Текст книги "Мы вынуждены сообщить вам, что завтра нас и нашу семью убьют. Истории из Руанды"

Утром 9 апреля Поль Русесабагина, который был заперт в своем доме под круглосуточным домашним арестом, увидел, что кто-то забирается через стену в его сад. Если эти люди пришли убить меня, подумал он, лучше я умру один, пока не убили мою жену, детей и всех в этом доме. Он вышел во двор и узнал, что «кризисный комитет» полковника Багасоры только что назначил новое «временное правительство», составленное исключительно из лояльных «Власти хуту» марионеток. Это правительство возжелало сделать «Отель де Дипломат» своей штаб-квартирой, но все номера были заперты, а ключи находились в сейфе в кабинете Поля. За ним прислали двадцать солдат. Поль собрал свою семью, друзей и соседей, которые укрывались у него дома, всего около 30 человек, и все они тронулись в путь вместе со своим эскортом. И очутились в городе, ставшем полем брани. («Ужасно, – говорил Поль, – все наши соседи были мертвы».) Не успели они проехать и мили, как машины эскорта внезапно съехали на обочину и остановились. «Мистер, – сказал Полю один из солдат, – знаете ли вы, что все управляющие и бизнесмены убиты? Мы убили их всех. Но вам повезло. Мы не убьем вас сегодня, потому что нас послали позаботиться о вас и доставить к правительству».

Вспоминая эту речь, Поль рассмеялся – судорожным хриплым смешком.

– Клянусь вам, – признался он, – меня пот прошиб. Я стал торговаться, говорить им: «Послушайте, убийства не принесут вам никакой выгоды. От них никакого проку. Если я дам вам денег, вы будете в выигрыше, вы пойдете и купите то, что вам нужно. Но если вы кого-то убьете – например, этого старика, ему уже 60 лет, он уже прожил свой век в этом мире, – что вы от этого выиграете?»

Стоя на обочине, Поль торговался таким образом не меньше часа и, прежде чем ему позволили ехать дальше, раздал более 500 долларов.

В 1993 г., когда компания «Сабена» назначила Поля генеральным директором «Отель де Дипломат», он был первым руандийцем, который сумел подняться так высоко по корпоративной лестнице бельгийской компании. Однако 12 апреля 1994 г. (через три дня после того, как он перебрался в отель с новым правительством – правительством геноцида), когда датчанин, управляющий «Отель де Миль Коллин», позвонил Полю, чтобы сказать, что его, европейца, будут эвакуировать, стало ясно, что руандийца Поля брать с собой никто не собирается. Датчанин попросил Поля, который работал в «Миль Коллин» с 1984 по 1993 г., позаботиться об отеле в его отсутствие. В то же время правительство «Власти хуту», заселившееся в «Отель де Дипломат», внезапно решило покинуть Кигали, где усиливались бои с РПФ, и закрепиться в Гитараме. К этому путешествию был подготовлен конвой с мощным вооружением. Поль загрузил свое семейство и друзей в отельный микроавтобус и, когда правительственный конвой тронулся в путь, пристроился позади под видом сопровождающего, пока машины не проехали мимо «Миль Коллин», а там свернул на подъездную дорожку своего нового дома.

«Миль Коллин», первоклассный кигальский отель, символ международного престижа бизнес-класса, где служащие были одеты в ливреи, а номер на одну ночь стоил 125 долларов – примерно половину годового дохода среднего руандийца, – представлял собой странное зрелище. В число постояльцев входили несколько офицеров Руандийских вооруженных сил и МООНПР и сотни местных жителей, искавших здесь убежища, – в основном богатые или имевшие связи «в верхах» тутси, оппозиционеры-хуту и их семьи, которые были официально обречены на смерть, но путем подкупа, связей или чистой удачи добрались до отеля живыми в надежде, что присутствие ООН их защитит.

На момент приезда Поля в отеле еще жило несколько иностранных журналистов, но спустя два дня их эвакуировали. Джош Хаммер, корреспондент «Ньюсуик», который провел в Кигали 24 часа 13 и 14 апреля, вспоминал, как стоял у окна «Миль Коллин» вместе с несколькими скрывавшимися в отеле тутси, глядя, как банда интерахамве бежит по улице мимо отеля: «Видно было, что с их дубинок и мачете капает кровь».

