Текст книги "Судьба соцдона. Роман"

Ольховский снова погружался в депрессию. Второй больной в его квартире был с онкологией кишечника, четвёртая стадия. Есть он не мог, но всё время хотел. От голода и страшной боли он постоянно стонал, иногда повышая голос до крика. Новая дверь не спасала. Обезболивающие помогали, но недолго. Большего количества ампул Гульнаре не давали, были нормы, а её откровенно подозревали в продаже лекарств на сторону и не стесняясь обвиняли в этом, когда она приходила за лекарствами. Однажды в квартиру даже нагрянула комиссия из полицейских и медиков, составила протокол о неправильном хранении сильнодействующих лекарств. Пришлось переставить в столовую сейф из кабинета Ольховского, к тому времени уже пустой. Это было идиотизмом, поскольку ключ от сейфа был вручён той же Гульнаре, и кроме неё никто к таким лекарствам по-прежнему не прикасался. Но она перестала настаивать на увеличении доз лекарств для подопечного больного, надеясь, что он протянет недолго. На сейф поставили телевизор – старый огромный ящик с электронно-лучевой трубкой, который водитель Марианны Михайловны забрал у кого-то из своих родственников в Подмосковье (Ольховские, конечно, купили им взамен новую плазму). Но телевизор лишь маскировал непрерывные стоны, и сам добавлял какофонии. Находиться в квартире стало почти невозможно. Марианна перебралась в кабинет, на маленький диванчик, в самую дальнюю от столовой комнату. Гуля тоже не могла долго выдержать рядом с больным. Сделав необходимое, она садилась в гостиной или на кухне и заглядывала в столовую, только когда больной либо внезапно затихал, либо, напротив, начинал кричать в голос. Водитель теперь говорил, что посидит в машине. Компаньонка Марианны тоже стала заезжать гораздо реже, прося её лучше выйти куда-то в ближайшую кофейню для обсуждения самых срочных дел. Компаньонка активно поддерживала желание Марианны вернуться обратно в дачный дом, а лучше уехать совсем за границу, и пару раз пыталась повести разговор в сторону продажи ей обоих салонов по разумной цене. Марианна делала большие глаза и говорила, что пока не думала о продаже своего бизнеса и, тем более, отъезде за рубеж. Она повторяла, что это временные трудности, Лев всё разрулит, но с каждым разом сама она верила в это меньше и меньше.

Зато ей отлично стал помогать коньяк. Найденная в кабинете Ольховского кем-то когда-то подаренная маленькая фляжка в чёрной коже теперь всегда была с ней. И она внимательно следила, чтобы фляжка не пустела. Марина, заметив при очередной встрече, что мать навеселе, была поражена. Марианна Михайловна пить не могла и не любила, сколько её помнила Марина. Даже на Новый год бокал шампанского она всегда выпивала по необходимости, приговаривая, какая, мол, гадость. С того поворотного в жизни Марины визита к отцу сразу после подселения она почти не бывала в квартире родителей, не знала новых повседневных реалий, этой бесконечной череды посторонних людей, больничных запахов и отвлекающих шумов. А ещё ведь были собеседования с полицией, прошедшие к середине марта уже дважды и сильно напоминавшие допросы. Марианна Михайловна выдерживала их, нарочито стоя перед полицейскими, их сесть не приглашая и тем давая понять, что задерживаться им не следует и что чая им никто не предложит. Она отвечала на вопросы вызывающим тоном и не стеснялась в подколках и насмешках, но эти беседы её сильно изматывали. Она перестала по-прежнему тщательно следить за своей внешностью, выходя на улицу. У неё стали выпадать волосы, что её очень удивило. Компаньонка лишь один раз убедила её доехать до собственного салона и привести себя в порядок.

Увидев мать пьяной, Марина поняла, какой крест та на себя взвалила и тянет. Причём взвалила сознательно и добровольно. Эта добровольность и не позволяла ей всё бросить и поставить Ольховского перед фактом второго предательства, вслед за Кристиной… А Ольховский и сам терял форму на глазах. Ещё до инсульта Марина стала замечать эту потерю интереса к себе, к своему внешнему виду. Всё это давило и отнюдь не прибавляло сил самой Марине.

