Текст книги "Шесть невозможных невозможностей"

11

Три смены в благотворительном магазине кажутся вечностью. Или пожизненным заключением. Какого же я свалял дурака, решив, что это оплачиваемая работа. Миссис Нельсон – милейшая дама, и это еще больше осложняет дело.

И потом, я не думаю, что ей нужны дополнительные помощники, но поговорить с ней об этом не могу. Не хочу показаться лодырем. Сегодня волонтеров шестеро: я, три женщины и парень на общественно полезных работах по постановлению суда. За прилавком не протолкнуться, поэтому миссис Нельсон поручает мне прибраться на полках. Я слегка перегружаю одну, и она падает. На мое счастье, разбивается всего пара вещиц. Зато теперь всем есть чем заняться – мы прибираемся. За последние сорок пять минут у нас был всего один посетитель.

Не успел я в сотый раз пожелать, чтобы кто-нибудь пришел и время не тянулось так долго, как в магазин заваливаются Джейзо, Дикс и Дэнни, прихлебывая из банок, купленных на заправке. И как они могут в такой холод?

– Гляньте-ка, это Серил, – говорит Джейзо.

– Сарел.

– Что ты забыл в этой дыре, Серил?

– Я здесь работаю.

Он нахально мотает головой в сторону миссис Нельсон.

– Представишь нас своей мамочке?

– Это не моя мама, – резко говорю я и тотчас понимаю, что это прозвучало, наверное, оскорбительно.

– Извини, приятель, тогда это твоя подружка.

Дикс и Дэнни хихикают.

Я краснею и стараюсь их игнорировать. Миссис Нельсон берет инициативу в свои руки и спрашивает, может ли она им чем-то помочь.

– Вот еще, – говорит Дэнни, смачно прихлебывая. – Мы вообще типа смотрим.

Троица спрашивает цены на половину содержимого магазина. Осужденный потеет, пожилые дамы глядят неодобрительно и хмурятся.

Когда они уходят, Джейзо «случайно» выплескивает остатки в ведерко с однодолларовыми книжками – это наш самый ходовой товар. Я извиняюсь и тороплюсь убрать, чувствуя себя обязанным держаться любезно, а пожилые дамы начинают рассуждать о современной молодежи и о том, что эти трое, наверное, в тюрьме сидели. Мы с осужденным улыбаемся друг другу. Са́хара они объелись, и в голове винтиков не хватает.

Потом я разговариваю с миссис Нельсон, которая хочет узнать фамилии «молодых наглецов», чтобы позвонить в школу. Мне удается убедить ее, что они просто «проблемные», и отпроситься уйти на десять минут раньше. Она отпускает меня почти с облегчением.

* * *

Дома мама встречает меня на пороге как-то преувеличенно радостно. Прежде чем я успеваю пройти внутрь, она сует мне в руки корм, миски и игрушки Говарда, вручает его самого на поводке и говорит, чтобы мы свалили. Она не помнит, разрешается ли держать собак в помещениях, где готовят еду на продажу, а смотреть правила ей некогда – инспекторы должны быть с минуты на минуту.

– Куда мне с ним идти?

– Понятия не имею. Просто испаритесь на часок.

Я стою, не зная, куда податься.

– Пошевеливайся, Дэн. Они вот-вот придут, – говорит мама, сообщая мне небольшое ускорение.

Могла бы повежливее выпроваживать своего единственного ребенка.

Фланировать по парку с таким количеством барахла неудобно. До Фреда добрых десять минут ходьбы. Остаются Эстель – к ней мне идти как-то стрёмно – или конюшенный Оливер – потенциальный убийца или похититель.

Эстель смотрит на меня, на Говарда и на наше барахло, явно недоумевая, что мы забыли у нее под дверью.

– Если ты бежишь из дома, то стоит пробежать немного дальше, – говорит она с ободряющей улыбкой, собираясь закрыть дверь.

– Это из-за мамы – то есть из-за Говарда.

Она оставляет в двери щелку.