Когда Хаммер вышел наружу вместе с коллегами, чтобы осмотреть город, они смогли пройти не больше двух или трех кварталов, прежде чем их завернули назад интерахамве.

– На военных блокпостах, – рассказывал он, – тебя пропускают, машут рукой, потом ты слышишь пару-тройку выстрелов, оглядываешься – а там уже свежие трупы.

В день приезда Хаммера грузовик Красного Креста, нагруженный ранеными тутси и направлявшийся в больницу, был остановлен блокпостом интерахамве, всех тутси вывели и вынесли из машины и добили «на месте». Отдаленный грохот артиллерии РПФ сотрясал воздух, и когда Хаммер вышел в расположенный на крыше «Миль Коллин», правительственные солдаты блокировали двери.

– Это выглядело так, словно там собралось все военное командование, планируя стратегию и геноцид, – рассказывал он.

Итак, журналисты отбыли в аэропорт в сопровождении конвоя МООНПР, а Поль остался заботиться об отеле, полном обреченных людей. Если не считать символической, по сути дела, защиты, представленной горсткой военнослужащих ООН, живших в отеле, «Миль Коллин» был беззащитен. Лидеры «Власти хуту» и офицеры РВС свободно входили в задние и выходили из него, банды интерахамве взяли в кольцо территорию отеля, шесть внешних телефонных линий отельного коммутатора были перерезаны, и когда число беженцев, набившихся в номера и коридоры, приблизилось к тысяче, им стали периодически объявлять, что всех их убьют.

– Иногда, – признался мне Поль, – я чувствовал себя мертвым.

– Мертвым? – переспросил я. – Уже мертвым?

Поль на мгновение задумался. А потом подтвердил:

– Да.

* * *

Утром, перед тем как Поль перебрался в «Миль Коллин», Одетта и Жан-Батист попытались покинуть Кигали. Они платили по 300 долларов в день за защиту трем районным полицейским, и наличные у них почти кончились. Одетта выписала дорожные чеки на несколько тысяч долларов, но полицейские с подозрением отнеслись к этой форме оплаты. Одетта боялась, что они могут выдать ее сестру, Венанти, когда денег не станет. ВЕНАНТИ ТРОЕ СУТОК ПРЯТАЛАСЬ В КУРЯТНИКЕ, ПРИНАДЛЕЖАВШЕМ ЖИВШИМ ПО СОСЕДСТВУ МОНАХИНЯМ, А ПОТОМ ВЫШЛА ОТТУДА, сказав, что лучше умрет. Одетта уже знала, что по крайней мере одна из ее сестер, которая жила на севере, убита, и понимала, что большинство тутси в Кигали тоже мертвы. Ее друг Жан, который просил ее отвезти его жену в Найроби, отправился туда сам, чтобы подыскать дом для своей семьи, а в это время его жена и четверо их детей были убиты. Мусоровозы колесили по улицам, подбирая трупы.

Но до южных земель убийства еще не докатились. Одетта и Жан-Батист думали, что, если им удастся добраться туда, они, возможно, будут в безопасности, вот только путь им преграждала река Ньябаронго, и не было никакой надежды пересечь ее по ближайшему мосту к югу от Кигали. Они решили попытать счастья на папирусных болотах, которые тянулись вдоль берега, – переправиться через реку на лодке и продолжить путь пешком через буш. В обмен за сопровождение к реке они отдали джип, телевизор, стереосистему и другие бытовые блага своим защитникам-полицейским. Те даже съездили и нашли племянника Одетты, его жену и малыша, которые прятались где-то в Кигали, и отвели их ради безопасности в одну из школ. Но на следующий день этот племянник был убит вместе со всеми остальными мужчинами, которые прятались в школе.

Ночью накануне бегства из Кигали Одетта пошла к соседкам-монахиням и рассказала сестре Супериор о своих планах. Монахиня отвела Одетту в сторону и вручила ей более трехсот долларов.

– Это большая сумма денег, – подчеркнула Одетта. – А ведь она была хуту.

Одетта раздала часть денег своим детям, которым было тогда 14, 13 и 7 лет от роду, а в их обувь запрятала клочки бумаги с указанием адресов и телефонных номеров родственников и друзей, а также с номерами банковских счетов, ее и Жан-Батиста, – на тот случай, если их разлучат или убьют.

