Текст книги "Исчезнувший"

Флетчер Нибел
ИСЧЕЗНУВШИЙ

1

Он был беспокоен и как-то странно рассеян. Даже здороваясь, успел взглянуть на часы. То и дело поглаживал пальцами виски, на которых уже начинали редеть рыжеватые волосы. Он походил на человека, опоздавшего на самолет. Был, как всегда, изысканно вежлив, но суетлив, и от этого его тревога для меня становилась лишь очевиднее, потому что, обычно волнуясь, Стив вел себя особенно неторопливо, все наши вашингтонские друзья завидовали этой его черте.

В полдень мы втроем завтракали в длинной прохладной комнате: Стивен Грир, Мигель Лумис и я. Грир указал мне на дубовое кресло слева от себя. Таким образом, Мигель оказался справа, отделенный от нас тяжелым дубовым столом, – небольшой тактический ход, которого юный Мигель так и не заметил.

Я знал Стивена Грира достаточно хорошо вот уже много лет, однако в тот день он впервые пригласил меня на ленч к себе в юридическую фирму в Ринг Бильдинге. Кондиционированный воздух здесь казался благословением после удушающей жары последних дней августа, которая навалилась на Вашингтон и семью этажами ниже раскаляла тротуары и плавила асфальт на Коннектикутском авеню.

Столовая фирмы «Грир, Хилстреттер, Томлин и Де Лука» была обставлена в чисто мужском вкусе: вощеная мебель из массивного дуба, обои оливкового цвета и на стенах старые гравюры, на которых преобладали сцены из жизни животных. На одной гравюре вспугнутые утки стремительно взлетали среди брызг из поросшей камышом бухточки, на другой – величественный лось гордо стоял меж двух высоких сосен, на третьей билась на песке огромная рыбина. Клиенты должны были осознать, что владельцы фирмы – солидные, умудренные опытом люди, которые ощущают связь человека с природой и понимают, что за обманчивым спокойствием лесов, озер, лугов и морей кроется ожесточенная борьба.

Посуда, расставленная на зеленых салфетках, была старинного английского серебра и датского фарфора. Когда мы принялись за охлажденное консоме, официант в белой куртке скрылся в прилегающей к столовой буфетной.

– Нет, для меня это слишком пресно, – сердито заметил Грир, посыпая горку красного желе перцем и солью.

– А для меня в самый раз, – отозвался я.

Мигель ничего не говорил, должно быть, из уважения к старшим. Это был худощавый юноша, с прямыми черными волосами и смуглой кожей красноватого оттенка, какой бывает у старой, потемневшей бронзы. Его мать, мексиканка из Оаксаки, вышла замуж за Барни Чумиса еще в те дни, когда тот был всего лишь неотесанным и ничего собой не представлявшим торговцем. Теперь Лумис возглавлял огромный комплекс «Учебных микрофильмов». Мигеля ожидало приличное наследство.

– Ну что ж, Майк, займемся делом, – обратился к нему Грир, отодвигая чашку. – У меня сегодня один из самых трудных дней, да и Джин тоже занят, я знаю.

Взгляд, брошенный на часы, заменил Гриру восклицательный знак в конце фразы. Он рассчитывал свое время по минутам. Он вопросительно уставился на Мигеля своими серыми глазами.

– Мне не хотелось вас беспокоить, – проговорил Мигель, – но, по-моему, дело очень важное.

– Всегда рад помочь, – сказал Грир, явно стараясь избежать дальнейших реверансов. – Все, что мы хотим знать, это что, как и почему.

На последний вопрос я бы мог уже частично ответить. Только серьезные политические соображения могли заставить двух влиятельных людей: пресс-секретаря Белого дома и крупнейшего юриста, близкого друга президента – собраться здесь за этим столом, чтобы выслушать молодого физика, которому лишь недавно исполнилось двадцать пять лет. Ради этой встречи мы с Гриром отменили все другие свидания. Это было поразительным проявлением нашей системы, правда, вполне понятным для тех, кто знает все ее аспекты, но совершенно непостижимым для тех, кто не знает их. Уже давно я попал в сети сложных маневров людей, стремящихся к власти, – короче, политиков, – но в отличие от бьющейся на крючке рыбины я знал, что запутался в этих сетях навсегда.

