Текст книги "Бледный гость"

– Что ж, это вы сейчас так думаете, – загадочно улыбнулся Филдинг.

– Пожалуй, сэр, если вы не возражаете, я пойду в гостиницу к своим приятелям. Не то чтобы они волновались из-за моего отсутствия, но…

– Ну да, они ведь решили, что вы нашли себе на ночь одну из местных шлюх, – усмехнулся судья.

Я слегка покраснел и поднялся из-за стола. Адам Филдинг проводил меня до дверей и напоследок, как положено хозяину, поинтересовался моим самочувствием. Потом объяснил, как добраться до «Ангела», и пожал мне руку.

– Я удивлен, что вы не спросили, куда мы двинемся завтра, – вдруг сказал я. – Или вы уже знаете?

– Знаю, – кивнул судья. – Я сам прибуду туда в назначенный срок.

– В назначенный срок?

– С нетерпением жду новой встречи с вами в канун солнцестояния, мастер Ревилл.

– А ваша дочь?

– О, уверен, она тоже будет рада увидеть вас вновь.

Что ж, после такого непонятного ответа мне только и оставалось, что пожелать судье доброй ночи и отправиться в гостиницу. Теперь найти «Ангел» труда не составило, еще и потому, что чудесной июньской ночью небо оставалось достаточно светлым.

Ставни были закрыты, и свет за ними не горел, так что мне пришлось разбудить одного из конюхов, которому на ночь место нашлось только в стойле среди лошадей. Мальчишка показал мне заднее окно, оставлявшееся открытым как раз для припозднившихся постояльцев вроде меня.

Поднявшись на верхний этаж, где расположилась наша труппа, я наконец с удовольствием забрался под одеяло на кровать, которую мы с Джеком Уилсоном делили на двоих. При других обстоятельствах он бы обязательно услышал все, что я думаю по поводу его бегства с рыночной площади, но он крепко спал или притворялся, что спит. В любом случае, сказал я себе, если бы не моя злополучная стычка с тем олухом, который прицепился к моим замечаниям по поводу местных нравов, я бы никогда не встретил ни Адама Филдинга, ни его дочери Кэйт.

Ранним утром мы были уже на ногах. Прежде подобных путешествий я не совершал, но к походному распорядку привык быстро. Поднявшись и одевшись, мы запили хлеб элем и на рассвете двинулись дальше. В дороге мы проводили все утро, в полдень делали остановку в придорожной таверне, если такая попадалась, или находили место для привала и утоляли голод тем, что было припасено. После небольшого отдыха, необходимого скорее нашей несчастной кляче, что тащила повозку, труппа продолжала свой путь, надеясь достичь места очередного ночлега ко времени ужина. И если, на наше счастье, то был город или хотя бы большая деревня, мы, покончив с вечерней трапезой, разбредались кто куда в поисках развлечений. Именно это занятие и привело нас на рыночную площадь, где выступали «Братья Пэрэдайз». Глядя на их постановку библейской притчи, я не переставал благодарить судьбу за то, что она свела меня со знаменитой труппой лорд-камергера. Нам не приходилось бродяжничать, довольствоваться временными подмостками и выступать в захолустье. Мы гастролировали по большим городам, нас принимали в домах самых знатных особ, и выступали мы перед самой изысканной публикой. Кроме того, мы были защищены от всевозможных чиновничьих проволочек и от унизительного обхождения, свойственного мировым судьям и прочим напыщенным представителям городских властей, которые решали, что следует и чего не следует показывать на сцене их гражданам. Разумеется, не стоит чесать всех под одну гребенку, и мой новый знакомый Адам Филдинг не в счет.

Всякая труппа должна гастролировать. Почему бы не сыграть хорошую пьесу за пределами столицы? Впрочем, есть и более практические соображения: скажем, вспышка чумы или очередной нелепый указ городского совета могут вынудить вас покинуть Лондон на некоторое время. Или вам захочется исчезнуть ненадолго из поля зрения быстро пресыщающейся столичной публики, зная, что по возвращении она вас примет с разыгравшимся не на шутку аппетитом (хотя и виду, разумеется, не подаст). Либо, как в нашем случае, актерам давалось особое задание.