Семья поднялась в четыре часа утра. Полицейские так и не пришли – они забрали последние дорожные чеки Одетты и испарились, – так что за руль сел Жан-Батист. В этот ранний час блокпосты были в основном безлюдны. Венанти, которую хорошо знали в лицо как парламентария, перед тем как сесть в машину, замаскировали под мусульманку, замотав ей лицо шалями. В маленькой деревушке рядом с рекой, бургомистр которой был другом Жан-Батиста, они договорились об эскорте из местных полицейских – двое впереди, один позади, примерно по 30 долларов на человека – и тронулись дальше пешком сквозь заросли папируса выше человеческого роста, взяв с собой немного воды, галет и килограмм сахара. Дойдя до кромки воды, они увидели на дальнем берегу лодку и стали звать лодочника, но тот крикнул в ответ: «Нет, вы – тутси!»

На болотах было полным-полно тутси, которые прятались в зарослях или пытались перебраться через реку. Немало там было и интерахамве, кравшихся по зарослям папируса. Когда Одетта услышала крик своей дочери: «Нет, не убивайте нас, у нас есть деньги, у меня есть деньги, не убивайте меня!» – она поняла, что ее детей схватили.

– Мы побежали к ним, – рассказывала Одетта. – Жан-Батист крикнул: «Послушайте, я – хуту, спасаюсь от РПФ», – и мы бросили им все наши деньги и все, что у нас было. Пока они были заняты дележом, мы побежали обратно к деревне, где оставили джип. Потом появилась другая группа интерахамве, и они заметили мою сестру. Пока мы бежали, они перекликались с холма на холм: «С ними депутат парламента, вы должны поймать ее!» Сестра была старше меня и тяжелее, и мы очень устали. Мы по очереди сделали по глотку из бутылки с фруктовым сиропом, это придало нам сил, но сестра тяжело дышала. У нее был с собой маленький пистолет, Жан-Батист с детьми бежали быстро, и я сказала ему: «Подожди, Жан-Батист, если нам суждено умереть, то давай умрем вместе». Потом на нас выскочила из засады группа интерахамве, они приставили к нашим головам гранаты, и тогда я услышала ВЫСТРЕЛЫ. Я ТАК И НЕ СМОГЛА ЗАСТАВИТЬ СЕБЯ ОБЕРНУТЬСЯ. Я ТАК И НЕ УВИДЕЛА ТЕЛО МОЕЙ СЕСТРЫ. ЕЕ ЗАСТРЕЛИЛИ ИЗ ЕЕ СОБСТВЕННОГО ПИСТОЛЕТА.

Одетта говорила быстро, ни на секунду не прерываясь.

– Ах да, я еще забыла сказать, что во время предапрельского кризиса Жан-Батист очень дешево купил на рынке две китайские гранаты. Мне это не нравилось. Я всегда боялась, что они взорвутся.

Но гранаты оказались полезным приобретением. В тот момент, когда интерахамве поймали их детей, и потом, когда они снова изловили всю семью и застрелили Венанти, Жан-Батист размахивал гранатами, грозя убийцам, что те погибнут вместе с его семьей.

– Потому-то они и не стали нас убивать, – рассказывала Одетта. – Вместо этого они отвели нас в деревню на допрос, и бургомистр, который был нашим знакомым, принес нам риса и сделал вид, что мы – заключенные, чтобы защитить нас.

К тому времени день уже перевалил за половину, начался дождь – тот слепящий, оглушительный ливень как из ведра, который заливает Руанду во второй половине апрельских дней; и Жан-Батист под его прикрытием повел семью к джипу. Толпа интерахамве окружила машину. Жан-Батист прорвал кольцо и направился в Кигали. Ехал он быстро, не останавливаясь ни на минуту, и вскоре семья вернулась в свой дом, который покинула меньше суток назад, в тот ВЕЧЕР ОНИ СЛУШАЛИ «РАДИО МУХАБУРА», РАДИОСТАНЦИЮ РПФ, ГДЕ КАЖДЫЙ ДЕНЬ В ПРЯМОМ ЭФИРЕ ЗАЧИТЫВАЛИ ИМЕНА ТУТСИ, О КОТОРЫХ СООБЩАЛИ КАК ОБ УБИТЫХ. В КАКОЙ-ТО МОМЕНТ ОНИ УСЛЫШАЛИ В ЭТОМ СПИСКЕ СОБСТВЕННЫЕ ИМЕНА.

