Текст книги "Предпоследняя правда"

– Дорогие американцы, – сказал симулякр Толбота Янси, сказал суровым, стоическим, отеческим голосом общепризнанного вождя (эти слова навсегда отпечатались в памяти Адамса), – у христиан есть важная идея, возможно известная вам, что жизнь на земле или, в вашем случае, под землей есть всего лишь переходный период. Краткий эпизод между жизнью предыдущей и другой, вечной жизнью, которая за ней последует. Однажды на британских островах один языческий король был обращен в христианство, услышав, как здешнюю жизнь сравнили с полетом ночной птицы, которая влетела в одно окно теплого, освещенного зала баронского замка и промелькнула над оживленной суетой, испытав недолгую радость пребывания в месте, где живут и другие. А затем эта птица, продолжая свой полет, вылетела из освещенного зала в другое окно. И попала в пустую черную нескончаемую ночь. И никогда не увидит вновь этого теплого, освещенного зала, полного суеты и разговоров. А у вас… – с состраданием произнес Янси голосом, который достигает ушей миллионов и миллионов сидящих в асептичных баках по всему миру, – мои дорогие американцы в своих подземных убежищах, нет в прошлом даже этого краткого момента. Чтобы помнить либо предчувствовать этот краткий полет сквозь освещенный дом или им наслаждаться. При всей его краткой суетности, он принадлежит вам по праву. Однако ужасное сумасшествие, захлестнувшее землю пятнадцать лет назад, превратившее всю ее в ад, обрекло вас на жалкое прозябание; вы ежедневно и дорого платите за то безумие, которое изгнало вас с поверхности земли, точно так же, как хлысты фурий изгнали когда-то двоих наших пращуров из изначального рая. Но вечно продолжаться так не может. Так или иначе, но наступит день, когда это отчуждение кончится. Ограничение вашей реальности, лишение вас полноты жизни – с молниеносной быстротой, которая, по сказанному, должна сопровождать первый звук последней трубы, эта несправедливость, эта беда будет низвергнута в прах. И это случится не постепенно! Вы будете выброшены, исторгнуты, пусть бы даже вы и сопротивлялись, назад, на вашу землю, затерпевшуюся вас ждать. Дорогие американцы, ваше право свято хранится, и мы здесь всего лишь временные хранители. И в конце концов вы вступите в свои права. И навсегда исчезнет даже воспоминание, даже мысль о том, кто мы были такие. И вы, – закончил симулякр Янси, – не сможете нас проклинать, потому что не будете помнить, что мы когда-то существовали.

«Господи, – подумал Адамс. – И этот человек хочет ознакомиться с моей речью».

– Но я давно за вами наблюдаю, – тихо сказал Лантано. – Ваши работы достойны уважения.

– Разве что микроскопического, – горько усмехнулся Адамс. – Знаете, все, что я пытался сделать, и это было правильным, но далеко не достаточным, – я пытался утишить их сомнения. Сомнения в неизбежности их ситуации. Но вы… Господи, вы же прямо назвали это не какой-то необходимостью, с которой следует мириться, но прямой несправедливостью, дьявольским проклятием. Есть огромная разница между тем, как я использую симулякр Янси, убеждая их, что деться просто некуда, что на поверхности гораздо хуже, там радиоактивность, кошмарные бактерии и смерть, и тем, что сделали вы: вы торжественно им обещали, заключили с ними соглашение, дали им слово, слово Янси, что когда-нибудь все оправдается.

– Ну что ж, – заметил Лантано, – еще в Библии сказано «потому что один Бог оправдает»[16]16
  Ср.: «Неужели Бог есть Бог иудеев только, а не и язычников? Конечно, и язычников, потому что один Бог, Который оправдает обрезанных по вере и необрезанных через веру» (Послание к Римлянам 3:29, 30).


[Закрыть] или что-то такое, в точности я забыл.

Он выглядел очень усталым, даже сильнее Линдблома; все они очень устали, весь их класс. Какое страшное бремя, думал Адамс, жить в непомерной роскоши, как живем мы все. И потому, что никто не заставляет нас страдать, мы становимся добровольцами. Он видел это на лице Лантано, как видел это же или нечто вроде на лице Верна Линдблома.

