комнаты оказывалась дверью «Вход» другой.

И теперь, если Верн Линдблом не ошибался, если этот парень из частной сыскной организации, лондонской «Вебстер Фут лимитед» не ошибался, распахивалась новая дверь «Вход», распахивалась от толчка руки, протянувшейся в старческом треморе издалека, из Женевы… в мыслях Адамса эта метафора стала зримой и устрашающей, он действительно увидел распахнутую дверь, почувствовал тьму, которой она дышит, – лишенная света комната, куда ему неизбежно придется вступить для выполнения одному лишь Богу известно какой задачи, не была навязчивым кошмаром, подобным черным безликим туманам, осаждавшим его изнутри и снаружи, она была…

Слишком отчетлива. Изложенная графически однозначными словами в памятной записке, исходящей из этого чертова гадюшника, Женевы. Генерал Хольт и даже маршал Харензаны, который, как ни говори, был офицером Красной армии, а не Бантхорном[12]12
  Бантхорн – герой комической оперы У. Гилберта и А. Салливена «Терпение» (1881).


[Закрыть], нюхающим подсолнух, даже Харензаны иногда прислушивался. Но этот еле передвигающийся, текущий изо всех отверстий старый мешок, битком набитый иск-оргами – ведь Броуз жадно поглощал из прискорбно маленького и быстро таявшего мирового запаса иск-орг за иск-оргом, – был лишен слуха. В самом буквальном смысле с лова. Много лет назад его уши перестали функционировать. И Броуз отказался от искусственной замены: ему нравилось не слышать.

Проверяя все до единой телевизионные записи речей Протектора Янси, Броуз их не слушал; ужасным, как представлялось Адамсу, образом этот жирный полумертвый организм получал звуковой сигнал, так сказать, по прямому проводу – от электродов, умело имплантированных много лет назад в соответствующий отдел его дряхлого мозга… единственного органа, который действительно был Броузом, все остальное представляло собой некое подобие железного дровосека, некую совокупность пластиковых, безотказных (до войны корпорация «Иск-Орг» гордо давала своим изделиям пожизненную гарантию, причем в иск-орговом бизнесе значение слова «пожизненный», применять ли его к жизни объекта или жизни его обладателя, было на редкость понятно) протезов, на которые, вообще говоря, могли притязать и янсеры меньшего калибра – в том смысле, что иск-орги, находившиеся в сейфах подземного хранилища под Эстес-Парком, принадлежали янсерам как классу, а совсем не одному лишь Броузу.

Но это в теории, а вот на практике… Когда у Шелби Лейна, чье орегонское поместье Адамс нередко посещал, отказали почки, искусственной ему не предоставили, хотя было известно, что в запасниках хранятся целых три штуки. Лейна, лежавшего в лежку на широкой хозяйской кровати в окружении опечаленных оловяшек, явно не убеждал тот довод, что Броуз наложил на эти три искусственные почки так называемое обременение. Он обременил эти чертовы органы, связал их по отсутствующим рукам и ногам, заблокировал саму возможность их применения сложным квазизаконным притязанием на приоритет. Полубеспомощный Лейн обратился с иском в Высший судебный совет, непрерывно заседавший в Мехико, разбирая в первую очередь споры по границам поместий; совет, в котором заседало по одному оловяшке каждого типа. Лейн не то чтобы проиграл тяжбу, но уж точно ее не выиграл – он умер. Он умер, ожидая, когда же по иску будет принято решение. А Броуз – Броуз жил с приятным осознанием, что он может пережить еще три полных отказа почек. И любой, кто решится подать в Высший судебный совет аналогичный иск, несомненнейшим образом умрет, не дождавшись его разрешения, и судебное дело будет прекращено за смертью истца.

«Вот же старая жирная гнида», – думал Адамс, а впереди уже вырастал Нью-Йорк, его шпили и небоскребы, возведенные уже после войны, и к этому Большому Яблоку фруктовыми мушками слетались флапперы, на которых, подобно ему самому, спешили в свои кабинеты другие янсеры. Секунду спустя он уже парил над Агентством, над особо высоким зданием 580 по Пятой авеню.

В общем-то, весь город был Агентством, все его здания принадлежали к его сложнейшей механике, но вот это – оно было осью, вокруг которой все и вращалось. И здесь был кабинет Адамса. Здесь он боролся за первенство с соратниками-соперниками из собственного класса. Он занимал уже весьма высокий пост, и в портфеле с золотой монограммой, который он горделиво погладил, лежал важнейший материал.

