Текст книги "Бледный гость"

– Господь знает, что ты схлопочешь, на свою голову, на этот раз. Не хочу я за тобой, как нянька, приглядывать.

Так что я оказался предоставленным самому себе. Воздух был теплым. Облагороженные кущи сада и хозяйственная часть дома были в другой стороне. Здесь, за пределами двора, передо мной расстилалось открытое пространство, впереди маячил лес. Я смотрел на запад, на закат небесного владыки, будто уходящего в изгнание, на облака, плывущие следом за его прощальным вечерним благословением (пожалуй, столь поэтический образ, подумал я, можно было бы представить на суд самого мастера Шекспира).

Если прикрыть глаза рукой, то за кромкой леса можно было увидеть гряду холмов. Где-то там, и не так уж далеко, находилась деревня Мичинг. Там мой отец проповедовал со своей кафедры, там я рос… Летними вечерами моя мать укладывала меня спать как раз в это время. Теперь же, когда черная смерть унесла их, я остался совсем один, и путь назад, в утерянный земной рай, был для меня закрыт.

Утерев навернувшиеся слезы, я зашагал по склону в сторону леса. Гнетущие мысли имеют обыкновение появляться внезапно, в моменты покоя и довольства, когда их совсем не ждешь. В таких случаях остается только заставлять себя думать о другом. Чем я и занялся.

Во-первых, я подумал о том, с какими замечательными людьми я работаю, ведь труппа стала моей семьей.

Во-вторых, о той, что осталась в Лондоне. Я стал думать, чем сейчас занимается моя Нэлл. В этот самый момент. Идея не самая лучшая. Наверняка сейчас она занята своим ремеслом, как я занят своим – здесь.

Что ж, работа есть работа, как сказала бы моя блудница… Просто работа.

Следом за Нэлл в памяти возник прошлый вечер. Адам Филдинг, мировой судья с проницательным взглядом. Его темноволосая красавица дочь, чьи ласковые руки ухаживали за мной. Инстинктивно я коснулся ссадины на лице. И тут же перед глазами возникли орущая толпа и представление «Братьев Пэрэдайз». Подходящее название для бродячей труппы, ставящей библейские сюжеты.

Отвлекая себя таким образом от тяжелых воспоминаний, я пересек небольшой пустырь, покрытый короткой, общипанной овцами травой, и приблизился к лесу. Остановившись, я обернулся и залюбовался открывавшимся отсюда видом на особняк. Теперь он казался еще больше и величественнее. Окна, казалось, полыхали из-за отражавшегося в них багрового заката. Несколько человеческих фигурок двигались рядом с домом. Моя тень растянулась в длинную полосу впереди меня.

Я вновь повернулся в сторону леса и шагнул в тень, образованную его деревьями. И то ли мои глаза еще не привыкли к темноте после ослепляющего блеска окон, то ли впереди действительно что-то было, но мне показалось (уже второй раз за день!), что среди чернеющих стволов промелькнула неясная фигура. Не белая, скорее мрачная, парящая тень. Я замер и присмотрелся заново. Я уже начал было себя убеждать, что пора вернуться назад, завтрашний день предстоит долгим и трудным, и нечего тут бродить, и все в таком духе. Но потом я вдруг понял, что все это мне осточертело. Все эти неясные фигуры среди деревьев, где ни попадя. Что за жалкое зрелище должен представлять собой человек, если пугается всякого шороха и тени!

Так что я решил идти вперед, в твердом намерении побороть свои страхи, но чувствуя, как сжимается от растущей паники сердце.

В сторону от проторенной тропинки к лесу уводила другая, едва заметная. Возможно, сюда бегали встречаться молодые парочки из прислуги, думал я, шагая через вересковые заросли. Оказавшись уже в пределах леса, я вновь остановился, давая глазам привыкнуть к полутьме. Чувствовалось сразу, что деревья вокруг были старше, гораздо старше, чем особняк. Нижние ветви дубов и вязов смыкались над моей головой. Повсюду мшистые, уродливые стволы. В прохладном вечернем воздухе плыл острый запах дикого чеснока. До моего слуха доносилось журчание скрытого в зарослях источника. Где-то поблизости копошились какие-то животные. Обычные звуки леса. Никакой опасности в себе они не таили. Я стал видеть четче. Ладони вспотели, я вытер их о рубашку и сделал глубокий вдох. Единственный способ победить страх – это заглянуть в его наглую физиономию. Я сделал шаг вперед…

– Тсс!

