Текст книги "Последняя из рода Тюдор"

Замок Саффолк, Лондон.
Весна 1553 года

Я не особо мечтала о красавце Неде Сеймуре в качестве своего мужа, и это оказалось к лучшему. Возвращение его отца к власти оказалось краткосрочным и закончилось его смертью. Его поймали на заговоре против Джона Дадли, посадили за решетку, осудили и казнили за измену.

С гибелью главы семьи вся семья снова оказалась в опале. Его известная своей гордостью жена Анна Станхоуп, которая имела преступную дерзость оттолкнуть в сторону мою учительницу, вдовствующую королеву Екатерину Парр, чтобы первой выйти к столу на ужин, теперь и сама пребывает в статусе вдовы, только в заточении в Тауэре.

Нед больше не появляется при дворе. Мне повезло избежать брака с юношей, который пусть и обладает самыми добрыми в мире глазами, но является лишившимся королевской милости сыном казненного предателя.

Благо и то, что я не позволила амбициям отца вторгнуться в мои молитвы, хоть я и знаю, что все протестанты и каждая живая душа в Англии желали, чтобы я вышла замуж за короля и повела наше королевство к истинной вере. Правда, сам кузен подобных желаний не высказывал, король Эдуард, напротив, настаивал, что женится непременно на иностранке, но католическую принцессу он явно не потерпит. А из всех девушек протестантской веры я подхожу ему больше всего, потому что больше остальных предана вере, которую мы с ним разделяем, к тому же мы дружим с самого детства, и я – дочь принцессы крови. Что еще важнее, мой отец велел обучать меня риторике, королевскому умению, и я сама решила изучить арабский и иврит вместе с латынью и греческим. Если на меня падет выбор короны, то я буду к этому готова. Я жила с Екатериной Парр, и я знаю, что женщина может быть и ученым, и монархом.

На самом деле, я готова к этому призванию лучше, чем была готова она, вот только я не паду жертвой греха вожделения короны и власти, которую она дает.

Единокровные сестры короля не идут ни в какое сравнение со мной ни по тяге к наукам, ни по набожности. Жаль, что они не следуют моему примеру. Они прилагают все возможные усилия, чтобы сохранить свое положение при дворе и в глазах других людей, не заботясь о том, как видит их Господь. Никто из моих родственников не ведет праведной жизни, как я. Принцесса Мария – убежденная католичка, и одному Всевышнему известно, во что верит Елизавета. Две другие прямые наследницы, Мария Шотландская, тоже католичка, выращенная в греховной роскоши при французском дворе, и Маргарита Дуглас, дочь моей двоюродной бабки Маргариты, вышедшей замуж за шотландца, живет в укромном уголке в Йоркшире и, говорят, тоже придерживается католичества.

Ближе всего к трону стоит принцесса Мария, и нам приходится выказывать ей всяческое почтение, как бы мы ни относились к ее верованиям. Когда принцесса Мария въезжает в Лондон с огромным военным отрядом сопровождения, моя мать и жена Джона Дадли едут в ее свите. Кажется, что вся эта процессия затеивается исключительно для того, чтобы напомнить всем: она – наследница короля, а мы – ее ближайшие друзья.

И я, одна из всей нашей семьи, отказываюсь надевать нарядные одежды и ехать в ее свите. Я не собираюсь красоваться в богато украшенных накидках с капюшонами, но она присылает мне нарядные платья, словно стараясь купить мою родственную любовь. А я сказала ее фрейлине Энн Уортон, что мне невыносимо слышать, как такую тщеславную особу, как принцесса Елизавета, превозносят за то, что она одевается скромнее меня. Я вообще не ношу ничего, кроме самого простого платья.

В Англии есть только одна женщина-теолог королевской крови, одна достойная наследница реформ королевы Екатерины Парр, одна дева, способная повести за собой реформированную церковь, и это – я. Меня никто не увидит одетой более легкомысленно, чем Елизавета, и я никогда не пойду в свите сторонницы католицизма.