Все мы собрались сегодня из-за отца Мигеля, Бернарда Лумиса. Этот человек обладал феноменальной способностью изыскивать средства для нашей партии, а потому мог рассчитывать на помощь и понимание со стороны вашингтонской администрации. Кроме того, тот факт, кто комплекс Лумиса в Лос-Анджелесе поставлял для государственных школ львиную долю новых недорогих микрофильмов, обеспечивал Стивену Гриру официальный пост в Вашингтоне.

Мигель, защитив диплом магистра физики, должен был провести год в Вашингтоне, стажируясь при Комиссии по атомной энергии, что одновременно являлось подготовкой к докторской диссертации. Он жил здесь с начала июня.

Барни Лумис позвонил мне и Гриру и попросил нас обоих ввести Мигеля в вашингтонское общество, помочь ему на первых порах. То, что он обратился к Гриру, было вполне понятно. Обо мне же Барни подумал потому, что, прежде чем присоединиться к штабу Пола Роудбуша, когда он боролся за пост президента, я Оказал «Учебным микрофильмам» и самому Барни немало услуг через свою рекламную фирму «Юджин Р.Каллиган и компани». Мне нравился Барни. По сути дела, он относился к той породе собак, которые лают, но не кусаются. Кроме того, он хорошо мне платил в тот довашингтонский период.

Итак, Мигель время от времени бывал на обедах в доме Грира в Кенвуде или завтракал с ним в Метрополитен-клубе. Я, в свою очередь, познакомил Мигеля с вашингтонскими ресторанами, представил его моим друзьям и знакомым девушкам. После моего развода два года назад я вел – как я надеялся, временно – холостяцкую жизнь. Я не раз назначал по вечерам свидания с девушками, и мы с Мигелем провели немало бурных ночей в таких местах, как Жокей-клуб, «Байо» или «Диалог» в Джорджтауне. Благодаря нам с Гриром к концу августа Мигель знал Вашингтон куда лучше большинства юнцов, которые устремляются на летнюю практику в столицу – колыбель американского бюрократизма. Нам обоим нравился Майк Лумис, сообразительный и остроумный, совсем неиспорченный и даже слишком сдержанный для своего возраста. Он был вспыльчив, но не позволял огню вырываться из-под тлеющих угольев. И у него еще сохранились идеалы, заставлявшие его задавать такие вопросы, от которых трескалась броня цинизма, свойственного многим вашингтонским деятелям.

– Прежде всего это строго между нами, – сказал Мигель.

Он кивнул на официанта, который как раз в это время вошел с фирменными бифштексами на подносе.

– Спасибо, можете идти, – сказал Грир официант ту. – Оставьте десерт на столе, мы возьмем его сами.

– Пожалуйста, мистер Грир. – Официант, видимо, давно привык, что его бесцеремонно изгоняют. – Я вернусь в три и все приберу.

Он принес яблочный крюшон с лимоном и льдом, повесил в буфетной свою белую куртку, и через минуту задняя дверь закрылась за ним.

– Итак, Майк? – Грир выжидательно смотрел на Мигеля, держа в руке вилку с чуть подрумяненным бифштексом.

– Вот какое дело, – начал Мигель. – Как вы знаете, я защитил диплом в Калтехе[1]1
  Калифорнийском технологическом институте.


[Закрыть] и приехал сюда в июле. В КАЭ[2]2
  Комиссия по атомной энергии.


[Закрыть] меня прикрепили к административной секции на четыре с чем-то месяца. Работа неинтересная, обычная конторская рутина, не имеющая почти ничего общего с физикой. В нашей секции еще пять практикантов, все готовят диссертации, как и я. Цель руководства – познакомить нас с принципами работы Комиссии по атомной энергии. После этого осенью мы должны перейти к теоретическим основам атомной физики. Тогда нас пошлют в такие центры, как Брукхейвен и Лос-Аламос. Представляете, как я был удивлен, когда узнал, что двое практикантов из нашей группы получают стипендии не только от КАЭ, но и от другой организации, которая называется…

– Стоп! – Грир поднял руку. – Задний ход! Кто кому платит?