Может быть, Линдблом и прав. Может быть, русские действительно решили разбомбить Карфаген.

Он вышел из флаппера к спускному пандусу, тронул кнопку скоростного спуска и камнем упал на свой этаж, прямо к своему кабинету.

Войдя в кабинет, Адамс застыл от неожиданности: перед ним громоздилась гора чего-то резинистого, часто моргая глазками, поводя тюленьими конечностями, щеря щелеобразный рот, явно довольная его испугом.

– Мистер Адамс. Мне нужно с вами поговорить.

Это нечто, странным образом сумевшее втиснуться в его рабочее кресло, было Стэнтоном Броузом.

Глава 6

– С радостью, мистер Броуз, – улыбнулся Адамс.

Его сразу же стало подташнивать, рот наполнился слюной; он отвернулся и поставил портфель на пол, не переставая удивляться, как резко среагировал его организм на присутствие Броуза. Адамс не испугался и даже не разозлился, что Броуз вошел в его кабинет, несмотря на исхищренные замки, вошел как в свой собственный, – потому что слюна во рту и судороги отвращения заглушали любые другие реакции.

– Мистер Адамс, вам нужно немножко времени, чтобы прийти в себя?

Тоненький голос звенел, как туго натянутая стальная проволока, которую дергал невидимый злой дух.

– Д-да, – сказал Адамс.

– Извините. Понимаете, я ничего не слышу, мне нужно видеть ваши губы.

«Мои губы», – подумал Адамс и развернулся.

– Мне нужно, – сказал он, – несколько минут. У меня был сбой с флаппером. – Только сейчас он вспомнил, что оставил в припаркованном флаппере четверых верных слуг, побывавших на войне оловяшек из своей свиты. – Может быть, вы разрешите… – начал Адамс следующую фразу, но Броуз его оборвал, оборвал без всякой невежливости, а просто будто собеседник ничего не говорил.

– Тут появляется новый, довольно важный проект, – сказал Броуз тем же самым звенящим голосом. – Вы будете делать всю текстовую часть. Проект состоит в следующем… – Он замолк, достал из кармана огромный носовой платок и начал тщательно промокать им рот, словно придавая тестообразной плоти своего лица мал-мала подходящую форму. – Должен сразу предупредить, что по этому проекту не должно быть никаких письменных документов, не должно вестись никаких телефонных разговоров, не должно быть никаких записей. Только устное общение между главными участниками: мной, вами и Линдбломом, который будет создавать артефакты.

Ха-ха, с восторгом подумал Адамс. «Вебстер Фут лимитед», планетарного масштаба частное сыскное агентство со штаб-квартирой в Лондоне уже пронюхало эту новость; Броуз со всеми его бредовыми мерами безопасности проиграл, еще не начав. Этот факт доставил Адамсу несказанное удовольствие, железы во рту перестали слюноточить, он не спеша раскурил сигару и стал расшагивать по кабинету, всем вид ом своим демонстрируя полную готовность принять участие в этом жизненно важном секретном проекте.

– Понимаю, – кивнул он, – никаких записей.

– Вы знаете Луиса Рансибла.

– Строитель жилых массивов, – кивнул Адамс.

– Адамс, я же просил смотреть на меня.

Джозеф Адамс повернулся к Броузу и сказал:

– Я только что пролетал над одним из его жилищных центров. Застенков, вернее сказать.

– Ну что ж, – прозвенел Броуз, – они сами решили подняться наверх. И у них нет способностей, достаточных, чтобы войти в наш круг; мы не можем использовать их иначе, так что же тут придумаешь, кроме этих сотов из маленьких квартир? И они там могут играть в пинг-понг и китайские шашки. А делать компоненты гораздо спокойнее, чем заниматься сборкой оловяшек.

– Дело только в том, – сказал Адамс, – что между Нью-Йорком и моим поместьем три тысячи миль, поросших травой, над которыми я ежедневно пролетаю. Дважды, туда и обратно. И вот иногда я вспоминаю, как это выглядело в старые, довоенные дни, до того, как их убедили спуститься в эти муравейники.

– Не спустись они, Адамс, они бы погибли.

– Ну да, – задумчиво сказал Адамс, – я знаю, они бы погибли; они бы превратились в пепел, и оловяшки брали бы этот пепел, чтобы делать из него известку. Просто иногда я думаю про шестьдесят шестое шоссе[13]13
  Шестьдесят шестое шоссе, имевшее массу прозвищ, в том числе Мать-дорога (роман Д. Стейнбека «Гроздья гнева») и Главная улица Америки, пересекало США в широтном направлении от побережья до побережья. Сейчас выведено из эксплуатации и сохранилось только отдельными участками.


