Текст книги "Анатомия убийства. Гибель Джона Кеннеди. Тайны расследования"

Глава 49

Здание городского муниципалитета

Краков, Польша

29 июня 1964 года, понедельник

Поляк, решившийся задать Роберту Кеннеди «личный вопрос», явно нервничал¹. Юный поляк, деятель местного отделения компартии в Кракове, одном из двух крупнейших городов Польши, пояснил, что его сограждане хотели бы услышать «версию убийства» с точки зрения брата покойного президента.

Казалось, этот вопрос застал Кеннеди врасплох. Уже почти семь месяцев он старался избегать любых публичных заявлений о гибели своего брата. Благодаря созданию комиссии Уоррена у генерального прокурора США был формальный повод обходить этот вопрос молчанием; он мог заявить, что не хочет высказывать необоснованных суждений до завершения следствия или что не хотел бы повлиять на результат работы комиссии. Но во время июньской поездки по странам Европы – вначале он побывал в Германии, где торжественно открыл мемориальную табличку на площади, названной в честь его брата, а теперь прибыл в Польшу, – ему пришлось наконец собраться с духом. В социалистической Польше толпы скандировали имя его брата.

И он решил ответить на вопрос молодого поляка.

Он сказал, что президент Кеннеди был убит неадекватным человеком, отщепенцем по имени Ли Харви Освальд, который таким образом выразил свой протест против американского общества. Вина Освальда «несомненна», сказал Роберт Кеннеди. «Освальд был убежденным коммунистом, но к этому случаю коммунисты не имеют никакого отношения, – пояснил он. – То, что он сделал, он сделал самостоятельно и в одиночку. <…> Его поступок, на мой взгляд, не имеет идеологической подоплеки. <…> Это был единичный акт протеста личности против общества». Его слова немедленно попали в заголовки американской прессы, особенно благодаря тому, что генеральный прокурор, казалось, подтверждает выводы, которых ждали от комиссии Уоррена. После возвращения Кеннеди на родину эти его высказывания вызвали новую волну недовольства работой комиссии: ее обвиняли в новой утечке данных, ситуация выглядела так, словно эту информацию Кеннеди предоставила комиссия. 2 июля в редакционной статье под заголовком «Слишком много разговоров об Освальде» («Too Much Talk on Oswald») в The New York Times говорилось, что заявления Кеннеди в Польше «поколебали веру в беспристрастность комиссии»².

Большую часть 1964 года Кеннеди, казалось, был весь в своем горе и практически не появлялся на публике3. Он принял предложение Джонсона остаться на посту генерального прокурора, сказав, что намерен продолжить курс, намеченный братом для Министерства юстиции, в частности в области гражданских прав. Однако впоследствии он практически не занимался своими обязанностями в министерстве и порой по нескольку дней кряду не показывался в главном здании министерства на Пенсильвания-авеню. Много времени проводил в Хикори-Хилл, особняке времен Гражданской войны, который они с Этель купили у Джека в 1957 году, или с Жаклин и ее детьми в Джорджтауне. Казалось, он спокойно себя чувствует только среди родных и близких, в окружении всех восьмерых детей (Этель в то время ждала девятого).

Кеннеди буквально облекся в скорбь: он даже забрал одежду покойного брата и носил ее. Регулярно посещая могилу Джона на Арлингтонском национальном кладбище, он часто надевал любимую кожаную куртку или пальто покойного президента. До поездки в Европу, во время которой была поднята тема убийства его брата, Кеннеди утверждал, что не интересуется работой комиссии Уоррена и для него не имеет значения, действовал Ли Харви Освальд один или был участником заговора. Его обычным ответом на вопрос о работе комиссии было: «Какое мне дело? Это не вернет Джека».

Но его помощники и близкие друзья знали, что эти слова говорились в основном на публику. Через много лет они признают, что Кеннеди всегда подозревал, что какие-то заговорщики планируют убить его брата. На протяжении всего 1964 года некоторые из его заместителей в Министерстве юстиции – и друзья в других местах – продолжали поиски, начатые по его просьбе: поиски доказательств того, что Ли Харви Освальд не был стрелком-одиночкой. Казалось, Кеннеди был всерьез обеспокоен тем, что за убийством могли стоять Кастро или мафиозные круги.