Мне нравится представлять, будто наша труппа – это королевская процессия, совершающая поездку по провинции: многочисленной свиты и каравана вьючных лошадей, разумеется, нет, но все же пышное, церемонное шествие. Нас ждут затаив дыхание, как что-то возвышенное, снизошедшее до суетной мирской жизни. Или мне просто нравится так думать…

Конечно, если бы вы увидели нас устало бредущими по дороге, которая идет через большую равнину до северной границы Солсбери, вы подумали бы, что это просто компания бродяг. В середине нашей колонны лошадь тянула повозку, груженную бутафорией, костюмами и прочими принадлежностями актерского обихода. Этот сценический инвентарь представляет наибольшую ценность в труппе, так что сложено все было аккуратно и укрыто от непогоды просмоленными холстинами. Повозкой правил Уильям Фолл, наш коллега и «извозчик», заполучивший столь высокое звание в силу того, что именно этим ремеслом зарабатывал на жизнь его недавно скончавшийся отец. Уильям частенько говаривал, что перевозки – дело куда более прибыльное, чем игра на подмостках. Он должен был ухаживать за лошадью, однако, когда мы останавливались в гостинице, этим занимались местные конюхи. Лошадь звали Флам, то ли потому, что это был фламандский тяжеловоз, то ли потому, что он страдал одышкой и хрипел, да так, что можно было подумать, будто это его последнее путешествие: пфлам-пфлам!

Место рядом с Уиллом предназначалось для одного из двух наших «ветеранов», занимавших главенствующее положение в труппе, да и в поездке; дорога давалась им с трудом, и время от времени они сменяли друг друга, чтобы отдохнуть. Сегодня утром, когда мы покидали Солсбери, первым туда сел Ричард Синкло, дублирующий актер и опытный путешественник. Он отвечал за правильность направления – не слишком сложное задание, если учесть, что дорога от Лондона до Солсбери была прекрасно видна, поскольку в это время года она была хорошо утоптана путниками и наезжена обозами, следующими в обоих направлениях. Однако на этот раз, перед последним переходом к месту нашего назначения, мастер Синкло решил подправить маршрут, поскольку мы слегка отклонились от дороги, избегая особенно разбитых участков.

Труппа разделялась на тех, кто шел впереди и позади повозки. Молодые, соответственно, шли впереди. Хотя бы первые несколько часов. Так что мы с Джеком Уилсоном частенько оказывались, так сказать, в авангарде.

Этим солнечным утром я вдоволь посмеялся над его трусливым побегом прошлым вечером. Джек не обиделся. Если честно, я и сам не слишком переживал по этому поводу. В конце концов, ценой пары синяков и ссадин я познакомился с мировым судьей Филдингом и с его прелестной дочерью. А кроме того, мне обещали, что мы увидимся снова. Надежда на это, вкупе с предвкушением грядущего, особого представления, которое мы должны были дать через несколько дней, придавали сияния этому летнему утру. Я даже радовался тому, что вновь иду по холмам и долам после узких городских улочек. Не то чтобы я прежде не замечал этих красот…

«Холмы и долы», конечно, не совсем верное описание окружающего нас ландшафта. К северу от Солсбери тянется возвышенность со скудной растительностью. Однако многочисленные курганы и длинные впадины придают ей вид зеленого стеганого одеяла, которое изо всех сил натянули на великоватую для него кровать.

Небо огромно. Над головой – пение невидимых птиц, порхающие бабочки и прочие летучие твари.

Джек подтолкнул меня локтем и сказал: «Смотри!» Поначалу я решил, что его утомили мои насмешки и он пытается отвлечь меня, но, проследив взглядом направление, в котором указывал его палец я встал как вкопанный. Справа, в нескольких сотнях шагов от нас, возвышалось внушительное скопление камней, темнеющих в лучах утреннего солнца. Одни казались остовом дома какого-то великана, другие же просто отброшенными за ненадобностью, словно они не подходили для осуществления некоего замысла. Некоторые камни стояли вертикально, другие исполняли роль перекладин – все это напоминало гигантские дверные проемы, через которые светило солнце. Присмотревшись к этим каменным исполинам, я понял, что они располагаются по кругу. Было очевидным, что это не случайное расположение, кто-то расставил их в таком порядке для некой цели, кто-то из расы более могущественной, чем ныне живущие в нашем грешном мире. Мне стало как-то не по себе, а потом я услышал смех, донесшийся со стороны телеги, которая поравнялась с нами.