Но уж никак не Броуза, подумалось тут же. Человек, на котором лежит наибольшая власть и ответственность, меньше всех ощущает ее бремя – если вообще ощущает.

Мало удивительного, что все они дрожат; мало удивительного, что не спят ночами. Они служат – и понимают это – дурному хозяину.

Глава 9

Со своей речью все еще – и, похоже, навсегда – в портфеле, не показанной Дэвиду Лантано и так и не введенной в «Мегавак 6-V», Джозеф Адамс переместился горизонтальным экспрессом из строения 580 по Пятой авеню в гигантский архив Агентства, содержавший все известные данные с довоенных времен, сохраненные навечно и, конечно же, доступные при первой надобности элите вроде него.

Такая потребность – в малом фрагменте этих данных – возникла у него сейчас.

В огромном центральном зале он постоял немного в очереди, оказался наконец перед комбинацией оловяшки XXXV типа с «Мегаваком 2-В», выполнявшей роль управляющей монады в сложнейшем хозяйстве из бессчетного количества микропленок, – и это при том, что двадцатишеститомная энциклопедия имела размеры, вес и форму детского раскидайчика, – и сказал довольно заискивающим, как ему самому показалось, голосом:

– Понимаете, я в некоторых сомнениях. Я не ищу какой-нибудь конкретный источник, вроде как, к примеру, «О природе вещей» Лукреция, «Письма провинциалу» Паскаля или «Замок» Кафки.

Эти книги были уже в прошлом – источники, которые его сформировали наряду с вечным Джоном Донном, Цицероном, Сенекой, Шекспиром и прочими.

– Ваш идентифицирующий ключ, пожалуйста, – сказала управляющая монада архива.

Адамс вставил ключ в скважину, через мгновение вспыхнула лампочка. Теперь управляющая монада, успевшая свериться со своей памятью, в точности знала все источники, которые он когда-нибудь использовал и какой после какого. Она понимала всю картину его знаний. С архивной точки зрения она знала его теперь самым подробным образом и могла предугадать – он на это очень надеялся – положение следующей точки на графике жизни его разума. Историческое развитие Адамса как познающего существа.

Видит бог, сам он не имел ни малейшего представления, что это будет за точка; текст Дэвида Лантано выбил почву у него из-под ног, и он начал беспомощно барахтаться, ничего вокруг не понимая, – впервые, пожалуй, за свою профессиональную карьеру. Перед ним замаячил неумолимый призрак того, чего боялись все спичрайтеры Толбота Янси: прострации, упадка сил. Иссякания их способности программировать вак, программировать что бы там ни было.

Управляющая монада официальных архивов Агентства пару раз щелкнула, поскрипела своими электронными шестеренками и сочувственно сказала:

– Мистер Адамс, не тревожьтесь, пожалуйста.

– Хорошо, – согласился Адамс, уже изрядно встревоженный; янсеры, стоявшие сзади в очереди, нетерпеливо ждали. – Давай уж, что там есть.

– С величайшим уважением, – сказала монада, – вы отсылаетесь назад, к Источнику номер один. Два документальных фильма тысяча девятьсот восемьдесят второго года, обе версии, А и Б. У стойки, находящейся справа от вас, вам вручат катушки оригинальной работы Готлиба Фишера, не сочтите это за критический выпад.

Мир Джозефа Адамса буквально обрушился. За короткий путь к стойке выдачи он внутренне умер, умер в страшных мучениях, лишенный самого смысла существования.

Потому что, если он еще не понимал смысла двух документальных фильмов Готлиба Фишера, выпущенных в 1982 году, он не понимал ничего.

Потому что основа Янси, что такое он был и как возник – а потому само их существование, существование роя янсеров, таких как он сам, и Верн Линдблом, и Лантано, и даже кошмарного, властного старика Броуза, – все это основывалось на фильмах А и Б. А был изготовлен для Запдемии, Б – для Тихнарии, все заключалось в этих рамках.

Он был отброшен назад на многие годы. К началу своей профессиональной карьеры в роли янсера. И если такое случилось с ним, в мире не осталось ничего надежного; знакомая вроде бы реальность плавилась у него под ногами.

