Электронная библиотека » Франко Арминио » » онлайн чтение - страница 1


  • Текст добавлен: 30 апреля 2022, 16:13


Автор книги: Франко Арминио


Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Франко Арминио
Новые открытки с того света

Franco Arminio

Cartoline dai morti


Ад Маргинем Пресс

* * *

Посвящается моему отцу.

Сейчас у него уже нет рта.

И он ни разу не спал со дня смерти.


Здесь конец зимы и конец весны примерно одинаковые. Сигналом служат первые розы. Одну розу я видела, когда меня везли на скорой. Я закрыла глаза, думая об этой розе. Спереди водитель и медсестра говорили о новом ресторане. Там и наешься до отвала, и потратишь всего ничего.

Мне было пятьдесят шесть. Я жил один. Двадцать лет прожил в Швейцарии и вот вернулся в родные края. Утром я гулял по главной площади или сидел на скамейке. Днем уже не выходил. И вечером не выходил. Ложился в постель и лежал, пока не усну. Как-то ночью мне не спалось. Я почувствовал себя плохо. Было часа два. Я даже не смог встать с постели. Вдруг оказалось, что я ничего не вижу. Последнее, что я помню, моя рука: она тянется к тумбочке, пытаясь зажечь свет.


Я только выключил телевизор. Почувствовал слабость, лег на диван, и тут на сердце как будто надавила огромная ладонь. Я подумал, что умираю, и вспомнил, что не купил нишу в колумбарии. Теперь меня наверняка захоронят в могиле. Это будет моим последним проколом в жизни.


Я умер в Канаде. У меня был жуткий понос. И жуткое лицо. Я попал в больницу. У меня взяли анализы. Через пару дней врачи сказали, что мне осталось жить считанные месяцы. Я больше ничего не ел и не вставал с постели.


После института я запил. Я преподавал язык и литературу в средней школе. Потом женился и понял, что не смогу иметь детей. Тогда я стал смолить одну за другой и запил еще крепче. Однажды я писал на доске задание по итальянскому, и тут мне сделалось плохо. Меня отвезли в больницу. Рук у меня уже не было, глаз не было, ног не было. Сердце билось посреди пустоты.


В свои восемьдесят два я чувствовал себя хорошо. Потом упал и сломал шейку бедра. Я перестал выходить из дому. И уже не играл в карты в клубе пенсионеров. Когда нога прошла, у меня обнаружили какую-то неприятную болячку в животе. Я лежал в больнице всего два раза, и то по нескольку дней. Я умер на Рождество. Жена только-только сняла с меня шерстяную майку, потому что я весь вспотел.


Меня нашли на полу. До этого я не раз думал покончить с собой. Я просыпался и думал о самоубийстве. Потом начинал что-то делать и забывал об этом. Однажды утром я ни о чем не думал. Достал все лекарства из ящика, выпил все микстуры, капли, потом принял все таблетки. Я надеялся, что кто-то придет и остановит меня. Напоследок я включил радио. Захотелось услышать хотя бы легкую музыку.


Я погиб от удара током. Мы работали в кинотеатре и почти все доделали. Я только вернулся из Швейцарии и был всем доволен.


В пятьдесят семь у меня развился рак легких. Болезнь длилась всего несколько месяцев. Я очень мучился, но это время было не хуже любого другого. Я постоянно жил с мыслью, что рано или поздно жизнь тебя облапошит, поэтому никогда ничему не радовался. Я все время ругался. Люди думал, я шучу, а я ругался всерьез, я на самом деле злился.


Я вышел из бара и свернул не на ту улицу. Дул сильный ветер, валил снег. Сердце под пальто заледенело.


В какой-то момент я решил, что могу стать важным человеком. Я почувствовал, что смерть дает мне отсрочку. Тогда я с головой окунулся в жизнь, как ребенок, запустивший руку в чулок с рождественскими подарками. Потом настал и мой день. Проснись, сказала мне жена. Проснись, все повторяла она.


Я почти свыкся с болезнью. В тот день был праздник, и я надел праздничный костюм. Я смотрел, как жена устало ходит по дому. Я умер, подавившись мандарином.


Я снимал пижаму. Собирался одеться и прожить очередной день, но успел только накинуть рубашку.


