Текст книги "Удивительные приключения запредельно невероятной, исключительно неповторимой, потрясающей, ни на кого не похожей Маулины Шмитт. Часть 2. В ожидании чуда"

Глава 49
В мусорке вместе

Чищу зубы, стоя в душе, слушаю радио, чтобы быть в курсе последних событий, между делом приседаю. Уплотняю время, как могу. У них есть какая-то тайна, размышляю я. Так это чаще всего и начинается: у двоих вдруг появляются секреты, люди, которые раньше друг дружку и знать не знали, вдруг делают что-то вместе, что-то тайное, что они скрывают от остального мира и всех его обитателей, и эти тайны каким-то образом их объединяют против всех остальных. Хотя бы поэтому мой долг – лишить их этой тайны, потому что если и есть люди, у которых нет вообще ничего общего, так это они: Тот Человек и ЛдК.

Вода в душе шумит, радио бубнит; Люси де Кляйн всем пакостит и вредит, это она охмурила Того Человека, думаю я. Он заглотил крючок, а ЛдК тут же угнездилась своей розовой фламинговой попкой в моём королевстве, птица пронырливая. Я вытираюсь, причёсываюсь, рассматриваю в зеркале своё лицо. Может быть, Тот Человек не так уж и виноват, может, всё идёт по её плану, тайному плану ЛдК по уничтожению нашей семьи. Наклоняюсь и выуживаю из слива комок своих волос, кидаю его в ведёрко под раковиной. Мой комок приземляется рядом с таким же маминым, теперь они лежат там вместе, в мусоре. Я смотрю на них какое-то время, потом беру мамины волосы, крепко зажимаю в кулаке и уношу к себе. Хожу по комнате, не одеваясь, и размышляю, куда положить. В старой коробке из-под обуви, где у меня хранятся карандаши, освобождаю место для комка волос и обрывка шнурка. Вот так это и начинается…

Глава 50
Бессердечные поздравления

Машина тускло-красная, а по сути – совершенно бесцветная. Всё, что она умеет, – это ездить. Хотя и сиденья тоже есть, и внутри, кажется, даже не очень тесно. Человечишка стоит перед ней в закатанных штанах, гордый-прегордый! Жуёт жвачку, широко открывая рот, ухмыляется, откидывает кудряшки с лица, заправляет их за уши.

– Сдал! – говорит он и машет карточкой – по-видимому, новенькими водительскими правами. Я киваю. Вдруг с другой стороны из машины выходит Люси де Кляйн. Она стоит рядом с Человеком, здесь, передо мной, на моей улице – то есть на пластикбургской улице, где я временно разбила лагерь. Интересно, а в курсе ли она, кто я? Узнаёт ли меня? Или моя маскировка тогда помогла? Старательно прячу лицо, уставившись на ноги.

– Мы в ресторан собираемся, хотим немножко отпраздновать. Поедешь с нами?

Мы? Это в смысле он, она и я? Да как у него духу хватает предлагать такое?! Просто потрясающе наблюдать это существо, когда оно изображает из себя мужчину: это поведение другого биологического вида. Чувствую себя как в зоопарке, у вольера для Человеков: «Осторожно, невероятная ограниченность и глупость!»

– Уроки делать надо, – бурчу я, обращаясь к тротуару.

– Я напишу тебе объяснительную записку, – говорит Тот Человек и улыбается своей улыбкой, которую как по закону подлости получил от природы за просто так, в подарок. Она в самую душу вонзается.

– Не-а, – злобно сверкаю на него глазами. – На всё объяснительной не напишешь. У меня завтра важный доклад на тему «Розовые сопли в стихотворениях Человеков за последние двадцать лет».

Люси де Кляйн отваживается приблизиться ещё на шаг (она не знает, что может в любой момент произойти). В лицо ей не смотрю, но слышу голос:

– А может быть, всё-таки сходим, хотя бы ненадолго? Я буду очень рада с тобой… познакомиться.