Глава 10

Получив пленки и ничего уже не видя вокруг, он подошел к пустому столику со сканером, сел и только тут заметил, что оставил где-то портфель, иными словами, неосознанно, но по вполне веской причине расстался с от руки написанной речью, стоившей ему стольких трудов.

Что подтверждало его предположение. Он попал в нешуточную беду.

«Ну и какой же из этих фильмов должен я вытерпеть первым? – спросил себя Адамс. – А все равно». Более-менее наугад он взялся за фильм А. Ведь он, в конце концов, был янсер Запдемии. Фильм А, снятый немного раньше, импонировал ему заметно больше. Потому что если и была в этих фильмах хоть какая-то доля правды, то, уж скорее, здесь, в версии А. Погребенная под мусорной кучей сознательного вранья, столь необычно огромной, что они, эти фильмы, – и этот фактор делал их первичным, боготворимым источником для всех и каждого янсера – представляли собой аномалию.

По части большой лжи Готлиб Фишер давно и навсегда превзошел их всех. Никто и никогда уже не сможет с серьезным лицом плести такое вранье, как в те безмятежные дни.

Западногерманский кинопродюсер Готлиб Фишер, наследник УФА, старейшей кинофирмы рейха, которая в 1930-е годы работала рука об руку с ведомством доктора Геббельса, этот воистину великолепный, уникальный фабрикатор убедительных зрительных образов, сделал так, что его фильм являлся не взвизгом, а жутким оглушительным взрывом[17]17
  Аллюзия на окончание поэмы Т. С. Элиота «Полые люди»: «Вот как кончается мир / Вот как кончается мир / Вот как кончается мир / Нет, не взрывом, а взвизгом».


[Закрыть]. Конечно же, нужно учесть, что Фишер обладал большими ресурсами. Оба военных сообщества, как запдемовское, так и тихнарское, обеспечили ему полную финансовую и духовную поддержку, а заодно – доступ к своей «секретной» кинохронике времен Второй мировой войны.

Два документальных фильма, предназначенные для одновременного выпуска в свет, раскрывали тайны Второй мировой войны, которая в 1982-м еще не стерлась из людской памяти, ведь после ее окончания прошло всего тридцать семь лет. Американскому солдату, который тогда, в 1945-м, был двадцатилетним юнцом и смотрел теперь в Бойсе, штат Айдахо, первую серию (из двадцати пяти) документального фильма А, только-только исполнилось пятьдесят семь, далеко не старческий возраст.

Регулируя наглазники просмотрового устройства, Джозеф Адамс подумал: они еще помнили вполне достаточно, чтобы понять, какую дичайшую ложь показывают им по телевизору.

Перед его глазами появилось крошечное, но очень четкое изображение Адольфа Гитлера, обращающегося к своим шестеркам, из каковых состоял рейхстаг конца тридцатых. Дер фюрер был весьма возбужден и пребывал в веселом, вернее, глумливом настроении. Эта знаменитая сцена – и каждый янсер знал ее наизусть – представляла собой момент, когда Гитлер публично ответил на просьбу президента Соединенных Штатов Франклина Д. Рузвельта о том, чтобы он, Гитлер, дал гарантию неприкосновенности границ дюжине или около того малых государств Европы. Одно за другим Адольф Гитлер перечислял государства, попавшие в этот список, каждый раз издевательски возвышая голос, – и каждый раз шестерки и шавки поддерживали его дружными глумливыми воплями. Эмоциональная схема этой сцены: фюрер откровенно издевается над бессмысленным списком (позднее он вторгнется практически в каждую из перечисленных стран) при полной поддержке своих наемных шавок… Джозеф Адамс, смотревший это и слушавший, помимо своей воли ощущал в себе некое созвучие сардоническому веселью Гитлера – и одновременно наивное детское удивление, что такая сцена могла иметь место в действительности. А ведь так оно и было. Эти кадры из первой серии документального фильма А были, при всей своей бредовой дикости, вполне аутентичными.

А вот теперь начиналось истинное искусство человека, создавшего этот фильм. Сцена выступления в рейхстаге затуманилась; затем из тумана, становясь все яснее и яснее, выплыла совсем другая сцена. Толпы голодных, с пустыми глазами немцев в период депрессии, при Веймарской республике, еще до Гитлера. Безработные. Растерянные. Разоренные. Побежденная нация, нация без будущего.