Так пришел конец моей сестринской любви к кузине. Я никогда не считала, что принцесса Мария действительно питала ко мне какие-то теплые чувства, раз я осквернила ее огромную хрустальную дароносицу, в которой лежали просвирки для причащения в ее часовне, спросив одну из фрейлин, зачем она склоняется перед ней в поклоне. Я намеревалась вступить в борьбу за ее душу, вовлечь ее в теологическую беседу, в результате которой она бы призналась, что как добрая католичка она действительно верит в то, что этот хлеб и есть тело Христово. Тогда бы я показала ей, что хлеб – всего лишь хлеб и что Иисус на Тайной вечере потчевал своих учеников всего лишь хлебом, самым обыкновенным, приглашая их к молитве за Него. Он не говорил о том, что хлеб был Его телом. Он говорил не в буквальном смысле. Это же ясно любому, даже глупцу!

Я предвкушала эту беседу как весьма интересную и способную привести заблудшую душу к пониманию духовной истины, но, к сожалению, она ответила мне совершенно не так, как я рассчитывала. Она сначала помедлила, затем сказала, что просто кланяется нашему Творцу. Вот уже бессмысленный ответ!

– Но как? – вопросила я в негодовании. – Как он может быть нашим Творцом, если вот это – творение рук пекаря?

У меня получилось вовсе не то, что я намеревалась сказать, и Господу придется меня простить за то, что мне не удалось устроить теологический диспут. В моей спальне и в часовне в Бьюли они мне удавались намного лучше. Наверное, так случилось потому, что дьявол защищает своих слуг, а эта Энн Уортон точно находилась под его мохнатым копытом.

Я отправилась в свою комнату, чтобы прорепетировать свою речь перед зеркалом. Я смотрела на свое бледное лицо, бронзовые волосы, мелкие черты лица и крохотные веснушки, покрывавшие нос, которые, по моему глубочайшему убеждению, портили всю мою утонченную красоту. Моя кожа была бы подобна фарфору, если бы не английская весна, которая обсыпала мое лицо этими рыжими точками, словно пыльцой ивы. Как же я была убедительна, когда вступала в битву за бессмертную душу, ведя дебаты за обе стороны! Я сияла словно ангел, ходатайствующий за душу воображаемой Энн Уортон и спасающий ее. Вот только настоящую Энн мне так и не удалось ни в чем переубедить.

Я нахожу, что людей вообще весьма сложно обратить в веру, потому как они крайне глупы. Извлечение грешников из греха к праведности – и вовсе труд непосильный.

Я отрепетировала еще несколько реплик, и в зеркале я была таким же ловцом душ, как проповедник. Правда, пока я тренировалась, Энн Уортон отправилась к принцессе Марии и рассказала ей о нашем разговоре, слово в слово, поэтому принцесса узнала, что я решительно противостою ее верованиям, что было неприятно, потому как до этого момента она всегда была ко мне добра и снисходительна. Теперь же она охладела ко мне из-за моих убеждений, которые она считала ошибочными. Это моя-то выдающаяся вера ошибочна?! Придется мне простить ей и это прегрешение.

Конечно же, она сама не простит мне инакомыслия и не забудет о нем, поэтому я чувствую себя крайне неуютно, сопровождая мать. Ну, если на то пошло, то положение принцессы Елизаветы было еще хуже моего. Она не может даже показаться при дворе из-за немилости, в которую впала из-за Томаса Сеймура. Будь я на ее месте, то сгорала бы от стыда. Всем кругом известно, что она была его любовницей. А после смерти жены он и вовсе признался, что собирался жениться на Елизавете, чтобы добиться короны.

Господи, сохрани Англию от невоздержанных женщин, таких, как Елизавета! И храни Господь от королевы-католички, как Мария! Помилуй, Господи, нашу страну, если Эдуард умрет, не оставив после себя наследника мужского пола, и нам придется выбирать между католичкой, ветреницей, французской принцессой или моей матерью!

Принцесса Мария не задерживается надолго: двор ее брата сейчас не самое веселое место. У кузена, короля Эдуарда, начался непроходящий кашель. Я слышу, как свистит и хрипит у него в груди, когда сижу рядом с ним и читаю ему Платона, философа, труды которого мы оба любим. Он очень быстро устает, и ему приходится то и дело делать перерывы на отдых. Я замечаю, как отец прячет улыбку, увидев, что я читаю греческую философию королю Англии, но всем остальным есть дело только до того, как плохо выглядит Эдуард.