* * *

Томас Камилинди оставался в осаде в собственном доме неделю. Он работал по телефону, собирая новости со всей страны и составляя репортажи для французского радио. Потом, 12 апреля, ему позвонили с «Радио Руанда» и сказали, что Элиэзер Нийитигека хочет встретиться с ним. Нийитигека, бывший коллега Томаса по радио, только что был назначен министром информации в правительстве «Власти хуту», сменив на этом посту оппозиционера, который был убит. Томас пришел пешком на радиостанцию, которая находилась неподалеку от его дома, и Нийитигека сказал Томасу, что он должен вернуться на работу. Томас напомнил ему, что ушел с работы по зову совести, а министр ответил: «Ладно, Томас, тогда пусть решение принимают солдаты». Томас решил подстраховаться: он, мол, не станет соглашаться на работу под давлением угроз, но подождет официального письма с приглашением на должность. Нийитигека согласился. Томас вернулся домой – и узнал от своей жены Жаклин, что в его отсутствие приходили двое солдат из президентской гвардии и принесли с собой список, в котором было его имя.

Томас не удивился, узнав, что значится в списке, заготовленном убийцами. На «Радио Руанда» он отказывался говорить языком «Власти хуту» и дважды возглавлял забастовки; он был членом общественно-демократической партии, у которой были связи с РПФ; кроме того, он был южанином из Бутаре. Учитывая эти факторы, Томас решился искать более безопасное убежище, чем собственный дом. На следующее утро на пороге его дома объявились трое солдат. Он пригласил их присесть, но командир группы сказал: «Мы не сидим там, где работаем». Он велел Томасу идти с ними. Томас сказал, что с места не сдвинется, пока не узнает, куда ему предстоит идти. «Вы пойдете с нами, или у вашей семьи будут неприятности», – ответил солдат.

Томас ушел вместе с солдатами. Они поднялись на холм, мимо покинутого американского посольства, вдоль бульвара Революции. На углу, перед зданием страховой компании «Сорас», напротив Министерства обороны, вокруг только что построенного бункера стояла кучка солдат. Солдаты принялись осыпать Томаса бранью за то, что он описывал их деятельность в своих репортажах для международных СМИ. Ему было приказано сесть на землю прямо посреди улицы. Когда он отказался, солдаты стали избивать его. Они не жалели сил на удары, нанесли ему множество пощечин, выкрикивая оскорбления и вопросы. Потом один из них пнул Томаса в живот ногой, и он все же сел на землю. «Итак, Томас, – сказал один из них, – давай, пиши письмо жене и скажи в нем все, что хочешь, потому что скоро ты умрешь».

Подъехал джип, из него вылезли новые солдаты и тоже принялись пинать Томаса. Потом ему дали ручку и бумагу, и он начал писать: «Жаклин, они сейчас меня убьют. Не знаю, за что. Они говорят, что я сообщник РПФ. Поэтому я должен умереть, и это – мое завещание». Томас написал завещание и отдал его солдатам.

Один из солдат сказал: «Ладно, давайте его прикончим» – и отступил на шаг, прицеливаясь из винтовки.

– Я не стал смотреть, – вспоминал Томас, рассказывая мне о своих злоключениях. – Я действительно верил, что они меня застрелят. Потом подъехал еще один автомобиль, и я вдруг увидел какого-то майора, который стоял одной ногой на бронированной подножке машины. Он окликнул меня по имени: «Томас?» Когда он меня позвал, я словно выплыл из забытья. Я сказал: «Они сейчас меня прикончат». Он приказал солдатам прекратить избиение и велел сержанту отвезти меня домой.

Томас – бодрый, подвижный, компактный мужчина с яркими живыми глазами. Его руки и лицо столь же выразительны, как и его речь. Он прирожденный радийщик, хороший рассказчик – и, как бы ни была мрачна его повесть, процесс рассказа явно доставлял ему удовольствие. В конце концов он и его семья все же остались живы. Историю Томаса, по меркам Руанды, можно назвать счастливой. И все же у меня сложилось впечатление (с ним это чувствовалось в большей степени, чем с другими), что, ведя рассказ, он видел те события заново; что, когда он вглядывался в прошлое, итог этого прошлого был еще не очевиден, и что, когда он смотрел на меня и его ясные глаза заволакивала легкая дымка, он по-прежнему видел перед собой описываемые сцены, может быть, даже надеялся понять их. Ибо в этой истории не было никакого смысла: майор, который пощадил его жизнь, может быть, и узнал Томаса, но для Томаса он был совершенно незнакомым человеком. Позднее он узнал имя своего спасителя: майор Туркункико. Кем был Томас для майора Туркункико, чтобы тот решил оставить ему жизнь? То, что один-два человека выживали во время массовых избиений, было не так уж необычно. Когда «зачищают буш», несколько стеблей всегда избегают стали (один человек рассказывал мне, что его племянницу изрубили мачете, потом забросали камнями, потом утопили в выгребной яме, но она каждый раз поднималась и, шатаясь, уходила). Однако Томас был спасен намеренно – и не мог понять почему. Рассказывая об этом, он уставился на меня с видом комического ошеломления – брови домиком, лоб в складках, рот кривится растерянной улыбкой – и сказал, что сохранение его жизни было гораздо более загадочным событием, чем стала бы гибель.

Томас рассказал мне, что, когда он был бойскаутом, его учили «смотреть опасности в лицо, изучать ее и не пугаться», и меня поразило то, что каждое его столкновение с «Властью хуту» следовало одному и тому же образцу: и когда министр велел ему вернуться к работе, и когда за ним пришли солдаты, и когда они велели ему сесть на землю на улице, Томас неизменно отказывался, прежде чем подчиниться. Убийцы привыкли видеть страх на лицах своих жертв, а Томас всегда вел себя так, будто его противники вынуждены угрожать ему из-за какой-то ошибки.

Такие мелочи вроде бы не должны были играть никакой роли. Сообщник врага – это сообщник врага; исключений быть не могло, и эффективность была важнее всего, во время ГЕНОЦИДА РАБОТА УБИЙЦ НЕ СЧИТАЛАСЬ В РУАНДЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕМ; В СУЩНОСТИ, ОНА ПРИРАВНИВАЛАСЬ К ЗАКОНУ СТРАНЫ, И КАЖДЫЙ ГРАЖДАНИН БЫЛ ОТВЕТСТВЕН ЗА его применение. Таким образом, если человека, которого следовало убить, отпускал один отряд убийц, всякий понимал, что его поймает и убьет кто-нибудь другой.

Я встретился с Томасом в теплый летний вечер в Кигали – в тот час внезапных экваториальных сумерек, когда стаи воронов и одиноких стервятников реют с криками между деревьями и крышами домов. Возвращаясь пешком в отель, я миновал угол улицы, на котором Томас должен быть умереть. Стеклянный портик здания компании «Сорас» был весь в паутине трещин от пуль.

«Если я не убью эту крысу, она умрет», – говорит Клов в «Конце игры» Сэмюэля Беккета. Но те, кто вершил геноцид, предпочли сделать природу своим врагом, а не союзником.

* * *

Утром 12 апреля, в то же время, когда президентская гвардия впервые пришла за Томасом в его дом, Бонавентура Ньибизи узнал, что во второй половине дня его семья будет убита. Они прятались в доме и во дворе, несколько ночей провели в канавах. Многие их соседи были убиты. Он рассказывал мне:

– Я помню, уже 10 апреля по радио зачитывали коммюнике провинциальной администрации, призывающее всех водителей с большими грузовиками, потому что всего через четыре дня после начала геноцида мертвецов было уже так много, что возникла необходимость вывозить их грузовиками.

Бонавентура не сомневался, что везение его семьи кончилось.

– И мы решили, что пусть нас взорвут гранатой или застрелят – это лучше, чем дать зарубить себя мачете, – рассказывал он. – Мы взяли мою машину и выехали за пределы компаунда. Нам удалось добраться до церкви Святого Семейства. До нее было недалеко, максимум полмили, правда, ехать было трудно из-за множества блокпостов. Но мы все же доехали туда, а 15 апреля за нами пришли интерахамве. Они убили около 150 человек в церкви в тот день и все время искали меня.

Католический собор Святого Семейства, кирпичная громада, стоит рядом с одной из главных транспортных артерий Кигали, в нескольких сотнях ярдов вниз по горе от «Отель де Миль Коллин». Из-за выдающихся размеров, а следовательно, заметности для немногочисленных международных наблюдателей, которые еще ездили по Кигали, собор Святого Семейства был одним из считаных мест в городе (по всей Руанде таких не набралось бы больше десятка), где тутси, которые искали убежища в 1994 г., никогда не подвергались одновременному массовому истреблению. В других местах убийства шли по нарастающей, и тех, кому удавалось их избежать, терзал постоянный ужас. Поначалу собор Святого Семейства защищала полиция, но, как обычно, их сопротивление районным интерахамве и солдатам, которые приходили охотиться на тутси, быстро сошло на нет. Вначале убийцы, обложившие церковь, удовлетворялись нападениями на новых беженцев в момент их прибытия. Массовое убийство 15 апреля стало первым массированным вторжением в собор, оно было довольно тщательно организовано интерахамве и президентской гвардией.

В ТОТ ДЕНЬ УБИВАЛИ ТОЛЬКО МУЖЧИН, ПО ОДНОЙ ВЫБИРАЯ ЖЕРТВЫ ИЗ ТОЛПЫ В НЕСКОЛЬКО ТЫСЯЧ ЧЕЛОВЕК, СОБРАВШЕЙСЯ В ЦЕРКВИ И ДВОРОВЫХ ПРИСТРОЙКАХ. У убийц были списки, многие из них были соседями жертв и могли узнать их в лицо. Молодой парень, который работал у Бонавентуры в качестве домашней прислуги, был убит.

– Но мне повезло, – рассказывал Бонавентура. – Я вместе с семьей ушел в маленькую комнатку, и как раз после того, как я вошел внутрь и закрыл дверь, храм наполнился военными, ополченцами и полицейскими. Они начали расспрашивать обо мне, но, к счастью, не стали взламывать дверь, за которой мы притаились. Я оставался там вместе с детьми и женой. В этой комнатенке пряталось около двадцати человек.

У Бонавентуры была на руках трехмесячная дочь, и, по его словам, труднее всего было не дать ей кричать.

Я спросил его, что делали священники, когда начались убийства.

– Ничего, – пожал он плечами. – Один из них был хорошим человеком, но ему самому угрожали, так что 13 апреля он ушел прятаться, а второй из глав церкви водил задушевную дружбу с ополченцами. Это знаменитый отец Венцеслас Муньешьяка. Он был очень близок с ополчением и военными и повсюду расхаживал с ними. Поначалу он никого по-настоящему не выдавал, но и ничего не делал для гонимых.

После той бойни молодой священник по имени Полин все же помог Бонавентуре найти более безопасное укрытие – в заднем помещении церковного гаража, – где они и просидели вместе с одним другом и своими семьями с 15 апреля по 20 июня.

– Он был хуту, этот священник, но он был добрый человек, – вспоминал Бонавентура. – Иногда он отпирал дверь, чтобы наши жены могли принести нам воды или еды. Ходили слухи, что я убит, так что мне оставалось только хорошенько прятаться.

* * *

Когда Томас Камилинди возвращался домой после несостоявшейся казни, сержант, который конвоировал его, сказал, что Томас по-прежнему приговорен к смерти. «Они убьют тебя сегодня, если не уедешь», – сказал сержант. Томас не представлял, куда ему податься. Он написал новое завещание и отдал его жене со словами: «Я ухожу, сам не знаю куда; может быть, однажды этот документ тебе пригодится».

Когда Томас снова вышел на улицу, лил дождь. Он пошел куда глаза глядят и в результате оказался у радиостанции.

– Мне было страшно, – говорил он, – потому что радиостанция практически была военным лагерем.

Но, похоже, никто там не возражал против его прихода.

– Я смотрел телевизор до вечера, а ночь провел под столом на коврике. Есть мне было нечего, зато я хорошо выспался, – говорил Томас.