На немую картинку начинает накладываться звуковое сопровождение – бархатный, но все же твердый голос актера, нанятого Готлибом Фишером, Алекса Сурберри, или как его там. Толпа голодных сменилась океанской сценой. Корабли британского военно-морского флота осуществляют в первый послевоенный год блокаду побережья Германии – сознательно и весьма успешно морят голодом народ, который уже капитулировал, а потому совершенно беспомощен.

Адамс остановил сканер, откинулся на стуле и закурил.

Да нужно ли ему слушать воркующий голос Александра Сурберри, если он и так прекрасно знает, для чего был сделан фильм А? Нужно ли ему подряд просматривать все двадцать пять часовых серий, а затем, когда эта пытка закончится, взяться за столь же нудную и столь же запутанную версию Б? Он же знает основной мессидж Алекса Сурберри и какого-то восточногерманского артиста приблизительно равного калибра. Он знал оба мессиджа, потому что точно так же, как были две различные версии, было два различных мессиджа. В тот момент, когда Адамс выключил сканер, Сурберри как раз собирался продемонстрировать весьма примечательную связь между двумя сценами, разделенными историческим промежутком в двадцать с лишним лет. Английской блокадой девятнадцатого года и концентрационными лагерями, умирающими от голода скелетами в полосатых лохмотьях уже в сорок третьем. Это англичане по сути создали Бухенвальд, утверждала история, пересмотренная Готлибом Фишером. Никак не немцы. В сорок третьем году немцы были жертвами, ничуть не в меньшей степени, чем в девятнадцатом. Одна из последующих сцен фильма А покажет берлинцев, собирающих в пригородных лесах крапиву на жалкое подобие супа. Немцы умирали от голода; вся континентальная Европа, все люди и в лагерях, и за их пределами умирали от голода. И всё по вине англичан.

Это было ясно как божий день, это прямо вытекало из двадцати пяти умело состыкованных серий. Такова была «истинная» история Второй мировой войны, во всяком случае – для народов Запдемии.

«Ну и на хрена мне все это смотреть? – спросил себя Адамс, зажигая новую сигарету пальцами, дрожавшими от мышечной и умственной усталости. – Я же знаю, что там показано». Что Гитлер был от природы весьма чувствителен, страстен, склонен к резким переменам настроения, и все это было вполне естественно. Потому что он был истинным гением. Вроде Бетховена. А ведь все мы любим Бетховена. Мы прощаем великому человеку его мелкие эксцентричности. Ну да, в конце концов Гитлер вышел из всяких рамок, стал настоящим параноиком, но и все это из-за нежелания Англии осознать огромную истинную угрозу – в лице сталинистской России. Некоторые особенности характера Гитлера (в конце концов, он, как и все немцы, испытал огромный стресс во время Первой мировой войны и Веймарской депрессии) привели довольно флегматичных англосаксонцев к ложному заключению об «опасности» Гитлера. Хотя в действительности, как не сможет не понять запдемовский зритель, и Англия, и Франция, и Германия, и Соединенные Штаты должны были быть союзниками. Против истинного злодея, Иосифа Сталина, с его маниакальными идеями покорения мира, реализованными уже в послевоенный период – период, когда даже Черчиллю пришлось признать, что советская Россия – враг.

И была таковым всегда. Однако коммунистические пропагандисты, пятая колона в западных демократиях, умудрялись обманывать народы, даже правительства, даже Рузвельта и Черчилля вплоть до окончания войны и даже дольше. Возьмите, к примеру, Элджера Хисса[18]18
  Элджер Хисс (1904–1996) – американский юрист и крупный чиновник Госдепартамента, обвинялся в шпионаже на СССР, но сперва было мало улик, а потом вышел срок давности. Получил пять лет тюрьмы за лжесвидетельство под присягой (отрицал, что был когда-либо членом коммунистической партии).


[Закрыть], возьмите Розенбергов, которые украли секрет бомбы и передали его советской России.

Возьмите, к примеру, сцену, которой открывается четвертая серия версии А. Промотав пленку вперед, Джозеф Адамс остановился на этом эпизоде и приложил глаза к сканеру, этому современному хрустальному шару, позволявшему заглянуть если не в будущее, то хотя бы в прошлое.

Нет, даже не в прошлое. Вместо настоящего прошлого ему показали лживую подделку.

Под вкрадчивое мурлыканье вездесущего Алекса Сурберри перед его глазами разворачивалась сцена. Сцена, жизненно важная для основной идеи версии А, каковую Готлиб Фишер при незримой поддержке военного истеблишмента Запдемии стремился вдолбить в мозги зрителей – бывшую, иными словами, raison d'etre[19]19
  Смысл, причина существования (фр.).


[Закрыть] всех двадцати пяти часовых серий версии А.

Эта сцена изображала встречу трех глав государств, Рузвельта, Черчилля и Сталина. Место, где она происходила, – Ялта. Зловещая, судьбоносная Ялта.

Три мировых лидера сидели в соседних креслах, позируя фотографу; это было событие огромного исторического значения. И никто из живущих никогда его не забудет, потому что там, мурлыкал голос Сурберри, было принято важнейшее решение. Сейчас вы можете видеть все своими собственными глазами.

Какое решение?

«В этом месте и в этот момент была заключена тайная сделка, определившая судьбу человечества на много поколений вперед», – ворковал в наушниках масляный, профессиональный голос.

– О’кей, – произнес вслух Адамс, заставив вздрогнуть пожилого, ни в чем не повинного янсера, сидевшего за соседним столиком. – Извините, – поспешно извинился он и дальше уже только думал, ничего не говоря вслух: «Ну что же, Фишер, давай. Посмотрим, что там за сделка. Как говорится, ты нам не рассказывай, ты лучше покажи. Вываливай все или заткнись. Докажи основную идею этого длинного, как сопля, “документального” фильма или мотай к такой-то бабушке».

И он видел этот фильм уже много раз, так что прекрасно знал, что все ему будет сейчас показано.

– Джо, – ворвался в его сознание знакомый женский голос; он оторвался от наглазников и увидел рядом Коллин.

– Подожди, – отмахнулся он, – ничего не говори. Потерпи секунду.

И снова приложил глаза к сканеру, дрожа от страха, как какой-нибудь несчастный бакер, с чего-то там вообразивший, что подхватил вонючую сухотку, дурно пахнувшую провозвестницу смерти. Но все же было не так, успокаивал себя Джозеф Адамс, я же прекрасно это знаю. Но ужас в нем все возрастал, возрастал до нестерпимого предела, а он все смотрел и смотрел, и все это время Александр Сурберри ворковал и мурлыкал. «Это вот так, что ли, воспринимают экранную жизнь те, кто под землей, внизу? – подумал Адамс. – Если их посещает хоть малейшее подозрение, что за огромную ложь им показывают? Что вся наша для них стряпня – лишь переложение этих…» Он окаменел, не додумав мысль.

– Один верный агент американской Секретной службы снял эти уникальные кадры кинокамерой, замаскированной под пиджачную пуговицу, поэтому изображение будет несколько расплывчатым, – заливался Сурберри.

Немного расплывчатое, как и предупреждал Сурберри, изображение двух человек, неспешно двигающихся по широкой балюстраде: Иосиф Сталин идет сам, а Рузвельта с наброшенным на колени пледом катит в инвалидном кресле одетый в военную форму слуга.

– Специальный микрофон направленного действия, находившийся в распоряжении агента, – ворковал Сурберри, – позволил ему записать…

Ну хорошо. Все вроде бы в порядке. Камера размером с пиджачную пуговицу – ну кто там в 1982-м еще помнил, что в 1944-м столь миниатюрного шпионского устройства попросту не существовало? Так что это прекрасно проскочило, когда жуткий фильм показали всей Запдемии. Никто не написал Вашингтонскому правительству: «Уважаемые господа, что касается “камеры размером с пиджачную пуговицу”, которой воспользовался “верный агент Секретной службы”, присутствовавший на Ялтинской конференции, то я хотел бы вам сообщить…» Нет, этого не случилось, а если и случилось, письмо без шума похоронили… хорошо еще, если не вместе с его автором.

– Какую серию смотришь? – спросила Коллин.

Адамс снова остановил просмотр.

– Эту великую сцену, где ФДР и Сталин договариваются против Западных Демократий.

– Да, конечно, – кивнула Коллин, садясь рядом с Адамсом. – Мутные, снятые издалека кадры. Ну кто же может такое забыть? Ведь это в нас вбивали…

– Ты, конечно же, понимаешь, – сказал Адамс, – в чем там главный просчет.

– Нас учили, в чем там главный просчет. Сам Броуз, а так как он был учеником самого Фишера…

– Теперь таких ошибок уже не делают, да и вообще текстовки готовятся лучше, – заметил Адамс. – Мы успели многому научиться. Ну как, хочешь посмотреть? Послушать?

– Нет, спасибочки. Честно говоря, мне этот фильм не нравится.

– Мне он тоже не нравится, – согласился Адамс. – Но он щекочет мое любопытство тем, что прошел – и прошел на ура.

Он снова приложился к окулярам и запустил катушку.

Теперь две мутные фигуры говорили, были слышны два голоса. Сильный фоновый шум – прямое доказательство, что «преданный агент» использовал тайный микрофон, – делал понимание разговора трудным, но все же возможным.

В этой сцене версии А Рузвельт и Сталин говорили по-английски; Рузвельт со своими гарвардскими интонациями, Сталин с сильным, почти что хрюкающим славянским акцентом.

Поэтому то, что говорил Рузвельт, было для зрителя понятнее. А он говорил очень важные вещи; не зная ни о каких спрятанных микрофонах, он ничуть не скрывал, что он, Франклин Делано Рузвельт, президент Соединенных Штатов, был коммунистическим агентом. И подчинялся партийной дисциплине. Он предавал США своему боссу Иосифу Сталину, а босс в ответ его хвалил: «Да, товарищ, ты понимаешь, что нам сейчас нужно; ты придержишь, сколько возможно, армии союзников на западе, чтобы наша Красная армия успела проникнуть в Центральную Европу достаточно далеко, по меньшей мере до Берлина, фактически установить советское господство на…»

Затем гортанный, с жутким акцентом голос окончательно слился с шумом – два мировых лидера вышли из зоны действия микрофона.

– Если не считать единственной погрешности, – сказал Джозеф Адамс, – это была великолепная работа. Мужик, игравший Рузвельта, был ну прямо вылитый Рузвельт. Мужик, игравший Сталина…

– Но все же была и ошибка, – напомнила Коллин.

– Да.

Это был крупный ляп, худший за всю биографию Фишера; в общем-то, единственный серьезный за все двадцать пять лживых серий версии А.

Иосиф Сталин не знал английского. А так как Сталин не умел говорить по-английски, эта сцена не могла иметь места. Самая главная сцена, только что показанная Адамсу, полностью себя разоблачала и, таким образом, разоблачала весь этот «документальный» фильм, показывала, что он такое. Сознательный, тщательно состряпанный обман, имевший целью снять с Германии ответственность за события Второй мировой войны. Потому что в 1982-м Германия снова была великой державой и, что еще важнее, одним из главных акционеров сообщества наций, именовавшего себя «Западные Демократии», или, сокращенно, Запдемия, ведь ООН распалась во время Латиноамериканской войны 1977 года, оставив на своем месте силовой вакуум, в который немцы тут же с большим энтузиазмом втиснулись.

– Меня тошнит, – сказал Адамс подруге, трясущимися пальцами вытаскивая новую сигарету.

«Только подумать, – размышлял он, – то, чем мы сейчас являемся, ведет свое начало от такого грубого мошенничества, как эта сцена: Сталин, разговаривающий на языке, которого не знал».

– В общем-то, Фишер мог… – начала Коллин после секундной паузы.

– Все можно было легко исправить. Один-единственный плюгавый переводчик, что ровно ничего бы не изменило. Но Фишер был художником – ему нравилось, что они разговаривают тет-а-тет, безо всяких посредников; он инстинктивно чувствовал, что это будет производить большее впечатление.

И Фишер был прав, так как фильм признали исторически точным, с фактами на руках показывающим «ялтинское предательство» и «непонятого» Адольфа Гитлера, который в действительности всего лишь хотел спасти Западные Демократии от коммунистов, и даже лагеря смерти, даже они находили свое объяснение. Все, что для этого потребовалось, – показать вперемежку британские военные корабли и умирающих от голода узников лагерей, несколько постановочных сцен, которые вообще никогда не имели места, и некоторое количество подлинных кадров из военных архивов Запдемии. И бархатный голос, связавший все это воедино. Бархатный, но твердый.