Надо срочно раствориться в воздухе и исчезнуть, думаю я. Всё остальное будет для вас слишком большой честью. Вы же ни черепка, ни осколка не стоите! У меня нет времени из-за вас расстраиваться и психовать.

– Мои бессердечные поздравления! – бурчу я в сторону Того Человека, имея в виду сданный экзамен, поворачиваюсь на пятках и исчезаю в своём пластиковом мире. Валяйте, празднуйте, червяки несчастные!

Глава 51
Уродливое чудо

НУ ЛАДНО, ЧЕЛОВЕК.

Я БЕРУ ЧЕРДАК.

НО ЧТОБЫ НЕ БЫЛО НЕДОРАЗУМЕНИЙ: Я НЕ ВОЗВРАЩАЮСЬ К ТЕБЕ, ЯСНО?

ВЕРНОЕ СЕРДЦЕ ЗЕБРЫ ВСЁ ЕЩЁ НЕ ПОНИМАЕТ, КАК МОЖЕТ СЕРДЦЕ ЧЕЛОВЕКА БЫТЬ ТАКИМ УЖАСАЮЩЕ ГЛУПЫМ И ЗАБЫВЧИВЫМ. ТВОЁ СЕРДЦЕ, ЧЕЛОВЕК, – ЭТО КАКОЕ-ТО ОТВРАТИТЕЛЬНОЕ, УРОДЛИВОЕ ЧУДО.

ЗЕБРЫ ЧУВСТВУЮТ НЕ ТАК, КАК ЧЕЛОВЕКИ.

А МОЖЕТ БЫТЬ, ТВОЁ СЕРДЦЕ НЕ ПОЛОМАЛОСЬ, А ОТ ПРИРОДЫ ТАКОЕ ДУРНОЕ? ТАК И ХОЧЕТСЯ СКАЗАТЬ: МНЕ ТЕБЯ ЖАЛЬ. Я ГОТОВА ИНОГДА ЕСТЬ СВОИ ФРУКТЫ НЕДАЛЕКО ОТ ТЕБЯ, ТАК СКАЗАТЬ, НАД ТОБОЙ – НАВЕРХУ, НА ЧЕРДАКЕ. Я ВЕДЬ ЗНАЮ: БЕЗ МЕНЯ ТЕБЕ И ЖИЗНЬ НЕ ЖИЗНЬ. НО НАЗАД ДОРОГИ НЕТ, И МНЕ НУЖНО НОВОЕ ПАСТБИЩЕ, НОВОЕ КОРОЛЕВСТВО ДЛЯ ЗЕБРЫ (И ЕЁ ТОВАРИЩЕЙ).

ЗЕБРА

P. S. ЕСЛИ ВДРУГ ДО КОГО-ТО ЕЩЁ НЕ ДОШЛО:

ВХОД ТЕБЕ И ТВОИМ МИМОЛЁТНЫМ ЗНАКОМСТВАМ СТРОГО ВОСПРЕЩЁН!

Глава 52
Рыбка под напряжением

Среднестатистическим летним утром по дороге в школу Пауль произносит от девяти до шестнадцати слов. Болтуном его не назовёшь, до полной немоты тоже далековато. Но сегодня он точно как немой: весь белый, слова не вымолвит, шуршит листками, пытается читать на ходу.

– Пауль, – говорю я. – Не надо это читать. Ты давно всё наизусть знаешь.

Пауль на меня не смотрит, Пауль меня не слушает, Пауль сейчас – одно напряжённое тощее тело, взбудораженное, как рыбка в аквариуме с энергетиком. Я плетусь рядом с ним и размышляю, как его хоть немножко успокоить. На четвёртом уроке ему сегодня делать доклад, у меня уже составлен особый план, подготовлен сюрприз для Пауля, только вот боюсь, что весть об этом его сейчас доконает. Так что лучше помолчу.