Я регулярно ел жареное мясо. Теперь жена уверена, что от него-то у меня и заболел кишечник. Я часто болел, но каждый раз как будто понарошку. Зато когда приходит настоящая болезнь, она уже не уходит. Я перестал есть мясо. Жена готовила мне филе форели, но это было бесполезно.


Под конец приходил священник. Потом врач. Возле меня неотступно дежурили. Я не ел уже десять дней. Иногда я смотрел на распятие и думал, что жизнь – сплошной обман.


Я только встал и даже позавтракал: треть стакана молока и печенье. Я чувствовал себя плохо. Потом мне стало очень плохо. Я позвал жену, но до ее прихода уже закрыл глаза.


Было шесть вечера. Было холодно. Вдруг по груди будто заколотили молотом. Со мной был сторож Тонино. Я только успел услышать, как он спрашивает: «Что с тобой, что с тобой?» А у меня слова застряли в горле.


Я шел по улице и попал под машину. Я лежал, уткнувшись лицом в землю. В голове кружились небо, асфальт и кровь. Я лишь успел понять, что вся эта кровь на асфальте – моя.


Стоял погожий солнечный день. Я не хотел умирать в такой день. Я всегда думал, что умру ночью, под лай собак. Но я умер в полдень, когда по телевизору начиналось кулинарное шоу.


Я пробовал и так и эдак, но мне не хватало уверенности в себе. В конце концов я повесился.


Я был холостяком и умер во сне. Меня нашли через два дня. Весь дом уже наполнился смрадным запахом. Соседка положила ладонь мне на лоб. От него пахло гнилыми яблоками.


Я сказал, что чувствую себя хорошо. Мать в это время готовила. Отец вышел прогуляться. Я снова раскладывал пасьянс, который у меня никогда не сходился.


У во второй раз закружилась голова. Я упал. Меня положили в больницу. Сделали операцию. Стоял октябрь. В тот день показалось солнце, вышли свежие газеты, по улицам сновали машины, в кафе болтали люди. Меня одним махом отгородили от мира. Пробил мой час – даже не знаю, как объяснить.


Я один из тех, кто за минуту до смерти был в полном порядке.


Говорят, чаще всего умирают на рассвете. Годами я просыпался в четыре утра, вставал и ждал, когда роковой час пройдет. Я открывал книгу или включал телевизор. Иногда выходил на улицу. Я умер в семь вечера. Ничего особенного не произошло. Мир всегда вызывал у меня смутную тревогу. И вот эта тревога внезапно прошла.


Я упал со строительных лесов. С утра был какой-то сонный. У меня закончился кофе. Состоится суд, кого-то обвинят или оправдают. Но я точно знаю: будь у меня полная банка кофе, я бы еще пожил.


Я убирал свитера. Мне надоело сворачивать их один за другим и где-то складывать. В доме скопилось слишком много вещей. Слишком много свитеров, слишком много обуви, слишком много пальто, слишком много шарфов. Я упал на пол, вцепившись в свитер. Этот зеленый свитер я так ни разу и не надел.


Я поехал в город. Простоял в пробке больше часа. Тут у меня в голове лопнула какая-то вена. Через несколько мгновений заглохла и машина.


Мне было девяносто девять. Мои дети приезжали в дом престарелых лишь затем, чтобы поговорить со мной о праздновании моего столетия. Меня все это совершенно не трогало. Я не слышал их, я чувствовал только свою усталость. И хотел умереть, чтобы не чувствовать и ее. Это случилось на глазах у моей старшей дочери. Она давала мне кусочек яблока и говорила о торте с цифрой сто. Единица должна быть длинной как палка, а нули – как велосипедные колеса, говорила она.


Я брил одного старика. Мне было сорок девять, а ему девяносто. Я умер с бритвой в руке. Упал навзничь, как падают с лошади.


Муж бросил меня в колодец. В него словно бес вселился, и откуда силы-то взялись. Я кричала, пока он меня тащил, но рядом никого не было. Только ласточки носились туда-сюда. Они вили гнездо под кровлей нашего дома.


Как жалко тебя оставлять, сказал я жене. Она сжимала мне руки. Никто так не сжимает руки, когда нам хорошо. Никто.