[Закрыть].

– Что это такое было?

– Хайвей. Соединявший города.

– Фривей!

– Нет, сэр, просто хайвей, но это, в общем-то, не важно.

На Адамса накатила такая усталость, что на долю секунды ему стало казаться, что у него остановилось сердце или произошло что-нибудь в этом роде; он перестал затягиваться сигарой, сел на гостевой стул, стоявший перед столом, и несколько секунд сосредоточенно моргал, пытаясь отдышаться и понять, что же это такое было.

– О’кей, – продолжил Адамс. – Я знаю Рансибла, он загорает в Кейптауне, и он искренне старается – я знаю, что он старается, – обеспечить вылезающих бакеров всем необходимым и даже избыточным: у них есть там встроенные электрические плиты, свибблы, ковры на всю комнату из искусственного вубового меха, стереотелевизоры, на каждые десять жилых единиц выделен оловяшка, который прибирается, подметает и тому подобное. Так в чем же там дело, мистер Броуз?

Он замолк, все еще не совсем отдышавшись. Это даже начинало его пугать.

– Недавно, – сказал Броуз, – в южной Юте заметно остыл один горячий участок, рядом с Сент-Джоржем, где раньше… да ладно, посмо́трите по карте. Около границы с Аризоной. Там сплошные красные скалы. Гейгеры Рансибла отметили снижение радиоактивности раньше чьих-либо еще, и он сразу оформил заявку; остальное понятно. – Броуз отрешенно махнул рукой. – В ближайшие дни он отправит автономные бульдозеры и начнет ровнять площадку под новую партию своих клетушек… пошлет эту мощную примитивную строительную технику, которую он таскает из конца в конец света.

– Она прекрасно подходит, – сказал Адамс, – чтобы возводить те здания, которые ему нужны. Они растут как грибы.

– Так вот, – сказал Броуз, – нам нужен этот участок.

«Жалкий лжец», – подумал Адамс. Он встал, отвернулся от Броуза и громко крикнул:

– Жалкий лжец!

– Я ничего не слышу.

Повернувшись к Броузу, Адамс сказал:

– Там же сплошные камни, и кому же это взбредет устроить там свое поместье? Господи, да у многих из нас поместья раскинулись на сотни тысяч акров!

Он недоуменно смотрел на Броуза. Нет, это не может быть правдой. Рансибл был там первым, потому что никому и не думалось обследовать этот район. Никто не поручал Вебстеру Футу, чтобы тот послал специалистов следить за этим горячим пятном. Оно досталось Рансиблу просто потому, что не было других желающих. «Так что не пытайся дурить мне голову», – подумал он и ощутил жгучую ненависть к этой омерзительной туше, физическая тошнота прошла и сменилась подлинным чувством.

Видимо, Броуз прочитал кое-что из этого по лицу Адамса.

– В общем-то, это довольно бросовая земля, – признал он. – Что до войны, что после.

– Если вам нужно, чтобы я делал тексты для этого проекта, скажите мне лучше правду, – сказал Адамс и сам поразился, что он действительно говорит это Броузу прямо в лицо. – Потому что я и так чувствую себя довольно скверно. Я всю ночь не спал, писал эту речь, писал от руки. И меня беспокоил туман. Туман изводит мне нервы. Зря я взял себе поместье на океанском берегу к югу от Сан-Франциско, нужно было попробовать в районе Сан-Диего.

– Хорошо, – сказал Броуз, – я скажу вам. Нам действительно ни за чем не нужна – чтобы ее захотеть, нужно быть не в своем уме – эта сухая бесплодная земля вблизи границы Юты с Аризоной. Но вы посмотрите сюда.

Он с трудом, но все же сумел согнуть свои тюленьи плавники так, что они сошлись на принесенном им пакете; затем на столе был расстелен документ, чем-то похожий на планшет с образцами обоев.

Вглядевшись издалека, Адамс увидел красивые, тщательно выполненные рисунки. Это было как смотреть на восточный шелковый свиток – из будущего? Он отчетливо видел, что изображенные на нем предметы выглядят крайне неестественно. Какие-то странные ружья и пистолеты с непонятными кнопками и выступами. Электронное оборудование, которое – как подсказывал ему весь его опыт – не было предназначено ни для какой цели.

– Не понимаю, – сказал Адамс, вскинув глаза от рисунка.

– Это артефакты, – объяснил Броуз, – которые изготовит мистер Линдблом. Такому великолепному мастеру это не составит особого труда.