Чувствую себя как в финале чемпионата мира. Вот-вот раздастся свисток. Ещё две минуты – и закончится третий урок. Звонок ещё звенит, а Пауль уже вскочил, не успела я и глазом моргнуть. Подхожу к нему, осторожно кладу руку на плечо.

– Спокойно, Пауль, – говорю я. – Ты одной левой справишься!

Он смотрит на меня, смотрит сквозь меня, открывает рот; я жду.

– Мне… совсем… – это его первые слова за сегодня. Больше он ничего не в состоянии выговорить, закрывает рот рукой и выбегает из класса. Я за ним. Торможу на секунду перед мальчишечьим туалетом, но тут же решаю: плевать на всё. Просто захожу туда и слышу: Пауля тошнит. Eго жирафье тело выплёскивает из себя волнение. То есть я на это очень надеюсь. Смыть бы всё в унитаз – и тогда можно спокойненько делать доклад.

– Пауль… – говорю я. Секунду колеблюсь, а потом выпаливаю: – У меня для тебя сюрприз…

Пауль выдаёт новый фонтан.

– Я могу как-то помочь? – спрашиваю я.

– Жвачку, – говорит Пауль.

Пауль стоит перед классом, напряжённый и прямой, как доска; мне видно только нервное подрагивание пальцев. И вот – свисток. Мюкенбург садится и говорит:

– Ну что же, начинай, Пауль!

А Пауль не делает ничего. Совсем ничего. Ни слова, ни малейшего движения. Не знаю, где он застрял. Он как пустой дом, в котором никого не осталось. И уже через несколько секунд начинается: перешёптывание наших пиявок, бормотание жаб, хихиканье гномов – Янниса, Кубичека и всех остальных, как-их-там-звать. Я встаю и выхожу к доске. Мюкенбург смотрит на меня удивлённо.

– Извините, – говорю я в сторону Мюкенбурга. – Извини, – говорю Паулю. – Прости, Пауль, я совсем забыла!

Смотрю на Мюкенбурга и поясняю:

– Пауль ведь делает доклад самым последним, поэтому мы придумали кое-что особенное.

Мюкенбург смотрит удивлённо, я подхожу к окну и смотрю на улицу. Вижу: он уже там.

Поворачиваюсь и говорю:

– Герр фон Мюкенбург, надеюсь, ничего, если мы сейчас все вместе ненадолго выйдем во двор. К докладу Пауля прилагается, как бы это сказать… дополнительный материал…

Пауль как стоял две минуты назад, так и стоит – не шевелясь. Мюкенбург кивает, по его команде жабы и пиявки встают и направляются на выход из класса.

Я тереблю Пауля за рукав.

– Земля – Паулю! Пауль, ответь! Алло, алло?!

Его взгляд выныривает из бесконечности назад в человеческое измерение, фокусируется на моём лице.

– Да, – говорит Пауль.

– Хорошо, – говорю я и ухмыляюсь. – Смотри, я всё время буду с тобой. Мы сейчас выйдем во двор. Раздадим наше мороженое. А потом вместе расскажем про твоих родителей, ага?

– Мороженое? – переспрашивает Пауль.

Я ухмыляюсь.

– Ну да, такая штука, которую ты придумал. То есть, пардон, твоя мама!

Когда Пауль выходит во двор, восходит солнце: перед нами на велике с прицепом, переоборудованным в передвижной прилавок, с широкой улыбкой – Барт. Он в официальной униформе фирмы Пауля, раздаёт пробные порции всем жабам и гномам. Мне и Паулю – тоже.

– Ну что? – интересуется он, подмигивая. – Как дела?

– Я бы сказала, просто супер! – смотрю на Пауля. – Да?

Он кивает и забывает про своё мороженое. Его жёлтые зубы сияют, как фонарь тёмной ночью.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает он Барта.

– Так, по мороженым делам, – отвечает тот, улыбается и хлопает Пауля по плечу. – И доклад твой послушать охота.

– У тебя что, уроков нет?