Кеннеди наверняка знал, что есть некая ужасная логика в версиях о кубинском следе в убийстве его брата, поскольку Соединенные Штаты давно вынашивали планы устранить Кастро, причем не без помощи мафии. Как стало ясно впоследствии из документов, сохранившихся в правительственных архивах, к 1964 году Роберт Кеннеди уже как минимум два года был в курсе этих планов убийства Кастро. После неудачной попытки вторжения в заливе Свиней в 1961 году брат назначил его ответственным за тайную войну президентской администрации против Кастро, известной в ЦРУ как операция «Мангуст» (Operation Mongoose). Никто из официальных лиц, причастных к операции «Мангуст», не сомневался, что ее цель – насильственное устранение Кастро.

Кеннеди знал об участии мафии в тайных планах ЦРУ по устранению Кастро по крайней мере с мая 1961 года. Через четыре месяца после того, как Роберт Кеннеди заступил на должность генерального прокурора, Эдгар Гувер предупредил его служебной запиской, что ЦРУ замышляет «грязные делишки» на Кубе с привлечением чикагского гангстера Сэма Джанканы. Кеннеди явно прочел это сообщение из ФБР, поскольку приписал на полях: «Надеюсь, с этим как следует разберутся». А год спустя Кеннеди прямо сказали, что под «грязными делами» подразумеваются тайные операции ЦРУ по физическому устранению Кастро. В мае 1962-го по настоянию Кеннеди было проведено рабочее совещание, на котором представители ЦРУ сообщили ему имена членов мафиозных структур, участвующих в этих тайных операциях, в их числе был и Джанкана. Как явствует из краткого отчета о совещании, Кеннеди заявил своим собеседникам из разведслужбы, что участие мафии в этих тайных операциях для него новость, притом неприятная: «Надеюсь, если вы снова захотите вести общие дела с организованной преступностью – с гангстерами, – вы поставите в известность генерального прокурора». Но было ли это для него такой уж неожиданностью, учитывая то, что он узнал годом ранее из служебной записки Гувера? И хотя друзья Кеннеди впоследствии будут уверять, что он ни за что не стал бы утверждать приказ об убийстве главы другого государства, в действительности ЦРУ не оставляло попыток устранить Кастро вплоть до самых последних часов администрации Кеннеди– все то время, пока Роберт Кеннеди вел тайную войну с Кубой. Генеральный инспектор ЦРУ, осуществлявший внутренний надзор за деятельностью Управления, установит впоследствии, что 22 ноября 1963 года, в день, когда был убит президент Кеннеди, некий офицер ЦРУ в Париже встретился с кубинским агентом и передал ему для переправки в Гавану отравленную авторучку – это была шариковая авторучка с иглой для подкожных впрыскиваний, которую можно было наполнить имеющимся в продаже смертельно опасным ядом под названием Blackleaf-40⁴. Генеральный инспектор писал, что, «вероятно, в тот самый момент, когда происходило покушение на Кеннеди, офицер ЦРУ встречался с кубинским агентом… <…> и передал ему орудие убийства для устранения Кастро». Даже после убийства брата к Роберту Кеннеди по-прежнему поступали отчеты о том, что мафия не оставляет попыток – с помощью ЦРУ или без него – физически устранить Кастро. В июне 1964 года, примерно в то время, когда генеральный прокурор США совершал поездку по Германии и Польше, ЦРУ направило в его офис подробную докладную записку о новом предложении «людей из “Коза ностры”», действующих совместно с кубинцами – противниками режима Кастро⁵. «Они запросили за устранение Кастро 150 тысяч долларов», – говорилось в докладной записке ЦРУ.

Знал ли президент Джонсон в 1964 году о заговорах против Кастро, точно неизвестно, хотя записи его телефонных разговоров из Белого дома, долго сохранявшиеся в тайне, позволяют предположить, что ЦРУ до 1967 года ничего не сообщало ему о заговорах и об участии в них мафии. И все же в первые месяцы своего пребывания на посту президента Джонсон, похоже, всерьез подозревал, что покушение на Кеннеди было чем-то вроде акта возмездия со стороны некоего иностранного правительства. Весной 1964 года Джонсон сказал своему пресс-секретарю Пьеру Сэлинджеру, который занимал эту должность и при Кеннеди, что убийство президента было «божьей карой» за причастность США к гибели диктатора Доминиканской Республики Рафаэля Трухильо и президента Южного Вьетнама Нго Динь Зьема: вьетнамский лидер был убит меньше чем за три недели до покушения на Кеннеди в результате военного переворота, организованного при поддержке США⁶.