– Но для чего это все?

И вдруг Адамс понял. Это было якобы загадочное оружие. А рядом на том же свитке он увидел и другие предметы.

Черепа. Часть из них принадлежала виду homo sapiens.

Часть не принадлежала.

– Все эти штуки, – сказал Броуз, – Линдблому еще предстоит изготовить. Но вам необходимо ознакомиться с ними заранее. Потому что еще до того, как они будут найдены…

– Найдены?!

– Эти объекты, изготовленные Линдбломом при помощи эйзенблудтовской московской студии, будут засунуты в землю, которую Рансибл собирается ровнять для новых своих построек. Однако нужно заранее установить, что они обладают огромной археологической ценностью. В довоенном научном журнале «Нейчерал уорлд», с которым, как вам хорошо известно, был раньше знаком каждый образованный человек в мире, должна появиться серия статей с подробным обсуждением этих…

Дверь кабинета открылась, вошедший Верн Линдблом выглядел опасливо и тревожно.

– Мне сказали прийти сюда, – сказал он Броузу и лишь потом кинул взгляд на Адамса.

И больше ничего не сказал, так как оба они понимали: разговор, состоявшийся между ними полчаса назад, не должен был упоминаться.

– Это, – сказал Линдблому Броуз, – рисунки артефактов, которые вам предстоит изготовить, чтобы подложить их потом в южную Юту. В соответствующий геологический пласт. – Он развернул свиток так, чтобы Линдблому было виднее. – Немного поджимает время, но я не сомневаюсь, что вы успеете. Совсем не обязательно, чтобы их откопал первый же бульдозер, просто пусть они появятся до того, как закончится планировка и начнется само строительство.

– У вас есть в бригаде Рансибла человек, который их найдет, если возникнет такая необходимость? Если возникнет опасность, что иначе их могут просто не заметить? – спросил Линдблом.

Похоже, он сразу понял происходящее, кто-то просветил его заранее. Адамс же, со своей стороны, все еще был озадачен, в чем тут его-то роль, но ему не хотелось это показывать, он продолжал изучать рисунки.

– Само собой, – сказал Броуз. – Техник по имени Роберт… – Он попытался вспомнить, но восьмидесятидвухлетний мозг работал медленно, со скрипом. – Хиг, – сказал наконец, Броуз. – Боб Хиг. Он их нам и найдет, если это так и не сделает никто из остальных. Так что, Линдблом, можете начинать. Эйзенблудт знает только то, что вам должно быть предоставлено право использовать любые инструменты и вообще все, что есть у него в студии. Однако он не знает, для чего все это, и мы не стали его посвящать; пусть знает как можно меньше людей.

– Найдя объекты, – сказал Линдлблом, – Хиг известит об этом Рансибла. И тут окажется… – Он взглянул на Адамса. – Вы поместите в довоенном «Нейчерал уорлд» серию статей какого-нибудь знаменитого археолога о находке подобных артефактов.

– Понятно, – кивнул Адамс, теперь он действительно понял.

Статьи, которые он напишет, будут напечатаны в этом журнале, помечены давними датами, номера журнала будут искусственно состарены так, чтобы выглядели довоенными, и на основе всего этого, опираясь на мнение научного сообщества, Эстес-Парковое правительство объявит эти артефакты бесценной находкой. Оно сможет обратиться в Высший судебный совет – всемирный орган, стоящий и над Запдемами, и над Тихнарами, и над всеми янсерами, какие есть в мире, а также и над очень богатым, очень влиятельным строителем Луисом Рансиблом. И на основе этих липовых предметов Совет примет сторону Эстес-Парка в том, что такие находки делают землю под ними государственной собственностью.

Но земля эта Броузу не нужна, что-то тут явно не так.

– Вы все еще не поняли, – сказал Броуз, глядя на Адамса. – Расскажите ему, Линдблом.

– Последовательность такая, – сказал Верн Линдблом. – Хиг либо кто-то другой из бригады Рансибла, руководящий оловяшками, найдет артефакты и сообщит об этом Рансиблу. Невзирая на их научную ценность, плюнув на все американские законы…

– Господи, – выдохнул Адамс; Рансибл сразу поймет, что, если правительство узнает про эти артефакты, он распростится со своей землей. – Он утаит находку.