Примерно так изложила Марина Ольге свою ситуацию. К этому моменту её повествования глаза у обеих были на мокром месте. Время от времени Ольга поглаживала Марину по руке, приговаривая «Мариша, Мариша…». Внезапно Марина пристально взглянула на Ольгу и спросила:

– К вам что, тоже подселили? – она заметила, что Ольга слушала её историю не так, как слушают обычно, с охами и вздохами и дежурными причитаниями. Ольга едва кивала, но с таким пониманием, что сомнений не оставалось – она глубоко в теме, и не в теории, а на практике.

– Ты догадалась…

– Лежачий с сиделкой?

– Бомжиха.

– О господи… Что хуже, не знаю…

– И мы пока не знаем. Вчера подселили. Просто вломились в дом, вскрыли дверь, пока мы завтракали. Внутрь собак пустили, овчарок таких огромных, потом сами зашли…

– Ужас. Они, похоже, избавляются от реверансов. Упрощают себе жизнь.

– И усложняют нам…

– Нет, Оль, это уже не сложности, это просто пиздец, прости мой французский, – Марина умела материться, но не практиковала этого почти никогда. – Отец, считай, два месяца бился, а убил себя в итоге. Почти убил, я уже не уверена, что он поправится. Жалко его ужасно. Если выкарабкается, увезу его отсюда… Ломать не строить, бизнес его распродам до конца и – давай, до свиданья.

– А его магазинами теперь ты занимаешься?

– Да. Он почти сразу, в первую неделю, понял, что сам будет плотно заниматься этими заселенцами, избавляться от квартиры, а на бизнес времени не останется. Он меня и раньше звал взять управление, всё же отлажено у него было. Рутина и контроль – это не его, ему скучно. А развитие бизнеса в прошлом году было закончено, и, видимо, надолго. С этим Крымом, Донбассом, санкциями… Я сейчас не смогла ему отказать, понимаешь? Ушла из своего банка… И стала главной стервой его корпорации.

– Почему стервой?

– Я ж пришла как терминатор – сокращать издержки, увольнять лишних и бездельников. Стерва, однозначно. Отец меня в курс дел вводил и по ходу концепцию менял: от оптимизации процессов и накачки стоимости активов к полной ликвидации – почём возьмут.

– Так ты распродаёшь его магазины.

– Типа, да. И даже кое-что получается. Но реальность сложнее. Где-то проще не как бизнес продавать, а как имущество, а где-то проще убить или обанкротить какую-то лавку… Кое-кто просто сжигает всё в один день, типа случайный пожар на складе.

– Мне кажется, продать – хоть за копейку – всё равно выгоднее, чем сжечь…

– Есть такая книжка старая, «Атлант расправил плечи» называется, американки Айн Рэнд. Типа фантастики, но прямо наша ситуация описана. Так вот там предприниматели уничтожают свой работающий бизнес, чтобы он не достался государству. Кое-кто из наших, мне кажется, к такому же выводу приходит: лучше уничтожить своё детище, чем отдать этим козлам. Эмоциональное решение, конечно. На рациональном уровне ты права: лучше за копейку, но продать. Я пока пытаюсь сохранять рациональность.

Они помолчали. Кофе был допит.

– Марин, так выхода нет? Из списка социальных доноров выйти нельзя никак? Вы уже всё попробовали?

– Не знаю. Но, кажется, нет способа. Мы, кстати, сами не в списке, только родители.

– Ну, да, вас мелкий спасает…

– Возможно, да. Но мы и в переписи не участвовали. Составляли списки по переписи, это исходная база. А мой Сашка, ты знаешь, живет по «правилу Аленя»: надо сделать вот то и то – а лень, авось само рассосётся. И иногда это работает. Так и с переписью было. Переписчики дома нас не застали, приглашали в какую-то школу поблизости зайти и самим переписаться, но Сашка, как всегда: а на фига? Как в воду глядел.