Юному королю удается открыть заседание парламента, но ему так плохо, что он вынужден лечь в постель. Советники и душеприказчики входят и выходят из его спальни, и по дворцу начинают расползаться слухи о том, что король стал думать о преемнике и готовить завещание. У меня это просто не укладывается в голове: ему же всего пятнадцать лет! Мы ровесники! Не может быть, чтобы он уже составлял завещание! Он слишком молод, чтобы готовиться к смерти. Нет, вот придет лето, и он вместе со всем двором отправится в поездку по дальним замкам и резиденциям, теплая погода прогонит его кашель, и он снова станет таким, как прежде. Мне думается, что стоит ему приехать в Брадгейт, посидеть в его садах, прогуляться вдоль реки и прокатиться на лодке по нашим живописным озерам, он точно поправится. Его завещание отправят на хранение с остальными важными документами Совета, где о нем благополучно забудут. Он женится, у него родится сын, и все эти расчеты, кто из возможных наследников привлечет больше поддержки со стороны знатных семей, будут благополучно забыты. Он женится на принцессе из Европы с огромным приданым, я с ней подружусь и стану знатной придворной дамой, может быть, герцогиней. Может, я и выйду за Неда Сеймура, несмотря на немилость, в которую впал его отец. Ему вернут титул, и тогда я действительно смогу стать известной своей образованностью и стремлению к наукам герцогиней и путеводной звездой для заблудших душ.

Гринвичский дворец.
Весна 1553 года

Двор отправляется в Гринвич. Этот дворец любят все придворные: он стоит вдали от шума и спертого, дурно пахнущего воздуха Лондона, его золотистую пристань дважды в день посещает прибой, отчего она сияет и словно светится. Так могла бы выглядеть пристань на самих небесах, вот только население этих мест не отличалось благообразием. Мы с отцом плывем на королевской барже, вместе с Эдуардом, который лежит на подушках и дрожит, несмотря на накрывающие его шкуры. Когда в его честь звучит залп на Тауэре и выстрелы из корабельных орудий, он лишь морщится от грохота и отворачивается в сторону.

– Он ведь поправится? – тихо спрашиваю я отца. – Он выглядит совсем больным. Но ведь летом же ему станет лучше?

В ответ мрачный отец лишь качает головой.

– Он уже составил завещание, – говорит он, и я слышу азарт и возбуждение в его голосе. – И избрал своего преемника.

– Корону наследует старший из наследников?

– Разумеется. И этим наследником должна быть принцесса Мария. Вот только как же она сможет быть королевой, если признала власть Папы Римского над собой? Как она будет править, если станет женой какого-нибудь католика из-за океана и своей рукой поставит его над нами? Нет, король поступил верно: он повиновался воле Господней и исключил ее из права наследования. Так же, как это сделал его отец.

– А разве король может сам выбирать своего наследника? – спрашиваю я. – Разве это законно?

– Если корона принадлежит ему, то, конечно, может, – отвечает отец. Его голос звучит чуть слышно, чтобы мальчик, дрожащий под меховыми шкурами, не смог разобрать ни слова. Однако даже сейчас он говорит так, что я понимаю: он не потерпит возражений. Эта тема сейчас обсуждалась во всех укромных уголках двора. – Корона – это собственность, а собственность есть у всех нас. А человек в праве свободно распоряжаться своей собственностью и назначать себе наследников. Генрих VIII сам выбрал своих наследников. И, что еще важнее, молодой человек, взращенный в реформированной вере, никогда не позволявший себе ни единой католической мысли, никогда не передаст свою корону слуге Рима. Он этого не допустит, а Джон Дадли проследит за тем, чтобы его воля была исполнена.

– Тогда кто это будет? – спрашиваю я, уже догадываясь о том, каким будет ответ.

– Король, вместе со своими советниками, отдает предпочтение ближайшему из кровных родственников, придерживающемуся реформированной веры, и тому, кто способен произвести на свет сына, к которому потом перейдет корона.

– То есть наследником должен стать мальчик из линии Тюдоров?