Томас и представить себе не мог, как бы он выжил, если бы был тутси. Утром он сказал главному редактору радиостанции, что его едва не убили. «Давай зачитай утренний выпуск новостей, тогда они, может быть, решат, что ты с нами», – предложил редактор.

– Так я и провел выпуск новостей в 6.30 утра, – рассказывал Томас, – но продолжать в том же духе не мог.

Он обзвонил несколько посольств и выяснил, что все они эвакуированы. Потом попробовал позвонить в «Отель де Миль Коллин».

– Парень на рецепции узнал меня по голосу и воскликнул: «Томас! Вы все еще живы! Это невероятно! Мы думали, что вы погибли». И добавил: «Если сумеете добраться сюда, возможно, с вами все будет в порядке». Ездить по улицам в автомобиле без сопровождения или разрешительных документов было запрещено, так что Томас уговорил одного солдата отвезти его. Он приехал в отель без денег, но ему все равно дали номер. «Если люди приходят, мы говорим им, что о деньгах будем беспокоиться потом», – сказал ему служащий. В тот вечер, когда Томас устраивался в номере, зазвонил его телефон. На проводе был армейский майор, Огюстен Сьиза, который тоже жил в этом отеле. Сьиза симпатизировал беженцам (в конечном счете он дезертировал из РВС и вступил в РПФ), но Томас в то время об этом не знал. Он шел в номер Сьизы, полагая, что тот его убьет или, по крайней мере, арестует. А вместо этого двое мужчин пили пиво и разговаривали до поздней ночи, а на следующий день

Сьиза уехал и вернулся с женой и дочерью Томаса.

Пиво спасло немало жизней в «Отель де Миль Коллин». Понимая, что цены на спиртное в охваченном войной городе могут лишь подниматься, хозяйственный менеджер Поль Русесабагина, привлекая самых разных посредников, заботился о том, чтобы винные погреба отеля были полны. Эта торговля, благодаря которой он также договорился о поставках достаточного количества батата и риса, чтобы его гости не умерли с голоду, требовала активного взаимодействия с военным командованием, и Поль в полной мере воспользовался этими контактами.

– Я подкупал людей выпивкой, – рассказывал он мне и смеялся, потому что людьми, которых он «подкупал», были лидеры «Власти хуту», а под «подкупом» он подразумевал, что поил их спиртным, чтобы они не убивали беженцев под крышей его отеля. – Я дарил им спиртное, а иногда даже давал деньги, – говорил Поль. Генерал-майор Огюстен Бизимунгу, начальник штаба РВС, был одним из самых неприятных завсегдатаев отеля, и Поль старался, чтобы тот «не просыхал». – Ко мне приходили все, – продолжал Поль. – У меня было то, что было им нужно. Это была не моя проблема. Моя задача состояла в том, чтобы из моего отеля никого не забрали.

Поль – мужчина с мягкими манерами, плотного сложения, довольно заурядной внешности. В конце концов, он же буржуа, менеджер отеля; и, похоже, таким он себя и ощущает, заурядным человеком, который не делал ничего выдающегося, отказавшись прогнуться перед безумием, которое вихрилось вокруг него.

– Люди лишились разума. Не знаю почему, – говорил он мне. – Я твердил им: «Я не согласен с тем, что вы делаете», – так же открыто, как говорю это сейчас вам. Я – человек, который привык говорить «нет», когда приходится говорить «нет». Вот и все, что я делал, – то, что считал нужным делать. Потому что никогда не был согласен с убийцами. Я отказывался – и так им и говорил.

РАЗУМЕЕТСЯ, МНОГИЕ РУАНДИЙЦЫ НЕ БЫЛИ СОГЛАСНЫ С ГЕНОЦИДОМ, НО МНОГИЕ ДРУГИЕ ПРЕОДОЛЕЛИ СВОЕ НЕСОГЛАСИЕ И СТАЛИ УБИВАТЬ, В ТО ВРЕМЯ КАК ЕЩЕ БОЛЬШЕ БЫЛО ТЕХ, КТО ПОПРОСТУ СПАСАЛ собственную шкуру. Поль же стремился спасти всех, кого только мог, и если это означало, что придется торговаться со всеми, кто хочет этих людей убить, – что ж, так тому и быть.