– Господи Иисусе!!!

Я едва из штанов не выпрыгнул. Отпрянув, я споткнулся о валявшуюся ветку и упал. Дыхание мое перехватило. Я поднял голову: в слабых лучах угасающего света надо мною нависала чья-то нелепая физиономия.

В грязных седых космах и бороде застряли пожухлые листья, изо рта шло умопомрачительное зловоние сгнивших зубов.

Одежду этого существа составляли звериные шкуры, кое-как прикрывавшие наготу.

Господи, настоящий дикарь!

Я уже собирался закричать в ужасе, но едва вскочил на ноги, как таинственное создание само отпрянуло в испуге и закрыло лицо узловатыми руками. Его страх придал мне решимости.

Сначала я сомневался, что это человек, но его скрюченная фигура и, если уж начистоту, его запах, тошнотворный даже на расстоянии, убедили меня, что передо мной никакой не лесной дух и не демон.

Мне доводилось слышать подобные истории о несчастных, потерянных детях, воспитанных дикими зверями и выросших среди них и самих себя считающих зверями. И когда они умирают, над их останками не бывает могильного камня, только ворох опавших листьев.

Дикарь отнял руки от лица. Они были на удивление нечеловеческими, может быть, из-за длинных грязных ногтей, больше походивших на когти животного. Потом, все еще держась от меня на расстоянии, он сказал:

– Что ты делаешь на моей территории? Пришел шпионить?

Я вытаращил глаза. Сами представьте: посреди погруженного в тень леса дикое существо, лишь отдаленно напоминающее человека, произносит вполне вразумительные слова и даже пытается угрожать.

Я не мог вымолвить ни звука. Я был слишком ошеломлен.

– Ну, так что?

Крадучись, дикарь приблизился ко мне на пару шагов, пока я собирался с мыслями. Двигался он странно, словно раскачиваясь. Я испугался, что он сейчас сшибет меня с ног и усядется сверху, и тогда я точно задохнусь от его вони.

– Я… я…

– Говори же!

Что-то в его властном тоне, совершенно несоответствующем этой взъерошенной, зловонной фигуре, заставило меня встряхнуться. Я чуть не расхохотался во все горло и взглянул на дикаря как-то иначе.

– Меня зовут Николас Ревилл, – произнес я наконец.

– И кем же является мастер Николас Ревилл?

Он шпион?

– Нет, не шпион. Актер из труппы лорд-камергера. Мы недавно прибыли в здешние места. Нас пригласили играть в доме лорда Элкомба.

– И что ты играешь?

– Слова, которые пишут для таких, как я.[4]4
  Полоний…Что вы читаете, милорд?
  Гамлет. Слова, слова, слова.
  У. Шекспир. Гамлет, II, 2, 194–195 (пер. М.Лозинского).


[Закрыть]

Дикарь кивнул в ответ на эту нарочито непростую фразу и, похоже, задумался. Я воспользовался паузой и задал встречный вопрос:

– Я назвал себя и свое ремесло, теперь твоя очередь.

– Сказать тебе, кто я? – произнес он удивленно, будто никогда прежде такого вопроса не слышал. – А кто я… Робин, так обычно меня называют.

Что ж, вполне подходящее имя для того, кто привык жить среди деревьев.[5]5
  Robin (англ.) – малиновка, птичка с красной грудкой.


[Закрыть] Только вот грудь у него скорее не красная, а серо-коричневая.[6]6
  «И не белее снега охра кожи». У.Шекспир. Сонеты, 130, 3 (пер. С. Степанова).


[Закрыть] Еще мне припомнился разбойник Робин Гуд. И один персонаж из «Летней ночи», Плутишка Робин, большой шутник и пособник владыки Оберона.

– Но ремесла у меня нет, – добавил дикарь.

– О да, это я и сам вижу. – Я уже откровенно веселился, не переставая с удивлением разглядывать его.

– Разве повелитель нуждается в ремесле?

– Вам виднее.

– Я повелитель этой земли, – изрек Робин. – Оглянись вокруг. Все это принадлежит мне.