– А мы, блин, такие правильные и честные, в переписи участвуем, налоги платим, на выборы ходим, всё на что-то надеемся.

– Да у меня отец такой же. Вроде в бизнесе прожжённый такой перец, 90-е прошёл, всё повидал, а наивный… Был. У него в фирмах даже весь софт на компах лицензионный, представляешь? Притом что зять – айтишник от бога. Он мог бы вообще на софт не тратиться, если бы нас спросил. А он такой, типа: как мы из России цивилизованную страну сделаем, если с себя же не начнём? У него принципиальная позиция была – не экономить «на спичках», если риск можно исключить за разумные деньги, он платил и исключал.

– Не все риски можно исключить, даже предвидеть в нашей…

– Да, – перебила её Марина, что-то вспомнив. – Знаешь, отец мне рассказал, что он знал про этот закон о социальных донорах, он видел эти риски, ещё в прошлом году своих юристов заряжал всё просчитать, но был уверен, что есть время принять меры, что он всё успеет. Представляешь?

– Слушай, а почему вы его от больницы прячете, или я что-то не так поняла?

– Если коротко, то больница для социального донора, скорее всего, последнее пристанище. Оттуда только в морг. Сашка вытащил одну суперсекретную директиву Минздрава директору ЦКБ, приказ, что ли, какой-то закрытый. В Москве все соцдоны, которые на здоровье жалуются, приписываются к ЦКБ… Так вот в том приказе регламентирован порядок обследования для всех поступающих пациентов независимо от диагноза. Единая схема лечения, – тут Марина показала пальцами кавычки, видимо, относящиеся в слову «лечение». – Даже диета у всех больных одна и та же предполагается. Понимаешь? Не важно, сердечный приступ у тебя, печень отказывает или просто видеть стал плохо, тебе сегодня гастроскопию делают, завтра – колоноскопию, потом томографию мозга…

– Не может быть… Бред же.

– Бред, ясен пень. Там в этой инструкции нигде нет, конечно, в явном виде предписания замучить пациента до смерти… Короче, нас с Сашкой это достаточно напугало, и мы решили отца отговорить. А он и сам, оказывается, против. Видимо, его врач ему что-то объяснил. Он к нему ходит, этот врач из его платной клиники, берёт наличными и довольно дорого. Он мне сказал, что у него предписание направить папку в ЦКБ выскакивает на компе, как только он его фамилию набирает. Он лекарства для отца выписывает на меня, я уже перешла на обслуживание в эту клинику. Хорошо ещё мужик нормальный попался, понимающий.

– И каков его прогноз по состоянию Льва Борисовича?

– Говорит, ситуация не безнадёжна, худшее позади (типа, мог бы сразу умереть от такого приступа), но полное восстановление, или почти полное, возможно только в клинике где-нибудь в Европе. У него тоже есть стационар со всеми условиями, но он к себе положить не может: его самого уволят сразу, а отца всё равно в ЦКБ переведут.

– Так вы уезжаете?

– Да, но вряд ли очень скоро. Отца пока просто нельзя транспортировать. Да и других дел ещё уйма, по бизнесу всё в процессе, почти ничего не завершено, не закрыто… Я по шестнадцать часов в офисе, а выходные – по точкам, так быстрее получается, без пробок. Сегодня не поехала, устала от всего этого. Дома очень тяжело, хотя Кристина – молодец: и от отца не отходит, и по дому помогать успевает. Даже не ожидала от неё…

– Кристина – это вторая жена? Твоя мачеха?

– Ну да… Она же сначала сбежала от него. Сразу после подселения. Сказала отцу, типа, это не моя война, разберёшься – звони. Выглядело как предательство. Но, с другой стороны, она и не претендовала ни на что, прописаться не пыталась, формального развода от отца никогда не требовала.

– А когда же она вернулась? И как мама-то с ней ладит?