– Есть, – ухмыляется Барт.

– Пауль! – требовательно говорит Мюкенбург. – Пока всё просто великолепно, – он улыбается, – но не помешала бы дополнительная информация.

– Ну давай! – говорит Барт и обнимает Пауля на одно только мгновенье. Пауль поворачивается к классу: все сидят и лежат перед ним на траве, облизывая ложечки с мороженым. Только мы двое стоим позади Пауля – и он «даёт».

Бойцовский характер. Мяч у Пауля! Он ведёт его огромными неуклюжими скачками и вдохновенно рассказывает о карьере своего отца, этого уникального гения бега, потом делает прекрасный пас самому себе и, перехитрив защиту противника, бросается на открывшееся пространство – рассказывает о карьере мамы, от её первого киоска до четырнадцати кафе, про очереди, в которые выстраивались американцы, пытаясь разгадать феноменальную рецептуру, про сногсшибательный успех «ин Э-мэ-ри-ка»; тут уже самые выносливые противники, похоже, выдохлись – мама Пауля создала легендарное мороженое, вот так!

– Его рекламировали по телевизору во время финала американского футбольного СУПЕРКУБКА! – восклицает Пауль, и всем понятно, что его мама – мировая знаменитость и ещё очень красивая женщина с низким голосом и обворожительной улыбкой.

Пауль на мгновение останавливается, улыбаясь: мяч у его ноги, взгляд устремлён в небо. И вдруг посылает мяч по немыслимой дуге в штангу, от которой тот отскакивает и летит в ворота. Публика ревёт и наслаждается мороженым вместе с самой лучшей на свете историей, великим финалом, докладом века, сделанным без малейшей оговорки, без единого ляпа! Не спотыкаясь, не заикаясь, не мямля – он сделал это, он смог, вдруг ставший на одну ножку, уверенный, не сомневающийся в себе Пауль-докладчик.

Мюкенбург чиркает в блокноте, поднимает голову: невооружённым глазом видно, как он рад. Его галстук-бабочка прямо светится, он помахивает ложечкой и щёлкает языком. И говорит:

– «Отлично», Пауль. Несомненная, уверенная пятёрка. И… как называется это гениальное лакомство?

Глава 53
Избавление

Отпускаю тормоз, налегаю на ручки. Иду, перехожу на бег, потом вспрыгиваю на перекладину сзади. Наклоняюсь вперёд, моя голова над маминой, правая нога в воздухе – для баланса, разгона и торможения. Мы набираем скорость. Улица идёт чуточку под уклон, без малого полкилометра, точнее, 476 метров.

Мама издаёт тихий низкий звук – у-у-у-у-у-у-у-у! – и чем сильнее мы разгоняемся, тем громче и выше он становится, наливается силой, как ручей в половодье. Мама смеётся, я смеюсь, концы шарфа трепещут на ветру рядом со мной, на нас надето приблизительно пятнадцать или двадцать вещей, спуск длится почти две минуты.

Мы просто едем посередине пустой улицы, мчимся вниз, вниз, ветер в лицо, шуршанье шин, во всём теле – ощущение скорости, никаких машин, словно весь квартал оцеплен или всё вокруг – просто театральные декорации.

Эту улицу мне показал Пауль, а ему про неё сказали мальчишки-скейтбордисты, которые раньше жили в его общежитии. Мы сначала потренировались вдвоём, а потом уж предложили маме. Уговаривать не пришлось, ей сразу же захотелось попробовать. Наконец-то экшен, сказала она.

Раньше дни с мамой были вот какие: мы постоянно что-то делали, пилили, строгали, паяли, клеили, шили, забивали, скрепляли, пудрили, украшали и снова ломали. Выходили из дома, чтобы где-нибудь что-нибудь посмотреть, забрать, отнести, узнать, попробовать пощупать, выпить, опрокинуть или наплевать. Иногда я думаю: а что, если мы переусердствовали и совершили слишком много всего? Может, у каждого человека есть нечто вроде банковского счета, запрограммированного на определённое количество дел в жизни, и, если их переделать, если выполнить план – тогда всё, финиш.