Лихо сделано.

– И все-таки я не понимаю, почему ты принимаешь все это так близко к сердцу? Потому что ошибка такая вопиющая? В то время она не была вопиющей, потому что кто же там знал в восемьдесят втором, что Сталин не мог…

– А ты знаешь, – прервал ее Адамс, сейчас он говорил медленно, задумчиво, – в чем состоит аналогичная ошибка версии Б? Ты когда-нибудь ее замечала? Потому что, подозреваю, даже Броуз никогда не смотрел версию Б с таким вниманием, как версию А.

Коллин задумалась.

– Попробую вспомнить. В версии Б, созданной для коммунистического мира… – Она замолкла, нахмурилась и через полминуты сказала: – Я давно не пересматривала ни одну серию версии Б, но…

– Начнем с основной гипотезы, под которую выстроен вариант Б, – сказал Адамс. – Что СССР и Япония пытаются спасти цивилизацию. Англия и США являются тайными союзниками нацистов, Гитлера; они привели его к власти с единственной целью атаковать восточные страны, сохранить статус-кво, попридержав за шиворот новые развивающиеся страны Востока. Все это мы слышали. Во Второй мировой войне Англия и США только делали вид, что воюют с Германией; сражалась фактически только Россия на Западном фронте. Высадка в Нормандии – как они ее там назвали? открытие второго фронта? – произошла лишь после того, как Германия была разгромлена Россией. США и Британия тут же бросились, чтобы захапать побольше добычи…

– Добычи, – подхватила Коллин, – которая по справедливости должна была отойти СССР. – Она согласно кивнула. – Но где же Фишер допустил ошибку в версии Б? Идея вполне разумна, так же как разумна идея А, а подлинные кадры Красной армии, сражающейся под Сталинградом…

– Да, они совершенно подлинные. Подлинные и не могущие не убедить. Тут никак не поспоришь, эту войну выиграли в Сталинграде. И все же… – Он сжал кулак, безнадежно измяв свою сигарету, а затем поискал глазами и осторожно уронил ее в ближайшую пепельницу. – Я не буду смотреть версию Б. Что бы там ни говорила мне монада. Я выпадаю из ритма, я перестал расти, а это значит, что скоро меня перегонят, – я понял это прошлой ночью после твоего ухода. И снова осознал это сегодня, когда прослушал речь Дэйва Лантано и увидел, насколько она лучше всего, что я когда-либо сделал – или когда-нибудь сделаю. А ведь ему лет девятнадцать, максимум двадцать.

– Дэвиду уже двадцать три.

– Ты с ним встречалась? – вскинул глаза Адамс.

– Да он же часто шныряет в Агентство и обратно, любит возвращаться на этот свой горячий участок, чтобы присматривать за оловяшками, следить, чтобы его виллу строили именно так, как он хочет. Мне даже начинает казаться, что он так суетится вокруг виллы, потому что заранее знает, что не увидит ее законченной. В общем-то, Дэйв мне нравится, хотя он такой странный и загадочный и ведет себя крайне замкнуто: прилетает, вводит свою речь в вак, ходит неподалеку, перебрасывается с кем-нибудь парой слов, не более чем парой, и снова улетает. Так в чем же там ошибка в версии Б, о которой ты знаешь, хотя никто, даже Броуз, не заметил ее за все эти годы?

– Это в сцене, где Гитлер совершает один из своих секретных полетов в Вашингтон, чтобы поговорить с Рузвельтом.