– Тогда, после подселения, отец с матерью поговорил по телефону, наорал на неё, что она договор этот чёртов подмахнула не читая. Мама пару дней дулась, а потом приехала и говорит, я займусь этими жильцами. Кристины тогда уже там не было, мама заселилась в мою комнату и начала строить эту сиделку. С ней её верный водитель. И подруга, с которой они своей косметологией рулят, тоже каждый день заезжала. У мамы там целая антикризисная команда собралась. Думаю, без неё квартира уже превратилась бы в узбекское общежитие. Отец к нам переехал, так проще показалось, мы очень много с ним по делам общались, мне же во все детали входить надо было быстро. Места у нас достаточно… Короче… Кристине я позвонила после инсульта, она сразу приехала, через час, наверно, примчалась и больше уже не уезжала. И знаешь, мне так спокойнее за отца, она его, похоже, очень любит.

– А доктор объяснил тебе, отчего инсульт случился. Отец у тебя ещё молодой.

– Да, ему 55 всего. Доктор говорит: нервы, стресс. Сначала накапливалось, а потом какой-то особый повод, даже не очень значительный, и всё. А повод был, видимо. В тот день отец ездил к Хабибуллину. Знаешь, наверно, заммэра по строительству?

– Слышала, конечно. А они знакомы были, да?

– Ну, да. У отца было несколько крупных контрактов по поставкам сантехники для новостроек, которые продавались с полной отделкой. Не то чтобы элитное жильё, но и не массовое. Сантехнику ставили импортную, а отец один из немногих, кто мог обеспечить большие объёмы и быстро, и за разумные деньги. Почти не зарабатывал на этом, разве что кредитную историю у поставщиков, мы её сейчас капитализируем и обналичиваем, – Марина усмехнулась.

– Твой отец вроде не работал с бюджетом, избегал?

– Да он ненавидел эти тендеры и госзакупки, эту крысиную возню. Но это были поставки не городу, а застройщику, который на бюджете сидит. Тот палился сначала на одном проекте, отец его выручил. По предоплате, конечно, зато быстро и чётко всё поставил. Так и пошло. Отца не волновало, что застройщик накручивает два конца к его сантехнике по своей отчётности, всех всё устраивало. А с Хабибуллиным он через этого застройщика на какой-то презентации познакомился. Потом ещё где-то как-то пересекались, шапочное знакомство, но Хабибуллин его знал, всегда с интересом общался. Как отец говорит, не через губу, а как нормальный мужик разговаривал, что редкость на таком уровне. Короче, когда он всё уже, что мог придумать со своими юристами, попробовал, он решил этот административный ресурс задействовать. Стал добиваться встречи с Хабибуллиным, и это отдельная история… Так или иначе, ему назначили приём в мэрии, он туда с утра поехал. А вышел – и приступ. Он даже мне не рассказал, как встреча прошла, не успел. Я примчалась из конторы по Сашкиной смс-ке, он звонил, а я на переговорах не брала трубу. Сашка отца у двери квартиры нашёл, в дом затащил… Я приехала, отец не говорит – под уколами… Скорая тогда уже уехала, что Сашка вызвал.

– Кошмар.

– Сейчас-то чуть отпустило, я его могу понимать, Кристина все слова разбирает, но он мало говорит. Он хоть сам чуть спокойнее стал, смирился, наверное. Кристину всё время за руку держит.

– Что же ему Хабибуллин сказал такое?

– Не знаю, Оль. Ясно, что не смог помочь. Думаю, для отца это была последняя надежда вернуться к старой жизни, повернуть всё вспять. И ему дали понять, что повернуть нельзя. Вот его и накрыло.

– Может, ещё расскажет.

– Надеюсь. Если восстановится, думаю, мне всё расскажет… У вас-то что произошло, расскажи. Что за бомжиха? Что делать будете?

– Марин, не знаю пока, что делать. Мы ещё в шоке. А твою историю Андрею расскажу – настроения ему точно не прибавлю, – и Ольга пересказала ей процесс заселения к ним Никитичны.

Они не хотели закруглять встречу, поговорили ещё немного об общих знакомых. Официант давно принес счёт, рассчитал их, а они всё сидели, возвращаясь то к одной, то к другой детали своей новой и нежданной роли социального донора.

9

План ликвидации бизнеса у Ольховского был давно.

Он вынашивал его уже несколько лет и успел продумать многие детали. Триггером послужил 2012 год, когда в мае ОМОН палками разогнал последний митинг на Болотной, а в сентябре цинично объявили о новой рокировке в верхах. На Болотной всего-то хотели, чтобы их послушали, чтобы с ними поговорили по-человечески – так эти белоленточные протесты воспринимал Ольховский, никогда не участвуя в них, но с интересом наблюдая со стороны. А им палкой по башке и в клетку. Дела стали заводить за неласковые касания железных омоновцев, сроки давать серьёзные… Параллельно ближний круг президента получал всё новые и новые куски экономики в кормление, а средний бизнес у честных коммерсантов всё чаще отжимали правильные пацаны в погонах, абсолютно уверенные и в своём праве на долю чужого добра, и в дозволенности любых методов. Развитие бизнеса в таких условиях смысла не имело, и Лев Борисович решил пройти по лезвию, накачав капитализацию к продаже активов, но не засветившись слишком сильно – чтобы отъём не начался раньше контролируемого процесса распродажи. Задача была не простая, и Ольховскому это нравилось. Кроме того, он был уверен, что время у него пока есть, и целенаправленное уничтожение класса независимых предпринимателей как очевидной помехи кумовскому капитализму начнётся только завтра.

Смущали его лишь отдельные детали плана, остававшиеся неясными и в 2012, и в следующем году. Пытаться продать магазины западникам, где у него был отличный репутационный задел в виде безупречной кредитной истории, или искать покупателей среди местных? Переложить капитал от реализации торговых активов в землю и недвижимость или сразу выводить всё за границу? Ответ прояснился в 2014 году после украинских событий. Прогноз Ольховского был такой: очередной пересмотр границ ни Европа, ни Штаты России не простят. Они обвалят цены на нефть до уровня начала девяностых и обеспечат настоящие проблемы российской верхушке. Там перегрызутся, что-то поменяется. И как люди уж точно не глупые они там быстро найдут правильное решение проблем страны. Класс бюрократии поставят на то место, где он должен быть, а бизнесу позволят нормально развиваться. Но цивилизованный мир проглотил всё, как и в 2008-м проглотил войну с Грузией, объявив лишь какие-то смешные санкции. Гордая Меркель перестала здороваться с плохим мальчиком, лидеры помельче визгливо требовали устроить бойкот всей России, от начальников до школьников, а трусоватый Обама предоставил выражать всё американское возмущение престарелому конгрессмену с железкой в голове.

Для разочарованного Ольховского это означало, что, во-первых, чуда не случится и надо выкручиваться самому, а во-вторых, что с ними, западниками, можно делать всё, что угодно. Вспомнилась поговорка девяностых: не кинул – не пацан. Он никогда не считал её своим кредо и, более того, предпочитал даже дел не иметь с теми, кто этот принцип не осуждал. Но ситуация изменилась. Они кинули нормальный бизнес, да и весь средний класс России: дескать, ваша дурная власть – ваши проблемы. Ладно. Тогда и мы белые перчатки снимаем и будем решать свои проблемы, как умеем.