Ставлю ногу на асфальт, медленно вытягиваю ручной тормоз. Мама смеётся. По-настоящему громко и свободно. Такой я её давно не слышала.

– Хочется пройти пару шагов», – говорит она; я ставлю кресло на тормоз, помогаю ей встать. Она стоит без поддержки. Даю ей трость. Приволакивая ноги, она потихоньку продвигается вперёд и хихикает:

– С пятнадцати КИЛОметров в час до пятнадцати метров в час за тридцать три секунды.

– Ха-ха, – отзываюсь я, – так это ж супер!

Мама идёт, почти не опираясь на палку, просто для подстраховки постукивает ей и после неуверенного старта вдруг шагает шире, идёт почти нормально. Оборачивается ко мне, глаза сверкают.

– Ну и ну, – говорю я. – Чудесное исцеление!

– Я снова могу ходить! – восклицает мама театрально. Разводит руки в стороны, откидывает голову, смотрит в небо. – Боже всемогущий! Ты сотворил чудо!

Не хватает только на колени встать. Я толкаю кресло позади мамы, считаю её шаги, как она, наверно, считала мои больше десяти лет назад. Первые попытки. Последние попытки.

Сижу напротив мамы на откидном сиденье для сопровождающих инвалида, автобус покачивается, можно закрыть глаза и дополнить качку движениями восточного танца. Мама смеётся над этой идеей. Я говорю:

– Будем теперь каждую неделю сюда приезжать, покатушки устраивать. Или Тот Человек сможет нас возить; тогда будет проще добираться.

– Ты до сих пор его так называешь?

Пожимаю плечами:

– Чаще всего.

– И до сих пор с ним не разговариваешь?

– Да нет, как-то разговариваю. Но он мне сказал, что фламинго переезжает к нему.

– Кто?

– Мама!

– Да. М-да. Ну да, вот так вот, – говорит она и устало смотрит перед собой. Я встаю, готовая к большой речи, переходящей в Мяв, но мама прижимает палец к губам и серьёзно смотрит на меня. Я сажусь. Действительно сажусь.

– Я спрашиваю, потому что… потому что я… мне… пришло подтверждение поездки в санаторий.

– Супер!

Обнимаю её.

– На шесть недель? – спрашиваю я. Мама кивает.

– Через две недели поеду! – говорит она и смотрит на меня. Я улыбаюсь в ответ: супер!

– Лучше всего, если б ты на это время переехала к Юрию.

– Нет!

– Паулина.

– Ни за что. К Тому Человеку и его фламинго я не поеду, и точка. Я поклялась! Я с тобой останусь!

– Так не пойдёт. В санаторий тебе со мной нельзя. Устрой себе отпуск в Мауляндии, это же в сто раз лучше! Не исключено, что и Паулю можно будет с тобой…

– Я в Пластикбурге останусь. Не исключено, что и Паулю можно будет со мной.

– Паулина, так не пойдёт, ты ещё слишком маленькая.

– Не маленькая.

– Не устраивай Мява, пожалуйста. Жить одной тебе нельзя, это не разрешается.

– А ещё не разрешается заставлять ребёнка жить там, где ему жить не хочется! Может, у меня сильнейшая аллергия на перья фламинго… И потом, пока тебя нет, за нами может Людмила присматривать.

– Так ей тоже отпуск нужен, нашей доброй фее!

Чувствую, как внутри нарастает давление, как постукивают кости и начинает закипать кровь; я расту, я раздуваюсь, но вдавливаю саму себя в сиденье, изо всех сил вцепляюсь в поручень. Удержаться в седле – вот сейчас моя задача.

Глава 54
Перезимовать лето

Барту уже пора домой, Пауль остаётся сверхурочно, я с ним. Развозим последние заказы, теперь мы – служба доставки. Как доставка пиццы, только не пиццы, а мороженого. И не на машине – на велосипеде. Аккумулятор, прицеп и велосипед у нас уже были, Генерал-от-сыра раздобыл ещё маленькую морозилку – и вуаля!

Следующей большой инвестицией, говорит Пауль, будет настоящая, профессиональная мороженица. Она стоит по-настоящему дорого, заказывать надо где-то за океаном, но оно того стоит. Я слушаю как-то рассеянно, вполуха. Отдаём последний заказ, и я рассказываю Паулю про санаторий и Того Человека. Пауль пожимает плечами:

– Дай ему всё-таки шанс.

– Не хочу их видеть вместе. И потом, я поклялась!

– Ну да, иногда клянёшься в чём-то, а потом понимаешь: смысла в этом никакого нет.

– Клятва есть клятва.

– Никто ж не пострадает.

– Своё слово надо держать. Что ж это будет, если все станут клясться и обещать – и ничего не выполнять?

– Я просто имел в виду…

Звонит мобильник. Это Юлиус.

– Паулина? Тут вроде как опять письмо для зебры. Я видел, как твой папа писал мелом на тротуаре. Прочесть?

– Давай!

– И всё? – спрашиваю я.

– Да. А ты знаешь, что он имеет в виду? – хочет знать Юлиус.

– Не совсем… Спасибо, что позвонил!

– Само собой. Пока!

Кладу трубку и размышляю. Мы садимся в парке на нагретый солнцем камень, глядим на маленький пруд. Утиная парочка плывёт вместе с утятами вдоль берега. Даже утки всю жизнь остаются вместе.

– Хотя вообще-то я ведь не у него лето перезимовывать буду, а на чердаке…

Объясняю Паулю мой план: всего-то и нужно добиться, чтобы мы вдвоём и Ричи смогли жить наверху всё лето. Тот Человек освободит для нас пространство, мы там обустроим всё как надо, он разрешит взять Ричи в Мауляндию, а за это – так уж и быть – мы не станем настаивать на отдельной ванной, будем поначалу пользоваться той, что в Мауляндии, хоть я и не собираюсь окончательно туда возвращаться.

Согласны ли мы есть на мауляндской кухне – это мы ещё посмотрим, тут надо подумать.

Вечером в пятницу Паулю можно остаться у нас. На ужин сооружаю Вечерние СуперБутеры. Представляю на суд публики новые модели класса «люкс»:

Играем пару раз в маули-маули, потом пора укладываться. Это значит, я помогаю маме лечь в постель, где она ещё будет писать, читать и думать, а потом и мы выдвигаемся в сторону сна.

Возвращаюсь из маминой спальни обратно к Паулю, а он уже прибрал на кухне и улёгся с последним кусочком бутера на мою кровать. Пялится в потолок. Медленно, задумчиво жуёт. Потом говорит:

– Просто потому, что он такой вкусный – нет, просто потому, что он вообще есть, вот этот вот бутер, или сэндвич, или тост, или как он там называется, – от одного только этого мне уже счастье. И за это я хочу тебе сказать спасибо, Паулина, – потому что с тех пор, как ты здесь, для меня всё стало лучше. Вот всё.

Слёзы тут же льются рекой. Пауль. Ну что за Пауль. Взять и сказать такое ни с того ни с сего. Как будто в нём внутри очень долго стояла плотина, за которой копились и копились слова, а потом – раз! – их стало слишком много, и они прорвались наружу концентратом речи. Отпускается в аптеке по рецепту врача. Пауль, кажется, тоже плачет или почти: во всяком случае, голос у него подрагивает, когда он снова говорит:

– Я тут подумал, хорошо бы купить Кларе электроскутер, знаешь такие? Вроде маленького мотороллера, на нём сидишь, но можно и стоять, кнопку нажал – и поехал. Потому что на аккумуляторе. И Клара сможет везде ездить сама. Ты же говорила, пришлось бы ещё долго ждать, пока новую коляску, ну, электрическую, дадут, да?

Он смотрит на меня, а я ничего не могу выговорить. Как будто ролями поменялись: я – это Пауль, а он – это я. Я молчу, а он говорит дальше:

– Сейчас Клара в санаторий поедет, потом лето и каникулы, будем мороженым торговать как бешеные, и деньги откладывать, и купим такой вот скутер.

Он садится, глаза горят, легонько пихает меня:

– Ну, ты как? В деле?

– Я? Ну да. Конечно. Только… тебе-то это зачем? Ты же вроде мороженицу купить хотел, нет?

– Это потом. Самое важное – сначала.

Пауль смотрит на свои руки, я смотрю на его руки, потом он тихо говорит:

– Потому что я знаю, каково это.

Глава 55
Ярко х быстро = недолго

– Пауль придумал, – говорю я.

Тот Человек кивает. Он сидит, подтянув колени, с вытянутыми ногами он упёрся бы в живую изгородь: мы расположились в крошечном пластикбургском садике. Засунув ложечку в рот, Тот Человек каждый раз даёт мороженому растаять на языке, потом немножко приоткрывает губы и втягивает воздух, чтобы вкус ещё и вдохнуть, – и кивает. Осы танцуют над руками, на языке восхитительное покалывание – пришло время показать Тому Человеку наше мороженое.

– Мы его назвали «Цирк-брюле», – говорю я.

За изгородью проплывают серо-фиолетовые взбитые причёски, сверчки стрекочут, черепахи перемещаются от его ног к моим в своём, исключительно собственном темпе. Тот Человек кивает.

Возможно, размышляю я, черепахи живут так долго, потому что их личное время идёт медленнее, сердце стучит медленнее, и вообще все движения медленнее. Мухи вот живут не дольше пары дней, но они же и перемещаются чертовски быстрее черепах и, наверно, существуют совершенно в другом временном измерении. Черепаха, скорее всего, муху даже увидеть не сможет, разве что услышит, как что-то громко и коротко просвистело над головой, будто стрела. Ну, а для мухи черепаха – просто камень. А деревья? Видят ли они, как растут их соседи? Мы, люди, для них вроде мух? А что, если скорость жизни, помноженная на интенсивность, равна её продолжительности? Когда живёшь ярко и быстро, на порцию жизни нужно меньше времени.

Наверно, так у природы устроено из соображений справедливости, может быть, у неё где-то стоит горшок с жизненной массой, откуда она зачерпывает каждый раз, как только где-то освобождается место, и лепит новую черепаху, комара, улитку или дерево, потому что природа точно знает: Вселенная так или иначе когда-нибудь испустит дух, а до того горшок, естественно, должен опустеть, это ясно: всем хочется успеть пожить! Но бесконечная жизнь – это невероятно, и уж точно не могут все сразу жить бесконечно, ведь тогда на Земле станет совсем уж тесно.

Мама жила ярко, это уж точно, она всегда напоминала мне юлу, пульс у неё всегда был выше моего, даже когда она спокойно сидела, а я задыхалась после спринта. Может, мама просто слишком сильно давила на педаль газа, вот и получилось: ярко умножить на быстро равно недолго. Но она всё равно получила от жизни не меньше, чем другие. Это было бы справедливо, так ведь? Или нет? Вообще-то нет, ведь даже младенцы иногда умирают. Что-то я ничего не понимаю.

Тот Человек делает какое-то осьминожье движение правой рукой, неловко поднимает её над моей головой, потом опускает, как шлагбаум на железной дороге. И просто кладёт руку мне на плечи! Тихонько притягивает к себе. Закрываю глаза. Голова сама опускается ему на плечо. Я ей не мешаю. Тот Человек пахнет мылом и орехами.

– Мне надо тебе кое-что сказать, котёнок Маули, – говорит он, а я прикладываю палец к губам: «Тс-с-с!»