Если честно, я мало что мог видеть при таком освещении, но кивнул, уже раздумывая над тем, как мне избавиться от этой неожиданной компании.

– Мастер… Ревилл, так ведь?

– Да, Ник Ревилл.

– По вашему виду не скажешь, что вы верите моим словам. – От этого замечания я слегка оторопел. Вероятно, Робин прекрасно видел в темноте. – И, смею заметить, вам уже пора идти обратно. Но если желаете, приходите завтра. Осмотрите мое королевство.

– Завтра?

– Приходите днем. У меня есть что вам показать.

Хорошо.

– А теперь вы можете удалиться, мастер Ревилл, – произнесло это пугало.

– Благодарю вас… ваше… ваше величество Робин.

Я поклонился, наполовину шутки ради, наполовину сраженный серьезностью этого дикаря. Может быть, я и вернусь завтра. Неплохой способ избежать скуки и пополнить свои знания. Это долг актера – изучать все и всех, с кем сводит его судьба.

Когда я вышел из леса, начало смеркаться. Массивные формы особняка загораживали собой большую часть горизонта. В некоторых окнах еще теплились отблески заката. Молодая луна висела низко, словно ей стоило больших усилий подниматься по небосклону. Я торопливо миновал пустырь и, могу поклясться, слышал чье-то дыхание рядом, совсем близко. Бросив быстрый взгляд вокруг, я пошел быстрее. На сегодня с меня призрачных теней и странных звуков было достаточно.

Утром я решил выяснить, кто же такой этот Робин. Большого труда это не составило. Несмотря на вчерашний хамоватый прием дворецкого Освальда, отношение других слуг было гораздо приветливее. Разговорившись с одним из них, звали его Дэви, я вскользь, будто ненароком, упомянул о том, что мы недавно выступали перед ее величеством и двором в Уайтхолле. После этого он сделался словно теплый воск в моих руках, хотя название Уайтхолл ему, похоже, ни о чем не говорило. С тем же успехом Уайтхолл мог бы находиться на луне.

Как бы то ни было, все, что мне удалось узнать, в точности соответствовало словам самого Робина.

– Как давно он живет в лесу?

– Никто не знает, сэр, – отвечал Дэви. – Он… как это… изгнанец и отшельмик. Живет сам но себе, вдали от людей.

– Изгнанник и отшельник, – мягко поправил я его.

– Ну да, сэр, именно так. Эх, кабы кто учил меня грамоте!

– Чем же он занимается в лесу?

– Ну как же, с белками говорит, и с жабами, и с гадами…

– С гадами?

– С тварями вроде пауков и так далее. Что, неужели такого слова не знают в Уйатхолле? Робин – хозяин леса.

Так-так… Хозяин и повелитель леса, как Элкомб – хозяин и повелитель Инстед-хауса. А что же лорд Элкомб, он не возражает против того, что говорит дикарь? Нет, сэр, Робин вполне безобиден. К тому же, говорят, он приносит удачу. Потому мы за ним и приглядываем. Без присмотру ему никак.

Я кивнул, мол, не сомневаюсь. Мысль навестить Робина не оставляла меня. Это был настоящий актерский азарт – во что бы то ни стало изучить особенности его натуры и все их проявления. Как оказалось, идея не самая блестящая.

Утро было отведено под очередную репетицию, хотя не скажу, что пьеса была для нас в новинку. Пара ребят вроде меня и я сам не принимали участия в предыдущей постановке, но даже я видел пьесу в исполнении «камергеровцев» в Финсбери, еще на северном берегу Темзы.

Вообще, в репетиции особой надобности не было. Однако выступление перед лордом Элкомбом – ответственность едва ли меньшая, чем выступление перед королевой. Актеры не могут похвастаться тем, что у них много доброжелателей, хотя бы потому, что у властей есть несколько могущественных наблюдателей, пуритане опять же нас не жалуют, а хуже всего – чума, всадница на костлявой кляче, из-за которой то и дело закрывают театры. Так что в друзьях мы нуждались, чем влиятельнее, тем лучше. А лорд Элкомб, владелец немалой части графства Уилтшир и старинного особняка в Лондоне, как раз к таким и принадлежал. Так что его приглашение мы приняли без колебаний, поскольку это большая честь, да и вознаграждение более чем щедрое.

Тем не менее, как я уже сказал, свои роли в «Сне» мы знали прекрасно. Даже я знал. Так что, когда Лизандр в действии не участвовал, я думал о своем.

Немудрено, что я вспоминал распутницу Нэлл, ведь я исполнял роль молодого любовника. Всего несколько дней назад, подумать только, я был еще в Лондоне и говорил с ней об этой странной пьесе-фантазии мастера Шекспира. Нэлл всегда была мне хорошим другом.

Вот мы в моем жилище на южном берегу. Не в той жалкой дыре за четыре пенса в неделю, принадлежавшей двум сестрицам-ведьмам, в которой я вынужден был ютиться всю прошлую зиму, но в гораздо более уютной и удобной комнате в доме неподалеку от «Глобуса». Улица почему-то называлась Дэдмэнз-плэйс.[7]7
  Dead Man's Place (англ.) – приют мертвеца.


[Закрыть] Вероятно, из-за такого неудачного названия снять здесь жилье на выгодных условиях ничего не стоило. К тому же я приглянулся моему домовладельцу мастеру Бенвиллу. В первый раз, когда он меня увидел, он долго и тщательно меня рассматривал. Я сообщил ему о своей профессии – что не всегда было мне на пользу, – а он только облизал свои тонкие губы. Я моментально сделал вывод, что сей джентльмен, по видимости, предпочитает мужской пол и всяческие интриги. И разумеется, разговоры на ту же тему. Он завалил меня расспросами, полагая, что труп па лорд-камергера – это рассадник мужеложства. Я уже собирался уносить ноги, как вдруг понял, что его любопытство может быть мне на руку. В результате мне удалось сбить плату за аренду комнаты с шиллинга и трех пенсов до шиллинга в неделю. В Бродуолле я платил меньше, но комната на улице Мертвеца того стоила. Взамен я рассказал Бенвиллу парочку пикантных сплетен, касавшихся моей труппы.

Итак, одним июньским вечером я и Нэлл лежали на кровати. Более насущные желания были утолены, так что она начала расспросы о том, куда мы отправляемся, что будем играть и перед кем, за какое вознаграждение, дадут ли мне на этот раз главную роль, и еще куча вопросов, которые сыпались на меня в беспорядке.

– Помедленнее, – взмолился я. – Я не могу ответить на все сразу!

Я только притворялся, что этот «допрос» меня утомляет. На самом деле я с удовольствием пустился в объяснения. Любой человек любит рассказывать о своем ремесле, а если нет, то у него и ремесла не имеется. Так я думаю.

– Что, еще не все? – спрашивал я. – Ты не оставишь во мне сил ни на что другое!

– Ну, Ник, еще немного. Еще один маленький вопросик! Вы все поедете в Уилтшир? Или кто-то останется в городе?

– Нет, мы не все поедем в Уилтшир, – отвечал я с легкой досадой. О чем она думает? О своих клиентах? – Шекспир, Бербедж, Хэммингс и большинство ведущих актеров остаются.

– Так-так, выходит, детишки предоставлены сами себе. Кто же о них позаботится?

Странно, но что-то подобное и мне пришло в голову, однако то, в какой манере это произнесла Нэлл, мне пришлось не по душе.

– Если ты имеешь в виду, что мы не способны позаботиться о себе сами…

– Я просто пошутила, Ник, – рассмеялась она.

– Смею заметить, мы едем в Инстед-хаус по личному приглашению лорда Элкомба! – заявил я пылко.

– Ну-ну, побереги силы на потом! – только и смеялась Нэлл.

– Я обижусь.

– Ну, тогда расскажи мне об этом своем «Кошмаре в летнюю ночь».

– «Сон в летнюю ночь».

– Сон. Вот видишь, как мало еще я знаю! И не забудь про свою роль!

Даже если Нэлл пыталась таким образом обратить все в шутку и успокоить меня, ей все равно было любопытно узнать о роли, которую я должен был исполнять. Интерес к театрам неизбежно был связан с родом ее ремесла, так что действием на сцене она обычно интересовалась мало. (Поначалу я как-то пытался настоять на том, чтобы она перестала искать клиентов среди актеров «Глобуса», но она ответила, что я не имею права вмешиваться в ее работу, как и она не имеет права вмешиваться в мою.)