– Если ты ищешь приемную семью для Говарда, то это не к нам. Извини. Мы не настолько отзывчивы. И все в округе знают, что он мочится в доме. – Она плотно захлопывает дверь, или, может быть, это ветер.

Я иду полквартала вниз и у дома с велосипедами и тибетскими молитвенными флагами на веранде поворачиваю направо, в переулок, мощенный голубоватым песчаником, а затем снова направо и оказываюсь на аллее, идущей позади нашего дома. Дойдя до заднего выхода из конюшни, я останавливаюсь. Внутри играет музыка. Это Pixies – «Motorway to Roswell». У папы был этот диск. Куда делась вся его музыка? У нас ее нет. Папа забрал диски или же ликвидаторы?

Конюшенный, я полагаю, дома. Может быть, рискнуть? Потом мне приходит мысль, что в этом нет необходимости. Я вполне могу перекантоваться часок тут. Вопрос решен.

Не будь так холодно, я бы чувствовал себя вполне комфортно, притулившись у нашего ярко-синего мусорного бака. Я принюхиваюсь к жевательным палочкам Говарда – они восхитительно пахнут беконом. Благодаря запасам Аделейд он по-прежнему живет на широкую ногу. Интересно, могут ли люди есть собачий корм. Если он так вкусно пахнет, возможно, и на вкус ничего?

Чуть дальше по аллее слышится электронный щелчок и гудение открывающихся ворот. Оттуда с охапкой газет появляется Эстель.

При виде меня, сидящего между нашими мусорными баками, она чуть не подпрыгивает от неожиданности. Наверное, со стороны кажется, что я собираюсь съесть собачью вкусняшку. Что принято говорить в подобной ситуации?

Я ограничиваюсь приветом.

– Какого черта?.. Что ты здесь делаешь? У тебя дверь захлопнулась?

В этот момент я слышу голос мамы. Она разговаривает с санинспекторами.

– Мусорные баки находятся за домом – их забирают с аллеи.

Ее голос звучит ближе.

– Сейчас я привезу их, и вы сами увидите. Я держу их вон там.

– Это ведь твоя мама, да? Так что ты можешь зайти через задние ворота, – говорит Эстель.

Я отчаянно трясу головой. Объяснять слишком долго, на это нет времени и вряд ли я смогу хоть слово из себя выдавить.

– В чем дело? – озадаченно спрашивает Эстель. – Тебя что, выгнали? – Она смотрит на собачий корм. – Ты голоден?

Говард принимается лаять и скулить, точно почуяв неладное. Добро пожаловать в клуб.

Вместо того, чтобы дать Эстель вменяемый ответ, я снова трясу головой и, точно безумный, машу свободной рукой у себя перед носом – мол, заткнись, не могу говорить, – а ворота у меня за спиной уже ходуном ходят и засов лязгает.

И в тот момент, когда ворота со скрипом распахиваются, я, к все возрастающему изумлению Эстель, хватаю Говарда и все его пожитки, вскакиваю на ноги и удираю по аллее во все лопатки.

Говард, возбужденный внезапной активностью, истошно лает на бегу. Я боюсь оглядываться и, добежав до конца аллеи, ныряю в ближайшие открытые ворота. Это двор углового магазина. Ограда, выходящая на аллею, покрыта жасмином, который то ли поддерживает ее, то ли обваливает. Внутри двора куча пустых паллет и ящиков, баки и уличный туалет. Черный кот и две полосатые кошки нехотя скандалят в лучах зимнего солнца. Я хватаю поводок. Кошки мяукают, Говард лает и при этом крутит хвостом как сумасшедший. Должно быть, у него отсутствует ген противокошачьей агрессии.

Из задней двери магазина выходит женщина. Говард вырывается и прыгает на нее, вращая хвостом, как пропеллером. Она чешет его за ушами так, как он любит.

– Кто это с тобой, Говард? – спрашивает женщина, улыбаясь мне. – Вы племянник, молодой человек?

– Меня зовут Дэн. Думаю, я внучатый племянник или кто-то в этом роде.

– Приятно познакомиться, Дэн. Я Мэри Да Сильва. Погоди-ка здесь, – говорит она.