Однажды утром, едва рассвело, лейтенант Аполлинер Хакизимана из военной разведки подошел к столу рецепции, позвонил Полю в его номер и сказал: «Я хочу, чтобы вы вывели всех из этого отеля в течение 30 минут». Он разбудил Поля, а тот, еще толком не проснувшись, уже начал переговоры:

– Я сказал: «Мистер, вы знаете, что эти люди – беженцы? Как вы гарантируете их безопасность? Куда они пойдут? Как они пойдут? Кто их забирает?»

Лейтенант Хакизимана ответил ему: «Вы слышали, что я сказал? Мы хотим, чтобы все отсюда вышли, и не позднее чем через полчаса». Поль возразил: «Я еще в постели. Дайте мне еще тридцать минут. Я приму душ, а потом всех выведу». Поль сразу же послал за несколькими беженцами, которым доверял больше всех и которые имели хорошие связи с режимом. В их числе был Франсуа-Ксавье Нсанзувера, бывший генеральный прокурор Руанды, хуту, который некогда вел расследование деятельности Хакизиманы как лидера «эскадронов смерти» «Власти хуту». Пол и его друзья вместе начали обрывать телефоны, названивая генералу Бизимунгу, нескольким полковникам и всем, кого сумели вспомнить и кто мог надавить на лейтенанта как старший по чину. Не прошло и получаса, как к отелю прибыл армейский джип, и водитель передал Хакизимане приказ уйти.

– Они вывели этого парня из игры, – подытожил Поль. Потом он на минуту умолк, погрузившись в воспоминания, и взгляд его расфокусировался. Я живо представил себе, как он выглядывал из окна в «Миль Коллин», когда Поль снова заговорил: – А что было вокруг нас – вокруг этой закрытой территории отеля? Солдаты, интерахамве — вооруженные огнестрельным оружием, мачете, всем подряд…

Пол, похоже, хотел ясно ограничить масштаб своей роли. Он не сказал – «я вывел этого парня из игры»; он сказал – «они», и, называя мне чины убийц, толпившихся у ворот отеля, он это лишний раз подчеркивал.

В обсуждении сценариев «всенародного» насилия типа «мы против них» в наши дни модно говорить о массовой ненависти. Но хотя ненависть может воодушевлять, апеллирует она к слабости. «Авторы» геноцида, как называют их руандийцы, понимали, что для того, чтобы побудить множество слабых людей творить неправедные дела, необходимо апеллировать к их стремлению к силе; и той «серой силой», которая по-настоящему заводит людей, является власть. Ненависть и власть – обе они, каждая на свой лад, являются страстями. Различие между ними в том, что ненависть – страсть чисто негативная, в то время как власть в сущности своей позитивна: ненависти уступают, а к власти стремятся. В Руанде оргия ублюдочной власти, которая привела к геноциду, осуществлялась во имя «хутуизма». И когда Поль – хуту – старался не поддаваться убийцам, он апеллировал к их стремлению к власти. «Они» были теми, кто решил отбирать жизнь, и он интуитивно понял: это означало, что они должны были присвоить себе право иногда щадить ее.

* * *

Услышав по радио объявление о собственной смерти, Одетта и ее семья перестали выходить из дома.

– Мы не включали свет и не отвечали на звонки, если только не поступал заранее назначенный сигнал от людей, которые нас знали: один звонок, трубка вешается, потом снова звонок.

Так прошло две недели. Затем позвонил Поль из «Миль Коллин». Он был их старым другом и просто проверял – кто еще остался жив, кого он может спасти.

– Он сказал, что пошлет Фродуальда Карамиру забрать нас, – вспоминала Одетта. – Я ответила: «Нет, я не хочу его видеть. Если он приедет, то убьет нас». Но это же был Поль! Он поддерживал контакт с такими людьми вплоть до самого конца.

Поль не стал оправдываться.

– Разумеется, я разговаривал с Карамирой, – сказал он мне. – Я разговаривал и с ним, потому что в «Миль Коллин» приезжали все. У меня было много связей, и у меня был запас спиртных напитков, и я посылал своих знакомых забирать людей и привозить их в отель. Таким образом были спасены не только Одетта, Жан-Батист и их дети. Было и много других.