Об этом замечании Джонсона, как подозревал президент, вскоре стало известно Кеннеди. Генеральный прокурор был возмущен до глубины души. «Божья кара?» – потрясенно повторял он. В апреле 1964 года, в разговоре со своим близким другом, историком Артуром Шлезингером, Кеннеди заметил, что это «самое ужасное» из всего, что говорил Джонсон.

Но так ли уж далек от истины был Джонсон? Кеннеди мог сколько угодно гневаться на президента, но у него и у самого были подозрения, что некий лидер иностранного государства, которого ставила своей целью устранить администрация Кеннеди, просто нанес упредительный удар. И вероятнее всего, это был Кастро. Шлезингер вспоминал, как однажды той осенью – «возможно, бестактно» – спросил у Кеннеди, действительно ли он верит, что Освальд действовал в одиночку. Кеннеди «ответил, что у него нет серьезных оснований сомневаться в том, что Освальд виновен, однако все еще остаются вопросы, действовал ли он в одиночку или убийство было частью заговора, организованного Кастро или гангстерами».

И в июне того года Кеннеди оказался перед трудным выбором, получив от председателя Верховного суда Уоррена письмо, отправленное по поручению комиссии. Уоррен спрашивал, располагает ли генеральный прокурор «какой-либо информацией, позволяющей предположить, что убийство президента Кеннеди произошло в результате некоего внутригосударственного или иностранного тайного сговора». Это письмо было составлено в результате соглашения между членами комиссии и Министерством юстиции, согласно которому Роберт Кеннеди освобождался от дачи показаний.

Следовало ли Кеннеди рассказать об известных ему планах операций по устранению Кастро и о своих подозрениях, что в этом деле может быть замешана Куба? Каковы могли быть последствия, если бы вдруг открылось, что он знал годами: ЦРУ не только вынашивало планы убийства Кастро, но и нанимало для этой цели главарей мафии – тех самых гангстеров, с которыми должно было бороться вверенное ему Министерство юстиции?

Политические консультанты Кеннеди наверняка были бы против обнародования подобной информации, особенно летом 1964 года, когда они – без видимой причины – пытались подогреть общественное мнение, намекая, что в ноябре он будет соседом Джонсона по избирательному списку. Кеннеди не скрывал своей антипатии к Джонсону, однако ничего не сделал, чтобы приглушить эти слухи. Согласно результатам опросов, он с наибольшей вероятностью мог стать вторым номером в списке кандидатов от Демократической партии.

Кеннеди не спешил с ответом на письмо Уоррена. «Что я должен сделать?» – черкнул он в коротеньком примечании без даты, написанном от руки⁷. Оно было адресовано помощнику, который через несколько недель после получения письма Уоррена напомнил ему, что комиссия ждет ответа.

В конце концов 4 августа он подписал короткое, на одну страницу, письмо, адресованное председателю Верховного суда и не содержавшее ничего из того, что в действительности Кеннеди знал или о чем подозревал.

«Я бы хотел со всей определенностью заявить, что не знаю никаких достоверных фактов, которые бы подтверждали необоснованное заявление о том, что убийство президента Кеннеди было результатом внутригосударственного или иностранного заговора⁸. И хотел бы заверить вас, что вся информация, имеющая какое-либо отношение к убийству президента Джона Ф. Кеннеди, которой располагает Министерство юстиции, была передана Президентской комиссии для должного рассмотрения и изучения. В данное время у меня нет предположений относительно дальнейшего расследования, которое следует предпринять комиссии до публикации ее заключительного отчета».

С учетом того, что стало впоследствии известно о подозрениях Кеннеди, это письмо было в лучшем случае уклончивым, в худшем – попыткой сбить комиссию со следа в поисках возможного заговора, приведшего к гибели его брата. Может, все слова в этом письме подобраны правильно, но они маскируют его мрачные опасения, что Освальд действовал не один. Может, Кеннеди и не имел «достоверных доказательств» заговора, но подозрений было хоть отбавляй. Может, среди информации, «которой располагало Министерство юстиции», не было свидетельств, указывающих на возможный заговор, но они могли быть в других местах – в ЦРУ, например.