Стояла осень. На площади был я один. Я опирался на палку. Ветер налетал со всех сторон. Он поднял меня в небо вместе со скамейкой.


Кровь изо рта. Внутри все оборвалось. Снаружи тикали часы. Герань впитывала воду, которой я полил ее накануне.


На мое потное лицо села муха. Я умирал, а она упивалась моим смрадом.


Мой последний вздох напоминал вздох муравья. Он был таким коротким, что никто его не заметил. Все и без того были возбуждены: искали новые туфли, платок, черный костюм.


Только мать еще верила в мое выздоровление. Каждое утро она кипятила мне молоко. Ходила за свежей газетой. Я умер, когда ее не было. Она ушла помолиться за меня в соседнюю церковь.


Я гулял, мало ел, старался ни на кого не злиться. Все без толку.


Я играл в бильярд. Потом все как обычно: «Дайте ему воды, посадите его». Кто-то щупает тебе пульс, кто-то безостановочно произносит твое имя.


Мне было одиннадцать лет. Я любил лазить где ни попадя. Однажды на меня рухнула ограда. Кованый лист железа раздавил мне лицо.


Я проходил тест на повышенную нагрузку. Врач сказал, что нужно еще покрутить педали.


На могильных досках таких, как я, изображают с длинными закрученными усами. Я даже не помню, как умер.


Это случилось в машине. Муж вез меня домой. В больнице ему сказали, что сделать уже ничего нельзя.


Все из-за коровы, стоявшей ночью посреди шоссе.


Я умер от старости, хоть был еще не очень старым. Мне было пятьдесят девять.


Когда мне сообщили, что у меня рак, я перестал выходить из дому. Я ездил на машине за город. Слегка откидывал сидение и опускал стекла, чтобы подышать воздухом.


Я не знаю точно, отчего умер. Врачи всё брали анализы, пытаясь понять, что у меня.


Мне всегда не везло. В день моих похорон все говорили о похоронах аптекарской дочери. Она умерла накануне.


Стоял январь. Была среда. В воздухе кружились редкие снежинки. Я только переговорил с мраморщиком Винченцо. У меня и в мыслях не было, что я вот-вот умру.


Обычно до́ма умирают в спальне или в ванной. Почти никогда не умирают на кухне. Редко когда умирают в гостиной. Я умер на балконе.


У меня было двое детей-подростков. Заболев, я понял, что моя болезнь не вызывает у них никакого сочувствия. Скорее доставляет неудобство, потому что у матери не остается времени на пироги.


До меня уже умерло восемьдесят миллиардов человек.


Это произошло в больнице. Около двух часов дня. За окном светило яркое солнце. Больно не было. Я сделал вздох поглубже. И отчетливо понял, что он последний.


Я всегда был тихоней. Я не должен был попасть под грузовик.


Я пошел в кузнечную мастерскую. Мы говорили о перилах. Разве можно верить в бога, когда человек умирает, говоря о перилах?


Меня никто ни о чем не предупредил. Все пришлось делать самому: перестать двигаться, потерять дар речи, остыть, начать разлагаться.


Жена ждала от меня последнего слова, но я ничего не сказал. Я только открывал и закрывал рот.


Я умер в постели с женщиной. Мы познакомились за час до этого.


Меня нашли спустя три дня. Пожар потух. Я лежал на полу перед дверью. Я оставил после себя кучу денег. Не то чтобы я был прижимистым, просто не умел тратить. Я любил ездить в деревню, а в деревне ничего не продается.


Священник приходил много раз. Все было готово, но я никак не умирал. Временами я снова начинал есть и вставать. Так продолжалось с год. Раз двадцать меня соборовали, три раза сын приезжал из Швейцарии. Когда это действительно случилось, рядом никого не было.


Я был учителем начальной школы. На пенсии. Недавно я овдовел. И это все.


Жена все еще жалуется на врачей, не долечивших меня. Хотя я всегда считал себя неизлечимым. Даже когда Италия победила на чемпионате мира по футболу, даже когда я женился.


Я был весельчаком. Потом у меня погиб сын и выпали зубы. Об остальном лучше и вовсе умолчать.