Через пару минут она возвращается и протягивает мне объемный бумажный пакет.

Я замечаю у нее в ушах гигантские бриллиантовые серьги – не камушки, а каменья. Они смотрятся диковато, но гармонично с ее ярко-розовым сари и красным флисовым балахоном.

– Кости, – говорит она, указывая на пакет. – Давай ему один-два раза в неделю. Это полезно для зубов. Прежде я кормила по вечерам всю свору, когда приносила ужин Аделейд. Эта троица переместилась сюда, когда доставка прекратилась. Можешь их забрать, если хочешь.

Я мотаю головой.

– У мамы аллергия и кондитерский бизнес. Мы даже не знаем, можем ли держать Говарда. – Тут до меня доходит, что я болтаю лишнее, а ее муж, насколько мне известно, служит в санинспекции. – Только, пожалуйста, не говорите никому об этом. Если нам придется с ним расстаться, я не переживу.

Она стукает себя по носу.

– Я гробница, Дэн. Так можно сказать? Или надо говорить «могила»?

– Типа «я унесу твой секрет с собой в могилу»?

– Точно!

– Спасибо.

– Твоя мама все время порывалась зайти, но Аделейд под конец не хотела ее видеть. Я пыталась пригласить клининговую службу, но тоже без толку. Она сказала, что нагляделась на людей и наговорилась досыта.

Говард смотрит на нее, опустив хвост, точно понимает, что она говорит.

– Может быть, вам нужны помощники в магазине?

– Нет. Но знаешь что, зайди в «Френологию». Там хозяин Али, такой высокий лысый мужчина, поговори с ним. Он нанимает временных работников.

* * *

Дома мне слегка влетает за то, что я болтался слишком близко к инспектируемой зоне, но это пустяки. Маме официально разрешили заниматься кондитерским бизнесом. По идее, ей бы радоваться, но после ужина она сидит с отсутствующим видом и слушает Radiohead, поэтому я оставляю ее наедине с печалью и любимой группой и иду к себе наверх – у меня первая тренировка.

Лежа на спине, раскинув руки, я вижу две вещи, от которых мне становится не по себе. Первое – это пыль, которая размножается в неволе под моей кроватью. Посреди нее лежит неоткрытый подарок от папы.

Пожалуй, мне было бы легче свыкнуться с мыслью, что он гей, будь он рядом и я мог бы поговорить с ним об этом. Но я знаю, что это не совсем честно. Он названивает мне с тех пор, как уехал. Так что, строго говоря, это я отказываюсь от разговора.

Единственный, с кем я могу все обсудить, – это Говард. Я начинаю думать, что привыкнуть к мысли, что папа – гей, это как плыть в океане. Сначала кажется дико холодно, но потом адаптируешься и не понимаешь, в чем была проблема. К сожалению, пока я зашел только по икры и продвигаюсь вперед черепашьим шагом.

Поднимать две гантели сразу – просто чума. Чем дальше, тем труднее отрывать руки от пола. Подтягивать одну гантель к груди двумя руками – еще туда-сюда.

Второе, на что упорно натыкаются мои глаза, когда я лежу на полу, – это потолок. Прямо над ним – чердак, а рядом с нашим чердаком – чердак Эстель.

Эстель – это просто наваждение. Меня убивает мысль о том, как много между нами общего, но рассказать об этом невозможно из-за дурацких социальных условностей. (Откуда мне известно, что между нами много общего, – другой животрепещущий вопрос, который я не могу обсудить даже с Говардом.)

На сегодняшний день за мной числится такое количество косяков, что наша дружба с Эстель представляется очень маловероятной, не говоря уже о романтических отношениях.

Эстель знает, что я:

1) отзывался на кликуху «утырок» – убийственное первое впечатление;

2) забыл на прогулке Говарда;

3) не смог ответить на простой вопрос по математике;

4) едва не блеванул в классе;

5) грохнулся в обморок в классе;

6) вел себя как патентованный идиот на аллее.

Худшего впечатления произвести невозможно.

Когда жизнь пойдет на лад?