План Ольховского включал пункт «капитализации и обналичивания» своей деловой репутации через невозврат кредитов западным партнёрам. С зарубежными банками он не работал, а поставщики товаров считали его надёжным клиентом. Жаль, что придётся их разочаровать. Не мы такие – жизнь такая. Вместе с Мариной, финансовым директором и корпоративным юристом по международным контрактам они проработали весь список поставщиков, фирму за фирмой. Пара немецких компаний, с главами которых сложились особенно хорошие личные отношения, получили иммунитет от общего кидального плана. В заключительной части программы действий, на стадии переезда в Европу, Ольховским будут нужны друзья по ту сторону границы. Деньги деньгами, но от правильных связей успех там зависит не меньше, чем у нас. Из остальных поставщиков с некоторыми было решено рассчитаться, лишь немного задержав платежи, месяца на три или полгода, в зависимости от истеричности реакции. Большинству же было решено больше не платить, но резко увеличить объёмы заказов. За счёт почти бесплатных («почти» – поскольку таможенную очистку всё равно делать приходилось) товаров можно было значительно снизить собственные розничные цены до уровня наглого демпинга. Это должно было дать два эффекта: во-первых, конкуренты либо закрывались (что увеличивало спрос на товары Ольховского), либо должны были ощущать заинтересованность в покупке бизнеса у Ольховского (если сами были в силе). Во-вторых, нарастающий оборот на фоне падающего рынка давал привлекательную картину экономических результатов, рост выручки и доли рынка. Розничный бизнес, как и у всех в России, у Ольховского был отделён от работы по импорту. Обязательства перед поставщиками повисали на одних юрлицах, а деловой успех демонстрировали другие. Долго так работать, конечно, нельзя, но в качестве «дембельского аккорда» схема годилась.

Кроме этого, было решено сразу избавиться от нескольких магазинов, на которые уже были известны претенденты. За счёт дополнительных скидок нарастить долю оптовых продаж региональным партнёрам, но исключительно за живые деньги, ни дня отсрочки. Оптимизировать штатную структуру, максимально сократив персонал и убрав самых дорогостоящих управленцев с верхушки структуры, продвинув нижестоящий уровень менеджеров на их места – но не на их зарплаты. Компенсационные пакеты по всему штату было решено плавно ужимать: договора ДМС не продлевать, в отпуска никого не пускать, премии и бонусы не выдавать, начав с отмены годовых бонусов менеджменту. Финансовые результаты 2014 года вполне позволяли такую меру обосновать, но и тайная цель спровоцировать уход топов по собственному желанию здесь присутствовала. Отменена была и ежегодная поездка в конце апреля в Тунис, куда в арендованный целиком отель на чартере вывозился весь руководящий состав, начиная с супервайзеров в магазинах и на складах. Не брали только простых продавцов, водителей, грузчиков и прочий техперсонал. Штаб-квартира ехала целиком, а высшему руководству можно было брать и семьи. Это было всегда отличное мотивационное упражнение с семинарами и лекциями до обеда и весельем после, продолжавшееся три или четыре дня. Оно влетало, конечно, в копеечку, даже в низкий сезон, но это были вполне оправданные затраты, не сомневался Ольховский.

Для подготовки к пакетной продаже было решено оставить две сети. Двадцать три магазина сантехники в Москве и области под вывеской «Сан Саныч» и четырнадцать больших мебельных гипермаркетов по областным центрам, продававших и большой ассортимент аксессуаров для интерьера и домашнего уюта. Гипермаркеты формально не были связаны в сеть и торговали под разными, но сходными брендами – «Брянский Уют», «Рязанский Уют». У всех был единый поставщик по всей номенклатуре товаров, огромный склад «Центр-Уют» в Московской области. Это значительно упрощало рутинный учёт и логистику и вполне изящно выглядело для потенциального покупателя всей сети. В то же время у местных властей отдельный магазин, пусть и большой, особого интереса не вызывал. Налоги они платили исправно, в организации Дня города везде помогали, и насчёт прочей «социальной ответственности» их не очень беспокоили. Магазины, не входящие в эти сети, а также довольно большой парк большегрузов было решено продавать, не откладывая, за любые деньги. И уж, конечно, никаких больше лицензионных платежей по софту, по торговым маркам (исключая товарный знак «Сан Саныч») делать они не собирались.