Сумасшедший дом. Около пяти утра. Мой сосед все твердит: «Не умирай, не умирай, завтра к тебе приедет дочь, не умирай, погоди, она приедет, вот увидишь».


В гроб мне положили много-много кукол. И на моей могильной плите полно игрушек. В день моего рождения мама покупает и приносит новую.


Я умер на стадионе. Моя команда выигрывала и тянула время, удерживая мяч в центре поля.


Мать умерла от ущемления грыжи. Отец – от укуса шершня. Я ждал чего угодно. В итоге все кончилось раком.


Я была хорошенькая. У меня был видный парень. Болезнь длилась долго. Казалось, я выздоравливаю. Потом снова становилось хуже. Он месяцами ждал, когда меня можно будет поцеловать.


Я потерял сознание. Механик Джерардо втащил меня в свою малолитражку и отвез в больницу. Помню, он без конца повторял: «Мадонна, мадонна, какое несчастье!»


Мои сестры помогали матери меня одевать. Потом явился отец. Он подошел ко мне совсем близко. Пока он смотрел на меня, мне захотелось ожить и обнять его хотя бы на миг.


В тот день, когда я умер, шел дождь. Это был день моего рождения. Было четыре часа дня, но уже стемнело. Мама плакала с таким чувством, что от ее плача раздвигались стены дома. Плач доходил до самых корней растений. Папино лицо в рамке тоже менялось. Его кожа становилась светлее.


У меня был цирроз печени, но дня за два до смерти я еще гулял в шарфе команды «Наполи».


К пятидесяти годам у меня было лицо человека, который может умереть с минуты на минуту. Я умер в девяносто шесть, после долгой агонии.


В день, когда врач сказал, что у меня рак, я сбросил два килограмма. Я сбросил их, пока плакал.


Морфий усыплял боль, но не раздражение от всего того, что я видел. Меня раздражали даже ломтик ветчины на тарелке и бульканье закипающего кофе.


В некоторых случаях, в моем например, смерть – это как последний штрих, вишенка на торте.


В день открытия сезона охоты кто-то принял меня за перепела.


Прежде чем выдать микстуру от кашля, в аптеке спрашивали, сухой у меня кашель или с мокротой. Врач, делавший мне компьютерную томографию, сказал, что у меня в легких пятно величиной с теннисный мяч.


Соседки приходили ко мне каждый вечер поболтать о том о сем или пожаловаться на мужей. Когда я умерла, соседки расстроились, потому что им не с кем стало проводить свободное время.


Я умер в семь утра. Надо же с чего-то начинать день.


Я повесился в тот день, когда врач сказал, что нужно провести дополнительное обследование. Все было ясно; оставалось найти в гараже веревку.


Днем я тачал башмаки, а вечером напивался. Я умер в метровом сугробе в ночь на 17 февраля, в двух шагах от дома.


Я заболел диабетом. Сначала он съел у меня ногу, потом – все остальное.


Я никогда не понимал тех, кто не боится смерти. Сейчас я понимаю их еще меньше.


Я все время думал, что у меня опасная болезнь. Врачи уверяли, что у меня ничего нет. Теперь я бы как следует врезал каждому из них.


Все свое время я проводил на главной площади: то в баре посижу, то на скамейке. На мою могилу взяли как раз то фото, которое сделал наш фотограф Федерико. В тот день я надел новые брюки.


Я жила в Цюрихе. В некрологе написали, что я вознеслась в дом Отца нашего. На деле я бросилась с шестого этажа.


Чему я всегда радовался, так это рождественскому вертепу. Каждый год он получался все наряднее. Я выставлял его перед дверью нашего дома. Дверь была постоянно открыта. Единственную комнату я разделил красно-белой лентой, как при ремонте дорог. Тех, кто останавливался полюбоваться вертепом, я угощал пивом. Я подробно рассказывал о папье-маше, мускусе, овечках, волхвах, реках, замках, пастухах и пастушках, пещере, Младенце, путеводной звезде, электропроводке. Электропроводка была моей гордостью. Я умер один в рождественскую ночь, глядя на вертеп, переливающийся яркими огоньками.


Мое тело напоминает горшок с землей. Сквозь черное и коричневое проглядывает голубая блузка.


