Текст книги "Антропология и современность"

Однако если эти границы переступить и создать несуществующую фиктивную расу или мнимую национальную единицу, то наше стремление к освобождению сознания может стать оправданием честолюбивой жажды власти. Мечта о панлатинском союзе, пангерманское стремление к объединению всех германоязычных народов, панславистская агитация, идея панамериканизма – все это суть оправдание честолюбивой жажды власти. Якобы общая культура и общее расовое происхождение объясняются, предположительно, языковым родством, выявленным в ходе филологических исследований, которые, впрочем, к современной культуре отношения не имеют. Во всех этих случаях польза понятия национального самосознания была упущена и стала прикрытием стремления к империалистической экспансии.

В наши дни под национальным самосознанием подразумевается, что у группы единой национальности формируется стремление развивать общественную жизнь, самолично предпринимать какие-либо действия. Иными словами – стать нацией, способной распоряжаться своей собственной судьбой. Началось брожение – оно привело к распаду династических государств, состоявших из людей, которые ощущали себя представителями разных национальностей, и к борьбе за единство тех, кто был разделен династической историей государств.

Сильное национальное самосознание возникает в результате формирования современных влиятельных государств. Национальность не сможет стать основой движущей силы, пока государство не станет структурой, способной претворять в жизнь и развивать народные устремления.

Это легко увидеть, если сравнить современное национальное самосознание с глубоким чувством принадлежности к группе, характерным для более раннего периода. В небольших племенных сообществах единство расы, языка и культуры не служит объединяющим звеном. Каждая малая ячейка общества смотрит на своих соседей с подозрением, а то и с враждой. Им ведомо только чувство принадлежности племени. Когда же несколько племен объединяются в организованный союз, – как, например, индейцы ирокезы, – благодаря общим интересам и централизации общественной власти, в которой участвуют все, возникает состояние, вполне сравнимое с современным национальным самосознанием. Определяющим здесь будет не единство языка, а общность организации в мирное и военное время. У зулу в Южной Африке в силу жесткой военной организации сформировался народный дух, в то время как в африканских государствах, где отдаленные, более слабые территории подчинялись центральной власти, не было ни устойчивости, ни национального чувства.

Еще более показательным представляется отсутствие национального чувства в Средние века. Вместо него мы видим преданность феодалам и правящим династиям. Французы сражались с французами, итальянцы с итальянцами, повинуясь долгу подданства. Если феодализм разрушал единство того, что мы сегодня называем национальностью, то единство христианства, направленное против магометанства, пересекло границы единоязычных народов во всех отношениях. Из-за этих двух особенностей средневековой жизни чувство национальности не могло стать объединяющей силой. Национального государства в нашем понимании не существовало.

Надлежит помнить, что национальности образуются под влиянием самых разных обстоятельств. Экономические интересы и культурные противоречия могут расколоть нацию и создать новые национальности. Примером тому может служить разрыв между США и Англией. Другой пример – чувство национального единства южных штатов Америки во время гражданской войны, порожденное общностью экономических интересов и централизацией власти на время войны.

Интересным образом развивается национальная политика в России. Если в период царского правления она заключалась в насильственном подавлении всякой нерусской речи, даже местных диалектов, то советские республики взяли курс на защиту права каждой группы населения на свой собственный язык, уповая на связующую силу великого, революционного экономического эксперимента по объединению всех людей в единую национальность, противостоящую капиталистическому миру.

Несомненно, идея национальности несла в себе созидательную силу, позволяя в полной мере развивать свой потенциал, расширяя возможности для индивидуальной деятельности и ставя перед широкими взаимосвязанными массами определенные идеалы. Однако мы, наряду с Фихте и Мадзини, полагаем, что политическая сила нации важна только тогда, когда она является носителем идеалов, общих для всего человечества.

Наряду с положительной, созидательной стороной национального самосознания повсеместно развивается жестокая нетерпимость к инородному образу мысли. Нетерпимость эту можно удовлетворить, только если сделать акцент на ценностях и интересах одной национальности, противопоставив ее всем остальным.

Условия, которые менее века назад препятствовали быстрому формированию современных наций, повторяются сейчас уже в более широком масштабе. Узкокорыстные местнические интересы городов и других мелких политических единиц препятствовали объединению сил или формированию федерации в силу того, что их интересы и идеалы и интересы и идеалы других сопоставимых по размеру единиц могли вступить в противоречие. Государственное устройство лишь способствовало процессу обособления, а объединению мешало неизбежное, неизменное стремление к сохранению и поддержанию существующего порядка. Лишь после долгих лет агитации и кровопролитной борьбы возобладала более широкая идея.

Некоторые из нас признают, что в воплощении национальных идей в жизнь человечество достигло определенного прогресса, и потому не могут не видеть, что в настоящее время перед нами стоит задача повторить процесс становления нации в более широком масштабе, – не для того, чтобы стереть все местные различия, а для того, чтобы все они служили единой цели.

Объединение наций есть следующий неизбежный шаг в эволюции человечества.

Такое продвижение национальной идеи лежит в основе процессов объединения США, Швейцарии и Германии. Слабость Лиги Наций и современных движений за мир заключается в том, что их требования недостаточно ясны и категоричны, ибо разрешение конфликтов и формальное завершение войны не может быть их логической целью. Ею должно стать признание общих устремлений всех наций.

Подобное объединение наций, как и национальное самосознание сто лет назад, может ошибочно казаться утопичным. Между тем в действительности все развитие человечества показывает, что такому состоянию мира суждено наступить.

По сути, нацию следует рассматривать как закрытое общество, подобное рассмотренным ранее. Соотечественник и иностранец различаются не столь резко, как в замкнутой первобытной общине, но разница все же есть.

Было бы весьма познавательно проследить во всех подробностях, как из племенных союзов, где каждый чужак считался достойным смерти врагом, образовались современные государства. Однако мы можем лишь вообразить, как протекал этот постепенный процесс перемен.

Совершенствовались человеческие орудия труда. Группы охотников и собирателей научились лучше удовлетворять свои потребности. Они запасали еду и тем самым обеспечивали себя пропитанием на будущее. Запасы еды пополнялись все более регулярно, периоды голода случались все реже, и число членов общины росло. Более слабые племена, по-прежнему придерживавшиеся старых методов охоты и добывания пищи, истреблялись или, перенимая опыт соседей, овладевали новыми навыками и также прибавляли в численности. Таким образом, сплоченные группы росли, а поскольку мелкие, отчужденные, оставшиеся в более примитивных условиях племена истреблялись, общее число противостоящих друг другу групп постепенно уменьшалось. Можно предположить, что вдовы и дочери убитых, ставшие желанной добычей победителей, со временем установили более добрые отношения между своими новыми хозяевами и своими родственниками. Можно также предположить, что более дружеские отношения стали возможны отчасти благодаря тому, что присвоение соседского имущества мирным путем, а не силой несет в себе определенные экономические преимущества. Значительную роль можно приписать тому, что постепенное рассеивание все большего числа членов общины ослабляло старые узы единства. Как бы ни развивалась в дальнейшем политическая жизнь, мы видим, что с усложнением экономических отношений враждебность между группами ослабевает. Прежде истреблять всех, кто не входил в небольшую общину, было в порядке вещей. Теперь же мы видим племена с ограниченным числом общих интересов, которые при нормальных условиях живут в мире, хотя при незначительной провокации вражда может вспыхнуть вновь. Группа, по большей части находящаяся в состоянии мира, значительно увеличилась в размерах, и, хотя чувство сплоченности, быть может, уменьшилось, оно распространилось на многие другие сферы жизни.

Этот процесс укрупнения политических объединений и сокращения числа тех, что находились преимущественно в состоянии войны друг с другом, начался в глубокой древности и продолжался непрерывно, причем почти всегда в одном и том же направлении. Несмотря на то что между отдельными частями крупного политического объединения часто вспыхивали войны, постепенный процесс объединения в конечном итоге брал верх над процессом распада. Так происходило в Античности, когда города-государства Греции и Италии постепенно объединялись в более крупные образования. Так происходило и после упадка античного общества, когда из осколков старых государств возникали новые. Так было и позднее, когда исчезали мелкие феодальные государства.

В современных государствах политические объединения насчитывают больше людей, чем когда-либо в истории. Война в них невозможна, ибо все члены общества подчиняются одним и тем же законам. А пока вся совокупность людей в государстве пользуется по большому счету равными преимуществами, чрезмерные напряжения в обществе, ведущие к кровопролитным междоусобицам, стали явлением более редким, хотя, вероятно, не менее жестоким.

После мировой войны в этих процессах произошел откат назад, что, с нашей точки зрения, походит на анахронизм. Распад Австро-Венгерской империи есть шаг назад в развитии, которое, однако, неуклонно набирает силу. Несмотря на то что правящий класс противился созданию конфедерации вместо централизованной империи, сила обстоятельств этому способствовала. Венгрия обрела независимость, близилось признание независимости южных славян. Сколь лучше послужили бы человечеству миротворцы, если бы они создали конфедерацию из равноправных языковых групп, а не из нескольких враждующих наций, каждая из которых стремится к достижению лишь собственных корыстных целей!

Таким образом, история человечества являет нам следующее зрелище: человек объединяется в более или менее прочные группы, живущие в мире и готовые к войне только с другими группами, находящимися за пределами их собственных границ. Несмотря на все периодически возникающие революции и распад крупных образований, признание в больших группах общих интересов и, как следствие, создание политической федерации происходит настолько планомерно и явно, что напрашивается вывод: те закономерности, которые определяли это развитие в прошлом, будут определять нашу историю в будущем. В более ранние периоды истории человечества представление об объединении государств в привычном для нас масштабе было бы столь же немыслимым, как сейчас – единство интересов всех народов мира или, по крайней мере, всех принадлежащих к одному типу цивилизации и находящихся в одинаковых экономических условиях. Однако ход истории показывает, что такое ощущение вражды между двумя группами зависит исключительно от существующих условий, и никак не подтверждает его постоянство.

Вражда между группами возникает отнюдь не по рациональным причинам, а исключительно под влиянием эмоционально привлекательной мысли, которая сплачивает членов каждой группы и доводит их чувство сплоченности и собственного превосходства до такой степени, что компромиссы с другими группами становятся невозможными. В данной установке можно легко распознать пережиток ощущения, что между ними существуют специфические различия: осознание различий физических частично переросло в ощущение различий умственных. Современный энтузиазм по поводу расового превосходства надлежит рассматривать именно в этом свете – это лишь новый облик древнего ощущения специфических различий между отдельными общественными группами.

Медленно и волнообразно происходило расширение политических единиц от общин к племенам, от племен к малым государствам, конфедерациям и нациям. Представление о чужаке как о существе совершенно особом претерпело такие изменения, что мы начали видеть в нем человека.

Повсеместно в развитии всего человечества наблюдается весьма последовательное расширение круга общения и уравнивание в правах отдельных местных сообществ, и мы можем с уверенностью ожидать завершения этих процессов.

Очевидно, что те, кто принял этот идеал, и те, кто по-прежнему верит в сохранение обособленной национальности в противовес всем остальным, следуют совершенно разным этическим нормам.

Как только мы осозна_́ем эту истину, мы предстанем перед теми силами, что в конечном итоге приведут к исчезновению межнациональных войн и закона одобренных конфликтов. Придет конец не только массовому уничтожению сторонников тех или иных идеалов, но и принятию законов, которые бы благоприятствовали представителям одной нации в ущерб всему остальному человечеству.

При этом не следует думать, будто бы такой универсализм противоречит развитию национальной индивидуальности. Крупная политическая единица может по-прежнему иметь своеобразную местную культуру. Нам не следует поощрять всякий процесс, который привел бы нас к культурному единообразию, ибо это привело бы к потере стимула, порождаемого соприкосновением разных культур. Именно соприкосновение разных взглядов и точек зрения всегда способствовало поддержанию интеллектуальной и эмоциональной активности человечества.

В первобытном обществе на смежных территориях сосуществовало огромное разнообразие культурных форм. Различия не стирались в силу обособленности каждой из групп, хотя потоки культурного обмена все же просачивались сквозь эти границы.

Многое из этого многообразия было утрачено, тем не менее местные культурные особенности сохранились – они выражаются в эмоциональных установках, формах социального общения, интеллектуальных интересах и занятиях, в оценке характера и деятельности человека.

По сравнению с первобытным обществом различия в культурном мировоззрении различных слоев общества цивилизованного проявляются гораздо глубже. Несмотря на однотипность плодов цивилизации, в которой мы все живем, между народами обнаруживаются коренные различия, и, когда разные слои населения все больше обособляются друг от друга или же различия между ними сопровождаются бедственным экономическим положением, это приводит к насильственному угнетению или восстанию.

Подавление культурных различий или обособление той или иной группы не может служить целью разумных усилий по развитию человечества.

Однако в нашей образовательной системе координат культурное национальное самосознание практически не упоминается, зато делается акцент на самосознание политическое. Преданность политическим интересам нации, политической власти преподносится как наивысший долг и внедряется в сознание молодежи в такой форме, что вместе с ней вырастает и закрепляется чувство соперничества и враждебности ко всем другим нациям.

Положение дел в современных государствах можно понять, только если вспомнить, что благодаря воспитанию патриотизм окружен ореолом святости, а сохранение собственной нации считается первейшим долгом. Зачастую долг перед государством и долг перед человечеством сталкиваются в безнадежном противоречии.

Вразрез с интересами человечества идут попытки привить молодежи горячее стремление к чувству превосходства собственной нации. Оно возникнет, если мы будем воспитывать в них идею преобладания национальных интересов над человеческими, жестокого национализма – над национальными идеалами, завоеваний – над внутренним развитием, восхищения воинственными, героическими поступками – над восхищением самой целью, ради которой они свершаются.

Глава V
Евгеника

Вот уже на протяжении многих лет апологеты евгеники проповедуют возможность разумными способами повысить уровень физического и умственного развития человека. Эта мысль настолько овладела умами людей, что в ряде государств евгенические принципы просочились в законодательные акты, а общественное сознание не приемлет браки, в которых, как полагают, может родиться нездоровое потомство.

Мысль о том, что с помощью этих средств можно избавиться от страданий и приблизиться к высшим идеалам, весьма привлекательна и находит отклик у тех, кому не безразлично развитие человечества.

Как показывает наш опыт в животноводстве и растениеводстве, путем правильного отбора у породы можно изменить практически любые признаки: размер, форму, цвет. Даже физиологические функции подвержены изменениям. Можно повысить плодовитость и скорость телодвижений, изменить чувствительность органов чувств, подстроить должным образом психические особенности. Оттого весьма вероятно, что сходные результаты можно получить и у человека, если соответствующим образом тщательно отбирать и скрещивать конкретных особей, – при условии, что человек позволит отбирать себя так же, как мы отбираем животных. Мы также вправе предположить, что, предотвращая размножение умственно или физически неполноценных особей, можно повысить общий средний уровень развития популяции.

Несмотря на привлекательность этих методов, применять их следует весьма осторожно. Евгенический отбор может влиять только на наследственные признаки. Если развитие желаемого человеческого качества полностью обусловлено влиянием окружающей среды и не будет передано потомству, отбор по этому признаку не окажет никакого влияния на последующие поколения. Поэтому чрезвычайно важно понимать, какие признаки наследуются, а какие нет. Более или менее устойчиво наследуются черты лица, цвет глаз, волос и кожи, то есть по этим признакам организм детей похож на организм их родителей, вне зависимости от того, в какой среде ребенок рос.

Поэтому, казалось бы, первый долг евгениста – опытным путем, без пристрастия определить, какие признаки являются наследственными, а какие нет.

К сожалению, такой подход не был применен на практике. При этом боевой клич евгенистов – «Природа, а не воспитание» – был возведен в ранг догмы, а условия окружающей среды, формирующие или же препятствующие формированию тех или иных физических и психических качеств человека, были отодвинуты на второй план.

Очевидно, во многих случаях влияние окружающей среды может вводить в заблуждение относительно наследственности тех или иных признаков. По сравнению с богатыми людьми бедняки растут медленно и остаются невысокого роста. Таким образом, населению бедного региона свойственен низкий рост, который, как нам кажется, передается по наследству, но который, однако, изменится, если поменяется экономическое положение людей. Чем большее влияние оказывает окружающая среда на последующие поколения, тем с большей вероятностью у нас создастся ложное впечатление о наследственности.

Здесь пути биологического евгениста и исследователя человеческого общества расходятся. У большинства современных биологов столь широко распространено представление о том, что функция организма зависит от его строения, что причины всех различий в функционировании организма они ищут в анатомии. Данная тенденция находит свое выражение в том, как подчеркивается связь между анатомической формой или конституцией и патологическими состояниями самого разного происхождения. В иных же случаях взаимосвязь может быть гораздо менее тесной, например, между анатомией и психическими отклонениями. Это еще больше проявляется при попытках поиска связи между общественными явлениями и строением тела. Многие биологи склонны полагать, что более высокий уровень развития цивилизации связан с более высоким ростом составляющих ее людей, что здоровье общества зависит исключительно от хорошей наследственности, а национальные особенности обусловлены свойственными данной нации особенностями телосложения.

Антрополог же убежден, что к одним и тем же общественным функциям могут быть приспособлены самые разные анатомические формы, и именно общественные функции, по его мнению, имеют большее значение, а многообразие форм во многих случаях обусловлено их приспособлением к различным функциям. Он полагает, что люди разных типов могут достичь одного и того же уровня развития цивилизации, что крепкого здоровья человек любого типа может достичь за счет более правильного питания.

Различия в анатомии и химическом составе, к которым биолог сводит все общественные явления, передаются по наследству. Внешние условия, которые, по мнению антрополога, отражаются в облике человека, приобретаются индивидуально и по наследству не передаются.

В свете всего вышесказанного достаточно привести лишь несколько примеров.

Люди самых разных типов владеют одним языком в единой языковой среде. Люди одной культурной области берут от природы одни и те же виды пищи. В производственной деятельности движения должны обладать сходством. Образ жизни оседлого человека или кочевника зависит не от расы, а от рода занятий. Распространение всех этих черт никак не зависит от физического типа и служит убедительным доводом в пользу отсутствия связи между общественными устоями и расой.

Евгенистам совершенно необходимо перестать следовать догме, согласно которой формы, функции и деятельность человека суть наследственные признаки, и начать рассматривать их с более критической точки зрения, требующей в каждом конкретном случае доказать наследственный характер признака, прежде чем предположить само его существование.

Данный вопрос можно наглядно проиллюстрировать на примере обширной статистики вырождения, то есть истории неблагополучных семей. Оставив на время в стороне случаи наследственных патологий, мы обнаруживаем, что алкоголизм и склонность совершать преступления особенно часто приписывают наследственным причинам. Изучая истории семей, мы часто видим, что если бы эти люди были защищены благоприятной обстановкой в семье и должными средствами поддержки от злоупотребления алкоголем или другими наркотиками, а также от преступности, то многие из них стали бы жертвами своих якобы наследственных предрасположенностей не чаще, чем многие слабовольные люди, воспитывающиеся в благоприятных условиях. Если бы они устояли перед искушениями среды, их можно было бы отнести к числу людей высокой нравственности. И если говорить о наследственности, из ущербности общественного положения следует не больше, чем из того факта, что в сельскохозяйственной общине род деятельности фермера передается от отца к сыну.

Вопрос о том, можно ли в таких случаях доказать наличие наследственных нарушений в развитии организма, сам по себе заслуживает внимания. Впрочем, это еще необходимо доказать. Кроме того, нельзя без надлежащих доказательств утверждать, что истребление потомков преступников избавит нас от всех тех, кто обладает теми же нарушениями развития. Но об этом позднее.

Известно, что люди самых разных типов могут приспосабливаться к одним и тем же условиям жизни, и, пока не доказано обратное, стоит полагать, что вся многогранность видов деятельности обусловлена общественной средой, а не наследственностью; что от перемен в социальных условиях изменится весь характер общественных процессов, притом что наследственные особенности данной группы людей не подвергнутся ни малейшему влиянию. Поэтому при всякой попытке доказать наследственный характер недостатков или достоинств необходимо исключить, что повторение черт предков обусловлено только средой или обществом.

Если мы будем непреклонны в требовании предъявить доказательства, окажется, что многие данные, на которых строится теория евгеники, несостоятельны и что последователям евгенистических теорий надлежит проявлять бóльшую тщательность.

Все это, впрочем, не противоречит тому, что индивидуальные физические и психические особенности передаются по наследству, или тому, что при соответствующих условиях из широкого ряда различных индивидуальных черт, встречающихся у всех человеческих типов, желательные качества могут отбираться, а менее желательные – отсеиваться.

Считается, что применение евгеники на практике стало необходимым, ибо среди всех цивилизованных народов наблюдается явная тенденция ко всеобщему вырождению. Я считаю, что это утверждение не вполне обоснованно. В современном обществе условия жизни стали заметно разнообразнее, чем в прежние времена. В то время как одни группы населения живут в наиболее благоприятных условиях, требующих активной работы тела и разума, другие живут в крайней нищете, а деятельность их больше, чем когда-либо, низведена до уровня деятельности машин. Между тем виды человеческой деятельности стали гораздо более разнообразными. Поэтому вполне объяснимо, что в каждом народе функциональная деятельность более специализирована, более разнообразна.

Общий средний показатель умственного и физического развития людей может оставаться неизменным, при этом число тех, кто находится ниже некоторого заданного низшего уровня, равно как и тех, кто превышает заданный высокий уровень, будет больше, чем раньше. Количество членов общества с отклонениями можно подсчитать на основании статистики помощи бедным, по уровню преступности и доле сумасшедших, однако определить прирост тех, кто превосходит высшую границу нормы, не представляется возможным. Оттого они ускользают от нашего внимания. Вполне возможно, что количество неполноценных членов общества увеличивается, не влияя при этом на ценность населения в целом, ибо это всего лишь отражение возросшей степени изменчивости.

Кроме того, абсолютные показатели устанавливаются произвольно и со временем могут утратить былую значимость. Даже если они останутся неизменными, чтобы удержаться выше определенного минимального уровня успешности, в современных условиях требуется прикладывать больше физических и умственных усилий, чем раньше: наша жизнь становится более многоплановой, появляется больше конкурирующих друг с другом людей. Когда общий уровень достижений повышается, желающим добиться высокого положения приходится проявлять больше способностей, чем в более ранние периоды нашей истории. Умственно неполноценному человеку хватит способностей для жизни в простой крестьянской общине, но для жизни в городе их будет недостаточно. Поэтому необходимо более тщательно обосновывать, почему мы должны бороться с национальным вырождением.

Все осложняется еще и тем, что благодаря развитию общественной гигиены снизилась детская смертность и, соответственно, изменился состав населения: многие из тех, кто в раннем возрасте подвергся бы пагубному влиянию, вырастают и становятся частью населения, оказывая влияние на общее распределение жизненных сил.

Перед тем как принять евгенику за панацею от всех хворей, необходимо остановиться еще на одном аспекте этой смелой теории. Радикальный евгенист подходит к проблеме воспроизводства потомства исключительно рационалистически и утверждает, что при полной рационализации жизни человека будет достигнут идеал человеческого развития. В действительности же из исследований обычаев и устоев человеческого общества можно заключить, что такой идеал недостижим. Более того, мы видим, что вопросы воспроизводства потомства окружены ореолом весьма глубоко укоренившихся чувств и переживаний.

Здесь взгляды антрополога и биолога снова расходятся. В системе ценностей естественных наук значимость явлений природы не признается, а эмоции не считаются движущими силами – все происходящее принято объяснять причинами физическими. Они признают лишь господство разума. Оттого ученый склонен рассматривать умственную деятельность все с той же рациональной точки зрения и считает важнейшей вехой в развитии человечества наступление эпохи разума, отличной от предшествующих ей периодов нездоровых фантастических чувств.

Антрополог, в свою очередь, не признает такого абсолютного господства разума над чувствами. Он скорее видит, что разумное знание человека о мире неуклонно растет, и его это радует не меньше, чем биолога. Однако он также замечает, что знания эти применяются человеком не всегда разумно – эмоции движут им так же часто, как и в былые времена. Впрочем, если страсти и не кипят, накопление знаний все же ограничивает случаи бездумных действий, совершенных под влиянием эмоций. Религия, политика и наши повседневные привычки неизменно доказывают: мы действуем исходя из наших эмоций, которые в целом не противоречат разумному знанию, но разуму не подчинены. Мы скорее пытаемся разумно обосновать свой выбор действий, чем подчинить разуму свои поступки.

Оттого крайне маловероятно, чтобы властвование разума над одной из самых сильных страстей человеческих возымело успех. Если даже в малозначимых вопросах мы часто уклоняемся от закона, то в вопросе, столь глубоко затрагивающем нашу душу, это будет происходить во много раз чаще. Именно на этом чувстве зиждется неприятие по отношению к евгеническому законодательству.

В долгосрочной перспективе принятие евгенического законодательства, несомненно, окажет существенное влияние на жизнь общества и приведет к тому, что отдельные отобранные наследственные черты станут более распространенными. Однако вопрос о том, что произойдет с отобранными чертами в связи с изменением общественных идеалов, остается открытым. В огромной массе здорового населения жизнь общества не подчинена одним только биологическим механизмам – скорее это они подвержены влиянию социальных стимулов.

Хотя результаты строгого применения принципов евгеники на практике нам неизвестны, некоторые из них можно предсказать с высокой долей вероятности.

Когда последователь евгеники пытается сделать нечто большее, чем просто избавиться от неугодных, он прежде всего должен ответить на вопрос: какие именно наследственные черты выводить лучше всего. Если речь идет о разведении кур или выращивании кукурузы, мы знаем, что нам нужно – много крупных яиц и богатый урожай. Но что мы хотим видеть в человеке? Физическое совершенство, умственные таланты, способности к творчеству или художественный гений? Мы должны определить некие идеалы, которые хотели бы взрастить. Учитывая, что в разных цивилизациях идеалы существенно отличаются друг от друга, имеем ли мы право определять собственные современные идеалы как непреложные, а то, что в нашу жизнь не вписывается, вытеснять из нее? В наши дни мы придаем красоте гораздо меньшее значение, чем логике, в этом нет сомнения. Стоит ли в таком случае пытаться вырастить поколение людей, мыслящих логически, и изживать людей глубоко эмоциональных, добиваясь того, чтобы разум господствовал, а человек действовал точно, как часы? Какие именно культурные формы после этого возникнут, предсказать невозможно, ибо они зависят от самой культуры, а не от биологических причин. Впрочем, глубину эмоций, независимо от их формы, и силу логического мышления, независимо от его содержания, в определенной степени, безусловно, можно повысить или понизить путем органического отбора. За таким преднамеренным выбором качеств, которые изменят облик всего народа, стоит чрезмерная переоценка достигнутых нами норм, что, на мой взгляд, недопустимо. Лично мне гораздо ближе логик, однако я с уважением отношусь к священному образу мечтателя, живущего в мире музыкальных звуков, творческая сила которого для меня есть чудо, превосходящее разумение.