– Простите, – пробормотал Мигель со смущенной улыбкой на бронзовом лице. – Значит, так. Шесть практикантов находятся на содержании КАЭ и получают стипендии непосредственно от комиссии. Но двое из них, кроме того, получают дополнительно деньги, и немалые, – по 7500 долларов в год! – от Поощрительного фонда.

– Какого фонда? – спросил Грир.

– Поощрительного, – ответил Мигель.

– Никогда о таком не слыхал, – сказал я.

– Это еще только начало, слушайте дальше, – сказал Мигель. Глубокие черные глаза придавали его лицу дерзкое выражение, латинская горячность прорывалась в убыстренном темпе речи. – Понимаете, меня недели на две перевели в расчетное отделение. Там я обнаружил, что возле фамилий этих двух практикантов в платежных ведомостях ставят отметки «Поощ.». Когда я спросил главного бухгалтера, что это означает, он ответил: «Дополнительное вознаграждение „Поощрения“. Но, когда я спросил, что это за „Поощрение“ и за что эти двое получают дополнительную плату, он начал что-то мямлить, явно не желая отвечать. Он сказал, что у них были особые обязанности, о которых он сам ничего не знает. Сказал, что, во всяком случае, теперь система изменена и таких отметок в платежных ведомостях больше не делают. Естественно, меня это заинтересовало. Вы знаете, денег у меня хватает. Однако я всегда старался заработать их сам, и мне стало обидно, что двое практикантов получают суммы, которых остальные не получают. Мне это показалось несправедливым.

Мигель прервался на минуту, чтобы расправиться со своим бифштексом, затем зачастил еще быстрее:

– Разумеется, я поговорил с обоими парнями. Один из них был очень удивлен, что я узнал обо всем этом. Он сказал, что «Поощрение» означает «Поощрительный фонд», это организация, которая стремится привлечь к работе в области физики как можно больше способных молодых студентов, предлагает им дополнительную стипендию. Сказал, что больше ничего не знает, кроме того, что получает 7500 долларов в год равными частями регулярно два раза в месяц. Второй парень оказался словоохотливее. Он сказал, что связь с «Поощрением» предполагает некоторые дополнительные задания. Если меня это интересует, он свяжет меня с одним из представителей «Поощрения», и я смогу с ним поговорить. Я сказал: «Конечно, интересует».

– Кто заправляет этой Поощрительной конторой? – перебил я его.

– Я как раз хотел рассказать об этом, – ответил он. – Недели через две как-то вечером ко мне на квартиру пришел мужчина лет 45—50, довольно симпатичный и явно образованный. Сначала поговорил о том, о сем, а потом объявил, что работает в «Поощрении» и что у него для меня есть заманчивое предложение. Он, мол, знает, что я не нуждаюсь в деньгах, но, может быть, меня заинтересует это дело по «патриотическим мотивам», как он выразился. Я его сразу поправил. Сказал, что хочу сам сделать карьеру, не полагаясь на деньги отца. Разумеется, я патриот, добавил я. В таком случае, сказал он, «Поощрение» готово выплачивать мне 7500 долларов в год не только пока я буду работать над диссертацией, но и все время – главное, чтоб я продолжал заниматься физикой или какой-либо другой смежной дисциплиной. Я спросил, что с меня за это потребуется.

– Помедленнее, Майк, прошу тебя, – взмолился я.

Мигель ухмыльнулся.