День моих похорон был самым обыкновенным днем. И следующий день – тоже.


В определенный момент ты чувствуешь: что-то пошло не так. Все может начаться со слабого воспаления, легкого жжения.


Я всегда испытывал смутное беспокойство, будто в жизни я не на своем месте. Зато теперь я наконец-то упокоился с миром в могиле по соседству с моей.


Меня звали Альфредо. Я тридцать лет прожил в Германии. Потом вышел на пенсию и вернулся в родной городок. Я погиб в тот вечер, когда произошло землетрясение. Я сидел в баре. Человек, игравший со мной в карты, спасся.

Я упал перед холодильником. Меня нашла жена. Я закрыл лицо руками, словно стыдясь того, что со мной вышло.


В тот день около двух часов состоялся крестный ход. Я был среди тех, кто нес статую святого. Я вовремя не сменился. Мы шли сквозь густую толпу. Я хотел, чтобы все видели, как я вспотел и страдаю.


Из всего, что было на белом свете, мне не хватает только воздуха. Может, поэтому напоследок я попросил жену открыть окно.


Врач рекомендовал соблюдать диету, но я любил макароны с соусом. Каждый вечер мне готовили по триста граммов.


Я лежал на земле в моем винограднике. Я обращался к богу, мадонне и ко всем святым. Я ждал помощи. Вместо этого пошел дождь.


Меня зовут Марио. Меня звали Марио и при жизни, но тогда мое имя для чего-то было нужно.


Я умер через пять минут после того, как меня похоронили.


Сейчас меня разбирает дурацкое любопытство. Вот бы узнать, сумел ли мой кузен Маурицио продать свой подержанный фольксваген гольф, за который просил шесть миллионов лир.


Я всегда был оптимистом. И на том спасибо.


Я пахал. Трактор завалился на бок и подмял меня. Я только успел подумать, что еще не выплатил по нему весь кредит.


Поплавав в море, я вышел на берег и стал вытираться. Я упал на песочный замок.


Я умер три тысячи лет назад. Я был пастухом, как и все. Я заснул, а корова наступила мне на живот.


Я умер, когда еще умирали по-настоящему. Помню, пришел священник, и стали заколачивать гроб. Мама и сестра так причитали, что даже священник растрогался.


В больнице сказали, что операцию нужно делать сразу. Меня прооперировали, и я сразу умер.


Настал первый день пасхальной недели. Потом второй. Как начнешь умирать, так уже не остановишься.


Достаточно отвлечься буквально на секунду. Я упал с лестницы, задумавшись, какую зубную пасту купить.


Поначалу наши близкие хотели бы нас вернуть. Потом они свыкаются с тем, что нас нет. Потом всех устраивает, что мы там, где мы есть.


Однажды Джанни Моранди надписал мне открытку. Я бы никогда не подумал, что его посвящение окажется на моей могильной плите.


Я жил в переулке, где когда-то было полным-полно народа, мулов и свиней. Я выходил из дома только в магазин. Потом снова погружался в мысли о больном сердце.


У меня дико разболелась голова, пока я ел виноград. Это было 16 сентября 1979 года. Мне было сорок два года. Я работал каменщиком.


Я еще не умер, но все равно прикрепил свою фотографию к могильной доске рядом с фотографией жены.


Нет даже небытия – по крайней мере, мне так кажется.


Последние шесть лет я провел в постели. Каждая ночь казалась последней. Но я продолжал мучиться, я только и делал, что мучился. Как это часто бывает, в день смерти мое самочувствие слегка улучшилось. Я попросил жену приготовить яичницу.


Рак легких. Все из-за того, что муж без конца курил. Он курил даже в постели. Просыпался в три утра и закуривал. Он дымил и днем, но реже.


Болезнь крови: сейчас уже не припомню название. Вообще-то я был знаменит. Хотя бы у нас в глубинке. О моей кончине написали в местных газетах. Мэры соседних городков съехались на отпевание. Обряд проводил епископ.


Я застрял в перевернувшейся машине. Пытался открыть окно и вылезти. Я надеялся на помощь Антонио. Он ехал со мной. Но Антонио был уже того.