Задумавшись, я сбиваюсь со счета и неожиданно заезжаю себе гантелей по физиономии.

12

Должно быть, мама не слышит мой агонизирующий вопль из-за точно таких же воплей Radiohead, иначе бы она примчалась наверх в мгновение ока. Поэтому первую помощь я оказываю себе сам. Сделать холодный компресс – проще простого, потому что вода из крана течет ледяная. Мне кажется, я отлично справился с делом и потому тем удивительнее обнаружить поутру, как распух нос и заплыл левый глаз. Можно подумать, на мне отрабатывали боксерские удары.

Когда я разыгрываю перед зеркалом крутую бандитскую разборку – оппонента надо видеть в лицо, – я замечаю, что мне не мешало бы побриться. Очень давно не мешало бы. Знай я, что папа нас бросит, я бы заранее узнал у него, как это делается. Все, что лежит в ванном шкафчике, от таблеток от головной боли до тампонов, снабжено подробными инструкциями, а бритвы – нет. Мне как-то не хочется срезать себе верхнюю губу, а спрашивать маму тоже нет желания – не стоит напоминать ей об отце и сыпать соль на рану. Возможно, в продаже есть товар под названием «Моя первая отстойная бритвочка» с пошаговыми иллюстрациями для болванов. А может, и нет. Придется приплюсовать буйную растительность на физиономии – а-ля «вскормленный волками» – к длинному перечню моих достоинств.

При виде меня мама, привыкшая к моей неуклюжести, рассеянно ойкает и начинает выдвигать предположения – запнулся за брюки, упал с кровати, дернул на себя створку окна – и, узнав, что произошло, кивает. «Пять с плюсом за оригинальность», – говорит она, ерошит мои волосы и уходит.

В школе мистер Питни смотрит на меня и говорит следовать за ним. Когда наконец мне удается убедить его, что меня никто не бил, его лицо смягчается и он начинает спрашивать о том, как дела дома. Я говорю правду: как и следует ожидать в такой кошмарной ситуации, а именно внезапном банкротстве и все растущем мамином увлечении Radiohead… Но он меня прерывает и, пододвигая к выходу, говорит, что слушать радио – не предосудительно, а его дверь всегда для меня открыта. Он закрывает ее за мной, а я прикидываю, могу ли я обратиться к такому усачу с вопросом о бритье без риска показаться насмешником.

– Вы знаете, как пользоваться бритвой, мистер Питни?

Нет, не канает.

В конце дня в коридоре общее приподнятое настроение – крики, вопли, смех, улюлюканье. Разговоры о лимузинах, нарядах и встречах. Только что стало известно о том, что у девятых классов будет вечеринка. Я высматриваю в толпе другое нерадостное лицо – Лу. Наконец-то. Вот и она.

– Это первый бал для учеников за два года. Потому такая истерия, – говорит Лу. – Последний закончился скандалом, когда кто-то стукнул в полицию, что, мол, в школе наркотики.

– Нашли?

– По мелочи, но репутация была испорчена. А местная газета вышла с заголовком «Наркотическая оргия подростков», так что было очень весело.

– Ты пойдешь? – спрашиваю я.

– Только если присутствие будет обязательным, – говорит она.

– Я тоже, – поддакиваю я. Но про себя думаю: «Только если смогу пойти с Эстель».

И билеты по двадцать баксов – еще один довод в пользу того, что мне нужна работа, если я решусь пойти.

Мой шкафчик снова размалевали. Это еще одна компания, которую я нежно люблю: пацанчики, чьи грязные лапы зудят при виде маркера. Но разве можно всерьез воспринимать тупиц, пишущих свое имя на месте преступления? Парень из «ФБК» сдержанно кивает мне. Я сдержанно киваю в ответ.

Открывая шкафчик, я замечаю, что руки здорово торчат из рукавов рубашки и свитера. Должно быть, я вырос на два размера, потому что, когда мы покупали одежду во время этих каникул, она была с запасом. Опускаю глаза вниз – и брюки тоже коротки. Отлично. Растительность на лице, распухший нос, синяк под глазом, одежда на пару размеров меньше – в целом очень гармоничный образ.