– Хорошо. Этот тип сказал, что все, что от меня требуется, – это слушать и запоминать услышанное. «Поощрение» интересуется развитием мировой физики вообще и международными связями физиков в частности. Если я услышу о каких-нибудь новых исследованиях в Италии, или в Израиле, или в России, я должен об этом сообщать в фонд. Чем чаще я буду участвовать в международных конференциях, тем лучше. То же самое относится к дружеским связям с физиками других стран. Кроме того, «Поощрение» интересуется американскими физиками, которые работают с иностранными учеными, дружат с ними или просто часто путешествуют. Я сказал, что все это выглядит странно. Хорошо, сказал он, это только наша первая встреча, и, если меня это действительно заинтересует, мы сможем побеседовать позднее более подробно. Я поблагодарил, сказал, что все обдумаю и снова с ним встречусь. Спросил, могу ли я ему позвонить. Не беспокойтесь об этом, сказал он, просто сообщите Джо – это один из тех двух протеже «Поощрения», – и он, т.е. мой посетитель, сам со мной свяжется.

– Он назвал свое имя? – спросил Грир.

– Да, – ответил Мигель. – Смит. Но мог с таким же успехом назваться Джонсом или Томасом. Когда он ушел, я задумался над этим посещением. Что-то здесь было нечисто. Он говорил много, но почти ничего не сказал. И мне не понравилось, что он не оставил ни телефона, ни служебного адреса.

Так вот, – продолжал Мигель, – на другой день отправился я в библиотеку конгресса и взял справочник обо всех благотворительных, освобожденных от налогов фондах. Никакого «Поощрения» там нет и никогда не было… – На мгновение речь его замедлилась, затем он снова затрещал как пулемет: – Тогда я начал искать номер «Поощрительного фонда» в телефонном справочнике Вашингтона. Никаких следов. На всякий случай я проверил нью-йоркский справочник и только там нашел «Поощрительный фонд». Адрес: Тридцать восьмая Восточная улица, Нью-Йорк-Сити. И вот в этот понедельник я отправился туда. Дом обветшалый, со скрипучим лифтом, кроме «Поощрения», там полно всяких старых контор. «Поощрение» на третьем этаже. Оказалось, весь этот фонд помещается в одной комнате с грязными окнами, из мебели там – конторский шкаф, а из сотрудников – одна девица за пишущей машинкой, которой явно нечего делать. Когда я спросил, где ее начальники, она ответила, что знает только одного начальника, мистера Мори Риммеля из Вашингтона.

– «Мори Риммель», – повторил Грир. – Я знаю Мори. Играет в гольф в «Неопалимой купине». Ты с ним знаком, Джин?

– Так, немного, – ответил я.

Но я-то хорошо помнил Риммеля. У него была странная привычка говорить шепотом прямо в ухо собеседника, словно он вечно боялся, что его подслушают. Лицо его походило на полную луну, испещренную, как сетью каналов, тонкими пурпурными прожилками. Во время наших редких встреч в обществе у меня создалось впечатление, что Риммель никогда не просыхает.

– Ты говорил с Риммелем? – спросил Грир.

Мигель кивнул.

– Но он держался уклончиво. Сказал, что «Поощрение» представляет группу бизнесменов-благотворителей. Что «Поощрение» способствует развитию науки и иногда помогает деньгами молодым физикам, химикам и другим ученым для того, чтобы создать в Америке обширный резерв компетентных научных специалистов. Когда я спросил его, кто дает деньги, он увильнул от ответа. Сказал, что бизнесмены-благотворители предпочитают оставаться в тени. А когда я спросил о его доле участия, он ответил, что отдает не деньги, а только свое время, «если можно так выразиться».

Обо всем этом я рассказал Джо, одному из тех, кто получает деньги от «Поощрения». «Ну и что из того?» – ответил он. Он сказал, что «Поощрение» оказывает науке колоссальную помощь, а откуда берутся деньги – не имеет значения. Одним словом, я думал над этим целую ночь и вот решил обратиться к вам, джентльмены.

– Но почему? – спросил Грир. Он уже давно не находил себе места. – Я не вижу, какое отношение имеет все это к нам.

– Потому, мистер Грир, – ответил Мигель, – что, как я полагаю, многие молодые физики тайно состоят на содержании ЦРУ, я полагаю, что это чертовски гнусное дело, и я полагаю, что президент Роудбуш должен положить этому конец.

Мигель Лумис, несомненно, был человеком действия. Придя к убеждению, что требуется вмешательство Вашингтона, он начал с самого верха, с президента США. Обычный путь через приемные конгрессменов и сенаторов был не для него. И он не стал писать президенту, а обратился к двум своим знакомым, к мнению которых, как он знал, президент прислушивается. Барии Лумис кое-чему научил-таки своего сына.

– Почему ты думаешь, что это разведка? – спросил Грир. Он был явно заинтригован.

– Слишком уж похоже на методы ЦРУ, – ответил Мигель. – Ученые в гораздо большей степени интернационалисты, чем другие люди. Они участвуют в международных встречах, обмениваются информацией по всему миру как в коммунистических, так и в некоммунистических странах. Поэтому ЦРУ нанимает некоторых молодых ученых – к старикам с мировой известностью они не осмеливаются подступиться – и заставляет их доносить обо всем, что им удается узнать: сообщать ЦРУ о высказываниях, убеждениях и дружеских связях американцев, которые поддерживают отношения с заграничными учеными.

– Все это слишком расплывчато, Майк, – возразил Грир. Сейчас он говорил как адвокат, испытывающий надежность свидетеля обвинения.

– Возможно, но у меня хорошее чутье, – сказал Мигель. – Вот, например, мой посетитель, мистер Смит или как его там еще! Если он не намеревался завербовать меня для какой-то секретной операции, почему он не оставил мне свой телефон и адрес? А само «Поощрение»? Оно не значится в списке благотворительных фондов. И совсем неясно, чем оно занимается и откуда берутся денежки.

– Предположим, все, что ты говоришь, правда, – продолжал Грир. – Но что плохого в том, что ЦРУ субсидирует молодых физиков?

Задавая такие вопросы, Грир обычно смотрел на собеседника неподвижным пристальным взглядом, При этом лицо у него было как у добродушного туповатого чиновника. Но, едва Грир улавливал какой-нибудь новый поворот мысли, он весь напрягался и сосредоточивался. Я наблюдал за ним на многих конференциях, видел, как он все проверяет, прощупывает, взвешивает, и хорошо понимал, почему президент так прислушивается к его мнению.

– Что плохого? – возмутился Мигель. – Господи Иисусе, мистер Грир, если вы задаете такие вопросы, не имеет смысла продолжать. Мы не поймем друг друга.

– Потише, Майк, – мягко остановил его Грир. – Ты все-таки дипломированный физик, а не школяр, из колледжа. Давай выражаться яснее. Мы и в самом деле не поймем друг друга, если не выяснить, чего мы, собственно говоря, хотим.

– Да, я физик, черт побери! – воскликнул Мигель, его темное лицо вспыхнуло. – Нас учили добиваться истины, какой бы она ни была, стремиться к истине всюду, в лабораториях Калифорнии, Москвы или Бухареста. Мы должны верить друг другу независимо от национальности. Как бы вы себя чувствовали на месте ведущего физика, если бы узнали, что ваш молодой помощник по эксперименту подкуплен и шпионит за вами?

– Это зависело бы от того, настоящий ли он ученый, и от характера его работы, – ответил Грир. – Я знаю, тебе это покажется циничным, но тут есть своя правда. Ты ведь не возражаешь в конечном счете, что деятельность этого фонда помогает увеличивать число опытных физиков в стране. Поэтому, даже если ты прав, не вижу особого вреда в том, что одновременно с формированием молодых ученых разведка собирает кое-какую интересующую ее информацию. Ты же знаешь, они всегда собирают сведения тайно или под каким-либо «прикрытием», как они это называют. Нельзя же просто высадиться, скажем, в Джакарте, назначить встречу с высшими чиновниками и представиться: я, мол, новый агент разведки.

– Я уже сказал, мы не поймем друг друга, – проговорил Мигель почти с отчаянием. – Сама мысль обо всем этом для меня оскорбительна. Подумать только: американских физиков покупает и натаскивает ЦРУ!

Мигелю не сиделось в кресле. У него был вид человека, выискивающего предлог, чтобы поскорее уйти.

– Но если «Поощрение» использует деньги разведки, значит, это делается в интересах нации, – проговорил Грир. Он сказал это бесстрастно, но я почувствовал, что он снова испытывает собеседника. Независимо от исхода дела и от своих собственных убеждений Стив Грир редко отказывал себе в удовольствии поиграть в адвоката-искусителя.

– Значит, все, что делает наше правительство, в интересах нации? – спросил Мигель. Голос его повысился чуть не до крика, и темп речи снова ускорился. – Я не верю в эту ветхозаветную чушь, мистер Грир. Чего добивается ЦРУ, проникая в ряды ученых? В этом году они превратили в шпионов двух молодых физиков из нашей группы. А сколько таких по всей стране? Я думал, с подобными вещами покончено с тех пор, как Линдон Джонсон приказал ЦРУ прекратить субсидировать американских студентов и наши учебные заведения. Да, видно, ошибся… А представьте, что будет, если это выплывет наружу? Да ведь тогда в каждом американском ученом на любой международной конференции будут подозревать шпиона! Я полагаю, что ЦРУ просто подкупает моих коллег, и мне это отвратительно.

– Подкуп – грубое слово, имеющее точное юридическое определение, – заметил Грир.

– Оно достаточно близко к истине, черт побери! – взорвался Мигель. Он бросил свой нож и вилку так, что они загремели, и уставился на Грира горящими глазами. – Вы можете защищать подобные делишки, если вам так хочется, но для меня они дурно пахнут. И любое правительство, которое их допускает, должно быть свергнуто на ближайших же выборах!

Грир улыбнулся и поднял руку.

– Успокойся, Майк. Я вовсе не защищаю разведку. Я просто хотел выяснить, насколько все это для тебя серьезно.

– Более, чем серьезно! – сказал Мигель. – И если ничего не будет предпринято, я твердо намерен сам собрать факты, созвать пресс-конференцию и спустить на ЦРУ всех собак.

– И подорвать репутацию американских ученых во всем мире?.. Давай немного подумаем.

Грир собрал наши тарелки из-под бифштекса и раздал чаши с крюшоном. Я выпил свою до дна, но Мигель, в котором все кипело, только пригубил крюшон. Грир пил медленно, в течение нескольких минут, затем отодвинул кресло от стола.

– Майк, – сказал он, – если все, что ты предполагаешь, правда, я готов с тобой согласиться. Прежде всего, я не вижу никаких причин, почему разведка должна использовать молодых ученых для прикрытия своих темных делишек. Джин, что ты скажешь?

– Согласен, – ответил я.

Еще в те дни, когда я сидел у себя в редакции, у меня создалось о ЦРУ нелестное мнение. Видимо, все газетчики инстинктивно недолюбливают всякого рода секретные операции. Хотя бы потому, что они ограничивают приток открытой информации. Кроме того, проникновение ЦРУ в студенческие группы и на факультеты университетов, обнаруженное несколько лет назад, оставило у меня неприятный осадок. Теперь разведка стала чуть ли не всесильной, и все, что я узнал о ней за три с лишним года работы в Белом доме, удвоило мою настороженность.

– Чего именно ты ждешь от нас? – спросил Грир Мигеля.

– Я надеялся, что вы сумеете убедить президента, чтобы он приказал ЦРУ прекратить субсидии «Поощрения», – ответил Мигель. – Прекратить подкуп физиков… вербовку любых других ученых. И ради американских ученых за границей я бы хотел, чтобы это было сделано без шумихи.

– Так ты не собирался созывать пресс-конференцию? – спросил Грир.

– Только в крайнем случае, – ответил Мигель, понемногу успокаиваясь. – Главное – покончить с этим позором.

Грир засунул салфетку в серебряное кольцо.

– Мне кажется, нам надо выяснить несколько вопросов, – сказал он. – Первое: справедливы ли твои обвинения? Полагаю, единственный путь – спросить об этом самого президента. Второе: если обвинения справедливы, нет ли каких-либо пока неизвестных нам факторов, которые бы оправдывали действия ЦРУ?

– Не представляю, что может их оправдать! – возразил Мигель.

– Я тоже, – согласился Грир. – Но такие факторы могут существовать. Предположим… – он на секунду умолк. – Нет, давайте сообразим…

Мы говорили еще с четверть часа о «Поощрении» и о том, что удалось узнать Мигелю. Грир сделал несколько заметок в блокноте. Наконец он сказал:

– Кажется, мы учли все, Майк. Теперь позволь нам с Джином обдумать, как лучше сообщить об этом президенту. И тогда мы… Джин встретится с тобой через пару дней. А пока возвращайся в КАЭ и занимайся своим делом. Договорились?

– Договорились, мистер Грир. – Мигель встал со своего места, и я снова обратил внимание, сколько в нем сдержанности и достоинства. – Я буду ждать от вас новостей… И – благодарю за все.

Мы попрощались. Грир проводил немного Мигеля по коридору. Возвратившись, он резко спросил меня:

– Джин, ты знал, что ЦРУ финансирует это «Поощрение»?

Я покачал головой.

– Не имел ни малейшего представления. А ты, Стив?

– Никогда в жизни не слыхал, – ответил он. – Что ты думаешь обо всей этой истории?

– Пока не знаю. По-моему, для ЦРУ это дело слишком рискованное, если учесть независимый характер большинства ученых и их антипатию ко всякого рода контролю со стороны государства. С другой стороны, я уверен, Майк рассказал нам правду, так, как он ее понимает. Парень говорил откровенно.

Грир кивнул.

– Мы знаем, как нагло использует Центральное разведывательное управление многих специалистов, но я впервые слышу, что молодых ученых вербуют в таких широких масштабах… И это название «Поощрение» смущает меня. Где-то я его слышал, но где?.. Ты согласен поговорить об этом с президентом?

– Думаю, это наш долг. Конечно, если здесь замешано ЦРУ, может быть, есть серьезные основания…

– Может, и есть, – сказал Грир. – А может, и нет. Артур – специалист по интригам. А при его связях в конгрессе он мало перед кем отчитывается.

«Артур» – это был Артур Виктор Ингрем, директор ЦРУ, Центрального разведывательного управления. Ни один из правительственных чиновников не имел таких тесных связей с конгрессом, как он.

– Послушай, Джин, – сказал Грир. Он стоял за спинкой своего кресла и нервно скользил пальцами по гладкому навощенному дереву. Снова у меня возникло впечатление, что его что-то тревожит. – Меня поджимает время. Дела. Почему бы тебе самому не поговорить об этом с Полом? Скажи ему, что это наше общее мнение и что мы оба обеспокоены обвинениями молодого Лумиса. К тому же – это само собой разумеется – сын Барни Лумиса заслуживает искреннего ответа. Пол понимает это не хуже нас.

– Согласен, – сказал я. – Мы с ним встретимся, как всегда, в половине четвертого для обычных согласований перед моей вечерней пресс-конференцией. Я с ним сегодня же поговорю.

– Прекрасно! А затем потолкуешь с Майком. Справишься?

– Не бойся. Я сразу тебе позвоню.

– Хорошо. – Грир замялся. – Хотя нет. Пожалуй, я сам тебе позвоню, когда распутаюсь с этим делом… Но мне интересно, чем все кончится. Мне нравится Майк Лумис, и, честно говоря, я понимаю, почему он взбеленился.

Я поблагодарил Стива за ленч. Мы еще перекинулись несколькими словами, пока он торопливо провожал меня к лифту. Стив сказал, что виделся с президентом два дня назад, во вторник, и жалеет, что не знал тогда о заботах Мигеля, потому что мог бы уже тогда сообщить о них сам в дружеской беседе.

Я приехал к Стиву на такси, а не на служебной машине – мой маленький вклад в экономию государственных средств – и, поскольку теперь свободных такси не было, прошел пешком семь кварталов до Белого дома. Было невыносимо душно, я сбросил плащ и нес его на руке. К тому времени, когда я добрался до западного крыла и прошел через холл пресс-центра, обменявшись приветствиями с журналистами, которые сидели в кожаных зеленых креслах, рубашка моя взмокла от пота.

Бросив плащ на спинку вращающегося кресла, я увидел, что Джилл, как обычно, сидит, занавесив светлыми волосами трубку, и что-то шепчет в микрофон. Огоньки коммутатора мигали перед ней, как острые солнечные лучики. Не оборачиваясь, она помахала мне рукой.

Как объяснить, что такое Джилл Николс?

Вот уже более трех лет она шепчет в эту трубку детским волшебным голоском, полным восторга и изумления, словно каждый газетчик или комментатор, который нам звонит, по крайней мере премьер-министр Великобритании. Однажды мы подсчитали количество звонков за неделю и выяснили, что она нежно мурлычет: «Бюро мистера Каллигана», или просто: «Пресса», в среднем по девяносто три раза в день. Стол ее представлял собой невообразимый хаос: там громоздились сугробы листков, которые она вырывала из блокнота, наспех записывала фамилию, причину звонка и отбрасывала в сторону, чтобы ответить на новый вызов. Порядка там было не больше, чем на шабаше, однако Джилл всегда умудрялась сразу же найти необходимую мне бумажку. Сейчас, надо отдать ей должное, Джилл приходилось особенно туго, потому что мой помощник уволился две недели назад, польстившись на жирный куш в фармацевтической фирме, и я все еще не мог подыскать ему замену.

Причесывалась Джилл уморительно. Светлые волосы, подстриженные на лбу аккуратной челкой, спадали на плечи совершенно прямо, как солома. Ей было двадцать четыре года, но она походила на тех девчонок-подростков, которые носят черные туфельки с белыми чулками и невнятно рассуждают о том, что, мол, ни в ком не могут найти «родственную душу». В пресс-центр она явилась прямо из Свартморского колледжа. Сначала я не мог ее выгнать потому, что она казалась такой беспомощной, а главное, потому, что она была дочерью какой-то подруги Элен Роудбуш, жены президента.

Теперь я не мог ее выгнать потому, что она приобрела сумасшедшую эффективность, сравнимую разве что с ходом часов, которые регулярно показывают неправильное время. Главное же потому, что я ею увлекся. Я сказал «увлекся», ибо не уверен, люблю ли я ее. Мне тридцать восемь лет, то есть на четырнадцать лет больше, чем Джилл, и мне отнюдь не улыбается перспектива прославиться, как еще один несчастный муж. Потому что эти четырнадцать лет равны трем разделяющим нас поколениям. Я профессиональный политик, и никаких побочных интересов, как у всякого среднего политика, у меня почти нет. А Джилл увлекается искусством, театром, психологическими романами чилийцев и югославов, классической испанской гитарной музыкой и туристскими походами на малоизвестные островки. Ее окружает компания самых разношерстных друзей, стремящихся главным образом «найти себя». Чтобы дать представление о разделявшей нас пропасти, или о «ножницах между поколениями», как наверное выразились бы в Белом доме, скажу только, что моим лучшим другом был добродушный толстяк по имени Хайм Клопстейн. А лучшей подругой Джилл была ее сожительница по квартире некая Баттер Найгаард. На досуге эта Баттер мастерила из проволоки порнографические фигурки и курила опиум.

Я не понимал Джилл, но она меня завораживала. Я проводил с ней все свободные вечера, а изредка, когда Баттер где-то шлялась, оставался у Джилл на ночь в ее маленькой квартирке в Джорджтауне. Она уверяла, будто любит меня, но я в этом очень сомневался. Ее привлекало мое положение «своего человека» в Белом доме, некий ореол, связанный с моей работой, а также, видимо, то, что я никогда не жаловался на свою бывшую жену Мэри, не строил из себя непонятого страдальца. Наоборот, я говорил, что она меня слишком хорошо понимала и что было бы ужасно, если бы Джилл последовала ее примеру. Временами я испытывал угрызения совести за то, что монополизировал Джилл, так сказать, изъял ее с ярмарки невест, но она говорила, что это уж ее забота. Когда ее потянет к оседлой жизни, она либо выйдет за меня замуж, либо уйдет. И говорила она это искренне. Несмотря на ее безыскусную ребяческую кокетливость, несмотря на все ее поверхностные увлечения, она была очень самостоятельна, решительна и по-своему мудра, как это ни странно.