Меня звали Пьетро. Каждый вечер я напивался и бил жену. На мои похороны пришла тьма народу. Людям я нравился, я всех угощал выпивкой. Это дома я срывался. Меня нервировал запах жены и дома.


Я умер вдали от своей деревушки. Съездил туда на Рождество. Было хорошо. Только в ногах какая-то тяжесть. Потом вернулся в город и вышел на работу. Жизнь шла своим чередом. Я постоянно с кем-то общался. Когда на заправке мне заливали полный бак, я почувствовал, что голова стала пустой, как орех.


Сначала я ухаживала за мужем. Потом заболела сама. Два года мучилась. Наш сын – инвалид-колясочник. Он не знает, что делать со всеми деньгами, которые мы ему оставили.

Я умер от опухоли мозга. По мнению врачей, у меня была опухоль и в кишечнике, но я ее не замечал, меня беспокоила головная боль. С какого-то момента я уже ничего другого не чувствовал. Для врачей я был в коме, а на самом деле – в полном сознании. Я был целиком внутри опухоли, как улитка в раковине.


Меня повесили мои родители-крестьяне. Они не хотели, чтобы я встречалась с одним парнем. По их понятиям, он был мне не пара. Это случилось не в Средние века. Шел 1929 год.


В четверть третьего дня я сказала дочери, что мне плохо. Она застыла на месте со стаканом воды в руке. Стоял январь. Был вторник.


Я выписывал рецепт пожилой женщине. Моя голова упала на письменный стол. Руки замерли и тут же окоченели.


Я здесь, в самой верхней нише северной стены кладбища. Сквозь щель в нишу забивается снег и лежит тут месяцами.


Я тоже, я тоже.


Примечание

Я написал эти открытки после коротких, но постоянных приступов паники. Теперь приступы уже не такие, как раньше. Раньше ты сразу искал кого-то, кто отвез бы тебя в больницу, и если не находил, ехал туда сам, а когда приезжал, толком не понимал, вправду ты умираешь или вступил в следующую фазу своей мучительной ипохондрии. Я пробовал писать открытки и в другое время, пробовал не раз, но все их выбрасывал. Они получались похожими на обычные открытки. Рисунок фраз был тем же, такой же была и тональность, но слог выходил сухим, он не был пропитан тем настроением, в которое ты погружаешься после едва пережитой смерти. Тогда ты можешь описать то, на чем, возможно, все держится, описать то небытие, которое поддерживает и разъедает все на свете. Панический взгляд углубляет чувства, огрубляет их. У тебя нет времени, чтобы придать им утонченную форму, олитературить их. Минут через двадцать ты снова в тупике покоя или привычного беспокойства, и тогда можешь говорить только о своей жизни или о жизни других людей. Мертвые не думают о тебе и не шлют тебе никаких открыток.


В темном гробу одна рука лежит с одной стороны, другая – с другой. Они никогда не коснутся друг друга.


Приехали родственники из Швейцарии: закуска, паста с томатным соусом, запеченная баранина с картофелем, фрукты, а на десерт кофейное мороженое с инфарктом.


Хорошо бы кто-нибудь сообщил обо мне Тонино, сицилийскому плотнику, мы вместе работали в Швейцарии. Не помню, из какого он городка, не помню даже его фамилии. Он носил усы и любил спагетти с тунцом.


Жена открыла шкаф, а я закрыл глаза.


Я умер в одиннадцать утра. Не помню, какой был день, может, суббота, по субботам в городе рынок. Я умер, когда разжигал огонь. Меня нашли через два дня возле пепла.


Я умер из-за женщины, которая меня не любила. Она испортила мне жизнь. Хорошо помню, с чего все началось. В тот вечер я собирался ее поцеловать, а она отстранила мое лицо рукой. Я умер в тот вечер. Умер по-настоящему. Потом делал вид, что живу, все ждал и ждал, когда что-то наступит, но ничего так и не наступило.


Понос сменялся запором. Я худел. Месяцами в голове роились странные мысли. Врач говорил, это все нервы. Потом обнаружили скрытую кровь в кале. Снова анализы, потом колоноскопия. Поздно, сказал врач, нужно срочно приступать к химиотерапии. Я пошел в гараж и повесился.


Мы так близко дружили, что я пошел на его похороны, а он – на мои.

Я умер в овощном. Купил бананов, они снижают давление.


Я умер в четверг вечером у себя дома в деревне. Вдруг закружилась голова. Подумал позвать кого, мол, что-то со мной не так, но еще подумал, что не могу никого позвать. Я расплакался и долго плакал, а голова все сильней кружилась. Потом слезы смешались со рвотой. Я сказал пару раз мама ро́дная и умер.


Если хотите знать, Бог все время в черной водолазке.


В моем случае после смерти жизни нет, лишь потому, что ее не было и до.


Я был священником. Я никогда не верил ни живым, ни жизни. Честно говоря, я ждал чего-то большего от смерти.


Ешь через капельницу, ходишь под себя. Наконец дочь меня задушила и очень хорошо сделала.

Мой рак был у всех на устах и у меня в животе.

Смерть приходит один раз, если она приходит во второй раз, то уже ничего не находит. Сейчас я ее жду, хочется, чтобы она пришла во второй раз и ушла с пустыми руками.

Навещавшие меня надеялись про себя, что я не выздоровею. Так и вышло.

Я предложил другим мертвым собираться поближе: какой смысл и здесь быть самим по себе.

Последнее, что меня разозлило при жизни, была мысль о враче. Он взял триста евро за то, чтобы сказать: приди я к нему на месяц раньше, я бы справился.

Мне было тринадцать лет. Почти никто не умирает в тринадцать лет.

У меня была куча проблем. Я все решил одним инфарктом.

Мы были учителями на пенсии. Жена умерла в октябре, я умер в январе. Жена умерла от инфаркта, я тоже. Мы жили спокойной жизнью, не курили, за столом никакого спиртного, только вода. Я прогуливался каждый вечер с пяти до семи.

Мертвым ты можешь делать что хочешь. Ночью я иногда перебираюсь в гроб к дочери. Ложусь рядом.

Сто миллиардов галактик. Сто миллиардов звезд в нашей галактике. Столько всего, а я тут навсегда заколочен в гробу.

Знай я, что все так будет, умер бы раньше.

Кончается тем, что в один прекрасный день на твоей могильной плите загорает ящерица.

Я не доверяю даже мертвым. Время от времени я приподнимаюсь, чтобы проконтролировать ситуацию.

Смерть – прескверная вещь. Скверно даже не то, что люди умирают, а то, что можно умереть в любую минуту. Не может быть никакого Бога. Никакой Бог не допустил бы моей смерти в три часа дня на адриатической автостраде в районе Сенигалии.

В соседней могиле кто-то иногда покашливает.

Нас было двое братьев – Пинуччо и Тонино. Я был Пинуччо, и я умер. Насчет Тонино не знаю.

Теперь, когда я умер, что будет с моими книгами, моими носками, моими шляпами? Зубную пасту я только открыл. Холодильник был забит едой. Недавно я познакомился с девушкой. И она мне нравилась.

Я умер в Америке. Перед смертью я много раз был в Италии, все надеялся умереть в Италии.

Я умер перед телевизором и женщиной из Польши.

Мы все те же, все тот же десяток человек, которые тысячелетие за тысячелетием рождаются и умирают.

Прах, наконец-то!


Примечание

О смерти я думаю постоянно. Я всегда думаю о своей смерти. Когда-то я думал о смерти матери. Потом мать умерла. Я еще не умер, поэтому еще могу подумать о своей смерти. Вчера я долго о ней думал. Вообще-то я думаю о ней каждый день, но бывают дни, когда мысли растекаются и заполняют собой поминутно весь день. Я не думаю о смерти в целом, я думаю, что у меня вот-вот случится инсульт или инфаркт. Они вот-вот случатся, и меня охватывает паника. Они могут случиться, и меня охватывает тревога. Может, это лечится, а я не лечился, не принимал всерьез своего страха смерти. Неясно, то ли я сам источаю этот страх, то ли он переполняет меня и не собирается уходить. В результате все свои поступки в жизни я совершаю под страхом смерти, будто смерть – это баллончик: такие носят с собой люди, страдающие одышкой. В моем баллончике кислород смерти. Я его вдыхаю и живу дальше.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> 1
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации