Текст книги "Тайна скарабея"

10

Камински быстро прижился в Абу-Симбел. С людьми он ладил хорошо хотя бы потому, что был таким же, как все; потому, что нехватка времени делала общение с ними проще; потому, что здесь он мог достичь того, чего хотел, – забыть прошлое. Ему неожиданно помогло дружеское расположение итальянца Сержио Алинардо. Их часто можно было встретить вдвоем. Это даже бросалось в глаза.

Именно Сержио в какой-то степени помог ему познакомиться с доктором Хорнштайн. Несмотря на привлекательную внешность, она была холодна как рыба и ни одному человеку в этих жарких тропиках не удалось растопить ее сердце – даже великолепному доктору Хекману, директору госпиталя, который с подозрением следил за каждым ее шагом, будучи не в состоянии и на йоту приблизиться к цели.

Камински надеялся, что в Абу-Симбел сможет забыть о женщинах и вообще не касаться этой темы. Он не ожидал, что столкнется здесь с существом женского пола. И еще больше был удивлен, увидев Геллу Хорнштайн.

Что именно привлекало его в этой женщине, несмотря на принятое решение, Камински не мог объяснить. Даже внешне доктор не отвечала его представлениям об идеале женщины. Она была плоскогрудой, что Камински называл «мужизмом», и при этом все равно симпатичной. Несмотря на моду, она стриглась коротко, что вообще было ему не по душе. Может, ему как раз и нравилось некое «омужествление» ее образа: низкий хриплый голос и неприступность? «Хорошо бы обнаружилось небольшое осложнение, когда я пойду снимать швы. Тогда повторные обследования были бы просто необходимы». Но все напрасно. Договор как-нибудь при встрече продолжить разговор о ее родном городе Бохуме так и не был выполнен.

Шли дни, а встречи все не было. В казино, где он с Алинардо и Лундхольмом проводил бóльшую часть свободного времени, велись те же разговоры, что и две недели назад. На Камински навалилась тоска, с которой он уже познакомился на строительных площадках в Персии и Индии.

Однажды вечером (у Алинардо как раз была вторая смена) Камински через окно увидел нарядно одетых людей, направляющихся в казино. Он слышал, что такое случается только по большим праздникам, таким как Пасха или Рождество. Не видя особой причины для изменения стиля одежды, он все же вытащил из чемодана серый пиджак, галстук и белую рубашку.

Похоже, он опоздал, потому что, когда вошел, свет не горел. Еще больше Камински удивился, увидев мерцание кинопроектора и кадры цветного кинофильма на натянутом белом полотне. Названия он так и не вспомнил (речь шла о женщине и двух мужчинах), хотя происшедшее тогда в казино врезалось ему в память. Сев на свободный стул, рядом он увидел Геллу Хорнштайн. Пленку явно демонстрировали неоднократно, картинка сильно рябила, будто шел проливной дождь, но Камински это мало заботило. Краем глаза он наблюдал за сидящей рядом женщиной. В момент, когда по сюжету язычник или какой-то сектант вольной профессии и деревенский учитель сели друг напротив друга и начали спор о человеческих отношениях, доктор указала пальцем на экран и прошипела:

– Там играет музыка, Камински!

Камински почувствовал, что его накрыли с поличным. Возможно, он даже покраснел, но, к счастью, в темноте никто этого не увидел. Она же заметила.

После фильма Камински пригласил Геллу Хорнштайн выпить, но она отказалась. Собственно, он и не ожидал другого ответа. Тогда он предложил проводить ее домой и уже готовился принять очередной отказ, но Гелла неожиданно согласилась, сказав, что ночью по лагерю бродят дикие собаки.

Ночь пробудила романтические чувства даже в таком закоренелом инженере-строителе, как Камински. Никогда еще он не видел такого глубокого звездного неба, как в Абу-Симбел. Казалось, на нем вдвое больше звезд и светят они в два раза ярче. Словно прохудившийся брезент палатки, сквозь который пробивается яркое солнце, растянулось небо от края до края земли. Было тихо. И только иногда из-за холма, со строительной площадки долетали звуки работающих экскаваторов и бульдозеров. Грузовик проехал до перекрестка и свернул к поселку рабочих. Слышно было только подвывание и лай диких собак, шнырявших от дома к дому и выискивавших объедки. Столбик термометра не опускался ниже тридцати градусов, но по сравнению с пятьюдесятью днем люди воспринимали это как прохладу. Сначала Камински и Гелла Хорнштайн молча шли рядом, ориентируясь по светящейся трансформаторной станции. По сравнению со звездами свет от придорожных фонарей казался блеклым. Гелла шла, заложив руки за спину, – так она казалась еще неприступнее. Камински вспомнилась школьная учительница, которая диктовала им тексты, стоя в такой же позе. Вдруг Гелла Хорнштайн заговорила, двигаясь вперед, словно лунатик, и не отводя глаз от неба:

– Славься, глаз Хора, красотою своей озаряющий рождение новых богов, когда восходишь на восточном небе.

Камински остановился, вслушиваясь в ее слова. Он не поверил своим ушам, когда его спутница продолжила:

– Исида, сестра твоя, восходит к тебе, радуясь любви твоей, о светящийся Хор. Но ты оставляешь ее сидеть на своем фаллосе, и твое семя проникает в нее… – Она повернулась к Камински и спросила: – Я вас, случайно, не напугала?

– Да нет, что вы, – запинаясь, ответил Камински. – Я вас внимательно слушал. Звучит очень поэтично.

Эта странная женщина вдруг переменилась. В одно мгновение ее холодность пропала, серьезность сменилась раскованностью, а самоуверенность превратилась в дружелюбие.

– Это стих из египетской «Книги мертвых», – произнесла доктор, и Камински впервые увидел, что она улыбнулась. – Ему более трех тысяч лет.

– Поразительно! – сказал Камински, чтобы хоть как-то поддержать разговор. – Вы интересуетесь египетской историей?

Доктор Хорнштайн наверняка услышала вопрос, но не ответила на него. Запрокинув голову, она испуганно посмотрела на небо.

– Древние египтяне верили, что звезды на ночном небе – это души бессмертных богов. Они кружатся в вихрях Млечного Пути, в бесконечном космосе…

Камински смотрел вверх и все удивлялся светящимся осколкам звезд.

– Красиво сказано, – заметил он на этот раз абсолютно искренне. – И много вы о древних египтянах знаете? Я не знаю почти ничего.

– Жаль, – ответила Гелла Хорнштайн.

Но ее голос не звучал разочарованно. Она восприняла его слова скорее как просьбу рассказать что-нибудь еще.

– Раньше люди этой страны верили, что человек рождается на восходе и его души плывут по небу на запад, следуя за солнцем, пока не попадут во мрак и не примут другой облик. Поэтому гробницы и заупокойные храмы строились на западном берегу Нила.

Камински задумался.

– Абу-Симбел находится на западном берегу, но Рамсес не похоронен в нем.

– Правильно, – ответила доктор, – но на это есть свои причины. Пойдемте, уже поздно, я хочу домой.

Камински не понял, из-за чего у Геллы Хорнштайн так быстро менялось настроение. Он вообще не понимал эту женщину, но вел себя так, словно не замечает всех этих странностей. Поэтому он послушно отправился за ней, как преданный пес.

Камински стало ясно: несмотря на все клятвы и обещания, он хочет, чтобы эта женщина была его, должна быть его, чего бы это ни стоило! Он, конечно же, нашел массу положительных черт в Гелле Хорнштайн. В следующий момент его посетило болезненное, щемящее чувство, что здесь, в пустыне, его вновь настигнет прошлое.

Они молча подошли к низкому каменному дому Геллы. Его крыша представляла собой три небольших каменных купола – гениальное изобретение, уменьшавшее нагревание помещения. Доктор Хорнштайн жила с двумя медсестрами и санитаркой из госпиталя. Дом располагался всего в двух шагах от работы. Он был огорожен невысокой стеной из песчаника, положенного один на другой без раствора и защищавшего от песка, который стлался поземкой при малейшем дуновении ветра, словно снег в горах.

– Камински!

Камински ненавидел, когда с ним разговаривали таким тоном, но сдержался, чтобы не нарваться на высокомерие. В конечном счете, учительский тон вполне подходил к обычному образу Геллы Хорнштайн. Но ведь он видел в ней абсолютно другую женщину…

– Видите, вон там! – Повернувшись лицом к освещенному входу в дом, она схватила Камински за руку.

На песке неистово, будто в предсмертных конвульсиях, извивалась громадная змея толщиной в руку. Когда клубок развязался, Камински увидел, что пасть у змеи широко открыта, так широко, что, казалось, вот-вот разорвется. Оттуда торчала задняя часть рыже-белой кошки. Можно было различить лапки и хвост, и при каждом удушающем движении в пасти чудовища исчезала пара сантиметров тела жертвы.

– Прочь! – Гелла подняла шум.

Камински сообразил, что змея поймала домашнего зверька. Он не понял, как все произошло, но Гелла вдруг оказалась в его объятьях и прижалась к его груди.

– Прочь! – Она все кричала.

Камински хотелось, чтобы это случилось при других обстоятельствах. Сейчас он ничего не испытывал от такого сближения, скорее хотел высвободиться из объятий. Но что-то подобное должно было произойти…

– Оружие! – закричал Камински. – Есть у кого-нибудь оружие?

Гелла растерянно пожала плечами.

– У вас есть топор?

На крик из соседнего дома прибежал слуга-египтянин. Он испуганно посмотрел на змею, потом на Камински и сказал:

– Нож, мистер! – И руками показал длину ножа.

– Хорошо! – крикнул Камински. – Тащи сюда! Только живо!

Слуга помчался к дому и через минуту вернулся с огромной кривой саблей, какую можно купить на любом арабском рынке. Камински, схватив саблю обеими руками, уверенно, но осторожно приблизился к змее. Она еще извивалась, из пасти торчал кошачий хвост. Отвратительное зрелище!

Камински поднял саблю над головой и одним сильным ударом разрубил змею пополам. Брызнула кровь, окрасив пыльную землю в темный цвет. Из одной змеи получилось две: обе части продолжали шевелиться. Они извивались и дергались в песке, явно подавая признаки жизни. Увидев это, Камински нанес второй, третий, четвертый удар, разрубая змею на кусочки. Потом все закончилось.

Гелла, зажимая руками рот, наблюдала кровавую сцену с безопасного расстояния.

– Какое страшное предзнаменование! – сказала она.

11

В лагере происходило мало интересных событий, поговорить было не о чем, поэтому мужественный поступок Камински вскоре оказался у всех на устах. Его поздравляли, будто речь шла не об обычной змее, а как минимум о драконе, который не кошку проглотил, а намеревался съесть самого доктора. Только сама Гелла Хорнштайн осталась равнодушной. Что же он сделал не так?

Если она горевала о кошке, то все становилось понятно. Но молчание Геллы только умножило ее странности. Поначалу Камински хотел поговорить с ней о том, что в его поведении было не так, и даже готов был извиниться. Но затем отбросил эти мысли, по крайней мере отложил их на потом.

План переноса храма вошел в решающую стадию. Лундхольм откачал воду. Защитная дамба выдержала. Можно было приниматься за основную работу.

Археологи и инженеры договорились сделать на фасаде большого храма десять вертикальных разрезов, а четырех колоссов распилить, в зависимости от обстоятельств, на двенадцать-пятнадцать блоков весом от десяти до тридцати тонн. Это означало увеличение ранее запланированного растра, но однозначно имело и преимущества. С одной стороны, работа пойдет быстрее, с другой – удовлетворялось требование археологов разрезать статуи на максимально большие куски.

При этом самые острые проблемы возникали у Сержио Алинардо и Артура Камински. Алинардо для работы требовались длинные и прочные полотна для распила. Самое сомнительное звено в операции – искусственная смола, с помощью которой стальные крюки должны были крепиться на каменных блоках. Выдержит ли она вес в тридцать тонн? Камински усилил фундаменты, на которых должен был стоять мачтовый кран. Грузовик с низкой платформой был приспособлен под тридцатитонные глыбы, но Камински приказал укрепить пустынную песчаную дорогу гудроном, чтобы избежать тряски при транспортировке.

Его предшественник Мессланг построил возле площадки барак, который невыносимо накалялся на солнце. Стены, пол и крыша большого (три на четыре метра) барака были выстланы нестругаными сырыми досками. Здесь при температуре в добрых пятьдесят градусов Камински проводил часть своего десятичасового рабочего дня – каждую операцию по перевозке колоссов следовало задокументировать. Эта работа требовала особой собранности, а Якоби торопил.

Десятое октября тысяча девятьсот шестьдесят пятого года. В это утро атмосфера на стройплощадке была особенно напряженной, людей здесь собралось больше, чем обычно. Даже рабочие, у которых смена закончилась в шесть часов, не спешили возвращаться в лагерь. Алинардо и шестеро лучших его людей вырезали три первых каменных блока ночью, а утром на искусственной смоле закрепили в них стальные крюки. Время застывания смолы – двадцать четыре часа. И эти сутки уже прошли. Над первым колоссом завис массивный стальной рельс, за который должны были цепляться крюки.

Моторы мачтового крана работали на холостом ходу. Камински, стоя в тридцати метрах от основания колосса, по рации подавал команды оператору крана. На голове колосса двое египетских рабочих, выполняя поистине акробатические упражнения, привинчивали болтами толстые крюки к рельсу.

Возле Камински стояли Якоби, директор стройки, инженер Гайн Лундхольм, а также археологи Хассан Мухтар, Иштван Рогалла и Маргарет Беккер. Из Каира приехали министр строительства Камаль Махер и Ахмед Абд эль-Кадр, директор Египетского музея. Жак Балое, глава информационного отдела, пригласил на мероприятие дюжину журналистов, фотографов и газетных корреспондентов.

Большинство людей бросили свои рабочие места, чтобы поглазеть на это зрелище поближе. Возле храма стоял грузовик с низкой платформой, вымощенной деревянными балками, на которую должны были опустить каменный блок.

Камински спокойно отдавал распоряжение о начале подъема – чувствовалось, что он привык работать с таким весом.

– Ниже, ниже, поворачивай налево. Стоп!

Тяжелый рельс медленно опустился над стальными крюками громадного блока. Чтобы закрутить болты, рабочим понадобились гаечные ключи толщиной в руку.

– Я целиком полагаюсь на вас, – тихо сказал профессор Якоби Артуру.

– Хорошо! – засмеялся тот в ответ. – Тогда я буду надеяться на Алинардо.

– Почему на меня? – возразил итальянец откуда-то сзади.

Камински обернулся. Он хотел сказать: «Потому что твой сектор работы – единственное, что меня беспокоит. Остальное тщательно просчитано. Если стальной крюк, закрепленный в блоке, не выдержит, камень упадет и разлетится на тысячу частей». Но Камински этого не сказал, потому что увидел в толпе Геллу Хорнштайн. Но больше его удивило не ее появление на стройплощадке, а поднятый вверх большой палец, словно она хотела сказать: «Я с вами, удачи вам».

Рабочие, крепившие крюки на голове колосса, сообщили по рации, что все готово.

– Хорошо, – ответил Камински, – а теперь проваливайте оттуда!

Рабочие, будто канатоходцы, перебрались по толстым балкам с одного колосса на другой и спустились вниз, словно герои, выигравшие битву. Но настоящее испытание было еще впереди.

– Поднимайте помалу, поднимайте, – тихо скомандовал Камински.

Стропы натянулись и задрожали. Длинная стрела крана дернулась. Моторы заревели, как измученные верблюды, и Камински, не в силах совладать с нервами, заорал в рацию:

– Вверх, вверх! Вверх, черт подери!

И вдруг голова фараона отделилась от туловища, канаты пошли вверх, и она повисла, будто рыба, пойманная на гигантскую удочку. Рабочие, стоявшие у подножия храма, подняли дикий крик, потому что знали, что самая сложная часть еще впереди. Камински скомандовал, и длинная стрела крана начала медленно поворачиваться влево, а двадцатитонный блок пошел за ней. Центробежная сила увеличилась под его тяжестью. Поскольку кран стоял недалеко от храма, стрела должна была повернуться на двести семьдесят градусов влево, чтобы опустить многотонный груз на платформу. Под действием движения крана и изменения света и тени улыбка фараона, казалось, ожила. На зрителей это подействовало завораживающе. Никто не осмеливался произнести ни слова. На строительной площадке слышны были только команды Камински. Голова фараона наконец зависла над платформой грузовика.

– Опускай! – закричал в рацию Камински.

Он дирижировал стрелой крана, направляя ее то вправо, то влево, и наконец плавно опустил многотонный груз на устланную балками платформу.

Еще секунду все молчали, словно свыкаясь с мыслью, что это не сон. Потом толпа разразилась возгласами ликования! Мужчины бурно аплодировали, некоторые, поднимая желтые облака пыли, подбрасывали песок вверх. Всем стало ясно: предприятие будет успешным.

В стороне, в тени обезглавленного колосса, стояла Гелла Хорнштайн. Она наблюдала, как Камински качают на руках, но, похоже, это ее не особенно впечатлило. Наконец инженер-строитель высвободился из крепких объятий поздравляющих и подошел к ней.

– Давно не виделись, – после паузы заметил он.

Гелла протянула руку и произнесла в своем стиле:

– Поздравляю, Камински. Вы проделали это великолепно. Ювелирная работа!

Камински пожал ее руку, испытывая странную неловкость: Гелла была холодна, как прежде. После ночной встречи со змеей он не услышал от нее ни слова благодарности. Камински пытался выбросить из головы эту женщину, но ее таинственная привлекательность долгими ночами не давала ему покоя.

Камински отпустил ее руку, пробормотал невнятные слова благодарности и постарался как можно скорее отойти, сославшись на необходимость проконтролировать дальнейшие работы. Он направился в строительный барак.

Тем временем грузовик пополз вверх по дороге, сначала сантиметр за сантиметром, потом со скоростью пять километров в час. Прошло около часа, прежде чем он достиг склада на возвышенности.

Через весь склад были проложены рельсы, по которым портальный кран мог проехать в любую точку помещения. Как каракатица, он прополз за привезенным грузом и поднял блок с платформы грузовика. Здесь, на складе, голова фараона получила порядковый номер GA1A01.

Каждый каменный блок, привезенный за последующие два года со строительной площадки, получал свой номер. Семнадцатый камень странным образом изменил жизнь Камински.

12

После десяти суток рабочие наловчились выполнять эти операции. Стальные крюки успешно выдерживали гигантский вес. Алинардо со своими мраморщиками выполнял поистине ювелирную работу. За три-четыре часа блок поднимали, грузили и отвозили на склад.

С блоком GA1A17, частью подножия колосса, с самого начала возникли трудности. Камински переложил командование на старшего рабочего Карла Тири. Сначала все шло четко по плану, но напряжение, которое с начала работ, казалось, висело в воздухе, все не рассеивалось. Именно этим отличался этот проект от всех остальных, над которыми работал Камински.

В то утро Камински сидел в строительном бараке, склонившись над планами разрезов, которые принес Алинардо. Линии разрезов были яблоком раздора между мраморщиками, археологами и инженерами. Мраморщики настаивали на коротких линиях разрезов, археологи – на самых больших (что означало бы большие блоки), а инженеры (из-за неудобств при транспортировке) настаивали на маленьких блоках. Спор мог продолжаться часами и заканчивался, как правило, компромиссом.

Пока Камински ломал голову над разрезами, первый за этот день грузовик подъезжал к складу с многотонным грузом. Он знал это по завывающему звуку мотора – машина шла на подъем. Это повторялось регулярно, поэтому не привлекло его внимания. Но в этот раз гул вдруг утих. Камински услышал оглушительный скрежет тормозов, треск раскалывающихся балок, а затем глухой удар, от которого содрогнулась земля.

Строительный барак задрожал, словно снаружи бушевал ураган. И в тот же миг в помещение ворвалось облако пыли, как после взрыва газа. Камински зажал рукой рот. Кашляя и выплевывая желтую пыль, он бросился к двери.

В нескольких метрах стоял грузовик, а возле него – блок GA1A17, словно выбросившийся на берег кит. Настил из деревянных балок был раздавлен. Камински щурился от яркого солнца, не понимая, что могло вызвать пыльный взрыв в строительном бараке: каменный блок лежал в тридцати метрах от него, и вокруг не было пыли.

Из кабины грузовика вылез Али, молодой египтянин, который считался одним из самых надежных рабочих. Словно плакальщица, он схватился руками за голову и, увидев Камински, издалека закричал:

– Али не виноват, мистер! Кошка виноват! – И для достоверности показал, как кошка перебежала через дорогу и как он затормозил. – Али не виноват, мистер!

Если не считать нескольких отколовшихся по краям кусков, где крепились страховочные канаты, блок GA1A17 довольно удачно перенес падение. В этот раз погрузка длилась до позднего вечера, а на песчаной дороге остался глубокий кратер. Затем Камински вновь засел в строительном бараке. Он устал и хотел передохнуть, но из головы не выходил этот пылевой взрыв – странное происшествие, которому не было объяснения.

Когда он обернулся, в дверях стоял Лундхольм.

– Долгий же сегодня день, – по-дружески сказал он. – Но все вроде обошлось?

Камински кивнул, сложил бумаги и поднялся.

– А могло все полететь к чертовой матери! – ответил он.

Только теперь инженер почувствовал облегчение, напряжение понемногу спадало. Потом он вдруг спросил:

– А давно барак стоит на этом месте?

Лундхольм похлопал по деревянной стене рукой, словно хотел проверить прочность строения, и ответил:

– Где-то год. Он больше не отвечает твоим требованиям? Что ж, могу понять. В доме из кирпича при такой жаре работать лучше. Нужно будет получить разрешение у Якоби.

– А кто поставил барак на этом месте?

– Мессланг, твой предшественник. Но почему он велел построить барак именно здесь, сказать не могу. Тебе бы об этом у него спросить, но, к сожалению, это невозможно.

– Почему?

– Мессланг умер. Возможно, утонул. А почему ты спрашиваешь?

Вопросы Камински шведу были явно неприятны. Все в лагере неохотно говорили о Мессланге.

– Если ты интересуешься этим человеком, – продолжил недовольно Лундхольм и повернулся, чтобы уйти, – спроси у доктора Хорнштайн.

Снаружи прогромыхал грузовик с включенными фарами, и Камински увидел, как швед прыгнул на подножку и влез в кабину машины. Свет задних фонарей растворился в темноте. Артур вернулся в барак.

Здесь все еще пахло пылью. Керосиновая лампа монотонно шипела. Камински почувствовал, что из-за удушливо жаркого воздуха весь покрылся потом. Он смертельно устал, но утренний инцидент и разговор с Лундхольмом разожгли в нем любопытство. Камински чувствовал, что потянул за ниточку таинственной истории.

Задумавшись, он блуждал глазами по деревянным стенам барака, но не мог ни за что зацепиться. Потом взглянул на пол и заметил, что он сделан из обычных досок. Во всех остальных строительных бараках пол был бетонный.

Камински поднялся и закрыл дверь, чтобы не потревожили незваные посетители. Потом взял стамеску, единственный подходящий инструмент в бараке, и вставил ее в щель между досками. Вначале он поднял одну доску, потом вторую, третью, и так до тех пор, пока не образовалось пространство в метр шириной. Стал виден фундамент барака.

Грунт был засыпан щебенкой и никак не соединен с фундаментом. Камински руками разгреб щебень и наткнулся на неструганые брусья, которые использовались на стройплощадке. Кто-то поспешно закрыл ими отверстие в земле – между отдельными досками были щели в палец толщиной.

Камински протолкнул в щель камень и прислушался. По звуку, повторенному эхом, стало понятно, что там, внизу многометровой шахты, находится площадка или лестница, ведущая в горизонтальный ход. Камински замер: на секунду он представил, что сделал выдающееся открытие, как Шлиман или Картер, вернув миру то, что тысячелетия назад сотворили человеческие руки. Эта возвышенная, а скорее таинственная мысль повергла его в беспокойство, словно за происходящим крылась неизвестная угроза.

Но тут же ему стало ясно, что кто-то уже открыл эту тайну – тот, кто намеренно замаскировал шахту и построил на ее месте строительный барак. На ум Камински пришел только Мессланг, таинственный предшественник инженера, который, как выразился Лундхольм, «возможно, утонул». Но в любом случае он был мертв.

Сначала Камински хотел сорвать доски и спуститься в шахту, но потом решил все еще раз обдумать. Может быть, осмотр тайника стоит доверить другому – какому-нибудь смельчаку или коллеге из лагеря. Кроме того, не исключено, что он наткнулся на старую цистерну, могилу бедуина или даже на тайный склад оружия. Не стоит торопиться. Он засыпал доски щебнем и заделал дыру в полу, оставив тайный знак, чтобы можно было понять, поднимал ли кто-нибудь доски в его отсутствие.