Зная, что его уже освободили от необходимости давать показания, Кеннеди в заключение сказал, что готов предстать перед комиссией и ответить на вопросы. На самом деле он знал, что это предложение будет отклонено. «В случае, если члены комиссии сочтут, что я могу внести посильный вклад в расследование, выступив в роли свидетеля, я готов это сделать», – писал он. В отличие от президента Джонсона генеральный прокурор был высшим правительственным чиновником, а им не вменялось в обязанность давать под присягой показания во время расследования.

Глава 50

Офис директора Федерального Бюро Расследований

Вашингтон, округ Колумбия

август 1964 года

Ли Рэнкин чувствовал себя очень неловко из-за требований, которые комиссия выдвигала по отношению к ФБР. Запросы о предоставлении дополнительной информации и помощи продолжали поступать в Бюро на протяжении всех летних месяцев 1964 года, даже когда комиссия почти завершила работу над заключением. 18 августа Рэнкин позвонил начальнику главного следственного отдела ФБР Алексу Роузену – поблагодарить Бюро за готовность отреагировать на запросы, «какими бы нелепыми они ни казались на первый взгляд».

В последние недели расследования агенты ФБР в Техасе и по ту сторону мексиканской границы отрабатывали новые наводки, полученные от комиссии. Агенты в Мехико прочесывали все магазины серебряных изделий в городе в поисках того, где Освальд мог приобрести браслет, который он подарил Марине. Комиссия настаивала на необходимости такой розыскной работы, несмотря на то что браслет этот на самом деле был изготовлен в Японии и Освальд купил его уже после возвращения в США. Сотрудников офиса Бюро в Мехико попросили таким же образом проверить все фотоателье, чтобы найти то, в котором Освальду могли сделать фотографии на анкету для кубинской визы.

Но что еще более важно, комиссия хотела, чтобы ФБР провело тщательное новое расследование показаний Сильвии Одио. «Учитывая мнение нескольких уважаемых людей, близко знающих миссис Одио, мы склонны полагать, что ее словам можно верить», – написал Рэнкин Гуверу 24 июля, добавив, что комиссия хотела бы, чтобы еще раз, и как можно скорее, выслушали показания Энни Одио, сестры Сильвии¹. В ответном письме от 12 августа Гувер доложил, что сотрудники ФБР поговорили с Энни Одио и что, хотя она в целом подтвердила рассказ сестры о встрече с Освальдом, в ФБР по-прежнему уверены, что это тупиковый путь². «За неимением особого запроса от комиссии в данном конкретном случае не вижу возможности для дальнейших действий», – написал Гувер.

Уэсли Либлер сказал, что это письмо его чрезвычайно удивило. Почему ФБР так не хочет довести до конца расследование вроде бы заслуживающих доверия свидетельских показаний, которые могли бы вывести на заговорщиков, причастных к убийству президента?

И сел писать свой, подробный перечень заявлений Одио, сопоставляя ее рассказ о встрече с тем, что ему было известно о хронологии поездки Освальда в Мексику. В итоге Либлер пришел к выводу, что, хотя временные рамки были очень узкие, Освальд все же мог съездить в Даллас в конце сентября. Будь в его распоряжении частный автомобиль или сядь он на самолет, он мог бы наведаться в Даллас, правда, всего на несколько часов, перед тем как пересек мексиканскую границу.

В конце августа Либлер вчерне составил подробное письмо, чтобы передать его на подпись Рэнкину; в нем говорилось, что комиссия должна потребовать, чтобы ФБР заново и всесторонне расследовало случай, рассказанный Одио. Рэнкин заранее знал, что Гуверу письмо не понравится, но все равно его отправил. «Для комиссии очень важно, чтобы заявления миссис Одио либо получили подтверждение, либо были опровергнуты, – говорилось в письме. – Мы просим вас провести надлежащее расследование, чтобы установить, кого видела миссис Одио примерно в конце сентября или в начале октября 1963 года». В этом же письме содержался подготовленный Либлером тщательный анализ графика перемещений Освальда, а также указание на то, что данное Сильвией Одио описание внешности одного из двух латиноамериканцев, заходивших к ней на квартиру – «Леопольдо», – совпадает с приметами человека, которого якобы видели с Освальдом в новоорлеанском баре.