– Знаете, что это такое? – спросил Ричард Синкло, восседавший рядом с Фоллом.

Похоже, мое изумление его развеселило.

– Нет, – ответил я. – Ничего подобного я прежде не видел.

– Да-авненько я тут не бывал, – задумчиво протянул Ричард. – В свое время я тоже ломал голову над этими глыбами…

Он глянул по сторонам: остальные уже столпились вокруг, чтобы послушать мастера Синкло.

– Говорят, – начал он, – эти камни перенес сюда из Ирландии сам Мерлин по приказу короля Артура.

– Зачем?

– Чтобы запечатлеть в веках память о тех, кто погиб в битве.

– Это просто легенда, – пожал плечами Ричард и сделал Фоллу сигнал трогать.

Я еще с минуту постоял на месте, разглядывая каменный круг. Нельзя сказать, что я поверил в байку Синкло, как и нельзя утверждать обратное. Во времена короля Артура на этой земле случались многие необычные вещи… Внезапно облако закрыло солнце, и камни стали похожи на торчащие из земли клыки. У меня мороз пробежал по коже. Так что я поспешил присоединиться к товарищам.

Впрочем, на этом загадки тем утром не закончились.

Вскоре мы спустились с возвышенности и вошли в лес. Дорога сузилась настолько, что нам пришлось растянуться в длинную цепочку. После открытой всем ветрам возвышенности лес казался душным, сжимающимся вокруг пространством. Лучи солнца с трудом пробивались сквозь раскидистые кроны деревьев. Я оказался в самом хвосте нашей компании, ближайший человек шел впереди в паре десятков шагов. И вдруг я почувствовал, что за мной наблюдают. Я ощутил легкое покалывание в затылке. Если вы актер, то эта реакция развита у вас до совершенства и, по сути, довольно приятна. Но на этот раз ощущение было как раз противоположным. Дорога передо мной убегала за поворот. Я украдкой поглядел через плечо, но потом, упрекнув себя в трусости, просто развернулся, чтобы убедиться, что я действительно иду последним.

Вокруг не было никого. Когда я повернулся обратно, шедшие впереди уже успели скрыться из виду.

Я прибавил шагу и вскоре увидел спину одного из приятелей, похоже, Лоренса Сэвиджа. Не желая выдать тревоги, я напустил на себя нарочито беспечный вид: расправил плечи и поднял голову, глядя прямо перед собой. Но мерзкое ощущение в затылке не проходило. Более того, несмотря на мой быстрый шаг, я никак не мог догнать Сэвиджа, поскольку лесная дорога сильно петляла. Так что очень скоро я вновь остался в одиночестве. Деревья теперь росли еще ближе друг к другу, словно пытались уничтожить тонкую ниточку дороги, разделявшую их. С каждым поворотом я надеялся выйти на открытое пространство и увидеть своих друзей, но снова и снова меня постигало разочарование: всякий раз это были лишь новые ярды безлюдной дороги, которая протискивалась между сдвигающимися стенами зелени.

Меня охватил страх, что я каким-то образом сбился с пути и все дальше ухожу в неверном направлении. Я остановился, часто дыша и прислушиваясь, в надежде уловить чей-нибудь оклик, болтовню или смех, скрип повозки или тяжелый сип бедняги Флама, звуки, которые я бы точно услышал, находись моя компания где-нибудь поблизости. Ничего. Только шелест листьев и шорох, будто кто-то крадется в зарослях. Наверное, я заблудился, повторил я сам себе, только совсем не понимал, как это случилось. Отследить свой путь назад было нетрудно, однако…

По каким-то причинам в голове у меня всплыл образ каменного круга, который мы недавно видели. И вместе с этим меня посетила мысль, что те, кто его строил, людьми в привычном понимании этого слова определенно не были.