Так что я, лежа плашмя на кровати и глядя на неровно оштукатуренный потолок, начал рассказывать о сюжете «Сна в летнюю ночь». Нэлл прикорнула рядом.

Я рассказал ей про Гермию и Лизандра, двух юных жителей Афин, которые влюблены друг в друга. Я сказал также, что исполняю роль Лизандра, тогда Майклу Донгрэйсу отведена роль Гермии. Все бы хорошо, да только вот суровый отец Гермии, Эгей, подыскал дочери другого жениха, Деметрия. Этого самого Деметрия любит девушка по имени Елена. Гермия и Лизандр бегут в афинский лес; Деметрий устремляется за ними, а за Деметрием – безнадежно влюбленная Елена. Намечается любовная неразбериха! Потому что в этом зачарованном лесу обитают Оберон и Титания, король и королева фей и эльфов, они любят друг друга, но постоянно ссорятся, как и обычные смертные.

– Непростой сюжет, – заметила Нэлл.

– Так и задумано, – ответил я, понимая, что и без того все упрощаю для ясности. – Я же говорю, это любовная путаница. Не разберешься, пока не поймешь.

Нэлл выскользнула из постели, и я подумал, что она направилась к ночному горшку в углу. Впрочем, я ошибся: она что-то искала на столе, среди разбросанных в беспорядке бумаг. Через пару минут Нэлл вернулась и помахала чем-то белым перед моим носом.

– Напиши, – сказала Нэлл, держа в руках лист бумаги и огрызок карандаша.

– Что?

– Я так легче пойму, если ты мне напишешь.

– Ты же читать не умеешь.

– Ну, я не совсем безграмотна. – Похоже, мои слова ее задели. – Кое-кто дает мне уроки.

Вот это новость!

– Кое-кто?

– Ну да, кое-кто из… сестер.

Нэлла имела в виду кого-то из своих подруг из притона. Шлюха-педагог! Господи, спаси нас, подумал я и прогнал возникший передо мной непристойный образ прочь.

– Тебя мог бы учить и я, я предлагал.

– Ну, ты ведь воспринимаешь меня такой, как я есть?

– Конечно.

– Необразованной и неграмотной?

– Ну… не совсем… если ставить вопрос таким образом.

– То есть ты бы хотел, чтобы я изменилась?

– Немного, да.

– Вот видишь! – торжествующе сказала Нэлл. – А теперь напиши имена героев из твоего «Кошмара».

Во избежание дальнейшей дискуссии я сел и быстро набросал на бумаге имена героев, указал стрелочки и сердечки, чтобы стало ясно, кто в кого влюбляется и с кем остается. Потом, чтобы уж довести дело до конца, я добавил еще несколько второстепенных героев.

Когда я закончил, Нэлл схватила бумагу и пристально ее изучила.

– Так. Ли… за… Лизандр. Это твоя роль. И он обведен сердечком с… ммм… Гер… с Гермией! Значит, это та, в которую ты влюблен. А вот это Де… мет… рий, ясно, и Елена. Стрелочка указывает, что она влюблена в Деметрия.

Я рассказал еще про Робина Озорника, и на этом урок был окончен. Правда, мы еще посмеялись над именами некоторых персонажей и наконец поставили на обсуждении «Сна» точку.

Позже мы вышли на улицу. Было еще светло. Если честно, я не любил показываться в обществе Нэлл там, где собиралось много людей. Особенно если на ней было платье, как сейчас: слишком откровенное и красное. Другими словами, выдававшее род ее занятий. Думаю, это объясняется двумя обстоятельствами: я не хотел, чтобы меня принимали за одного из ее клиентов, и, кроме того, сомневался, что смогу препятствовать ее промыслу. Если уж она продолжала искать клиентов в театре, то и о запрете выходить на улицы речи быть не могло.

Когда мы расставались, Нэлл проявила необычайную нежность. Возможно, потому, что нам предстояло увидеться еще не скоро. Первый раз я выезжал за пределы Лондона с тех самых пор, как прибыл сюда в 1599 году. Нэлл тоже была из провинции. Как и я, она искала удачи в большом городе. Думаю, это одна из причин, которые сблизили нас.

– Я сохраню твой листок, – сказала она, поцеловав меня в щеку.