– Естественно, – улыбнулся Броуз. – Мы поручили миссис Морген из Берлинского института прикладной психиатрии изучить детально документированный психологический профиль этого человека, и ее мнение полностью согласуется с мнением наших собственных психологов. Он же деловой человек, он гонится за богатством и властью. Что будут значить для него эти бесценные артефакты, изготовленные внеземными пришельцами, побывавшими в южной Юте шестьсот лет назад? Возьмем черепа, те, которые нечеловеческие. Вы используете в статьях фотографию этого рисунка. Выдвинете гипотезу, что прилетали пришельцы, предположите на основании этих костей и других артефактов, как они выглядели, что они вступили в схватку с индейцами, понесли потери, плюнули и не стали колонизовать Землю, – все это чистое предположение, а свидетельств на момент открытия этих артефактов было еще очень мало. Но оставалась надежда, что они еще будут. И вот они.

– Значит, теперь, – продолжил его Адамс, – у нас есть вполне убедительный набор оружия и костей. Наконец-то. Гипотеза тридцатилетней давности блестяще подтвердилась, сделано открытие огромного научного значения.

Он отошел к окну и притворился, будто смотрит наружу. Когда Луиса Рансибла известят о находках, он сделает неверный вывод – сразу же заподозрит, что их подложили, дабы он потерял эту землю, и, решив так, утаит находки, продолжит копать и строить.

А тем временем…

Верный науке в куда большей степени, чем своему работодателю, этому ненасытному индустриальному магнату, Роберт Хиг «нехотя» даст правительству знать о сенсационном открытии.

Что сразу же сделает Рансибла преступником. Потому что был закон, применявшийся раз за разом, когда оловяшки, перекапывавшие имение какого-нибудь янсера, натыкались на довоенные реликвии большой художественной или технической ценности. Все, что находили его оловяшки, принадлежало ему – но лишь если не вступал в действие еще один фактор: большое археологическое значение.

А внеземная раса, посетившая Землю шестьсот лет назад, вступившая в битву с индейцами, потерпевшая поражение и улетевшая, – Рансиблу только и останется, что заявить на суде «nolo contendere»[14]14
  Буквально «не стану ничего оспаривать» – согласие понести наказание, не признавая вслух своей вины (лат.).


[Закрыть], ведь несмотря на привлечение самых дорогих адвокатов, шансы у него будут нулевые.

Но Рансибл не просто потеряет эту землю.

Его упекут в тюрьму лет на сорок – пятьдесят, в зависимости от красноречия адвоката, представляющего интересы правительства. А Устав о ценных реликвиях, как назывался этот закон, был проверен на прочность многими янсерами и много раз; ценные находки утаивались, а потом это вдруг раскрывалось – судя по предыдущим случаям, Совет обрушится на Рансибла всей тяжестью закона, сотрет его в порошок. Все построенные им объекты станут собственностью государства: среди наказаний, предусмотренных для нарушителей Устава о ценных реликвиях, была конфискация всего имущества – именно эта статья придавала закону такую зубодробительную силу. Человек, осужденный согласно Уставу, не только шел в тюрьму – он расставался со всем своим имуществом.

Все это выглядело вполне осмысленно; теперь Адамс стал понимать, что и зачем будет написано в его статьях для «Нейчерал уорлд», для номеров тридцатилетней давности.

Однако – и это повергало его в тупое оцепенение, мешало быстро соображать, заставляло тупо следить за беседой Броуза с Линдбломом, которые, видимо, понимали цель всего этого, – он ничего не понимал.

Почему Эстес-Парковое правительство хочет уничтожить Рансибла? В чем он виновен – или, по крайней мере, какую угрозу для них представляет? Луис Рансибл, строящий жилье для бакеров, которые выходят на поверхность, ожидая попасть в самую гущу сражения, а видят, что война закончилась много лет назад и вся поверхность мира превращена в один огромный парк с виллами и поместьями для немногих избранных, – почему он должен быть уничтожен, если заведомо служит жизненно важную службу? И не только бакерам, которые выходят на поверхность и должны где-то жить, но и нам, янсерам. Потому что – и все мы это знаем, – глядя правде в лицо, нужно сказать, что бакеры, живущие в поселках Рансибла, являются заключенными, и эти поселки представляют собой резервации – либо, пользуясь более современным словом, концентрационные лагеря. Лаг еря с условиями гораздо лучшими, чем подземные муравейники, но все равно лагеря, из которых они не могут отлучаться даже на самое короткое время – законным образом. А когда какая-либо группа ухитряется тайком улизнуть, то здесь, в Запдемии, есть армия генерала Хольта, а в Тихнарии есть армия маршала Харензаны, в любом случае есть армия умелых, закаленных в боях оловяшек, которая их выслеживает и возвращает назад к плавательным бассейнам, стереотелевизорам и коврам искусственного вубового меха.