А потом я увидел это.

Увидел краем глаза, как оно движется.

Что-то белесое среди деревьев, слева от меня.

Я попытался убедить себя, что это просто игра света. Даже сделал несколько шагов вперед. Но белая фигура сделала то же самое, по-прежнему улавливаемая только краем глаза.

Я остановился. Фигура тоже.

Чудовищным усилием воли я заставил себя посмотреть влево. Просто лесные заросли. Свет кое-где проникал сквозь чащу, порождая бесформенные светлые пятна. Может, это я и принял за фигуру преследователя?

Я заколебался, не решаясь спросить, есть ли там кто, – дураком выглядеть не слишком хотелось. Потом, сообразив, что бояться этого еще большая глупость (кто тут мог меня услышать?), я все-таки крикнул:

– Кто здесь?

Слова прозвучали менее уверенно, чем я рассчитывал. Впрочем, ответа не последовало. Я с облегчением вздохнул.

Но едва я сделал шаг, белая фигура снова появилась слева от меня и заскользила среди деревьев, балансируя на границе поля зрения. И тут я перепугался не на шутку, от страха позабыв себя и то, что бегу не по той дороге, чем только усугубляю свое положение. Моим единственным желанием было нестись сломя голову через этот проклятый лес и вырваться наконец на открытое место. Но на петляющей дороге особенно не разбежишься, и все это время белая фигура не отставала от меня.

И вот уже в полной панике, я выбежал на поляну. Там, беспечно расположившись на травке, трапезничала вся моя компания. Выходит, я бежал по верному пути! Повозка стояла посреди поляны, стреноженный Флам пасся тут же. Только представьте, прекрасное место для полуденного отдыха, приветливое солнце, в общем, настоящая идиллия, пасторальная сцена, не хватало только напевающего простые песенки барда или пастушка, играющего на тростниковой дудочке.

И тут на поляну выбегает растрепанный и красный как помидор Николас Ревилл. Некоторые оборачиваются, но остальные слишком заняты едой и болтовней. Кое-кто уже вообще дремлет на шелковистой травке.

Обессиленный, я доковылял до Джека Уилсона и Лоренса Сэвиджа.

– Ник! Что с тобой такое?… – вытаращился на меня Лоренс.

Джек ухмыльнулся, вероятно ужасно довольный моим жалким видом. Еще бы, ведь все утро я высмеивал его за позорное бегство с рыночной площади.

– Ничего, – отдуваясь, отозвался я. – Все нормально.

– Будь ты белым как полотно, я бы сказал, что ты привидение увидел, – сказал Лоренс.

– Я… мне показалось, что среди деревьев кто-то есть.

Джек, Сэвидж и другие ребята поглядели туда, где дорога выходила на поляну. Там, по обе стороны от тропы, стояли плотные стены зелени. Легкий ветерок вился в кронах деревьев. Небо было чистым и безмятежным.

– Что именно ты видел? – спросил Майкл Донгрэйс, один из самых младших в труппе, игравший девиц и пажей.

– Чтоб я знал! – Я уже совсем запутался, уверенность, что я вообще что-то видел, слабела. – Игра воображения, пожалуй. Только и всего.

И действительно, расположившись на поляне, в окружении друзей и коллег, жуя хлеб и потягивая эль, чувствуя, как подсыхает на солнце мое мокрое от пота лицо, а сердце и легкие возвращаются к нормальной работе, я предпочел счесть произошедшее со мной просто плодом разыгравшейся фантазии.

Посудите сами, когда я вглядывался в заросли, я ведь ничего не видел. А человеку, останься он один в таком лесу, что угодно может показаться, даже прелестным летним утром.

– Я уж подумал, это тот джентльмен, с которым у тебя вчера завязалась нешуточная дискуссия, – съязвил Джек. – Этакий леший. Наверное, пожелал продолжить разговор с помощью коряги, что покрепче.

Все засмеялись, и я понял, что рассказ о моих вчерашних злоключениях уже прошелся по кругу. Веселая история: Ник Ревилл вновь схлопотал за свой Длинный язык. А теперь утверждает, что ему мерещится всякое посреди чащи.

Так что я посмеялся со всеми, а потом повалился на землю.

Вскоре Ричард Синкло сообщил, что сдает свой пост Томасу Поупу, поскольку до конца путешествия оставалось уже совсем немного, и мы вновь двинулись в путь.

Спустя несколько часов мы были уже на месте. Мы миновали лес, сочные пастбища и какую-то захудалую деревеньку под названием Сбруйный Звон, как сообщил кто-то из наших. Не имею понятия, откуда он это знает. Местные вышли поглазеть на нас, и мы снисходительно махали им руками.

Когда же мы добрались наконец до границ большого поместья, хватило одного взгляда, чтобы понять: это и есть цель нашего путешествия.

На пологом холме стоял большой дом, называвшийся Инстед-хаус. Рядом блестело зеркало пруда.

– Как думаешь, здесь останавливалась королева? – спросил Лоренс Сэвидж, шагая рядом со мной.

– Вполне возможно. Говорят, она побывала во всех богатых домах своего королевства.

– Вот почему знатные люди строили такие хоромы, – уверенно заявил Лоренс. – Чтобы она могла рассчитывать на королевский прием, куда бы ни отправилась.

– Впрочем, теперь ей не до путешествий, – сказал я.

Я вспомнил, как был представлен королеве несколько месяцев назад. Величайшая из женщин, которую, увы, старость не обошла стороной. Помню, как благоговение сковало мой язык, и я едва мог вымолвить слово. Помню, как под ее тонкой кожей просвечивал череп.

Нет, нашей королеве Елизавете более не под силу длительные разъезды по стране.

Я предпочитал молчать о том, что мы обсуждали с ее величеством. Отчасти потому, что случилось после нашей с ней беседы, отчасти – судя по скептической реакции моей подружки Нэлл – потому, что мне бы никто не поверил. Как же, жалкий актер удостоился аудиенции у самой королевы!

И все же эта аудиенция имела место быть. И какая аудиенция!

– Что, прости? – Погрузившись в воспоминания, я не услышал, что сказал Лоренс.

– Я говорю, «вот он, гнойник довольства и покоя».[2]2
  У. Шекспир. Гамлет, IV, 4, 28–30 (пер. М. Лозинского).


[Закрыть]

Он махнул рукой в сторону особняка, который тогда нам еще не казался таким уж большим.

– Я не совсем понимаю… – начал я.

Мы как раз шли по берегу пруда.

– Слова Шекспира, не мои. «Гнойник довольства и покоя». «Гамлета» помнишь?

– Конечно, – ответил я.

Мгновенно перед внутренним взором всплыли соответствующие строки, реплика Гамлета перед его отъездом в Англию и накануне войны, на которую отправляется Фортинбрас. Что-то по поводу того, как чрезмерное благополучие и безмятежность заставляют человека желать обратного. Размышляя, смогу ли я когда-нибудь позабыть об этой пьесе, я процитировал:

– «Вот он, гнойник довольства и покоя: Прорвавшись внутрь, он не дает понять, Откуда смерть».

– Браво, Николас! Ты выучил текст наизусть! Я пожал плечами и указал в сторону дома:

– Лучшего описания не найти.

– Прямо-таки карбункул, притом чудовищных размеров, – поддакнул Лоренс.

– Но, согласись, весьма роскошный, – добавил я.

– Твоя правда, – кивнул Лоренс. – Превосходное доказательство прогнившей гордости и разлагающегося тщеславия хозяина, лорда Элкомба.

Я слегка опешил от таких слов. Совершенно не в манере Сэвиджа.

Он был самым кротким из людей, которых я встречал. Безобидное выражение лица, темные волосы, нелепый чуб спадает на лоб, черты на редкость невыразительные… Кстати, именно из-за этих черт, я думаю, он был так хорош на сцене. Речь его всегда подчеркнуто вежлива, тон – спокойный и ровный. Однако роли ему доставались все больше отрицательные. То тихоня-отравитель, то улыбчивый убийца… В общем, на такого и не подумаешь.

Так что вам должно быть понятно, почему я был удивлен. Весьма опрометчиво и неблагоразумно отзываться подобным образом о человеке, на гостеприимство и доброжелательность которого мы рассчитывали. Вполне естественно, что мне захотелось выяснить причины такого нелицеприятного суждения и что-нибудь о самом лорде Элкомбе.

Мы шагали по длинной подъездной аллее, и я спросил:

– Тебе что-то известно об Элкомбе?

– Только то, что он знатен и благороден. Владелец сего прекрасного здания, которое унаследовал от своего отца, хотя, думаю, пришлось потрудиться, чтобы привести его в порядок. Ходят слухи, папаша его по молодости ошивался при дворе покойного короля и славился той же расточительностью, что и монарх.

– Ну, то была совсем другая эпоха, – заметил я.

– Что ж, тогда вернемся к действительности, – продолжил Лоренс. – Нынешний лорд – отец двоих сыновей, старшего, Генри, и младшего, не припомню его имени. Старшему удачно сосватали какую-то девицу, так что бракосочетание состоится через несколько дней, и скромные слуги лорда, как его там, камердура приглашены для увеселения гостей на свадебной пирушке. Их благодушному вниманию будет представлена пьеса одного из столичных писак – мастера Уилла Шмякспира!

Лоренс остановился, чтобы отдышаться. Потом спросил:

– Ну, как?

– Достойно, – ухмыльнулся я. – Но как же называется пьеса?

– Что-то вроде «Дурдом в летнюю ночь».

– Смешно. Только что-то я не вижу здесь прогнившей гордости и разлагающегося тщеславия. История вполне обычная. Наследник богатого вельможи собирается жениться. Званый ужин, богатый стол и жалкие оборванцы вроде нас, подбирающие с него крохи. А теперь давай выкладывай, что ты знаешь об Элкомбе. И избавь меня от своей чепухи.

– Больше мне ничего не известно, – уклончиво ответил Лоренс. – Кроме, пожалуй, одной вещи.

Спрашивать об этой вещи я не стал, полагая, что порой лучше промолчать, если хочешь узнать больше. Последовала пауза, и Лоренс задал такой вот странный вопрос:

– Знаешь, кто будет играть роль твоего приятеля Деметрия?

Тут следует отметить, что намечавшаяся постановка, как вы уже догадались, называлась «Сон в летнюю ночь». Я должен был исполнять роль Лизандра, одного из незадачливых любовников, оказавшихся в афинском лесу. Лизандр и Гермия, Деметрий и Елена – две пары главных героев, молодые люди то влюбляются, то охладевают друг к другу.

Уж не знаю, кто должен был играть Деметрия, но, полагаю, один из пятерки самых подходящих на эту роль молодых актеров.

– Неужели ты? – спросил я.

Лоренс в ответ лишь расхохотался, что меня слегка покоробило. В конце концов, юный любовник из него вышел бы что надо.

– Тогда кто?

Лоренс махнул рукой.

– Ну, откройте же тайну, мастер Сэвидж!

Неожиданным образом то, что мгновение назад меня никак не интересовало, стало вдруг необычайно важным. Отбросив в сторону свои убеждения, я принялся упрашивать Лоренса рассказать, кто же, черт побери, играет Деметрия, моего друга по несчастью и соперника.

– Спроси Ричарда Синкло, – сказал наконец Сэвидж. – Он тебе скажет.

– Из чего следует, что это вполне можешь оказаться ты. Как пить дать!

– Нет. Вот спросишь Синкло – и все узнаешь.

Видите, чем мне пришлось довольствоваться?! А ведь любопытство буквально съедало меня!

Инстед-хаус возник перед нами внезапно, едва мы миновали изящный сад, разбитый вокруг него. И если прежде по мере приближения он будто бы и не увеличивался в размерах, то теперь он занимал собой все пространство.

Приметами прошлых времен являются замки-крепости, нынешнего века – одышка и ожирение. Довольство и безопасность лишают нужды в зубчатых стенах и рвах. И если предков наших волновала надежность их убежища, то теперь дом – лишний повод для хвастовства. Может быть, на меня так подействовали презрительные слова Лоренса в адрес этого дома и его обитателей, но это были мои первые мысли, когда я увидел особняк во всей его красе.

Внушительный, продолговатый фасад здания из-за большого количества окон казался стеклянным, несмотря на то что холодный их глянец оттенялся теплым цветом камня. По углам располагались башенки, стройные и изящные.

На пути к главному въезду к повозке подбежал человек в ливрее и заговорил с мастером Поупом. Не сомневаюсь, он интересовался тем, кто мы и по какому делу. В результате мы сменили направление, проследовали вдоль дома и завернули за его крыло. Я подумал, что это похоже на плавание кругами вокруг острова, в поисках подходящего места для высадки. Мне случалось бывать в некоторых богатых домах Лондона, – даже пару раз в качестве гостя, – но по сравнению с этим величественным гигантом они казались куцыми и тесными.

Подходящий въезд нашелся за очередным углом. Им пользовалась чернь и прочая братия вроде нас. Разумеется, и пышности в нем было гораздо меньше. Мы въехали во внутренний двор. Наши «ветераны», Поуп и Синкло, углубились в переговоры с худощавым типом, которого я принял за дворецкого. Я стоял рядом с остальными в ожидании дальнейших указаний. О да, мы знали свое место.

В конце концов кто-то из слуг занялся Фламом и повозкой, а дворецкий, высокомерно махнув длинной костлявой рукой, приказал следовать за ним. Синкло и Поуп пошли первыми. Гуськом мы миновали низкий дверной проем, за ним началась крутая лестница. Никогда мне еще не приходилось преодолевать столько ступеней сразу. Один пролет сменял другой, и я начал думать, что такими темпами мы, должно быть, уже вскарабкались на самое небо. Но нет, лестница вывела в просторное пыльное помещение, которое, судя по наклонному потолку, грубо оштукатуренным стенам и треугольным окнам, располагалось под самой крышей. По обе руки от нас тянулись ряды двухъярусных кроватей. Здесь, как поведал наш надменный провожатый по имени Освальд Иден, мы и должны были расположиться. Кроме того, всем своим видом он показывал, что мнения об актерах самого низкого.

– Располагайтесь как дома, господа. Хотя, возможно, обходятся с вами и не по заслугам.[3]3
  Полоний. Милорд, с ними обойдутся по заслугам.
  Гамлет. Нет, черт побери, любезный! Лучше! Гораздо лучше! Ибо, если с каждым обходиться по заслугам, никто не уйдет от порки.
  У.Шекспир. Гамлет, II, 2, 541–543 (пер. С.Степанова).


[Закрыть]

Голос был сухой, как шелест пожухлых листьев. Кроме того, я заметил, что руки у него непропорционально длинные. Скажу даже, чересчур длинные. Под стать его угловатой фигуре.

– Считайте, что вам улыбнулась удача, – добавил сей благородный джентльмен.

Меня удивляло спокойствие и молчание «ветеранов». Вот если бы здесь были мастер Шекспир или Дик Бербедж, они бы мигом поставили этого чванливого типа на место. Наверняка бы его впечатлило то, что мы регулярно выступаем перед ее величеством и всем королевским двором. И если уж на то пошло, то незваными гостями здесь мы не были: нас пригласили, и мы не отказались приехать в такую глушь, хотя и живут здесь знатные люди. Однако Идену, похоже, все должно было сойти с рук. Синкло и Поуп не совершали никаких попыток пресечь наглое обращение. Возможно, они просто растерялись. Но я буквально кипел от злости, о чем и поведал тут же Сэвиджу.

– Не хозяин в доме правит, а слуга, – только и заметил он. – Хотя в нашем случае хозяину могущества было не занимать.

Слава провидению, дворецкий вскоре ушел, и мы смогли спокойно устроиться на месте нового пребывания. Воздух под крышей был спертым, было жарковато. Пыль так и плясала в солнечном свете. День входил в ту свою фазу, когда время тянется ужасно медленно. Кое-кто из наших повалился на узкие кровати, возобновляя свой прерванный на лесной поляне сон. Но только не Ричард Синкло, который вскоре призвал нас к порядку.

– Джентльмены, – сказал он. – Добро пожаловать в Инстед-хаус! Лорд Элкомб благосклонен к актерам, в особенности тем, кто играет на подмостках «Глобуса». Уверен, я смело могу говорить об этом от его имени.