– Да, помню. Фишер взял идею из реального полета Гесса в…

– Важнейшее тайное совещание Рузвельта с Гитлером. В мае сорок второго. На котором Рузвельт – вместе с лордом Луисом Маунтбаттеном, принцем Баттен фон Баттенберг, представляющим Англию, – информирует Гитлера, что союзники задержат высадку в Нормандии по крайней мере на год, чтобы Германия могла бросить все свои войска на Восточный фронт и разгромить Россию. Еще он говорит ему, что графики движения всех караванов, доставляющих военные материалы в северные порты России, будут регулярно доводиться до сведения разведки адмирала Канариса, чтобы волчьим стаям нацистских подлодок было сподручнее их топить. Ты, наверное, помнишь расплывчатые кадры этой встречи, снятые неким «партийным товарищем» из персонала Белого дома… Гитлер и Рузвельт сидят рядком на диване, и Рузвельт заверяет Гитлера, что ему не о чем особенно тревожиться – все бомбежки будут происходить ночью, чтобы, вроде бы случайно, не попадать в цель; вся информация из России относительно их военных планов, дислокации войск и так далее будет через Испанию поступать в Берлин в первые же сутки после того, как их получит Британия или США.

– Они разговаривали по-немецки? – спросила Коллин. – Верно?

– Нет, – раздраженно бросил Адамс.

– Неужели по-русски? Чтобы поняли зрители Тихнарии? Я очень давно…

– Нет, – оборвал ее Адамс. – Ляп связан с прибытием Гитлера на «секретную базу ВВС США под Вашингтоном, округ Колумбия», и ляп настолько невероятный, что никто его даже не заметил. Первое и меньшее обстоятельство состоит в том, что во время войны не было ВВС США.

Коллин уставилась на него непонимающими глазами.

– Тогда это все еще был Армейский военный корпус, а никак не отдельный род войск. Но это еще ерунда, это могла быть мелкая ошибка в звуковом комментарии. А вот ты посмотри.

Адамс быстро вынул из сканера пленку, поставил версию Б, приложил глаза к окулярам и быстро промотал пленку вперед, остановившись на нужной сцене из шестнадцатой серии, а затем откинулся на стуле и жестом предложил Коллин посмотреть.

Какое-то время она смотрела молча, а затем стала комментировать происходящее:

– На горизонте появился самолет. Ревя турбинами, он заходит на посадку. Дело происходит поздно ночью и – да, ты совершенно прав, комментатор называет это место «база ВВС США», да я и сама смутно припоминаю…

– Ревя турбинами! – почти прорычал Адамс.

Коллин остановила пленку и посмотрела на него в явном недоумении.

– Гитлер в сорок втором тайно прилетает в США на самолете «Боинг-семьсот семь» с турбовентиляторными двигателями. Эта машина появилась только в середине шестидесятых годов[20]20
  На самом деле «Боинг-707» введен в коммерческую эксплуатацию еще в 1958 г. (и служит до сих пор).


[Закрыть]. Во время войны был всего лишь один реактивный самолет, немецкий истребитель, да и тот никогда не был в практической эксплуатации[21]21
  Имеется в виду «Мессершмитт Ме.262», бывший, однако, не единственным реактивным самолетом Второй мировой и даже не единственным серийным, а самым массовым (на вооружение в 1944–1945 гг. успело поступить почти 1500 машин, произведено около 2000). Также серийно производились немецкие истребители «Мессершмитт Ме.163В1» (300 машин) и «Хейнкель Не.162» (240 машин) и бомбардировщик «Арадо Ar.234» (свыше 500 машин), японский самолет-снаряд камикадзе «Ока» (свыше 800 машин) и британский истребитель «Глостер-метеор» (свыше 200 машин).


[Закрыть].

– Господи, – выдохнула Коллин.

– А ведь все проскочило. Люди Тихнарии не имели ни малейших сомнений – к восемьдесят второму году они настолько привыкли к реактивным самолетам, что совсем забыли: в сорок втором были только эти, как их там…

– Винтовые самолеты, – подсказала Коллин.

– Пожалуй, я понимаю, почему руководящая монада архива отослала меня к этим пленкам, к изначальным источникам. К давней работе Готлиба Фишера, первого из янсеров, человека, который придумал Толбота Янси. – (Но который, к несчастью, умер, так и не увидев, как симулякр был создан и стал активно использоваться обоими военными блоками.) – Монада хотела мне показать, что я напрасно так уж забочусь о качестве своей работы. Что моя озабоченность совершенно излишня, поскольку вся наша работа изначально, уже с двух этих фильмов, пестрит ошибками. Когда ты и я что-то там фальсифицируем, и мы, и кто угодно другой обречены хоть где-нибудь, но поскользнуться.