* * *

Дома я с порога слышу в глубине приглушенные крики. Я бросаю рюкзак, мчусь на кухню и открываю дверь, готовый в случае чего перейти в атаку, но мама делает мне знак обождать. Фоном играет Amnesiac, и какая-то молодая женщина, всхлипывая, указывает на пустой стул:

– И эта свадьба – дело не во мне, не в платье, не в торте и не в моей маме. Слава богу, что до меня, пока не поздно, дошло, какой ты мелкий тиран!

Она смотрит на маму, которая ей кивает с молчаливым одобрением. Затем женщина встает и пинает стул:

– Ублюдок!

Стул, насколько я понимаю, ее жених – в скором времени бывший. Она заливается слезами и бросается на шею маме.

Еще одна повержена в прах.

* * *

Мы с Говардом сворачиваем в Эдинбургские сады сделать несколько кругов по стадиону. Он слегка прихрамывает, но старается не отставать.

Мы бегаем почти час, а я до сих пор не придумал, как убедить маму не отговаривать клиентов от брака. Она рубит под собой сук, но кто я такой, чтобы ей указывать? Разве не очевидно, что, прежде чем дело дойдет до свадебного торта, нужно пожениться?

Когда я возвращаюсь домой, мама радостно напевает «Никаких сюрпризов» – пожалуй, ее любимую песню у Radiohead.

– Она передумала? Заказывает торт?

– Да нет, – туманно отвечает мама.

– Тогда почему ты поешь? Ты же лишилась очередного клиента.

– Да, но она собиралась заказать «Беспутную Розу».

«Беспутная Роза» – самый дорогой торт в нашем ассортименте. Трехъярусный, с розочками из домашнего розового шоколада и с марципановыми ленточками.

– А теперь отбой?

– Только потому, что теперь она не станет выходить замуж. А она его обожает!

– Обалдеть.

Я иду наверх ополоснуться. Она не в своем уме, пожалуй, ей нужна помощь специалиста. Что мне делать? Папа знал бы. Но будь он здесь, у мамы не случилось бы размягчения мозгов. И его здесь нет, так что все ложится на меня. Я не хочу возвращаться на кухню и быть взрослым. Я предпочитаю быть ребенком, и пусть родители разруливают все проблемы сами.

* * *

Помешивая рагу, я настраиваюсь на папин тон: твердый, но с юмором. Глубоко вдохнув томатно-чесночный дух, я начинаю с места в карьер:

– Ты не можешь постоянно отговаривать людей от женитьбы.

– Я просто хочу, чтобы они взвесили все за и против.

– Твои «против» намного перевешивают «за». Это не твоя работа. Ты должна всего лишь сделать торт.

– Чтобы приготовить правильный торт, мне нужно их узнать. А как он может выйти правильным, если считаю, что они совершают огромную ошибку?

– Ты на них вываливаешь антибрачный негатив.

– Нет, это не так.

– Все, что от них требуется, – это дата свадьбы, количество гостей и чтобы выбрали картинку с понравившимся тортом.

Мама стоит ко мне спиной.

– И что это за фокусы за стулом – ты что, мозгоправ из телевизора?

Она накладывает рис. Выражение лица – нейтральное. Мама думает и, я надеюсь, воспринимает.

13

На следующий день, когда я прихожу из школы, выясняется, что она напечатала пачку рекламных флаеров в копировальной конторе за углом. Я вздыхаю с облегчением. Кое-что из сказанного вчера не пропало даром. Она снова в своем уме.

Но эйфория длится всего одно мгновение. Она хочет, чтобы я отнес флаеры в учительскую. Может, это шутка? Нет. У нее железная логика. Учителя вечно женятся. У них это вроде хобби.

Я ни секунды не сомневаюсь в том, что роль мальчика-пиарщика при кондитерском бизнесе – это очередная ступенька лестницы социального самоубийства, а потому прихожу очень рано, чтобы сунуть флаеры под дверь учительской. И оп-ля, готово. А с остальными я разделаюсь, пройдя после школы по магазинам. Но недолго я радуюсь тому, что работу сделал и не спалился – у шкафчиков Джейзо выхватывает из моего рюкзака пачку флаеров.

– У тебя вечеринка, чмошник? – спрашивает он. И в подтверждение того, что умеет читать, интересуется:

– А при чем тут ты и этот стремный кондитерский бизнес?

Я пытаюсь его игнорировать. В теории – отличная тактика. Практический эффект? В моем случае один из двадцати. Джейзо вытирает флаером мне лицо. А оно у меня в синяках и ссадинах – жуть как больно.

– Я задал тебе вопрос.

– Это бизнес моей матери, – говорю я сквозь стиснутые зубы.

– Да ну?

Он аккуратно складывает флаер и, усмехнувшись, сует в карман.

Когда он уходит, Лу говорит:

– По-моему, ты ему нравишься.

Я просто обязан познакомить Лу с Фредом.

* * *

По пути домой я захожу во все подходящие магазины и оставляю флаеры, а заглянув в «Френологию», вижу, что лысый хозяин Али сидит на барном стуле у окна и беседует с каким-то пожилым типом. Поэтому я решаю подождать.

Это по-домашнему уютное кафе. Красный бетонный пол, длинная мраморная стойка, печенье в огромных лабораторных банках, деревянные стулья всех форм и размеров, торты на многоярусных подставках, разномастные цветастые чашки и блюдца в ячейках решетчатой полки на стене, синий эмалированный кофейник с желтыми тюльпанами, меню на черной доске, электрические лампочки на длинных обмоточных проводах, глубокий деревянный ящик, выкрашенный в салатовый цвет и наполовину заполненный багетами. Я хочу здесь работать.

Две крутые мамаши поглощены разговором, в то время как их детки расправляются с тортом – часть в себя, часть на себя, остальное – вокруг себя.

Али замечает меня и нетерпеливо смотрит на девушку, которая за стойкой моет стаканы.

– Вас обслужить? – спрашивает он, желая привлечь ее внимание. Я узнаю ее по темно-рыжим волосам, прежде чем она оборачивается и, признав меня, окидывает свирепым взглядом. Это Джейни, подруга Эстель. Она вытирает руки о большой черный фартук.

– Что тебе принести? – спрашивает она с улыбкой, в которой сквозь напускную вежливость чувствуется желание послать меня куда подальше.

Я делаю вид, что интересуюсь кондитерскими изделиями в стеклянном коробе на стойке.

– Выглядят аппетитно.

Джейни закатывает глаза – свирепые, с черной подводкой.

– Выберешь что-нибудь? – И, понизив голос: – Или прикажешь читать твои мысли?

– Я пришел узнать насчет работы, – говорю я. Будь у меня немного денег, я бы струхнул, купил пирожное и удрал.

– Насчет работы – это к нему, – кричит она в сторону Али, поворачиваясь назад к раковине.

Али около тридцати пяти. Черные джинсы, черный свитер, черная щетина. Высокий, суровый с виду. Из него получился бы идеальный вышибала. Пока я иду к нему, Али смотрит на меня так сосредоточенно, что можно подумать, будто бы у меня на шее висит плакат:

«Неуклюжий

Неопытный

Не нанимай меня»

– Привет, я Дэн, – говорю я, припоминая наставления папы: «Держи зрительный контакт, пожми руку». Хватка Али напоминает турникет.

– Сколько тебе лет?

– Почти пятнадцать.

– Приходи после дня рождения.

Ожидаемо.

– Я готов проходить обучение бесплатно, пока мне не исполнится пятнадцать. Мне очень нужна работа.

– Опыт есть?

– Не в этой области.

Весь мой опыт – разносчик газет, когда мне было двенадцать, но тогда дело закончилось тем, что в основном меня возил папа.

– Почему ты думаешь, что работа в кафе тебе подходит?

– Люблю поесть, и мне интересна сфера обслуживания.

Это я отрепетировал, но звучит как фразочка из «Собеседований при трудоустройстве для чайников». Прокатит или нет?

– А что, если босс время от времени кричит?

Положим большую часть времени, если верить миссис Да Сильва, так что к этому я тоже готов.

– Я привык. Отец любил покричать.

– Перестал?

– Вроде того. Он с нами больше не живет.

У него внимательный взгляд, и я откровенничаю дальше. Надеюсь, он не думает, что папа «сидит» или что-то в этом роде.

– Поэтому сейчас только мы с мамой. У нее тоже кондитерский бизнес. Свадебные торты. – Я достаю из рюкзака флаер. – Можно, я положу это у вас на окне?

Он смотрит на флаер.

– Конечно. Ладно, возьму тебя на испытательный срок с оплатой. Если справишься, поговорим о работе на неполный день, когда тебе будет пятнадцать. Все разбитое вычитается из жалованья.

Я выхожу в утреннюю смену в субботу с семи до двенадцати тридцати. Фантастика. Когда я говорю, что могу забирать домой остатки еды, он только улыбается и уходит в подсобное помещение.

Как только он скрывается из виду, подходит Джейни. Я улыбаюсь, глупо полагая, что она хочет меня поздравить с работой. Но она говорит:

– Кончай пялиться в классе на мою подругу. Она считает тебя гаденышем.

* * *

Дни все еще короткие – зима. Почти пять часов, голые ветви деревьев колышутся под ветром на фоне темнеющего неба. Я иду домой по грязному тротуару, оставляя за собой облачка пара, и с беспокойством думаю о том, насколько часто я смотрю на Эстель в классе. Я-то был уверен, что завязал с этим. Неужели она действительно считает меня гаденышем или это Джейни так решила? Эстель прямо так выразилась обо мне – «гаденыш»? Или она сказала что-то вроде: «Гадко, когда на тебя так смотрят в классе»? Согласитесь, разница есть.

* * *

Когда я захожу домой, звонит телефон, а мамы нет. Несмотря на внутреннее сопротивление, я помню, как надо отвечать.

– «Я делаю свадебные торты», чем могу помочь?

Судя по голосу, на другом конце провода мой сверстник:

– Чем тебе помочь, мудак? – ржание в две глотки и гудки. Спасибо, Джейзо.

Сердце колотится, кровь приливает к лицу. Телефон звонит снова.

– Да? – рявкаю я. Это мама.

– Дэн, сколько раз тебе повторять одно и то же? Надо говорить название фирмы. Ты все время объясняешь мне, как заниматься бизнесом, но и сам мог бы что-то делать.

Она звонит сказать, что находится в библиотеке на семинаре по малому бизнесу, а в холодильнике есть ужин.

Десять минут спустя опять звонок, и я решаю, что она проверяет меня. Но нет, это снова прикол.

– Ты мне можешь помочь, пройдя под грузовиком, – выпаливает девчачий голос. Опять хохот и отбой. Через несколько минут еще звонок – смотри-ка, вся банда в сборе.

– Ты «делаешь» свадебные торты? Фу, как мерзко!

Праздник туалетного юмора продолжается. В течение следующего часа еще четыре звонка, и моему терпению приходит конец. Я включаю автоответчик. Сюрприз, сюрприз, звонки моих одноклассников-приколистов прекращаются. Я в бешенстве. Я в растерянности. Мне нужно поговорить с Фредом, но, когда я звоню, Газель сообщает, что он в дискуссионном клубе.

Перед тем как улечься, я выпускаю гнев, тягая железки. Почему я так упорствую, несмотря на то, что и руки, и лицо болят? Сейчас мне очень важно стать крепче и выглядеть лучше. Мне нужна сила, чтобы противостоять Джейзо – и его приспешникам-гиенам – и врезать ему, если до этого дойдет. Кроме того, вопреки всему я продолжаю мечтать о невозможном – о том, что пойду на бал для учеников с Эстель. Я знаю, что это полный бред, а я – круглый дурак, учитывая актуальную информацию про «гаденыша», но я все время представляю нас вместе – вот такая навязчивая идея.

Я слышу, как она ходит по чердаку, и, преодолев болевой порог, снова испытываю острый стыд при воспоминании о моем втором походе на чердак.