Отец кивает. На этой семье словно лежит какое-то проклятье. Для того чтобы удержать корону, Тюдоры должны рожать сыновей, но эта задача оказывается для них непосильной. У короля Генриха было шесть жен, но они смогли подарить ему всего одного сына: Эдуарда. У его старшей сестры, Маргариты, тоже родился только один сын, Яков, у которого, в свою очередь, родилась дочь: королева Мария Шотландская, которая живет во Франции и помолвлена с дофином. Дочь Маргариты родилась от шотландского лорда и была католичкой, и, скорее всего, незаконнорожденной, а значит, и ее сын, Генри Стюарт, едва ли мог претендовать на корону.

Любимая сестра короля, королева Мария, была моей бабкой, и король выбрал именно ее линию как ту, которая унаследует корону. А ее дочь, моя мать, все еще жива. У моей матери было только три дочери, и у нее больше не могло быть детей. Принцесса Елизавета не была помолвлена, да и кому нужна королевская незаконнорожденная дочь, с неизвестным отцом и таким маленьким приданым? А принцессу Марию сватали почти за каждого короля Европы, получая в ответ отказы.

Выходило, что у линии Тюдоров не просто не было наследников мужского рода, но и не было никакой вероятности их появления.

– Но ведь среди нас нет беременных, – замечаю я, думая о кузинах. – Если они хотят, чтобы корона перешла мальчику из рода Тюдоров, то это невозможно, потому что их просто нет. Ни один из пяти наследников не помолвлен и не состоит в браке.

– Вот почему именно тебе придется это сделать, – бросает отец.

– Вступить в брак?

– Немедленно.

– Мне?

– Всем вам.

– И принцессам Марии и Елизавете?

– Да нет же! Тебе, Катерине и Марии.

Гринвичский дворец.
Весна 1553 года

Катерина совершенно не намерена помогать мне защититься от этого неожиданного плана. Мать велит ей явиться ко двору для представления, и Катерина в восторге от роскошных залов и слуг, угощений и ее новых платьев. Она наряжает Мистера Ноззла в зеленые цвета Тюдоров и на деньги, которые ей дают «на булавки», покупает совершенно белого котенка. Она называет его, конечно, Булавкой и везде носит с собой в кармане своей накидки. Единственное, о чем она сожалеет в своей поездке ко двору, так это о расставании со своими лошадьми, оставшимися в Брадгейте, и медведем. Она надеялась приручить косолапого любовью и заботой, чтобы вместо зверя-убийцы сделать из него танцора для увеселений.

Известие о скором вступлении в брак ее не пугает как истинную непорочную деву, а, напротив, приводит в восторг.

– Я должна выйти замуж? О, хвала небесам! За кем? За кем же?

– «За кого», – холодно поправляю я.

– О, да какая разница, как говорить! Кому до этого есть дело? Так за кого меня выдают? Говори же!

– За лорда Генри Герберта, – отвечаю я. – Сына графа Пемброка.

Она моментально вспыхивает и рдеет, как роза.

– Ах, он такой красавчик! – со вздохом вырывается у нее. – И еще он молод, а не старый мешок костей.

У нее на пальце сидит хорошенькая птичка, и, когда она поднимает головку, сестра целует ее маленький клюв.

– Я выхожу замуж, – сообщает она птице. – И за красавца, молодого лорда!

Пернатая собеседница чирикает, словно понимает ее слова. Сестра сажает ее на плечо, где птаха расправляет крылья и хвост, стараясь удержать равновесие. Склонив голову набок, она посмотрела на меня такими же, как у сестры, ясными глазами.

– Да, – совершенно ровным голосом соглашаюсь я. – Он вполне приятен.

– А еще он верующий, – добавляет сестра, чтобы угодить мне. – Он же племянник Екатерины Парр. Тебе это обязательно понравится.

– Вообще-то, он мне действительно нравится.

– Ах, как мы будем счастливы! – Она вскакивает и кружится на месте, как будто ее ногам не удержаться от счастливого танца. Птичка всплескивает крыльями, пытаясь удержаться на плече. – И я стану графиней!

– Да, – сухо соглашаюсь я. – А его отец будет накрепко связан союзом с нашим отцом и с Джоном Дадли, герцогом Нортумберленда.

Но ее это не заботит. Ее совершенно не интересует, что за всеми этими событиями стоит тот факт, что три самые влиятельные семьи в Англии, три лидера новой веры, объединяются, заключая брачные узы между своими детьми, чтобы таким образом обезопасить себя от предательства. Они настолько не доверяют друг другу, настолько не уверены в своем реформированном вероисповедании, что готовы пожертвовать собственными детьми для подкрепления договоренностей. Как Авраам, ведущий своего сына на гору и несущий с собой нож и дрова, чтобы принести Господу жертву.

– Ой, а за кого выдают тебя? – прервала она свой танец. – Кого они выбрали для тебя? Они не передумали насчет Сеймуров? Ах! – восклицает она. – Может быть, тебя выдадут за короля? Расскажи! Ой, неужели ты выйдешь замуж за короля и станешь королевой Джейн?

Я отрицательно качаю головой, бросая быстрый взгляд на двери.

– Тише. Вся эта затея задумана только потому, что король серьезно болен. Они надеются на то, что смогут показать ему, что у одной из нас родился сын, чтобы король мог выбрать этого младенца своим наследником. Поэтому они и хотят, чтобы мы немедленно вышли замуж и забеременели, чтобы как можно скорее представить королю наследника.

– Я что, могу стать матерью короля? – взвизгивает сестра. – Я? Вместо тебя? Если рожу мальчика раньше тебя?

– Возможно.

Она заливается счастливым смехом и хлопает в ладоши.

– Так за кого тебя выдают замуж?

– За Гилфорда Дадли, – снова кратко отвечаю я.

Сестра тут же замирает на месте. – Как, не за Неда Сеймура? Они что, решили поставить на другую лошадку? И тебе достается молодой Дадли?

– Да.

– Это такой высокий, светленький?

– Ну да.

– Мамочкин сыночек?

– Да, Гилфорд.

– Вот незадача, – произносит она. – Тебе такая партия едва ли будет по нраву: предпоследний по старшинству сын недавно получившего титул герцога? С этого герба уже будет не оборвать герцогские клубничные листья.

У меня зачесалась рука, так сильно мне захотелось отвесить пощечину этому глупому личику.

– Здесь неважно, что мне нравится или не нравится, – мне все же удалось ответить спокойно. – Отец желает заключить союз с лордом-председателем Совета. И это отец решил, что нам пора выйти замуж и понести, чтобы он смог представить королю наследников, способных повести государство в свете новой реформированной веры. Даже крошка Мария будет помолвлена с Артуром Греем, сыном барона Уилтона.

– С тем ужасным? – вскрикивает она. – У которого лицо все в шрамах?

– Да.

– Но ведь ей всего лишь восемь! А Артуру уже должно быть двадцать!

– Ему семнадцать, – мрачно уточняю я. – В любом случае, Мария еще слишком молода, чтобы выходить замуж, и слишком мала ростом. Если она не подрастет, то как тогда сможет родить наследника? И спина у нее искривлена, я вообще не думаю, что она сумеет родить. Это все решительно неправильно. Она слишком мала, ты – слишком молода, а моя рука уже была обещана Неду Сеймуру. Наши родители ведь дали слово! Я вообще не понимаю, каким образом можно заключить эти браки. Я не верю, что этого хочет Господь. Ты должна присоединиться ко мне и опротестовать их решение.

– Ну уж нет, – она быстро сообразила что к чему. – Я не буду говорить ничего такого, что может показаться неповиновением воле нашей матери. Но если мне разрешат взять с собой Мистера Ноззла, то я встану позади тебя, пока ты будешь с ней спорить. Но сама я с ней говорить не буду.

– Мы должны опротестовать их решение, чтобы они не выдавали тебя замуж за незнакомца, не гнали под венец, пока ты еще совсем ребенок! – восклицаю я.

– Ну, я могу выйти замуж за Герберта, – заверяет она меня. – Для этого я уже достаточно взрослая, так что эта часть плана может исполниться. Я не возражаю. Остальное ты можешь оспаривать сколько тебе угодно. А я замуж хочу.

– Никто из нас замуж не пойдет, – объявляю я.

В комнате повисает молчание, и она насупливается, глядя на меня.

– Ну Джейн! Ну не надо ничего портить, пожалуйста!

Она хватает меня за руки, и пичуга на ее плече ободряюще чирикает.

– Я помолюсь и попрошу у Бога совета об этой ситуации.

– Но что, если Бог согласится с тобой? – вдруг разражается она слезами. – Он когда-нибудь вообще желал для нас чего-нибудь хорошего?

– Тогда мне придется сказать отцу, что у меня есть сомнения насчет его плана.

Отец отказывает мне во встрече наедине, и уже одно это говорит о том, что он не намерен выслушивать возражения с моей стороны. Он опасается моего ораторского искусства.

– Ради всего святого, пусть она уже замолчит, – всегда говорила мать.

Я отправляюсь в королевскую приемную, как Даниил в клетку ко львам. Короля Эдуарда сейчас там нет: он лежит у себя, за закрытыми дверями своих личных покоев. А двор продолжает жить своей жизнью, словно все как обычно.

Маркиз Нортгемптон, Уильям Парр со своей женой Елизаветой кивают мне со странной улыбкой, словно им известно все. Скорее всего, так оно и есть. Я опускаюсь в реверансе и чувствую, как начинаю нервничать.

Отец с матерью играют в карты с сэром Уильямом Кавендишем и его женой Елизаветой, подругой матери, и нашей тетушкой Бесс. Карточный столик, за которым они сидят, стоит в эркере у окна, что дает им некоторую уединенность в шумной зале. Когда я пробралась к родителям сквозь целую толпу, они подняли на меня глаза. По пути к ним я обратила внимание на то, что придворные расступались передо мной. Выходит, новости о моей грядущей помолвке с сыном лорда-президента Совета уже облетели все заинтересованные уши и придали значимости моей фигуре. Сейчас все придворные стараются выказать свое уважение Дадли. Пусть эта семья и относительно новая при дворе, но эти люди явно проявили умение добиваться власти и удерживать ее.

– Двойка, – сказала мать, выкладывая на стол карту, и, не глядя, вялым жестом благословила меня, положив руку мне на голову, когда я склонилась перед ней в поклоне.

Тетушка Бесс тепло улыбается мне, она любит меня больше остальных детей и понимает, что юной девушке следует самостоятельно прокладывать свой жизненный путь.

– У меня королева! – говорит отец и показывает свои карты.

– И судя по всему, королевы нынче серьезная карта, – смеется мать. Затем поворачивается ко мне с почти приятным выражением лица: – В чем дело, Джейн? Ты пришла сыграть? Поставить на свое ожерелье?

– Не дразни ее, – торопливо вмешивается отец, пока я открываю рот, чтобы упрекнуть ее в грехе азартных игр.

– Так в чем дело, дитя? Чего ты хочешь?

– Я желаю поговорить с вами, – я смотрю на мать. – Наедине.

– Можешь говорить здесь, – повелевает она. – Подойди ближе.

Тактичные сэр Уильям с супругой встали и отошли в сторонку, причем его жена все еще держала в руках карты, чтобы вернуться к греховной игре без всякого промедления. Отец жестом велит музыкантам играть, и полдюжины дам выходят на середину залы на танец. Кавалеры тут же с поклонами присоединяются к ним, и в поднявшемся шуме никто не слышит, как я говорю:

– Милорд отец, матушка, я считаю, что не могу сочетаться браком с Гилфордом Дадли. Я молилась и теперь точно это знаю.

– И почему же нет? – спрашивает мать.

Ее настолько не интересует тема разговора, что она не отрывает взгляда от карт, двигая несколько монет на середину стола.

Леди Бесс качает головой, словно считает, что матери стоит прислушаться ко мне внимательнее.

– Моя рука уже обещана другому, – решительно заявляю я.

– Нет, это не так, – отвечает мать, бросая взгляд на мое бледное лицо.

– А я считаю, что так, – упорствую я. – Мы договорились о том, что я выйду замуж за Неда Сеймура. Мы дали свое слово.

– Устно, бумаг мы не подписывали, – отозвалась мать. И тут же обратилась к отцу: – Ты проиграл мне монету. Я говорила, что она отреагирует именно таким образом.

– Но данное слово равно обещанию чести, – я говорю теперь отцу, который, будучи последователем новой веры, должен относиться к своим словам определенным образом.

– Мы же заключили соглашение. Нед обратился ко мне по велению своего отца, я согласилась.

– Ты дала ему обещание? – спросила мать, проявляя к разговору неожиданный интерес. – Ты сказала ему: «Я выйду за тебя»?

– Я сказала: «Вполне возможно».

Она разражается громким смехом, а отец быстро встает из-за стола, берет мою руку, укладывает ее на сгиб своего локтя и отводит меня в сторону от танцующих придворных.

– Послушай меня, – тихо заговаривает он. – Да, был разговор о помолвке, и мы не отказали самой идее о том, чтобы она могла произойти. Но все прекрасно понимали, что это зависело от того, смогут ли Сеймуры вернуть свое влияние. Мои девочки будут вступать только в те браки, которые полезны для семьи. Сейчас же все изменилось. Сеймур мертв, его жена все еще содержится под стражей за измену, а сын утратил свое наследство. Мы ничего не приобретем от связи с этой семьей. Ты же и сама это понимаешь, ты же умная девушка. Теперь здесь правит Джон Дадли. Король не доживет до старости. Это грустный факт, но нам придется его признать. Он передаст корону той из своих кузин, что придерживается реформистских взглядов и имеет сына, который сможет занять его место. Одна из вас должна родить сына, и тогда она будет королевой-регентом до тех пор, пока ее сын не вырастет, чтобы занять трон вместо нее. Ты это понимаешь?

– А как же Елизавета? – спрашиваю я, хоть мне и непривычно отстаивать в первую очередь чужие интересы. – Она сторонница реформ и идет прежде нас в праве наследования.

– Нет, у нее нет шансов. Она не помолвлена, да и в любом случае ей никто не позволит самой выбирать себе мужа после той истории с Томасом Сеймуром. По-моему, она и так всем нам показала, что не являет собой образец чистоты и непорочности, – тут отец даже позволяет себе тихо посмеяться. – Потому что нам нужен наследник, мальчик, именно крови Тюдоров, девочки нам ни к чему. Король, благослови его Господь, надеется дожить до крестин своего наследника, которые должны непременно пройти в реформированной церкви. Конечно же, мы не ожидали такого развития событий и не готовы к ним, но король болен и он желает все привести в порядок без промедлений. И ты можешь помочь в исполнении его желания. Потому что помощь в обретении покоя страждущему – дело богоугодное и благое. Ты выйдешь за Гилфорда Дадли, понесешь, и король будет знать, что оставляет трон двоим молодым людям, воспитанным в лоне реформированной церкви, с двумя мудрыми отцами в качестве советников и младенцем мужского пола в колыбели. Ты меня понимаешь?

– Он настолько серьезно болен? – я все еще не могу в это поверить.

– В любом случае, он желает знать, кто станет его преемником, случись ему умереть до того, как он женится и оставит собственных наследников.

– И мой ребенок станет его наследником?

– Если король умрет, не успев оставить собственного сына.

Все это казалось мне каким-то далеким и неопределенным.

– Но я же дала слово, – повторила я. – А ты дал свое. Неду Сеймуру.

– Забудь об этом, – рекомендует отец. – Эдуард Сеймур мертв, а его сын, Нед, находится полностью на милости своего опекуна, который сделает с ним все, что сочтет возможным и необходимым. Все, тему считаем закрытой. Ты должна слушаться, Джейн, как подобает дочери, иначе мы тебя просто заставим.

Мать, устав от ожидания, решает к нам присоединиться. Мне приходится собраться с остатками смелости.

– Простите меня, – обращаюсь я к ним обоим. – Но я помолилась об этом и убеждена, что я не могу выйти замуж за кого-либо другого, пока не освобожусь от данного мною слова бывшему графу Хартфорду. Да, мы не произносили клятв, но Господь все видит и обо всем знает. Я не могу просто сделать вид, что ничего не было.

Почти в слезах от ужаса из-за своего открытого неповиновения я перевожу взгляд с моего возлюбленного колеблющегося отца на каменное лицо матери.

– Ты не посмеешь ослушаться, – просто отвечает мне мать. – Мы – твои родители, и ты будешь делать то, что скажем мы.