Текст книги "Вице-канцлер Третьего рейха. Воспоминания политического деятеля гитлеровской Германии. 1933-1947"

Я пытался объяснить Фалькенгайну, насколько неприятной может оказаться ситуация, если Кемаль просто получит приказ о передаче командования. В таком случае мы получили бы сидящего в Дамаске очень влиятельного и затаившего против нас злобу противника, контролирующего, ко всему прочему, наши линии снабжения. Но повлиять на Фалькенгайна оказалось невозможно. По характеру он был достаточно упрям и эгоистичен. Это был человек, неспособный переносить поражения, гордость которого была к тому же серьезно уязвлена его удалением после Вердена с поста начальника штаба германской армии. Сейчас он непременно хотел провести операцию, которая бы полностью восстановила его славу и репутацию. А потому о разделении полномочий не могло идти и речи. В конце концов Фалькенгайн оказал давление на уровне кабинета министров и добился своего. Победа эта оказалась пирровой. Начиная с этого момента мы стали сталкиваться с пассивным сопротивлением по-прежнему могущественного Кемаля во всем, что касалось подкреплений и военных поставок.

Донесение Кресса не оставило у нас ни малейших сомнений, что наступление Алленби неминуемо. Поэтому Фалькенгайн решил отправить меня в Иерусалим для реорганизации системы обороны и для подготовки расквартирования и развертывания частей турецкой 7-й армии, которую предполагалось отправить из Алеппо под командованием Мустафы Кемаль-паши, одного из самых молодых и энергичных турецких генералов, впоследствии получившего известность под именем Кемаля Ататюрка.

Когда в сентябре я явился к генералу Крессу, ситуация стала еще более угрожающей. Турецкий патруль столкнулся с английскими кавалеристами, один из которых во время отступления «потерял» свой дневник. В нем описывались приготовления к массированному наступлению на Беершебу на крайнем левом фланге наших позиций. У нас не было возможности определить, являлся ли потерянный дневник уловкой противника или случайностью. И уже после войны мы узнали, что при помощи этой военной хитрости британцы надеялись заставить нас оттянуть свои главные силы к Беершебе, в то время как сами намеревались атаковать Газу. Наступление на оазис Авраама через безводную пустыню казалось маловероятным, но в случае, если бы оно произошло и увенчалось успехом, для врага открывался бы прямой путь на Хеврон и Иерусалим.

Я поставил вопрос о необходимости создания глубокой линии обороны перед Крессом. Он с готовностью согласился со мной, но попросил моей помощи для того, чтобы убедить его турецких офицеров. С этой целью я посетил на правом фланге Газу, где генерал Рифет-паша командовал тремя дивизиями. Он принял меня с отменной вежливостью, и мы долго беседовали с ним на французском языке, которым он владел в совершенстве. Я рассказал ему о нашем знакомстве с методами генерала Алленби при Вими и объяснил, что любому его наступлению будет, вероятнее всего, предшествовать несколько дней артиллерийского обстрела. Густые заросли кактусов, полностью окружающие турецкие позиции, могут обеспечивать прекрасную защиту, но, как только их сровняют с землей, в пустыне для солдат не останется никакой другой защиты. Я предложил ему оставить две его дивизии в резерве и держать на передовой как можно меньше людей. Он одарил меня очаровательной улыбкой и сказал: «J'ai bien compris, mon cher Commandant, mais j'y suis, j'y reste»[28]28
  Я это прекрасно понимаю, дорогой мой командир, но останусь здесь (фр) – (Примеч. пер.)


[Закрыть]. Все мои попытки убедить его оказались бесполезны, и я был всерьез раздражен на себя за очевидную неспособность к уговорам. Мы расстались с взаимными уверениями в сердечной дружбе, причем я еще раз настойчиво просил его пересмотреть свой оборонительный план, чтобы спасти свои войска от непомерных потерь, которые они непременно понесут в результате применения противником своей подавляющей артиллерийской мощи. Как я скоро выяснил, основной причиной его негативного отношения к моему предложению было то, что турецкие пехотинцы были приучены оборонять свою позицию до последнего патрона и до последнего дыхания, но не имели ни соответствующей подготовки, ни желания участвовать в открытом бою.

Мне предстояло еще встречаться с Рифет-пашой в последующие годы; выяснилось, что он хорошо запомнил нашу тогдашнюю беседу. При Ататюрке он стал военным министром и сыграл решающую роль в модернизации турецкой армии. Ситуации, подобные моему разговору с ним, повторились потом в других местах фронта, и, несмотря на мои отчаянные усилия, все оставалось без изменения. Кресс не видел никакого смысла в издании соответствующих оперативных приказов, которые, по всей вероятности, не были бы ни поняты туками, ни тем более выполнены, и положение оставалось без изменения до тех пор, пока – причем даже раньше, чем мы со страхом предвидели, – не разразилась буря.

Алленби начал наступление в конце октября, и для меня оно стало повторением битвы, произошедшей на Пасху у Арраса. Началось оно с ужасающего огневого налета с применением артиллерии всех калибров. Подробное описание боев здесь неуместно. Достаточно сказать, что, хотя турецкие солдаты и дрались как львы, большие их массы разрезались на части и уничтожались артиллерией противника прежде, чем дело доходило до рукопашной. Газа, основная цель вражеского наступления, была взята после того, как ее практически сровняли с землей. Британские и австралийские кавалерийские части и в самом деле выполнили поразительный рейд через пустыню к Беершебе, которая в свою очередь тоже пала. Для прикрытия дороги на Иерусалим я попросил Фалькенгайна перевести на наш находящийся под угрозой левый фланг две турецкие пехотные дивизии, двигавшиеся от Алеппо. Это были одни из лучших дивизий турецкой армии, но, когда они наконец достигли пункта назначения, их солдаты находились в ужасном состоянии из-за отсутствия воды и провианта. У Абу-Чуфф, колодца на холмах к югу от Хеврона, я встретился с Мустафой Кемалем, когда он с 7-й армией двигался на юг. Он пребывал в страшной ярости и, кажется, повздорил с Фалькенгайном по поводу дальнейших действий. Создалась прискорбная ситуация, закончившаяся его отзывом и заменой на генерала Февзи-пашу, который и командовал потом этой армией до конца войны. В послевоенное время Февзи-паша прославился под именем маршала Чакмака.

Положение на фронте становилось все хуже и хуже. Вражеские самолеты атаковали наши линии снабжения и двигающиеся к фронту подкрепления, а турецкие войска, совершенно незнакомые с такими средствами ведения войны, в беспорядке откатывались к северу. При первом известии о начале наступления Фалькенгайн поспешил в Иерусалим и издал серию приказов, направленных на восстановление ситуации. При наличии хорошей связи и командиров частей, привычных к самостоятельным действиям, положение в первый день еще можно было бы спасти. Но оба упомянутых условия отсутствовали. Я пытался объяснить это Фалькенгайну, в результате чего он сам выехал на фронт. Увидев, что армия Кресса совершенно развалилась, он начал действовать с достойной восхищения решительностью. Все наличные турецкие и германские штабные офицеры были распределены по тыловым дорогам с приказом останавливать всех отдельных военнослужащих и все части и создавать новую линию обороны. Сам он тем временем обсуждал с Крессом и другими германскими генералами, какие следующие шаги необходимо предпринять.

Правый фланг неприятеля, несмотря на успех, достигнутый в Беершебе, не стремился, по всем признакам, этот успех развить, быстро двинувшись на Иерусалим. Это была тактическая ошибка, причин которой я не могу постичь и по сей день. В результате мы получили возможность отправить части турецкой 7-й армии, стягивавшиеся к Хеврону, на запад, где они смогли атаковать фланг противника, наступавшего на этом участке фронта. Неспособность турок к открытому маневрированию не позволила добиться сколько-нибудь крупного успеха, но все же дала нам возможность закрепиться на новых позициях у Яффы и позади Ауджи, где продвижение британцев и было остановлено. Никто не удивлялся больше нашего, когда нам удалось лишить Алленби плодов совершенного его войсками прорыва. Вновь повторилась история, происшедшая на Западном фронте – в Тьепвале и Аррасе. Казалось, противник удовлетворен своим быстро достигнутым успехом и остановился для перегруппировки своих частей. Если бы Алленби знал, насколько он был близок к полной победе, то смог бы закончить палестинскую кампанию еще в ноябре 1917 года и поставил бы Турцию на колени на целый год раньше. Сколько бы ни критиковали Фалькенгайна, его успех при создании «из ничего» нового фронта действительно является совершенно замечательным достижением, хотя этот успех и был бы невозможен без отчаянной стойкости турецких солдат.

Нашей следующей задачей было затруднить, насколько возможно, продвижение противника от прибрежной равнины на высоты Иерусалима. Нам не удалось надолго преуспеть в этом деле. Как только британцы в начале декабря закончили перегруппировку, они широким фронтом двинулись вперед в направлении холмов. Мы организовали упорное сопротивление на дороге из Яффы, но были вынуждены постепенно отступать. Однажды утром мой офицер-радист доложил, что британцы передают по радио из Карнарвона, что германские войска, обороняющие Иерусалим, «самым нечестивым образом» взорвали гробницу пророка Самуила только ради того, чтобы не допустить ее перехода в руки британцев. Передача продолжалась стенаниями по поводу ужасов, которые могут произойти в священном граде Иерусалиме, который эти «гунны» наверняка собираются сровнять с землей.

На одном из холмов в окрестностях Иерусалима действительно находился старинный турецкий погребальный комплекс под названием «Nebi Samvil» – вероятно, в память о пророке. Там были установлены два турецких пулемета для продольного обстрела наступающих британских войск, но их выкурили оттуда прицельным артиллерийским огнем, который и разрушил здание еще до того, как холм был захвачен британцами. Только этот эпизод и мог послужить основой для сообщения о «постыдном разрушении современными гуннами библейского памятника». И все же я был обеспокоен. Из опыта, полученного мной в Соединенных Штатах, я знал, что даже самые идиотские, ни на чем не основанные пропагандистские выдумки могут причинить огромный вред, и передача из Карнарвона служила признаком того, что худшее еще впереди. Я рассказал Фалькенгайну о своих опасениях и умолял его эвакуировать Иерусалим прежде, чем город станет объектом прямого нападения, ущерб от которого наверняка будет приписан нам. Город не имеет никакого стратегического значения, и Палестину можно с таким же успехом защищать и в трех километрах севернее. Поэтому потеря Иерусалима есть не более чем вопрос престижа. Но для Фалькенгайна именно этот фактор и оказался решающим. «Я потерял Верден, я только что проиграл новую битву, и вы теперь предлагаете мне отдать город, притягивающий к себе внимание всего мира. Это невозможно!»

Но я не сдавался. Вопрос престижа казался незначительным по сравнению с катастрофическими последствиями, которые будет иметь разрушение святых мест, неизбежное в случае осады города. Я послал телеграмму германскому послу в Константинополе – своему бывшему начальнику в Америке графу Бернсторфу – с просьбой ходатайствовать перед Энвер-пашой об оставлении Иерусалима. Кроме того, я отправил германскому Верховному командованию каблограмму с объяснением необходимости этого шага. Приказ об оставлении Иерусалима был отдан 7 декабря и был выполнен на следующий день, когда мы перенесли свою штаб-квартиру сначала в Наблус, а потом в Назарет. «Победоносное» вступление в город генерала Алленби получило всемирную известность, но не имело никакого влияния на ход кампании. Несмотря на развал фронта в пустыне, нам удалось сдерживать армии Алленби в Палестине до сентября 1918 года, когда исход войны решился не на Ближнем Востоке, а на Западном фронте.

Дождь, грязь и ужасающее состояние дорог препятствовали операциям обеих сторон до зимы 1917/18 года. Наш фронт стабилизировался. От моря до дороги Наблус – Иерусалим его удерживала турецкая 8-я армия Джевад-паши. Начальником штаба у него был Азим-бей, впоследствии ставший заместителем начальника турецкого Генерального штаба. Дальше, до реки Иордан, занимала позиции 7-я армия под командованием Февзи-паши, у которого начальником штаба служил мой друг Фалькенгаузен, получивший впоследствии известность как советник Чан Кайши и главнокомандующий в Бельгии. Меня попросили подготовить план весенних наступательных действий, но было ясно, что без значительных подкреплений ничего предпринять невозможно. С другой стороны, не вызывало сомнений, что Алленби постарается развить результат своего осеннего наступления. Турецкие фронты на Кавказе, в Месопотамии и Палестине удерживались очень малочисленными войсками, не обладали стратегическими резервами и не имели надежды на дополнительную помощь со стороны германского Верховного командования, которое стремилось в то время на Западном фронте добиться решительного поворота в ходе войны. Фалькенгайн не видел более для себя в Турции применения и попросил кайзера освободить его от занимаемой должности.

Его просьба была удовлетворена в феврале 1918 года, когда он был переведен на Русский фронт командующим армией. На его место был назначен глава германской военной миссии в Турции маршал Лиман фон Зандерс, бывший по-своему еще более трудным в общении человеком, чем Фалькенгайн. Они оба были тщеславны и упрямы, но, в то время как Фалькенгайн был, без сомнения, оперативным гением, Лиман умел лучше организовать совместную работу с нашими турецкими союзниками, и они быстро отреагировали на его новое назначение. Ранней весной британцы начали наступление вдоль дороги Иерусалим – Наблус, но были остановлены турецким 3-м армейским корпусом, которым командовал генерал Исмет-паша, ставший впоследствии вторым президентом Турции. Две другие атаки в направлении Аммана также были отбиты, а для удержания этого района была сформирована новая турецкая армия – 4-я. Ею командовал генерал Кемаль-паша, «маленький Кемаль», как его называли, чтобы отличать от генерал-губернатора Сирии. Генерал Лиман фон Зандерс приказал мне отправиться в это новое соединение и занять должность начальника штаба генерала Кемаля. Его штаб-квартира находилась в Эс-Сальте, маленькой арабской деревушке на дороге в Амман. Генерал был дородный, очень приятный в обхождении мужчина, который умел поддерживать прекрасные отношения с большинством арабских шейхов, включая и эмира Фейсала, вождя хашимитского племени, который был, несмотря на это, в союзе с британцами и стал впоследствии королем Ирака.

Эс-Сальт находился на высоте примерно 1500 метров над уровнем Мертвого моря, среди горных вершин к востоку от Иордана. 4-я армия занимала участок фронта от левого фланга 7-й армии на реке Иордан до Мертвого моря. Однако и в нашем тылу также имелся «фронт». Турецкая дивизия под командованием Фахри– паши оккупировала Медину, конечную станцию знаменитой железной дороги на Мекку. Это был район, в котором действовал со своими мятежными арабами Лоуренс Аравийский, стремившийся вытеснить турок из священных городов Аравии. Их основным занятием было разрушение этой железной дороги там, где она, петляя, проходила через многие километры пустыни из Аммана в Медину. В горах восточнее Иордана не существовало никаких коммуникаций. Не считая единственной дороги, проходившей между Иерихоном и Амманом через Эс-Сальт, имелись лишь доступные только для мулов тропы. Поэтому любое наступление британцев должно было быть направлено именно против этой дороги, защищать которую благодаря окружавшим ее горам было относительно просто. По этой причине британские войска уже дважды пытались достичь Аммана при помощи обходного маневра, чтобы открыть для себя доступ к этой дороге с тыла. Я вполне мог ожидать новой попытки такого рода.

Формирование 4-й армии было завершено только наполовину, когда британцы в очередной раз атаковали район на востоке от реки Иордан. Перед рассветом несколько их дивизий повели фронтальное наступление на наши позиции на Иордане, в то время как три кавалерийские дивизии переправились через реку к северу от Иерихона и с помощью дружественных им арабов двинулись вьючными тропами по направлению к Эс-Сальту. Мне было совершенно ясно, что на карту поставлены все наши позиции в Палестине. Если британские кавалерийские дивизии достигнут хотя бы Деры и смогут перерезать железную дорогу на Дамаск, захватив при этом ущелье Иордана, то мы окажемся в ловушке. На иорданском фронте мы имели отличные дивизии, но нашим единственным подвижным резервом был пехотный батальон, находившийся в Эс-Сальте, который Кемаль намеревался сохранить для нашей непосредственной защиты. Так или иначе, от него было бы очень мало проку против трех дивизий, и я, в ответ на настойчивые просьбы о подкреплениях, приказал ему отправляться на фронт.

Ближе к полудню первые британские и австралийские кавалерийские части показались из-за холмов перед Эс-Сальтом. Я мобилизовал всех работников штаба армии и занял круговую оборону вокруг нашей штаб-квартиры. Мы намеревались, насколько будет возможно, задержать продвижение противника. Я приказал отправить весь наш багаж в направлении Аммана и попросил Лимана срочно прислать в Амман по железной дороге подкрепления для подготовки контрнаступления. К пяти часам вечера мы были почти полностью окружены и решили отходить по ущелью, сохраняя, сколько возможно, собственное достоинство. Положение к тому времени сложилось более чем напряженное. Склад боеприпасов на окраине деревни был взорван предположительно в результате диверсии, а ущелье в одном или двух пунктах простреливалось противником. И все же британцы сами в конце концов помогли нам вырваться из кольца. Мои турецкие друзья упорно не желали расставаться со своими пожитками, поэтому за нашей маленькой кавалькадой следовал целый караван тяжело нагруженных верблюдов. Как только эти животные попали под обстрел, они от испуга понеслись галопом вперед по узкой дороге. Мы были отброшены к обочине. Меня сбросило с лошади, при этом я лишился одного сапога, а когда снова сел верхом, то заметил, что верблюды на своем пути смели все перед нами. Тогда мы двинулись по пятам за ними со всевозможной быстротой, стремясь достичь безопасного места.

Наилучшим путем нашего отступления была дорога на Амман, но мы не знали, не захвачен ли уже этот город противником в результате его третьего по счету обходного маневра. Поэтому я решил направиться к ближайшему пункту, из которого можно было бы связаться со штаб-квартирой в Назарете. Таким местом была еще одна маленькая горная деревушка под названием Джераш, старинный Герасиум времен римского владычества, в которой размещалось подразделение жандармерии и отделение телеграфа. Там среди превосходно сохранившихся древнеримских развалин мне удалось выяснить, что пехотные подкрепления и гаубичная батарея уже находятся в пути. Мы выехали вперед, встретились с ними и немедленно атаковали, но были остановлены противником в нескольких сотнях метров от Эс-Сальта. Тем временем турецкая кавалерийская дивизия ударила во фланг британских частей. Я вернулся к телефону и снова связался с Лиманом, чтобы попросить поддержать нашу атаку чем только возможно, но его нервы были к тому времени уже на пределе, и все, чего я от него добился, была выкрикнутая им в трубку угроза: «Если к завтрашнему дню Эс– Сальт не будет взят, я отдам тебя под военный трибунал!»

На следующее утро я лично повел атаку при поддержке пулеметных подразделений, и нам удалось отбить деревню. Я немедленно известил об этом главнокомандующего, потребовав в то же время своего перевода на Западный фронт. Мне казалось тогда, что я более не смогу воевать под его командой. Между прочим, Алленби описал нападение на Эс-Сальт как простую демонстрацию со своей стороны. Однако для простой демонстрации задействованные в этом деле силы были слишком значительны, а вполне реальная угроза, создавшаяся для нас в результате этой операции, была предотвращена только благодаря великолепной отваге, проявленной турецкими солдатами. Историки редко признают мужество и стойкость турецких войск того периода, почему я и уделил описанию этого боевого эпизода больше места, чем он, возможно, заслуживает. Что касается меня самого, то я получил несколько турецких наград, на одной из которых имелась надпись, гласившая, как мне потом объяснили друзья: «Смерть христианским псам».

Лиман не предпринял ничего, чтобы выполнить мое требование о переводе, а я сам больше этого вопроса не поднимал. В свое время он навестил нашу штаб-квартиру и смог лично оценить трудности, с которыми нам пришлось столкнуться. В результате наши отношения несколько улучшились.

Значительно больших успехов мы добивались в операциях против мятежных арабских племен, которыми руководил Лоуренс. Экспедиция в Эль-Тафиле, в которой участвовал знаменитый германский исследователь Нидермайер, оказалась весьма успешной и дала нам возможность возобновить железнодорожное сообщение с Хиджазом. Поистине замечательные действия наших саперов позволили поддерживать эту дорогу в рабочем состоянии до окончания войны, несмотря на непрекращавшиеся нападения бедуинов, и турецкая дивизия в Медине тоже оставалась там до конца. Тем не менее существовала постоянная угроза нашему тылу. Несмотря на то что подвиги Лоуренса имели весьма ограниченное военное значение, было ясно, что его силы могут угрожать всем нашим коммуникациям в том случае, если Алленби снова перейдет в наступление.

Арабские племена, все еще сохранявшие верность Турции, постоянно информировали нас о местонахождении Лоуренса. В распоряжении нашей штаб-квартиры находилось небольшое германское подразделение авиаразведки, которому были даны указания внимательно следить за его перемещениями. С воздуха было достаточно просто обнаруживать оазисы, и, если наши пилоты замечали белую палатку в окружении группы черных, можно было с уверенностью сказать, что в ней обитает он сам. Часто сделанная с воздуха фотография его штаб-квартиры оказывалась на моем столе в самый день съемки, но в этой войне в пустыне существовал неписаный закон, который соблюдали и германские летчики, а именно: мирные лагеря такого рода атаковать запрещалось. Концепция тотальной войны, сложившаяся к 1941 году, к счастью, была в то время еще неизвестна по обе стороны пустыни.

Командующий моей армией, генерал Кемаль, поддерживал прекрасные отношения не только с ближайшими арабскими племенами, шейхи которых часто посещали Эс-Сальт, чтобы засвидетельствовать свое почтение и принести подарки, но даже с эмиром Фейсалом и с Ибн-Саудом. Мы были хорошо осведомлены о внутренних трениях в семействе Хашимит и между приближенными короля Хусейна. Связи Фейсала вели прямо в Дамаск, к «большому Кемалю», и у нас складывалось убеждение, что он видит свою основную задачу в том, чтобы не оказаться на проигравшей стороне.

Зная о переписке между Фейсалом и генералом Кемалем, мы прилагали все усилия к тому, чтобы дискредитировать обещания, которые Великобритания давала арабам при посредстве Лоуренса. Этот человек вел свою изощренную дипломатическую игру на фронте, казавшемся тогда совершенно незначительным. К удаче британцев, на них работал человек с таким глубоким пониманием и с такой симпатией к миру ислама. С военной точки зрения его деятельность нельзя, вероятно, считать значительной, но в политической и экономической сферах она была просто бесценна.

Кемалю никогда не удавалось в переговорах с арабами перебить цену, предлагаемую британцами, и не было никакой надежды на то, что удастся уговорить турок отказаться от контроля за священными городами. Я лично пытался оказать давление на Энвер-пашу с целью даровать арабским племенам и их вождям известную степень автономии. С этой целью я написал, с позволения Лимана, письмо своему прежнему шефу Бернсторфу в Константинополь, но ему оказалось не под силу преодолеть возражения турецкого Верховного командования. Создавалось впечатление, что бороться с их неуступчивостью возможно только при помощи самого сильного давления со стороны германского Верховного командования. Поэтому я решил испросить разрешение на посещение германской штаб-квартиры на Западном фронте, чтобы заручиться их поддержкой, прежде чем Алленби возобновит наступление.

В начале августа 1918 года я вылетел из Аммана в Дамаск, а оттуда – во Францию. На Западном фронте я обратил внимание на радикальное изменение обстановки. Россия практически вышла из войны, и наши оборонительные действия во Фландрии сменились весной германским наступлением 1918 года, на которое были возложены все наши надежды. После успешного начала это наступление совершенно застопорилось. Американцы, со своими свежими дивизиями и бесконечными ресурсами, добились решающего перелома при Шато-Тьери. К тому времени, когда я прибыл в штаб-квартиру, стало совершенно ясно, что войну мы можем выиграть только лишь чудом. Я приехал в девять часов утра, и было условлено, что генерал Людендорф примет меня в тот же день вечером, однако ждать пришлось до двух часов ночи, так велико было напряжение, в котором ему приходилось работать. Я коротко доложил об общем положении дел в Палестине, в особенности – о трудностях моей собственной армии, вынужденной бороться на два фронта. Я рассказал о неминуемом новом вражеском наступлении и подчеркнул, что, если турки не пойдут на определенные политические уступки, мы окажемся не в состоянии его отразить. Людендорф моментально схватил главное и попросил меня набросать телеграмму Энвер-паше. Я за несколько минут составил проект, включая требование автономии для арабов и немедленных политических мер со стороны турецкого правительства.

Людендорф подписал. Таким образом, я предпринял все, что было в человеческих силах, чтобы отвести непосредственную угрозу.

Пока я в Германии на короткое время заехал навестить свое семейство, британцы начали наступление по всему палестинскому фронту. Быстрое продвижение кавалерии привело к захвату германской штаб-квартиры в Назарете. Среди прочего, попавшего в руки британцев, оказался и мой сундук с бумагами, оставленный мной там, когда я получил первый приказ отправляться в Эс-Сальт. Налетевшая на Назарет британская кавалерия едва не захватила самого Лимана фон Зандерса, но, как кажется, мои бумаги послужили им за это в утешение. Там были только мои частные письма, которые я получал время от времени, с комментариями относительно общего положения дел и вероятного исхода войны. Никакого политического значения они не имели, но британская пропагандистская машина все же извлекла для себя из них некоторую выгоду, в особенности – в качестве продолжения к опубликованной версии отчета о моей деятельности в Соединенных Штатах.

Я упаковал вещи и поспешил на ближайший Восточный экспресс. Теперь, когда гроза уже разразилась, я намеревался быть на месте событий. Насколько я мог понять, Алленби после своей обыкновенно чудовищной артиллерийской подготовки атаковал 7-ю и 8-ю турецкие армии, но совершенно не тронул мою 4-ю армию. Он, по-видимому, успел оценить трудности войны в горах Восточного Иордана. К несчастью, мой штаб в Эс-Сальте совершил ошибку, задержав свои войска на позициях еще долго после того, как 7-я и 8-я армии начали отступать. Мне так и не удалось выяснить, какие же приказы отдал 4-й армии Лиман фон Зандерс. Вероятнее всего – никаких. Единственный путь отступления для 7-й и 8-й армий пролегал вдоль железнодорожной линии и по узкому горному ущелью, прорезавшему Деру, – к Дамаску. Держать этот проход открытым должно было бы входить в задачу моей армии. Нам следовало оторваться от противника и захватить контроль в районе Деры раньше, чем туда доберутся арабы Лоуренса, однако это было осознано слишком поздно.

Лиман был не способен сплотить разбитые армии на новом рубеже обороны, повторив то, что проделал Фалькенгайн в ноябре прошлого года. На сей раз поражение было окончательным, хотя изолированные турецкие части и оказывали жестокое сопротивление вблизи Дамаска и далее к северу. К тому времени, когда я прибыл в Стамбул, пост главного германского представителя при турецком Генеральном штабе занял генерал фон Сект. Поскольку в Палестине от меня более не было бы никакой пользы, я получил новое назначение.

Болгарский фронт также развалился, и казалось вероятным, что союзники, форсировав Марицу, поведут наступление на Константинополь. Поэтому мне было предписано занять новую оборонительную линию вдоль этой реки. В наличии имелось несколько турецких частей, к которым должна была присоединиться германская дивизия территориальных войск, перебрасываемая из Одессы. С самого начала это была безнадежная задача. Турки были уже не способны продолжать сражаться. Они до конца выполнили свои союзнические обязательства, а тот факт, что мы были не в состоянии более оказывать им помощь, был не нашей виной. Австро-Венгрия уже давно выпрашивала германские дивизии, а германское Верховное командование концентрировало все доступные резервы на Западном фронте. Турция была вынуждена начать переговоры о перемирии, которое и было заключено в Муданье. В одной из его статей турки настаивали, чтобы все германцы были с честью интернированы, с сохранением знамен и личного оружия, и не рассматривались бы в качестве военнопленных, но союзники не исполнили этого положения.

Посреди этого разброда мне было приказано организовать возвращение выживших германцев из армейской группы Лимана фон Зандерса, которые все еще группировались в горах Тавра или южнее. Я в последний раз проехал по Багдадской железной дороге и в Карапунаре встретился с остатками частей германского Азиатского корпуса. Никогда не было возможности отправить их в бой как единое целое. Их умение маневрировать и их огневая мощь вынуждали посылать эти части в бой поодиночке, для латания «дыр» фронта, а потому потери среди них были очень высоки. Один из их офицеров, капитан Гюртнер, стал впоследствии министром юстиции в правительстве, которое мне предстояло сформировать годы спустя. Мне нет нужды входить здесь в детали их подвигов, которые уже были описаны лучшими перьями, чем мое. Мне не остается ничего лучшего, как привести мнение Лоуренса Аравийского. Вот что он говорит о их поведении во время окончательного распада:

«Исключение составляли германские отряды. Здесь я впервые испытал гордость за своих противников, которые убивали моих братьев. Немцы были на расстоянии двух тысяч миль от дома, лишенные надежды и проводников, в условиях настолько ужасных, что это способно было сломить даже самое отважное сердце. И все же их подразделения держались вместе, в строгом порядке, двигаясь среди разрозненных остатков арабов и турок как броненосцы между обломками поверженных кораблей, молча, с высоко поднятыми лицами. Атакованные, они останавливались, занимали боевой порядок, по команде стреляли. И все без спешки, без истерик, без колебаний. Они были великолепны»[29]29
  Lawrence T.E. Revolt in the Desert. London, 1927. (Примеч. авт.)


[Закрыть].