Я не сразу сообразил, о чем она говорит.

– Когда буду думать о тебе и о том, чем ты там занимаешься, я посмотрю и сразу вспомню, что ты влюбился в этого мальчишку, которого зовут Гермия.

– Преуспеть в чтении тебе это не поможет, – сказал я.

– Хорошего тебе «Сна», – попрощалась Нэлл. – Видишь, я запомнила название.

Как потом выяснилось, слово «кошмар» подошло бы гораздо больше.

Солнечные лучи проглядывали сквозь высокие окна и падали на дубовый паркет зала, где мы репетировали. Я сидел в стороне, не занятый в действии, и образ Нэлл, идущей по улице, ее платье из тафты, яркое, как огненное пламя, мерцающее в вечернем свете, маячили у меня перед глазами.

Томас Поуп раздавал ценные указания по поводу последней сцены Лоренсу Сэвиджу и остальным, кто получил роли ремесленников – ткача по имени Моток, столяра Пилы и так далее. Поуп считал, что дельному совету всегда есть место, даже если это касается сцены, которую предстоит репетировать уже в десятый раз. Он был полной противоположностью Синкло. И говорил он все как есть, не раздумывая, будет ли это уместно. Репертуар его составляли комедийные роли (в «Сне» он играл Пака, шута Оберона и изобретательного интригана). Однако к мнению его прислушивались, он умел дать хороший совет и, если требуется, указать на промахи, при этом не обидев. Поэтому он был просто незаменим и как «предводитель» на время поездки, и как руководящий нашей постановкой.

Итак, в последней сцене ремесленники разыгрывают перед афинским двором трагическую историю Пирама и Фисбы. Ремесленники эти – бедные бродячие комедианты, творящие посмешище из возвышенных любовных переживаний и в то же время преподносящие урок о том, как не следует играть. Всякий дурак способен играть на сцене, пусть из ряда вон плохо. Но играть из ряда вон хорошо – вот это настоящее искусство.

Сэм Смит, исполнявший роль Рыла, медника, лежал на сцене с задранными кверху руками и ногами. Так он изображал Стену, которую в «трагедии о Пираме и Фисбе» представлял сам Рыло. Лоренс, как и следовало его герою, неуклюже согнулся, чтобы поглядеть в стенную щель – ее «играли» растопыренные пальцы Сэма.

Но, кажется, его прервали. Лоренс выпрямился. По его лицу пробежала тень, словно облачко накрыло солнце в жаркий летний день. Позже я вспомню об этом.

Проследив его взгляд, я обернулся к двери. Трое мужчин и женщина остановились у входа. Вся труппа обратила к ним свои взоры. Те, кто не знал вошедших, гадали, кто же это такие.

– Прошу вас, продолжайте, – сказал лорд Элкомб.

Сэвидж заглянул в щель между пальцами Смита и жалостливо вымолвил, что не видит своей Фисбы. Остальные воспользовались моментом, чтобы изучить гостей. Согласитесь, это было куда интереснее, чем уже набившие оскомину страдания Пирама.

В последующие дни у меня будет еще масса возможностей узнать подробнее о нраве лорда Элкомба и его родных, но здесь я расскажу вам о первом впечатлении.

Хозяин особняка был высоким худощавым джентльменом средних лет, одетым просто, без изысков, но очень дорого. Идеально выбритое, вытянутое лицо, орлиный нос, близко посаженные глаза, тонкие губы. Его супруга – по крайней мере, я принял эту женщину за таковую – ростом почти не уступала мужу. И хотя лицу ее были свойственны те же тонкие, вытянутые аристократичные черты, что и у Элкомба, все же линии были мягче, профиль – менее воинственным, губы – более полными.

Рядом с ними стояли двое молодых людей, я решил, что это их сыновья. Того, что выглядел старше или просто более измученным заботами, звали лорд Генри Аскрей. Он действительно был старшим сыном и наследником Элкомба. Парадоксально, но некоторые первенцы мало похожи на своих родителей. В лицах одних угадываются отдаленные черты матери или отца, в лицах других – более усовершенствованные черты обоих. Гарри же выглядел просто некой бледной, тусклой их тенью. Да, он был высок, как лорд и леди, с похожей формой лица, но взгляд его, пробирающий до костей, мучительный, ставил на дальнейшем сходстве точку. Генри Аскрей был, пожалуй, моего возраста и, похоже, страдал бессонницей. Об этом свидетельствовали темные круги под глазами и болезненная бледность кожи. Второй сын, Кутберт, был слеплен из совсем другого теста. Выглядел он здоровым, упитанным, и лицо его, хоть и не толстое, вытянутым не было, как у остальных Элкомбов.

Душераздирающая история Пирама и Фисбы тем временем близилась к своему завершению, когда Пирам закалывает себя кинжалом, ошибочно полагая, что его дражайшую Фисбу проглотил голодный лев, а Фисба, в свою очередь, тоже убивает себя, потому что ее Пирам убил себя, потому что решил, что Фисба… Ну думаю, вы понимаете. Трагическая повесть о двух влюбленных из враждующих семейств, погибших по воле жестокого случая. К концу интерлюдии мы неизменно утирали глаза. Ибо хохотали до слез. И не важно, сколько раз мы были свидетелями злоключений двух несчастных молодых людей. Мастерство «ремесленников» всегда было на высоте. Как и мастерство, с которым была написана вся пьеса. Скажу больше, оно было непревзойденным. Да-да, лучшего слова мне не найти. Непревзойденный талант мастера Шекспира, указавшего нам на то, насколько призрачна грань между языком любви и языком глупости. Подчас они – одно и то же. Влюбленный человек напоминает нам сошедшего с ума, ему свойственно нести любовный вздор, что безмерно веселит остальных.

Так что немудрено, что комическая трагедия о Пираме и Фисбе вызывает такой шквал хохота.

Как я уже сказал, те из нас, кто не был занят в сцене, разглядывали гостей. Естественно, нам было небезразлично их отношение к происходящему. И вот что я вам скажу мы просто бродячий балаган самого низкого пошиба, если такая реакция – это все, чего мы заслуживаем. Единственным, кто действительно оценил наши усилия, был Кутберт. Он от души веселился. Даже неслышно повторял реплики Лоренса и остальных. Похоже, он прекрасно знает текст. Само собой, в голову мне тут же пришла одна подозрительная и небезынтересная мысль.

Что касается остального семейства: на губах Элкомба играла скупая улыбка, словно он, вроде бы и признавая наш талант, не желал унизить себя чересчур эмоциональным проявлением своих чувств, не приличествующим его особе. Лицо его супруги хранило беспристрастность и, я бы сказал, даже пуританскую строгость. Едва ли не порицание. Ну а Генри… Ох, Генри!

Скажу так: я видел людей, откровенно скучавших на комедийных представлениях, видел и тех, кто едва по полу не катался, не в силах больше смеяться. Но поверьте, еще ни разу я не был свидетелем того, как человек плачет, и не от смеха, хотя перед ним – самая абсурдная на свете история о двух влюбленных, роли которых исполняют ткач и починщик кузнечных мехов. Вот насколько был взволнован этот молодой человек. Стоя немного поодаль от родителей и брата, он то и дело украдкой подносил руку к глазам, пока несчастные любовники причитали один над другим и поносили злую судьбу.

Так и хотелось ему сказать: «Господи! Да это же комедия!»

Но вот Пирам и Фисба, после долгой агонии и предсмертных вздохов, наконец умерли. Затем поднялись и поклонились зрителям. Лорд Элкомб учтиво похлопал. Леди даже не одарила актеров кивком. Генри, казалось, готов был вот-вот убежать прочь. Так что Кутберт вновь был единственным, кто не скрывал своей признательности и одобрения. Эх, нам бы аудиторию сплошь из таких вот Кутбертов, подумал я (хотя на тот момент я, конечно, не знал, что Кутберта зовут Кутбертом).

Томас Поуп и Роберт Синкло подошли к Элкомбам, чтобы представиться. Последние наконец позволили себе улыбнуться, а то я уже начал сомневаться, для чего мы вообще сюда приехали. Вместе со мной, похоже, и вся труппа вздохнула с облегчением.

Дальше было еще интереснее. Лорд Элкомб сделал шаг вперед и, забавно помахав рукой, дабы привлечь наше внимание, произнес:

– Добро пожаловать в Инстед-хаус, уважаемые джентльмены. Вы должны простить нас за то, что не воздаем достойных почестей вашей игре, это всё приготовления к свадьбе нашего сына. Столько суматохи… Но, поверьте, ваше присутствие мы почитаем за честь. С некоторыми из вас я давно знаком, но, вижу, в труппе появилось много новых лиц. Вам, последним, мое сердечное приветствие.

Я с трудом верил в то, что этот господин мог быть сердечным вообще в чем-либо. Тем не менее он подошел к нам, пожал руки и с некоторыми даже обменялся любезностями. Леди Элкомб беседовала с «ветеранами», Генри все-таки улучил момент и исчез, а Кутберт присоединился к отцу.

В подходящий момент я шепнул Сэвиджу:

– Ну что ж, вежливости ему не занимать.

– Подожди. Ты его еще не знаешь.

Тень, которую я заметил недавно, вновь пробежала по лицу моего приятеля.

– А ты, конечно, знаешь.

Как вы понимаете, мне было очень любопытно, чем же так не приглянулся Лоренсу наш хозяин.

– Не так, как ты думаешь, Николас. Я с ним не пью и не вожу дружбы. Я просто актер. Но кое-что мне о нем известно.

Продолжения я так и не дождался. Лоренс не сказал более ни слова. Он вообще незаметно ушел, чтобы не встречаться с Элкомбом лицом к лицу и не жать ему руку.

Стояло прелестное летнее утро. Я поглядел в окно, а когда, обернувшись, столкнулся с тем, кого удачно избежал Сэвидж, Джек Хорнер, оказавшийся тут же, представил меня:

– Николас Ревилл, милорд.

Мне ничего не оставалось делать, как поклониться.

– К вашим услугам, мастер Ревилл.

– Милорд.

– Вы недавно в труппе, не так ли?

– С прошлой осени, милорд. Роль в «Гамлете» мастера Шекспира.

– А какие были после… хм? – спросил Элкомб.

Я насторожился. Может быть, пристальный взгляд его ледяных голубых глаз смутил меня или то, что они были близко посажены… Трудно сказать. Вполне возможно, я просто оказался под впечатлением слов Сэвиджа.

– О, довольно незаметные. Отравители, послы…

– Но в «Сне» вам досталась роль более существенная?

– Да, Лизандра. Одного из любовников.

– Одного из нескольких, как я понимаю. – Губы Элкомба растянулись не то в усмешке, не то в типичной его улыбке.

– Порой любящих против своей воли, – добавил я.

– Что вы имеете в виду… хм?

Что я имею в виду… Да ничего особенного. Только теперь мне было необходимо дать кое-какие объяснения своим словам.

– Видите ли, в пьесе много влюбленных, по желанию и… или против него, – промямлил я под жестким взглядом Элкомба, который теперь и не думал улыбаться. – Как… например… как Титания и Моток. Королеве фей и в голову бы не пришло влюбиться в этого осла. Или, скажем, мой Лизандр. Он тоже стал жертвой волшебного отвара Пака. Так что должен был влюбиться в первого встречного, которого увидит. То есть против своей воли… Вот что я хотел сказать.

– Отвар творит любовь. Хм…

Как видите, у Элкомба была странная привычка завершать свои реплики этим «хм». Может быть, поэтому я продолжил:

– И, милорд, я думаю, что…

– Да?…

Я впал в замешательство. Почему-то мне вдруг показалось нахальством объяснять замысел Шекспира за него. Но, как бы то ни было, драматурга рядом не было, чтобы меня поправлять, так что была не была.

– Я думаю, мастер Шекспир объясняет, что людям свойственно часто менять свои сердечные склонности. Сегодня – Гермия, завтра, а может быть, в следующую минуту – Елена… Мы полностью во власти любви. Она может заставить нас полюбить даже какого-нибудь шута или полное ничтожество…

– Продолжайте. – Элкомб прекрасно держал себя в руках. Иллюзия, что ему крайне интересны взгляды жалкого лицедея, была полной.

– Но порой, страдая от такой изменчивости… (Господи! Что я говорю!) Мы… э-э-э… чтобы объяснить ее, выдумываем всяческие зелья, которые якобы заставляют нас вести себя именно так, а не иначе. Потом мы начинаем воображать разных фей и эльфов, которые будто бы очаровывают нас и добиваются от нас того, что мы бы и так сделали.