– Мало же он знает, – заметил Сэвидж.

И, хотя реплика его предназначалась только мне, думаю, слышали и другие, ибо понизить голос он не потрудился.

– Но вы не должны забывать, – продолжал Синкло, – что, хотя мы привыкли быть в центре внимания и осознавать, что все взоры обращены только к нам, в Инстед-хаусе мы лишь «вставной номер», наше представление – второстепенное по важности событие. Наша задача – привнести в торжество небольшую долю развлечения, только и всего.

Возможно, он говорил все это, чтобы объяснить то «радушие», которое было нам оказано и с которым нам, может быть, еще не раз предстоит столкнуться. Ричарду были свойственны строгость и осмотрительность, он прежде думал, чем говорил, а говорил только по делу. Я вдруг осознал, что играть в доме знатного человека – задача не такая уж и простая, как мне казалось поначалу. Нужно обладать талантом истинного дипломата, чтобы возглавлять труппу лицедеев на чужой, по сути, территории. Вероятно, именно поэтому выбор братьев Бербеджей пал на мастера Синкло.

– Тем не менее я знаю, что наша труппа не ударит в грязь лицом, каковы бы ни были обстоятельства. Я знаю, что могу на это рассчитывать. Мы здесь, чтобы заниматься своим ремеслом и зарабатывать этим на существование. Мы здесь, чтобы слава о нашем добром имени разносилась повсюду и чтобы оправдать оказанное нам доверие.

С этими словами Синкло поклонился Томасу Поупу, который, как и мастер Шекспир, внес свой пай в покупку «Глобуса», когда слуги лорд-камергера пере ехали на южный берег Темзы. Томас улыбнулся и ответил легким кивком. Сердце мое взволнованно забилось, я почувствовал прилив гордости, потому что являлся членом замечательной труппы, где столь учтиво преподносились и принимались комплименты.

В то же время меня снедало любопытство по поводу исполнителя роли Деметрия. Но я понимал, момент, чтобы спрашивать об этом Синкло, не самый подходящий, к тому же он еще не закончил говорить. – В нашем распоряжении зал внизу, где мы будем репетировать. Смею напомнить, с прошлой репетиции прошло несколько дней. Так что в половине первого будьте готовы к работе.

Ни ропота, ни возражений – мы относились к своему труду с рвением и не привыкли отлынивать. Хотя, думаю, в душе кое-кто (вроде меня) сожалел, что на отдых остается совсем ничего.

Завеса тайны вокруг роли Деметрия все сгущалась. На время репетиции исполнять ее взялся Джек Хорнер. Но это была не его роль. Я могу ручаться за свои слова, поскольку знаю манеру его игры; к тому же он не расставался с листом, где были набросаны реплики героя. Налицо была явная замена. Но кого он дублировал? Я мог бы спросить и самого Джека, но отношения между нами как-то не ладились в последнее время, да и не хотелось акцентировать внимание на том, что эта информация обошла меня стороной. К Синкло же я подойти не решился: уж слишком он хмурился и был занят своими мыслями. Пришлось оставить вопрос открытым.

Как это обычно бывает со мной, во время репетиции усталость как рукой снимало. К концу сегодняшней я чувствовал себя способным отыграть еще актов десять и сплясать жигу. И это при том, что роль моя была одной из главных. Позже я расскажу поподробнее и о ней, и о самой пьесе, а сейчас перейду к тому, что произошло вечером.

Как и сказал мастер Синкло, для нас отвели зал на первом этаже. После репетиции в соседней комнате мы утолили свой голод славным ужином и добрым элем. Рабочий запал сменился приятной усталостью, пребывание в особняке лорда Элкомба стало казаться обычным делом, и, прежде чем взобраться по лестнице, «ведущей на небо», и залезть в постель, я решил перед сном подышать свежим воздухом.

На мое предложение прогуляться друзья ответили отказом, и я только обрадовался, потому что на самом деле рассчитывал побыть в одиночестве. Джек Уилсон, памятуя о вчерашнем опыте в Солсбери, ответил так: