Текст книги "Страх"

21

9 часов 30 минут.

Они вчетвером собрались за небольшим прямоугольным столом в их общем зале на последнем этаже дома 36 по набережной Орфевр.

Жак Левалуа – самый молодой из команды. Был рекомендован несколько лет тому назад своим дядей, но оказался хорошим парнем, скромным, расторопным, дельным и с возрастом становился еще лучше. Паскаль Робийяр – умник, редко отходивший далеко от своего компьютера, кроме чрезвычайных случаев или разминки в спортзале, где накачивал мышцы. Франк Шарко – старая гвардия, и, наконец, Николя Белланже – их начальник.

Команда, в которой не хватало Люси, чей стол пустовал недалеко от входа в просторное помещение, украшенное постерами (скорее на мужской вкус), планами Парижа и личными фотографиями, прикрепленными к перегородкам возле каждого рабочего места.

Все с утра пораньше прослушали копию послания с цифрового диктофона. Непревзойденное средство, чтобы разбудить полицейского. Николя Белланже выглядел не лучше, чем вчера. Он стоял рядом с белой доской, где уже кое-что набросал черным фломастером. Через большое окно на небе не видно ни единого облачка. Сегодня опять обещали рекордные температуры. Мозги рисковали свариться под крышей, а организмы приготовились страдать.

Перед шефом рядом со стопкой бумаги были разложены двенадцать фото – двенадцать испуганных лиц.

Двенадцать пропавших девушек. Возможно, пропавших.

Ниже располагались фото тех же двенадцати жертв, но со спины – нагих, обритых, с загадочными татуировками на затылке.

Все сыщики держали в руке стаканчики с кофе, кроме Робийяра, большого любителя холодного, насыщенного протеинами молока, которое он приносил с собой в термосе.

– Так… – сказал Белланже. – Действуем в два приема: сначала составим список того, чем мы пока располагаем, и определим, куда надо двигаться. Сегодня утром я зашел в лабораторию к экспертам. Они хорошо на нас поработали. Новостей много, но то, что я собираюсь сообщить, вам вряд ли понравится. Боюсь, конец августа у нас может выдаться паршивым.

– У нас уже слюнки потекли, – сыронизировал Робийяр.

Молодой лейтенант Левалуа издал нервный смешок и принялся крутить ручку в пальцах. Он был полной противоположностью Робийяра, как физически, так и психологически. Полулегкий вес, совсем не спортивный, но всегда «в поле», то есть на месте преступления, – допрашивал, координировал, вел, что называется, ближнее расследование.

Николя Белланже магнитом прикрепил к доске фото белоглазой девушки.

– Известно, кто это?

– Нет, но зато мы знаем, чем она занималась.

И он подписал под фотографией красным маркером: «Воровка».

– Ее отпечатки пальцев есть в наших базах данных. Их обнаружили в двух обворованных домах на севере Парижа – кражи со взломом примерно два года назад с промежутком в несколько недель.

Повисло молчание, люди усваивали информацию.

– Воровка? – переспросил наконец Робийяр. – Значит, не совсем невинная овечка. Она что, скрывалась?

Белланже подтолкнул к нему листок, похожий на выписку из протокола:

– Вот ты мне и скажешь. Я хочу знать об этом деле все. Его вел комиссариат Аржантея. Свяжись с ними, раскопай все, что можно. Вдруг у этой девицы найдутся еще какие-нибудь точки соприкосновения с одиннадцатью другими, кроме их внешности или социальной принадлежности.

– Думаешь, это целая сеть? – подал голос Шарко. – И они все вместе промышляли?

– Во всяком случае, это могло бы объяснить, почему никто не заявил об их исчезновении. Может, они приехали из-за границы, были здесь на птичьих правах, что-нибудь в таком духе.

Белланже отхлебнул кофе. Уже остывший. Он поморщился и поставил стаканчик на стол.

– Дальше… Маленькое технологическое уточнение: уже определена сеть Wi-Fi, которой незаконно пользовался Макарё для передачи изображения со своей камеры. Чтобы обнаружить его следы, мы получили разрешение собственника, он даже предоставил в наше распоряжение свой компьютер. К работе уже подключился эксперт по информатике, он свяжется с провайдером и так далее. Все должно получиться быстро.

– Значит, мы скоро сможем узнать, какие извращенцы смотрели эти записи, и добраться до них? – спросил Левалуа.

– Теоретически – да.

Белланже заглянул в свои заметки.

– Дальше… Блокнот, найденный Франком под полом, просмотрели в ультрафиолете. Это ничего не дало. Но для поиска отпечатков пальцев есть и более продвинутые технологии, фумигация например. Лаборанты этим займутся. Дальше…

Он опять покосился на Робийяра.

– Посмотришь блокнот, как будет возможность? Проверь, что там за история со Стиксом и особенно с кучей этих кругов. На первый взгляд это всего лишь бред маньяка, но ничем нельзя пренебрегать.

– Как только у меня вырастет третья рука, попытаюсь.

– Очень хорошо. С татуировками тоже придется покопаться. Пока непонятно. В лаборатории это никому ничего не говорит ни с точки зрения медицины, ни химии, ни физики… Эти буквы и цифры могут относиться к чему угодно.

Еще один взгляд в свой блокнот.

– Теперь картины… Там есть кое-какие отпечатки пальцев, но к ним прикасался хозяин дома, и они валялись у него в сарае, что не облегчает задачу специалистов. Короче, понадобится все проверить, но нет никакой уверенности, что мы вытянем оттуда что-нибудь интересное. Зато благодаря одному разбирающемуся в живописи типу из отдела отпечатков и документов стало кое-что известно по поводу картин. Когда это доставили в лабораторию сегодня утром, он их увидел и опознал. Так вот: это копии с произведений Рембрандта.

Робийяр присвистнул сквозь зубы:

– Рембрандт… ишь ты! Похоже, у нашего психа есть вкус.

– Поскольку лаборант не помнил ни точных названий картин, ни времени их написания, он покопался в Интернете. Одна из картин, та, где много людей, называется… – он прочел в блокноте, – «Урок анатомии доктора Тульпа», датируется тысяча шестьсот тридцать вторым годом. Другая – «Урок анатомии доктора Деймана», написана в тысяча шестьсот пятьдесят шестом году. На первой картине изображено, как доктор Тульп на глазах у трехсот зрителей проводит в Амстердаме ежегодное публичное вскрытие.

Капитан полиции отметил эту информацию на доске, под фотографиями белоглазой девушки. Тем временем Шарко попросил Робийяра порыться в Интернете и найти ему картину «Урок анатомии доктора Тульпа». Тот нашел и развернул к ним экран компьютера с максимально увеличенным изображением.

Шарко предложил Левалуа и Белланже подойти поближе и всмотреться в полотно.

– Обратите внимание на холодное любопытство, которое сквозит в лицах наблюдателей, на их пристальные взгляды, направленные на внутренности трупа, – сказал он. – Это похоже на какую-то разновидность тайного наслаждения, они довольны тем, что нарушают запрет. И эти люди не абы кто, взгляните, как они одеты, какие холеные лица, какая элегантность.

– Врачи?

– Да. Привилегированные, которые участвуют в редком событии, – это точно. Один тут орудует как главный, а остальные внимательно смотрят и тоже хотели бы запустить руки во внутренности. Заметьте, что место, где они находятся, темное, потаенное. Я думаю, что речь идет о людях, которые обладают властью и могут позволить себе запретное. Как по-вашему, о чем думал Макарё, когда засыпал или дрочил, глядя на эту картину?

Он молча подошел к окну. Внизу искрились, как алмаз на солнце, Сена, Новый мост, Париж.

– Может, мечтал заполучить такую же власть, как они? – предположил Белланже.

Шарко вернулся к компьютеру:

– Да, без сомнения. Власть… «Мы те, кого вы не видите, ибо не умеете видеть». В этом послании звучит высокомерие, презрение. Выражение власти, как ты говоришь. Это «мы» свидетельствует о том, что автор послания явно себя переоценивает, считает, что выше других.

С другой стороны, «мы» поневоле принадлежит к большинству, является частью нашей повседневности. Тот, кто скрывается за этим «мы», вовсе не маргинал и не обязательно выражает этим свое отличие, иначе мы бы это увидели.

Он ткнул пальцем в труп на картине.

– Вторая часть послания: «Мы забираем, не возвращая, жизнь, Смерть. Без жалости». Помните заглавную букву в слове «Смерть», но не в слове «жизнь»?

– Как-то не обратил внимания, – сказал Левалуа.

– Хотя это главное. У него ведь нет никакого уважения к жизни и, наоборот, есть к смерти. Как на картине. Этих людей смерть чарует, непреодолимо влечет к себе или же ужасает, потому-то они и пытаются постичь ее, приручить с помощью уроков анатомии.

Шарко подошел к доске и нарисовал в углу значок.

– Эти круги в конце послания – подпись. Но не просто инициалы, как под рисунками, найденными в обувной коробке. Это символ. Быть может, знак принадлежности к какой-то группе, клану. Это подкрепляет гипотезу о том, что мы имеем дело с несколькими людьми, объединенными… чем-то таким, что все они разделяют… или сродством, которое позволило найти друг друга, стать похожими друг на друга. Так что надо покопаться насчет этого символа.

– Трудно, потому что нет ничего конкретного. Не за что ухватиться, чтобы запустить в поисковик. Но я попытаюсь, – сказал Робийяр.

Шарко снова сел, чтобы спокойно допить свой кофе, глядя на белую доску с пометками маркером. Остальные трое последовали его примеру.

– Так, по-твоему, он похищал девушек не один? – спросил Белланже.

– Наоборот, думаю, что эти похищения дело рук исключительно Макарё, и никого другого. Дом, подземелье – это же его логово, тайник, кокон, где он мог осуществлять свои бредовые фантазии. А с другими он делился только посредством камеры.

Шарко задумался, потом спросил:

– А в доме и в штольне эксперты нашли что-нибудь? Я имею в виду ДНК, отпечатки и все такое прочее.

– Пока ничего, но они ищут. Собираются прочесать сад и окрестности с собаками и спецоборудованием, чтобы проверить, не спрятано ли там еще что-нибудь. Если девушки мертвы, их тела неизбежно где-нибудь отыщутся. Одиннадцать трупов бесследно исчезнуть не могли. Надо будет быстренько отправить туда кого-нибудь от наших. Так что после собрания ты, Жак, вернешься туда и займешься координацией. Идет?

Левалуа кивнул. Белланже продолжил:

– Кроме того, у нас есть еще один серьезный след. Это касается содержимого одного из пластиковых пакетов, которые ты нашел под полом, Франк.

Стало так тихо, что можно было услышать пролетающую муху. Капитан полиции достал из-под пачки бумаги фотографии.

– Вот за это надо ухватиться.

Он передал один снимок подчиненным. Фото пошло по рукам. Это был крупный план бумажника. Николя Белланже передернуло.

– Кустарщина, ручная работа.

Его слова, произнесенные бесстрастным тоном, были исполнены зловещего смысла. Робийяр мрачно посмотрел на него:

– Ручная работа… Ты ведь не хочешь сказать…

– Это сделано из дубленой человеческой кожи и прошито нитками из кишок.

Полицейские ошеломленно переглянулись. Робийяр, всегда готовый отпустить шутку, на этот раз сидел с каменным лицом.

Белланже перевел дух и продолжил:

– Анализ ДНК обнаружил присутствие Х-хромосомы. Иначе говоря, бумажник сделан… из женской кожи.

– Боже милостивый, – выдохнул Шарко.

Он с трудом представлял себе эту сцену. Несчастные, лежащие на земле жертвы, быть может еще живые, с которых сдирали кожу, потрошили… Он вспомнил записанные на диктофоне слова, эти гнусные «кулинарные рецепты» убийцы.

– Вполне достоин попасть в наш топ-лист, – все-таки не удержался Робийяр.

– И на внутреннем кармашке инициалы «КП». Тот, кто это сделал, оставил свою метку.

– Не смог удержаться, чтобы не подписать… Как и рисунки.

– За исключением того, что это два разных человека, – уточнил Шарко. – ПФ – рисунки, КП – бумажник. С ума сойти.

– Еще одно доказательство, что их несколько, – продолжил Белланже. – Зубы тоже принадлежат женщине. Точнее, женщинам. Четыре разные ДНК, причем отличные от той, что в бумажнике.

С каждой секундой четверо полицейских все глубже погружались в этот ужас. Гнусные дела им уже приходилось распутывать, но это обещало оказаться жутким. Николя Белланже молча допил свой кофе, подтолкнул к коллегам другие фотографии. Крупные планы обрезков ногтей, волос, а также рисунков, найденных в коробке.

– А теперь вишенка на торте: рад сообщить вам, что со вчерашнего вечера все машины и картотеки молотят безостановочно, мы монополизировали все ресурсы лабораторий. Были проанализированы обрезки ногтей и пряди волос. Они принадлежат одному и тому же человеку, в данном случае мужчине. Час назад я пропустил его профиль ДНК через автоматическую базу генетических отпечатков. Уже получены результаты. То есть известно имя и фамилия того, кто подписал свои рисунки инициалами ПФ.

– И кто же этот сукин сын? – нервно спросил Робийяр, смяв в руке пустой стаканчик.

– Пьер Фулон.

Имя щелкнуло во всех головах словно удар бича. Пьер Фулон, серийный убийца, на совести которого было семь ужасных убийств. Семи молодых женщин, которых он похитил, убил, расчленил и частично съел. Настоящее воплощение Зла. Этот тип был здесь хорошо известен, потому что его поймала расположившаяся по соседству группа Лемуана с набережной Орфевр, 36.

С тех пор убийца гнил в тюрьме городка Сен-Мартен-де-Ре, на острове Ре. Пожизненное заключение, тридцать лет без права на пересмотр дела.

Робийяр превратил свой стаканчик в цветок и теперь отрывал от него тонкие лепестки. Левалуа перестал теребить ручку. Лица окаменели.

– На аудиозаписи его голос, – сказал Шарко. – Это он расписывал, как совершал все эти мерзости и наслаждался мучениями несчастных женщин. Подписал рисунки тоже он: ПФ, Пьер Фулон…

– А кто мне объяснит, что делали ногти и волосы типа, запертого в тюряге до конца своих дней, под полом дома Макарё? – спросил Левалуа. – И как вообще оказались в его руках?

– Придется ответить и на этот вопрос, – сказал Белланже. – Но в любом случае оба этих человека неизбежно общались. Либо до, либо после взятия Фулона под стражу. Я свяжусь с канцелярией тюрьмы, пусть заглянут в журнал посещений: кто навещал заключенного Фулона с самого начала его заключения.

Николя Белланже написал на белой доске новое имя: Альбер Сюрен. Лейтенант из команды Лемуана, их сосед.

– Хочу попросить Альбера встретиться с Фулоном. Он хорошо знаком с его делом и…

– А зачем тебе обращаться к нему? Ты что, мне больше не доверяешь? – с некоторым раздражением прервал его Шарко. – Я тоже следил за его делом, а таких типов знаю лучше, чем любой другой.

Белланже выглядел смущенным.

– Не знаю, Франк. Вспомни, когда мы проникли в дом в Сен-Леже… Да к тому же ты мне сам сказал, что если зайдет слишком далеко…

Франк сжал кулаки. Он пристально смотрел на фотографии дюжины девушек, выложенные перед ним в ряд. Квинтэссенция безумия. Глаза, которые его умоляли. Кричали, призывая на помощь и требуя правосудия.

– Я займусь этим. Сам хочу туда наведаться. Фулон обожает быть в лучах прожекторов, это же извращенец, зараженный нарциссизмом худшего пошиба. Он наверняка не упустит случая поболтать с полицейским. А я знаю, что мне делать. Встречусь с этим подонком и вытяну из него все, что ему известно.

Белланже колебался. Шарко стоял прямо перед ним, и отказать ему было невозможно.

– Так ты уверен в себе?

– Абсолютно.

На самом деле его черные глаза не предлагали Белланже никакой альтернативы.

– Ладно, но без права на ошибку, учти – второго шанса у нас не будет. Все-таки перед поездкой поболтай пару часов с Сюреном или Лемуаном, чтобы знать, как взяться за этого Фулона. К нему и прикоснуться противно. Я займусь разрешениями и бумажками, это может занять все утро, но у нас есть судья, который ускорит дело.

Он подумал несколько секунд.

– План такой: ты приедешь туда на машине и в конце дня, если все сложится, заглянешь в журнал посещений. А на следующий день повидаешься с Фулоном. Так у тебя будет время пораскинуть мозгами, чтобы быть готовым к встрече с этой мразью. – Он посмотрел на часы. – А теперь за работу. Я в своем кабинете, держим связь. Чуть что – сразу сообщайте мне.

Все встали и вернулись на свои места, кроме Шарко, который не сдвинулся с места, он стоял, закрыв глаза и массируя себе виски. Внутренним взором он видел лицо Фулона и его окровавленные десны. Вспомнил также части тел, обнаруженные в его саду. Вспомнил отвратительные видео, которые группа Лемуана изъяла в доме убийцы. Фулон снимал на видео все, что делал.

В криминальной полиции эти ужасы видели все. Потому что это была работа и это надо было знать.

Вдруг он снова открыл глаза. По телу пробежали мурашки. Он посмотрел на свои руки. Они немного дрожали. Шарко засунул их под стол и что-то почувствовал в глубине живота.

Что-то похожее на страх.

Мясник, как прозвали Пьера Фулона, мог за километры учуять это.

22

Ужас.

Прямо перед ней, на экране подключенного к Интернету планшета.

Камиль съехала с автострады и остановилась на площадке для отдыха, чтобы посмотреть фотографии Микаэля Флореса, которые только что нашла в Сети.

У фотографа была одна особенность. Он никогда не комментировал свои снимки и называл каждый из них только именем человека, которого снимал, и места, где запечатлел его. Ему этого хватало. Фото должно было говорить само за себя, передавать эмоцию, рассказывать свою историю. Если оно этого не делало, значит не удалось.

Как и сама Камиль, Флорес придавал большое значение глазам людей. Вся суть, вся сила этих снимков проистекала из его способности поймать едва наметившуюся смену выражения лица, сужение зрачка, напряженность взгляда.

Джозеф, Пантанг. Ребенок на коленях, привязанный за шею к колышку посреди грязного двора. Тощий, забитый заморыш. Чумазое лицо облеплено мухами. Мальчонка силится улыбнуться дряблым ртом в сторону объектива. У него ошалелый вид, зубы сломаны.

На следующем снимке женщина, объектив наведен на ее глаза. Фото подписано: Бенита, Пантанг. Мать, вне всякого сомнения. Темные радужки, брови прямые, густые, в лице ничего женственного. Оно разрезано надвое тенью кровли из листового железа, левая сторона погружена во мрак, но в ее невидимом зрачке блестит искорка – может, искусственный свет, а может, что-то другое. Контраст между ней, властной, подавляющей, и ее сыном поразителен. Мать и ее дитя, разделенные ужасающей границей.

Фотографии взяты из репортажа о слабоумных, сделанного Микаэлем Флоресом в Гане восемь лет назад. Журналист, который его сопровождает, рассказывает, что там психиатрии не существует. Больные – это обуза, с которой никто не знает, что делать. Их годами держат на привязи в комнатах, во дворах, в садах. Некоторых сдают в больницы. Но в этих примитивных заведениях порой бывает еще хуже.

Иссечение клитора. Побивание камнями. Иран.

Мохаммад, Рашт. Баболла, Рашт.

Два шокирующих снимка. Но не жертв, а палачей.

Шок, потому что в складке губ Мохаммада и Баболлы таится намек на ухмылку. Потому что в свете, пронзающем их сетчатки, отражается какая-то необъяснимая тревога. Быть может, это ощущение, что нечто пагубное витает в воздухе неподалеку.

У Флореса был дар обнаруживать незримое. Наделять запретные чувства даром речи. Не упоминая ни стран, ни дат, не сообщая деталей. Зрителю самому предстояло найти, установить связь, уловить саму субстанцию образа и ощутить наконец ужас мира. Нашего мира.

Камиль подняла голову, ей стало не по себе. Снаружи на горячем асфальте беззаботные люди смеялись, перекусывали. Дети качались на качелях, крутились на турникетах или хрустели льдинками в стаканах с водой.

Молодая женщина задыхалась в своей машине.

Она наткнулась на портрет, который ее буквально пронзил.

Реми, Арль.

Она уже видела это лицо по телевизору, и снимок был настолько сильным, что она сразу же вспомнила и имя: Реми Ломб. Педофил, которого Флорес снял в тюрьме, в комнате для свиданий. Фото было шестилетней давности. Ломб уже умер от рака. Зло, сожранное другим Злом. Превратности судьбы.

Скулы убийцы словно лезвия, кожа кажется натянутой прямо на кости. Но если что-то осталось неизменным, то это взгляд из-за маленьких круглых очочков в черной стальной оправе. В нем можно прочитать всю историю детей, которых Реми Ломб истязал. Сам Микаэль Флорес говорил в своем блоге: «Глаза никогда не лгут».

Этот портрет Реми Ломба не был предназначен для журнального репортажа. Камиль наткнулась на него, набрав «Микаэль Флорес» в Google, среди различных блогов и сайтов, посвященных серийным убийцам. Флорес фотографировал многих извергов, создавая таким образом мрачную коллекцию, с которой можно было ознакомиться на его собственном сайте. Фотографии говорили гораздо больше речей.

Борясь с дурнотой, она прервала свои поиски, решив, что при необходимости сможет вернуться к ним позже, и отпила глоток теплой воды. В голове теснились зловещие образы.

Серийные убийцы, истязатели, палачи… В какое дерьмо она вляпалась?

Но все же не смогла удержаться и пролистала дело о квартирных кражах, быстро пробегая опытным взглядом страницы, отмечая главное. Серия краж началась в январе 2010-го и закончилась в августе того же года. Всего двадцать шесть за восемь месяцев в Аржантее и соседних городках – и только-то! Всякий раз богатые жилища без сигнализации, простейший способ проникновения – через заднюю дверь, и молниеносная операция, когда уносят только деньги и драгоценности. Полиция бессильна. Хозяева потрясены, напуганы и доведены до крайности.

Снятие отпечатков пальцев, осуществленное на месте, предоставило ценные сведения: оказалось, что некоторые злоумышленники орудовали трижды-четырежды в совершенно разных местах: Лазурный Берег, Бретань, север Франции. Гастролеры… Воры – или воровки – были профессиональны, опытны, разъезжали группой и никогда не попадались, потому что были очень мобильны. Брали в жилищах только строго необходимое. На все про все у них уходило максимум десять минут.

Камиль сосредоточилась на фотографиях, сделанных Даниэлем Луазо, которые Мартель скопировал для нее. Лейтенант полиции был в засаде где-то на улице. Фотографировал машины, дома, девушек близ места преступления. Камиль представила себе, как он незаметно следит за воровками, примечает, кому они передают добычу, как функционирует сеть, обосновавшаяся рядом с Аржантеем…

Никакого сомнения, у Даниэля Луазо были в руках все козыри, чтобы раскрыть большое дело. Тогда еще один вопрос: почему же он хранил молчание?

Прежде чем продолжить путь, Камиль воспользовалась остановкой, чтобы надеть что-нибудь более легкое, свободное, с трудом размещая в машине свои метр восемьдесят три: голубые полотняные брючки, узкие и короткие, подходящую тунику и босоножки с пряжками. Она всего лишь прикоснулась к вселенной Луазо и Флореса, но от того, что ей открылось, у нее стыла кровь в жилах. Лейтенант Мартель прав: что было делать в захолустном комиссариате Аржантея известному фотографу? Который мотался по всему свету и привозил из своих путешествий шокирующие кадры после недель поисков? Который выслеживал убийц, палачей, извращенцев? Откуда этот же интерес к Даниэлю?

Камиль снова поискала в Интернете и вдруг осознала, что начиная с 2009 года Микаэль Флорес не подавал признаков жизни. Не было больше ни репортажей, ни опубликованных фото. Он словно исчез с горизонта, и верные почитатели его работ в Инете спрашивали друг друга: куда он подевался?

Быть может, он вел какое-нибудь тайное, личное расследование?

Молодая женщина все больше и больше чувствовала себя попавшей в ледяные тиски. И боялась того, что ей предстоит обнаружить.

Боялась правды.

Она всмотрелась в портрет Даниэля, сделанный во дворе комиссариата. Его улыбка казалась такой искренней. Биение ее сердца участилось. Камиль почувствовала, как к голове прилила кровь. Словно это Даниэль Луазо руководил ее работой, руководил ею самой.

От этого предположения Камиль вздрогнула.

Зазвонил телефон, оторвав ее от этих мыслей. Высветился номер ее матери…

Молодая женщина ответила, что была в Париже, собирала кое-какой материал для расследования, но взяла с собой вещи на тот случай, если закончит работу раньше, чем предполагалось. Родители ждали ее приезда с нетерпением. Из-за больших расстояний и ее работы супруги Тибо виделись с дочерью всего три-четыре раза в год. Благоухающая пустошь возле черноватой угольной шахты. Вдруг Камиль посетила зловещая мысль: быть может, следующего раза и не будет.

Последние улыбки, последний отпуск, последние взгляды…

– Мама, мне надо ехать, я тебе позже перезвоню.

Она резко прервала разговор и с трудом подавила желание заплакать. Все навалилось так стремительно, неожиданно. Удастся ли ей выдержать там, в родительском доме? Скрывать недуг, который парализует ее изнутри? Как им лгать? Как притворяться, будто все идет хорошо, если в ее собственном теле объявлена война?

Да к тому же был еще Даниэль Луазо, тесно сросшийся с нею. И эта девушка в ее мозгу, которая кричала, умоляла… Все эти пугающие тайны.

В глубине души она решила, что, возможно, у ее организма есть веская причина отвергать это сердце. Быть может, это нехорошее сердце.