Всем этим и занялась Марина, приняв неизбежную роль новой стервы для персонала. По мужу она была Иванова, родственная связь с хозяином бизнеса не афишировалась, что облегчало разрешение многочисленных спорных ситуаций и с людьми, и с деловыми партнёрами, и с банками-кредиторами (с российскими банками Ольховский активно работал, и им тоже планировалось жирок срезать) по схеме «злой и добрый полицейский». Добрый полицейский Ольховский, однако, к разрешению проблем подключался лишь в самых крайних случаях. Марина отлично справлялась со всеми вопросами, единственное, что ей было нужно от Льва Борисовича – информация по неписаным договорённостям, истории отношений и неформальным обязательствам в ту или иную сторону – всё это Ольховский предоставлял ей без задержки.

После первой быстрой и удачной сделки по продаже мебельного дела забуксовали, потенциальные покупатели соскакивали один за другим или предлагали слишком нереальную цену. Относительно удачно пристроили парк грузовиков, получив часть оплаты наличными, а часть пошла в зачёт аренды тех же грузовиков у покупателя для продолжения тех же самых перевозок. Кажется, наметилась сделка по сети «Сан Саныч» с Бета-банком, но на момент разговора с Ольгой всё было ещё слишком сыро, и Марина не стала об этом упоминать.

В главном офисе новую директрису невзлюбили и не слишком пытались это скрыть. Даже неожиданно продвинутые вверх менеджеры и те не особенно проявляли энтузиазм, но на них ещё можно было опереться. Стратегической цели никто в конторе точно не знал, тактических действий не понимал. Все ощущали, что бизнес готовится то ли к продаже, то ли к закрытию, царили чемоданные настроения, атмосфера всеобщей безответственности и взаимного раздражения.

После разговора с Мариной домой Ольга вернулась поздно. Очнувшись от глубокой задумчивости лишь на выходе из метро, она вспомнила, что Андрей в квартире один на один с Никитичной весь день, сидит наверняка злой, и заспешила к дому. Пока она закрывала дверь, Андрей вышел в прихожую, он был не злой, но очень грустный и явно ждал Ольгу. Следом выскочил Маркиз и тут же завалился на спину, подставляя мохнатое брюшко. Оба соскучились.

– Всё хуже, чем мы думали, – произнесла Ольга заготовленную фразу.

– Да. Я тебе то же самое хотел сказать.

– Но ведь мы справимся?

– Справимся… Когда-то. Вряд ли быстро. Пока надо привыкать и приспосабливаться.

– Да, Маринка о том же говорит… Ты ел?

– Пельмени.

– Ну и правильно… Мы засиделись с Маринкой. У них трындец похлеще нашего. Ко Льву Борисовичу ещё в январе подселили…

– Да, ты говорила… Пойдём на кухню, – Андрей приложил палец к губам, напоминая, что из прихожей каждое слово прекрасно слышно в комнате Никитичны. На кухне он прикрыл за ними дверь. – При ней не обсуждаем.

– Да-да. Включи, что ли, радио, – Ольга уже ставила чайник. – Сейчас расскажу, что у Ольховских. Как твой-то день здесь?

– Нормально. Замки и инструмент купил, дубликаты ключей на входную сделал. Замок поставил пока только на нашу дверь в спальню. Не знаю, надо ли на кухню или на кабинет ставить. Но всё необходимое есть.

– Наверно, пока не ставь больше нигде, успеем.

– Ну да. И ещё в сети с утра порылся, долго сидел, много чего нашёл. Вот это потом почитай, – Андрей достал из заднего кармана джинсов сложенную вчетверо распечатку поста Кощея. Ольга сразу пробежала глазами текст, не отпуская открытую дверцу холодильника, где у неё в морозилке хранился готовый корм на несколько дней вперёд.

– А-а-а… Ну, значит, главное ты тоже знаешь: нельзя подавать заявление на исключение из списка.

– Нельзя. Надо вообще прикинуться шлангом… Полная покорность обстоятельствам и сотрудничество с родной властью. Но кое-что надо делать не откладывая.

– У тебя уже есть план?

– Есть, хоть и не детальный. И кое-что ещё надо будет перепроверить. В общих чертах план такой. Трудоустраиваем нашу бомжиху, оформляем ей ипотеку и, как только съедет и её выпишут, предъявляем документ о беременности, чтобы из списков нас исключили автоматически, без заявления. Если прокатывает, продаём квартиру и в Ригу на ПМЖ.

– Справку о беременности, типа, купим?

– Да, в сети полно предложений.

– А бизнес твой?

– Постараюсь за это время продать, это будет непросто. И не быстро.

– Будь готов, что продать не получится вообще. У Маринки с этим большие проблемы сейчас, хотя розничный бизнес ведь понятней, чем оптовый. Никому ничего не надо.

– Это верно, но я поговорю с основными конкурентами. У нас есть несколько сильных контрактов и товарные остатки, это всегда интересно. Может, кто и поведётся… На крайняк оставлю ребятам… А почему у Маринки с этим проблемы, она же в банке работает?

– Да нет, уже не работает. Распродаёт хозяйство отца. А сам он с инсультом лежит, едва выжил, – Ольга поставила перед собой сковороду с разогретой курятиной и брокколи, залила кипяток в чайник с зелёным чаем и села к столу. Маркиз тут же запрыгнул к ней на колени и начал укладываться. – А Маркиз голодный?

– Ну конечно… Был бы голодный, уже когтем бы твою курицу подцепил. Он сегодня мокрым кормом лакомился, ему положена компенсация за вчерашний стресс.

– Ты купил ему мокрого? Молодец, давно малыша не баловали.

– Ага, видишь, глазки как замаслились?

– Так это у него от мокрого корма? А я думала, от счастья, что мамка пришла…

– И это тоже. Он от меня весь день не отходит, даже помогал замок ставить, шурупы гонял по комнате, а уж теперь про меня забыл – мамка дома.

Маркиз уже рокотал урчанием на полную громкость, влюблённо щурился на хозяйку и улыбался, засыпая.

Ольга рассказала все приключения Ольховских от беспечного подписания Марианной Михайловной договора и заселения лежачего больного и вплоть до инсульта Льва Борисовича после его визита в мэрию. Андрей особенно подробно расспрашивал её про доктора и ЦКБ, заметил себе, что Сашка, вероятно, много чего нарыл в сети, наверняка больше, чем сам Андрей. Ещё его поразила скорость, с которой Ольховский сошёл с дистанции, – за два месяца здоровый, процветающий мужик превратился в недееспособного старика. Не стоит биться лбом о стену. И в мэрию он зря ходил, проект, очевидно, федеральный, ясно, что не помогут в главном, только если какие-то лазейки в законах подсказать могли. Но, похоже, их нет, если и Хабибуллин не знает. Или не захотел говорить – возможно, не тот уровень отношений с Ольховским.

– Получается, безнадёжно больной хуже нашей ситуации. Помер – везут следующего, сиделка и не уходит, и не видно вообще выхода… Может, и у нас реального выхода нет?

– Всё может быть. Ольховские, ну, то есть Маринка и Лев Борисович, считают, что реальная цель этой системы – выдавить предпринимателей из страны, отжав у них собственность и активы. А вовсе не помощь социально-нуждающимся.

– В сети пишут: цель – занять креативный класс личными бытовыми проблемами. Это тот же средний класс по уровню жизни, но за минусом чиновников. А нуждающихся пристроить под опеку вне государства – приятный побочный эффект. Можно будет ещё сократить бюджетные расходы на социалку, увеличить бюджеты на армию и мегапроекты, типа Олимпиады, которые разворовать гораздо легче, чем деньги на новые койко-места в больницах.

– Нам по-любому с Никитичной надо подружиться, пока не избавимся…

– Давай так. Я попробую её к себе трудоустроить, но дружить с ней не буду, ладно? Я не хочу с ней даже разговаривать без крайней необходимости.

– Ок, это будет моё дело. Но, знаешь, не спеши её сразу к себе брать в контору. На всякий случай. Пусть она сходит на биржу, если уж там глухо, тогда к тебе. Зачем тебе лишние расходы перед закрытием? Вдруг найдёт работу?