Из офиса Гувера письмо было перенаправлено в далласское отделение ФБР, и задача искать след была возложена на спецагента Джеймса Хости, того самого, который еще в декабре разбирался с заявлениями Одио – и отклонил их³. Хости рассказывал впоследствии, что, получив это задание, он был в недоумении: ему предстояло вести то же самое расследование, с которым он уже возился восемь месяцев назад. «Когда же закончится этот кошмар?» – вздыхал он. В то лето он, по его словам, стал в Далласе притчей во языцех. Всем, кто регулярно читает газеты, было знакомо его имя. Все его соседи знали, что он – тот самый злополучный агент ФБР, который следил за Освальдом до покушения, но так и не понял, какую угрозу тот представляет. Гувер и его помощники в Вашингтоне, казалось, вознамерились доказать, что Освальд был стрелком-одиночкой, и все, что Хости удалось узнать со времени покушения, подтверждало эту точку зрения. «Ли Харви Освальд! Сколько можно твердить это имя? – возмущался Хости. – Как же он мне надоел!»

К концу лета Гувер уже почти не скрывал своего недовольства Уорреном и некоторыми другими членами комиссии, хотя по-прежнему боялся, что в заключительном отчете они не похвалят ФБР. Его внутриведомственная переписка пестрит едкими замечаниями в адрес комиссии и ее работы. Обычно он высказывал свое мнение прямо на служебных записках своих помощников, делая пометки четким, изящным почерком в самом низу страницы.

Чаще всего его злобные замечания были связаны с тем, как в прессе освещалась работа комиссии. Судя по «припискам» Гувера, он считал, что за каждой газетной или журнальной статьей, опубликованной в крупных СМИ и критикующей ФБР за действия Бюро до или после покушения, стоят именно члены комиссии, а в некоторых случаях и сам Уоррен. После того как журнал The Nation зимой того года поднял вопрос, не был ли Освальд тайным осведомителем ФБР, Гувер написал помощникам, что требует выяснить, кто поставляет в журнал такие сведения⁴. Он заподозрил Уоррена: «The Nation – это Библия Уоррена», – писал он. Когда газета The Dallas Times Herald сделала достоянием гласности подробности расследования комиссии – в той его части, где речь шла о том, что во время службы в морской пехоте Освальд проявлял склонность к насилию, – помощник Гувера подготовил для него конспект статьи и прокомментировал, что, похоже, это вызвано «утечкой со стороны кого-то из членов комиссии». В самом низу листа Гувер черкнул: «Уоррена, кого же еще».

Гувер полагал, что комиссия, даже не пытаясь положить конец слухам об Освальде и о возможном заговоре с целью убийства Кеннеди, сама же эти слухи и подпитывала, особенно после того, как Уоррен заявил репортерам, что мы не узнаем правды об убийстве «при жизни». «Если бы Уоррен не разевал рот, а помалкивал, все было бы тихо и никто не строил бы догадок», – написал Гувер.

Гувер также подозревал, что ФБР стало жертвой некомпетентности – а еще, по его словам, продажности – в полицейском управлении и в офисе окружного прокурора Далласа. Ему казалось, что чиновники из органов правопорядка продолжают поставлять комиссии порочащую ФБР информацию в надежде, что комиссия сделает им снисхождение в заключительном отчете. Чуть раньше в тот же год Гувер потихоньку приказал местному отделению ФБР в Далласе прекратить все контакты с главным прокурором города по уголовным делам Уильямом Александером, поскольку был уверен, что Александер распространяет слухи о том, что Освальд был информатором ФБР. Подозревал он и начальника Александера, окружного прокурора Генри Уэйда. «Этот сукин сын, – так отзывался Гувер об Александере. – Передайте всем в нашем далласском офисе, чтобы не вступали с ним ни в какие контакты и с Уэйдом были поосторожнее»⁵.

Когда расследование комиссии близилось к концу, Гувер готов был допустить в беседе с помощниками, что Бюро часто избирало неправильную тактику в отношениях с комиссией и часто навлекало на себя совершенно необоснованные, по его мнению, подозрения. Однажды сотрудники среднего звена ФБР слишком «узко истолковали» запрос комиссии на материал о Джеке Руби, после чего и юристы комиссии стали возмущаться, почему Бюро удерживает необходимые им документы. После этого случая Гувер написал помощнику: «…Меня все больше беспокоит то, что мы не можем как положено справиться этим делом»⁶. А в более поздней записке недоумевал: «Не понимаю, почему мы даем узкие толкования запросам комиссии».

В марте первый помощник Гувера Уильям Брэниган в докладной посоветовал ФБР отклонять запросы комиссии, касающиеся наблюдения за публичными выступлениями Марка Лейна и Маргерит Освальд⁷. Он понимал опасность возможного политического скандала, если станет известно, что комиссия следит за теми, кто ее критикует. «Данный запрос комиссии очень широк и, если его понимать буквально, расследование может лечь на Бюро тяжким бременем и в перспективе доставить много неприятностей», – писал Брэниган. Но Гувер осторожничал, не решаясь прямо отказывать комиссии. «Мне не нравится, что наше ведомство всегда так неохотно откликается на запросы комиссии. Ясно, что многие из них кажутся нелепыми и невыполнимыми, – писал он. – Но суть в том, что по крайней мере Уоррен враждебно настроен по отношению к Бюро, а мы увиливаем и сами даем ему в руки оружие против нас».

Рэнкин впоследствии будет говорить, как много сил положил в тот год, пытаясь хоть как-то наладить отношения с Бюро. На самом деле перед комиссией нависла прямая угроза, что Гувер и Бюро вообще перестанут помогать следствию. Первая «стычка» случилась весной, когда комиссия решила пригласить независимых экспертов для проверки некоторых вещественных доказательств, которые уже проходили экспертизу в лаборатории ФБР – в их числе были пули и фрагменты пули из Далласа. Однако старшие помощники Гувера усмотрели в этом выпад против Бюро, предположив, что комиссия не доверяет лабораторным анализам. Гувер тоже, казалось, обиделся. «С этой комиссией Уоррена все труднее работать»⁸, – писал он.

В какой-то момент он, судя по всему, поручил заместителю директора ФБР Алексу Роузену пригрозить комиссии, что та вообще может не рассчитывать на помощь лаборатории. «Я указал мистеру Рэнкину, что наша лаборатория и без того слишком загружена работой, и если результаты нашей экспертизы их не устраивают, какой смысл экспертам нашей лаборатории связываться с их новыми исследованиями?» – писал Роузен⁹.

Рэнкин попытался как-то сгладить конфликт. Он часто говорил по телефону с Роузеном, извиняясь за множество «необоснованных запросов», направленных комиссией в ФБР. Рэнкин пытался примириться, похвалил лабораторию ФБР и объяснил, что внешние эксперты только подтвердят точность выводов ФБР. Он так рассыпался в благодарностях к ФБР и работе лаборатории, что в конце концов Бюро смилостивилось и отменило угрозу. И все же Гувер по следам этого спора счел нужным предупредить своих помощников, чтобы они не слишком верили благодарным речам Рэнкина и его коллег в комиссии: «Не верю ни единому лестному слову от Уоррена и его комиссии, – написал Гувер на одной из докладных Роузена. – Они искали в ФБР бреши, а не найдя ни одной, пытаются нас умаслить»¹⁰.

При всей неприязни к Уоррену Гувер старался поддерживать добрые отношения с теми членами комиссии, которые, как он считал, могли встать на защиту ФБР в заключительном отчете комиссии, особенно с конгрессменом Фордом. Судя по данным из архива Гувера, он встретился с Фордом в апреле на одном праздничном мероприятии в доме Карфы Делоака, который был доверенным лицом, осуществлявшим обмен информацией между Бюро и Конгрессом. На следующий день, по следам этой встречи, Гувер направил Форду записку: «Должен признаться, мне было очень приятно побеседовать с миссис Форд и с вами на вчерашней вечеринке у Делоака. Я очень рад, что имел возможность в неформальной обстановке обсудить некоторые темы, представляющие особый интерес для вас, а также для ФБР. (О том, что это за важные темы, в письме не сказано.) Приятно сознавать, что у нас есть такие бдительные, решительные конгрессмены, как вы, знающие о насущных проблемах государства, – продолжал Гувер. – Если найдете время заглянуть в штаб-квартиру ФБР, я бы с удовольствием устроил для вас и миссис Форд экскурсию, чтобы вы увидели своими глазами, как мы работаем. И, разумеется, вы можете всегда позвонить мне, как только вам понадобится наша помощь»11.

Бюро также следило весь год за Уильямом Манчестером, который собирал материал для своей книги об убийстве президента. Делоак просил проверить его биографию, результаты обнадеживали¹². Когда Манчестер был корреспондентом газеты The Baltimore Sun в Вашингтоне, ему приходилось время от времени иметь дело с ФБР, и, судя по записям ФБР, «в прошлом у нас с ним были самые теплые отношения», писал Делоак. Той весной Роберт Кеннеди попросил Гувера встретиться с Манчестером для подготовки книги, эту просьбу передал директору ФБР Эдвин Гутман, пресс-секретарь Кеннеди. Гувер, который обычно неохотно шел навстречу генеральному прокурору, вначале отказался давать интервью писателю. Вместо этого Манчестера пригласили побеседовать с Делоаком, в канцелярии Кеннеди эту встречу организовали 22 апреля.

Пересказывая Делоаку примерный план будущей книги, Манчестер попросил о возможности поговорить непосредственно с Гувером: он сказал, что хочет лучше понять, что происходило в Вашингтоне в первые часы после убийства президента, в том числе ему нужно было знать точную последовательность телефонных разговоров между Гувером и Робертом Кеннеди, когда Гувер сообщил о покушении. (Кеннеди уже говорил Манчестеру, что его неприятно поразил бесстрастный, как у робота, голос Гувера по телефону.) Манчестер дал понять Делоаку, что Гувер подвергает себя риску, если не расскажет свою версию событий, потому что другая версия – рассказанная Кеннеди – может оказаться для него весьма нелестной. Писатель намекнул, что ему уже многое известно. По словам Делоака, Манчестер сказал, что «побывал у генерального прокурора дома и видел бассейн, возле которого стоял генеральный прокурор, когда ему позвонил директор ФБР».

Гувер уступил и согласился дать интервью, выкроив для встречи с Манчестером один час в своем графике в начале июня13. Как и следовало ожидать, главное, чем интересовался писатель, – телефонные разговоры Гувера с Робертом Кеннеди в день, когда произошло покушение. Как заметил Гувер, тон его во время этих разговоров был профессиональный, а вовсе не холодный и отчужденный, к тому же, судя по всему, не он, а сам Кеннеди свернул разговор. После того как он сообщил Кеннеди во время первого звонка о том, что его брат получил огнестрельное ранение и его срочно везут в больницу, вспомнил Гувер, «генеральный прокурор помолчал несколько секунд, а потом попросил» ФБР «держать его в курсе дальнейших событий» – и положил трубку. Генеральный прокурор, сказал Гувер, «не из вспыльчивых» и во время телефонного разговора, учитывая обстоятельства, казался относительно спокойным.

Гувер высказал Манчестеру свою давнюю версию, почему Бюро не предупредило Секретную службу о том, что Освальд в Далласе: «У нас было немного информации об Освальде, при этом она была, по сути, довольно поверхностная», и повторил свои претензии к далласской полиции, проявившей некомпетентность. «Если бы ФБР взяло под свою опеку Ли Харви Освальда… <…> его бы никогда не убил Джек Руби, – заметил он. – И этого можно было избежать, если бы полиция Далласа действовала надлежащим образом».

В конце беседы Манчестер задал вопрос, который Гувер и его помощники вполне могли бы назвать странным. Почему Гувер не был на отпевании и похоронах президента, ведь церемония проходила всего в нескольких кварталах от офиса Гувера в деловой части Вашингтона? Не мог вырваться, ответил Гувер, был завален работой: пришлось заниматься расследованиями в Далласе и Мехико – «следы вели в Мехико» – и организовать наблюдение за иностранными делегациями, приехавшими в те выходные в Вашингтон на похороны. Как объяснил Гувер, он «был прикован к рабочему столу».