Текст книги "Робинзоны космоса. Бегство Земли"

Большая его часть была сосредоточена в ста семидесяти двух гигантских городах, крупнейший из которых, Хури-Хольдэ, расположенный примерно на месте теперешней Касабланки, насчитывал девяносто миллионов жителей. Таким образом, обширные пространства оставались почти необитаемыми, и на них в изобилии размножались дикие животные, выжившие во время катаклизмов или избежавшие гибели в эпоху доледниковых цивилизаций от рук человека – ваших рук! Мы действительно получали продукты питания частично со своих полей, частично из океанов, но в основном – за счет искусственного фотосинтеза.

Дома в Хури-Хольдэ вздымались на тысячу метров в высоту и уходили на четыреста пятьдесят метров под землю. В городе было пятьсот восемьдесят уровней – вы бы сказали «этажей», – он имел вид неровного круга диаметром до семидесяти пяти километров. Здания не стояли вплотную друг к другу, а большие парки, разбитые на разных уровнях, позволяли жителям дышать свежим воздухом. На северном краю города, у берега моря, располагался Дворец Совета, где заседали Совет властителей и правительство, в то время как на нижних уровнях находились университеты. Между дворцом и морем простирался обширный парк длиной в несколько километров, с многочисленными стадионами и Музеем искусства.

Наша общественная структура показалась бы вам занятной и даже немыслимой. Дело в том, что на Земле тогда жило два различных народа: текны и триллы.

Текнами, составлявшими ничтожное меньшинство населения, были ученые, исследователи, инженеры, врачи больниц и некоторые категории писателей. Я часто спрашиваю себя, не происходит ли это название от вашего слова «техник». Они вовсе не представляли собой наследственную или закрытую касту. Каждого ребенка, в зависимости от его способностей и наклонностей, к шестнадцати годам относили к текнам или триллам. Любой трилл, который позднее проявлял способности к изучению наук, мог ходатайствовать о переводе его в категорию текнов, однако случалось такое редко.

Базовым принципом нашей цивилизации было представление о науке как о могучем, идущем на пользу обществу и… опасном инструменте! Уж лучше пребывать в неведении, чем быть наполовину ученым, и тайны науки ни в коем случае нельзя доверять людям сомнительной нравственности. Любой юноша или девушка, отнесенные к текнам, должны были торжественно поклясться перед Советом властителей, что они никогда и никому не откроют никаких научных знаний, кроме тех, которые разрешалось распространять. Правда, внутри этого класса никаких ограничений не существовало, и между собой текны могли свободно обсуждать любую проблему, даже если работали в разных областях. Наказание за малейшее нарушение закона было ужасным: пожизненная ссылка на Плутон без надежды на возвращение. Любой текн отчитывался – разумеется, если не совершал преступления (впрочем, мы тогда практически не знали их) – лишь перед Советом властителей в последней инстанции и гораздо чаще – перед властителем людей.

Что касается триллов, то они практиковали все прочие профессии – были механиками, которые довольно часто переходили в разряд текнов, кормильцами (к этой категории вы бы отнесли ваших пекарей, мясников, бакалейщиков и многих других), актерами, художниками, писателями и так далее. Между двумя классами не существовало ни ненависти, ни соперничества: помимо того факта, что текн зависел лишь от властителей, этот статус в обычное время не давал ему никаких социальных преимуществ. Редко случалось так, чтобы в семье вовсе не было текнов, и сын пекаря, к примеру, мог занимать пост властителя неба, а его сын, в свою очередь, мог снова стать пекарем. Каждый ребенок от рождения имел одинаковые возможности, и в этом смысле у нас была настоящая демократия – гораздо более последовательной, чем все ваши!

У триллов было свое правительство, располагавшее собственным техническим персоналом, в который могли входить в том числе и текны. В случае конфликта между текном и правительством дело разбирал Большой Совет, образованный Советом властителей и представителями правительства триллов. Если же дело заходило в тупик, Большой Совет обращался к третьему социальному классу, самому немногочисленному, так как он состоял всего из двухсот пятидесяти человек, – членам Верховного суда.

Наши обычаи довольно-таки сильно отличались от ваших, хотя, в общем, наша нравственность была примерно такой же. С тех пор как я очутился в вашей эпохе, я имел возможность проштудировать немало текстов, которые до нас уже не дошли, в частности буддистских, и пришел к заключению: учитывая человеческую природу, есть лишь одна возможная нравственность для цивилизованных государств, неоднократно утрачиваемая и вновь обретаемая, пусть она и варьируется в деталях. К примеру, в сексуальных вопросах мы были гораздо либеральнее вас и допускали полигамию, позволяя человеку самому привести себя в стабильное душевное состояние… если он это мог! У нас существовали различные религии, одна из которых была сродни вашему христианству и, быть может, даже отчасти происходила от него; но большинство наших сограждан были агностиками – их хватало как среди текнов, так и среди триллов. Мы с давних времен осуществляли контроль над рождаемостью, но он не носил тиранического характера. Правительство триллов, как и Совет властителей, в обычное время действовало скорее методами воспитания и убеждения, нежели принуждения. И – вероятно, вас, живущих в эпоху злобного прозелитизма, это удивит – самым большим пороком, самым дурным тоном, как среди текнов, так и среди триллов, считалась претензия на обладание истиной, единственной Истиной! За исключением, разумеется, научных дискуссий!

А теперь – моя история, которая является одновременно и историей Великих Сумерек.

Я родился в Хури-Хольдэ, в доме семь тысяч шестьсот восемьдесят два по улице Станатин – или Зеленой, как сказали бы вы, – в сто двенадцатый день 4575 года. У меня был старший брат, Сарк, который, хотя он и был отнесен к текнам, предпочел стать триллом и вскоре сделался одним из самых прославленных художников Хури-Хольдэ. Мой отец, Раху, также трилл, был пусть и не гениальным, но довольно-таки известным драматургом. Моя мать, Афия, была текном, астрофизиком обсерватории Тефантиор, что в Южном полушарии.

Детство мое было счастливым и прошло без особых приключений. В школе я очень быстро проявил себя благодаря способности с ходу и жадно усваивать любые научные знания, и к двенадцати годам стало ясно, что я буду текном.

В пятнадцать лет, на год раньше срока, я прошел психотехническое обследование и был распределен в класс текнов. После этого я ушел из общей школы и до восемнадцати лет учился на подготовительных курсах университета, по окончании которых мне предстояло принести клятву текна.

Тот день я буду помнить всегда. Накануне я прошел трудный, невероятно трудный экзамен. Вместе с тем это был, хотя я не знал этого, еще и заключительный, решающий тест – тест на честность. Я сидел совершенно один в аудитории, ломая голову над задачами, которые, как мне стало известно позднее, специально были подобраны для гораздо более высокого, чем мой, уровня знаний, а рядом на столе небрежно лежал учебник с решениями, якобы случайно забытый. Я провел в этой аудитории несколько ужасных часов. Мне сказали, что, если я не решу задач, мое распределение в класс текнов может быть пересмотрено. Я подозревал, что забытый учебник – ловушка, и в то же время твердо знал (мне позволили удостовериться в этом лично), что проследить за мной нет ни малейшей возможности. Я преодолел искушение и сдал экзаменатору практически чистый листок, решив лишь одну задачу из шести, да и то, как сказал позднее властитель чисел, совершенно необычным способом. И хорошо, что я не стал жульничать – в противном случае меня бы тотчас же безжалостно выгнали!

Утром перед клятвой я в последний раз облачился в свою обычную светлую одежду. С тех пор и до конца жизни мне предстояло носить темно-серое одеяние текнов. Меня провели на самый верхний уровень Дворца Совета, Солабака, как называли его мы, и я предстал перед Советом властителей. Они все были там, даже марсианские и венерианские властители, восседая за большим, в форме полумесяца, столом из никеля. Зал был огромным, и я чувствовал себя каким-то потерянным – ведь я был совсем один перед собранием величайших умов нашего времени.

Тракх, властитель-координатор, встал и медленно произнес:

– Хорк Акеран, вы были сочтены достойным называться текном. Сейчас вы принесете клятву. Тем не менее, прежде чем вы это сделаете, я хочу в последний раз предупредить вас, что это не даст вам никаких преимуществ – ни общественных, ни личных. Подумайте как следует, в последний раз. Закон текнов гораздо более суров и требователен, чем закон триллов, и отныне вам придется ему подчиняться. Из курса специальной истории вы уже знаете, какие ужасные беды обрушились на наших предков, слишком легкомысленно относившихся к науке. Став текном, вы будете нести ответственность перед всем человечеством, нынешним и будущим. Итак, вы решились?

– Да, властитель.

– Хорошо. Произносите клятву!

– Перед памятью тех, кого уже нет с нами, перед всеми ныне живущими, перед теми, кто еще не родился, я, Хорк Акеран, текн, клянусь никогда не разглашать без разрешения Совета властителей никаких научных открытий, которые могу сделать в своей или в иной области. Я клянусь никогда – из гордости, из тщеславия, из алчности, по недосмотру, по неосторожности или же по политическим мотивам – не сообщать никому, кроме текнов, ни единого слова, ни единого имени, разглашение которых не будет одобрено Советом властителей. Точно так же я клянусь не разглашать открытий других текнов и, если, на беду, я нарушу свою клятву, клянусь без возражений принять справедливую кару. Единственным возможным исключением из этого закона станет тот случай, если сообщенные мной сведения могут спасти человеческую жизнь, но и тогда я всецело отдамся на суд властителей, и только они решат, правильно ли я поступил.

На этом все и закончилось. Я получил серую одежду текнов и вернулся в университет. Через два года я уже специализировался в области астрофизики. После этого мне четыре года пришлось проработать в лунной обсерватории Теленкор, расположенной в месте, которое вы называете цирком Платона. Наконец, опубликовав в специальных изданиях для текнов несколько статей, которые сочли интересными, я попросил перевести меня в астрофизическую обсерваторию Герукои, что на Меркурии, откуда велись наблюдения за Солнцем. Моя страсть к науке была главной причиной этого, но, по правде сказать, не единственной. Будучи студентом, а затем молодым текном, я вел скучную жизнь, не зная приключений. Как и у любого текна, у меня имелся небольшой космомагнетический корабль, способный осуществить перелет с Земли на Луну. То была не привилегия, но необходимость. Таким образом, я возвращался в Хури-Хольдэ довольно часто. Во время одного из таких перелетов я познакомился с прелестной девушкой Альтией, из триллов, актрисой Большого театра. На первых порах у нас все шло как нельзя лучше, но затем она предпочла мне другого, и, чтобы забыть ее поскорее, я решил улететь на Меркурий.

В Герукои я провел два года. Мы располагали там целым научным городком, раскинувшимся у подножия горы Теней, на терминаторе, на десятом градусе северной широты. Над поверхностью выступали лишь четыре купола с антитермическим покрытием. Два из них находились в зоне вечных сумерек, почти на границе жаркого пояса; другие два – в зоне вечной ночи. Субструктуры, напротив, простирались под знойным полушарием, где там и сям, рядом с зеркалами, улавливающими солнечную энергию, высились автоматические обсерватории.

На Меркурии постоянно находилось не более трехсот человек, мужчин и женщин, и все они были текнами. Я прибыл туда в день своего двадцатипятилетия. Космолет доставил меня в астропорт темного полушария. Я едва успел разглядеть голую замороженную почву, поблескивавшую в свете прожекторов, прежде чем спустился в подземелье.

Никогда не забуду свою первую вылазку, случившуюся несколькими днями позднее. Наша небольшая группа выбралась на поверхность через шлюз четвертого блока. Нас окружала ледяная ночь. В небе сверкали неподвижные звезды, ослепительный свет Венеры отбрасывал на почву наши тени. Мы сели в некое массивное транспортное средство, специально сконструированное для малых планет со слабым притяжением. За рулем находился Сни, прибывший в Герукои на полгода раньше меня, а впоследствии ставший моим ассистентом.

Мы двинулись к терминатору. По мере нашего к нему приближения сумерки медленно рассеивались. Вершина горы Теней, расположенной у границы темной зоны, сверкала на фоне черного неба, освещенная косыми лучами солнца и казавшаяся нереальной, словно висела в пустоте над странно переливающимися тенями – благодаря им гора и получила свое название. Мы проехали мимо первого и второго блоков и оказались в знойном полушарии. Фильтрующие экраны мгновенно оградили нас от слепящего света. Я услышал, как потрескивает от жара кузов машины.

– Расширение, – пояснил Сни. – Внешняя антитермическая броня состоит из подвижных пластин, вот они и ходят туда-сюда.

Наша машина не позволяла углубиться в освещенную зону. Без скафандров или специальных транспортных средств, сберегавших полученную энергию, удаляться более чем на двести метров от терминатора не рекомендовалось.

В центре освещенного полушария температура превышала семьсот градусов, считая от абсолютного нуля. Я побывал там лишь однажды, воспользовавшись подземным туннелем, когда понадобилось осмотреть главную солнечную энергоцентраль, расположенную в глубине долины. Ее мощные генераторы приводились в движение турбинами, работавшими на перегретом ртутном паре.

В тот раз мы добрались только до тридцатого градуса долготы.

Но впоследствии я часто выходил на поверхность. Крайне сухая почва Меркурия представляет собой сплошное нагромождение глыб, растрескавшихся от резких колебаний еще в те далекие времена, когда планета вращалась вокруг собственной оси, – хотя как знать: может, они растрескались и по другой, неизвестной мне причине? Иногда передо мной вздымались мрачные голые скалы, порой попадались долины, заполненные тончайшим сыпучим пеплом, в котором можно было утонуть, как в воде. Люди погибали в них, засыпанные грудами песка неведомой высоты. Никакими словами не описать мертвящий ужас этих равнин, над которыми на фоне безумного неба, озаренного заревом солнца, вздымаются черные вулканы!

В подземных городах жизнь чем-то напоминала ту, которую ведут ваши полярники. Нас было достаточно много, чтобы вид одних и тех же, слишком знакомых лиц не вызывал неприязни; напротив, всех, или почти всех, связывала тесная дружба. Нас объединял «меркурианский» дух, как мы говорили, дух, который сохранялся даже после возвращения на Землю, возрождаясь на «дружеских встречах бывших меркурианцев». Все меркурианцы были добровольцами, и лишь немногие просили сократить им обычный срок в три земных года. Большинство рано или поздно возвращалось на Меркурий. Некоторые даже родились на нем, например старина Хорам, единственный человек, который действительно знал всю планету. Он говорил с безмерной любовью о ее ледяных или раскаленных пустынях.

Проведя на Меркурии год, я написал служебную записку о солнечных пятнах, которая принесла мне должность директора обсерватории, и назначил Сни своим ассистентом.

Это был молчаливый, но не унылый парень, великолепный, хотя и не гениальный физик, но главное – абсолютно надежный человек. Он был старше меня на год, мы познакомились еще в университете. Я весьма ценил серьезность и солидность его рассуждений, пусть они и не были блестящими. Тогда мне казалось, что он заслуживал своей должности уже благодаря одним этим достоинствам, но теперь, смотря со стороны, я задаюсь вопросом: не сыграл ли в моем выборе определенную роль тот факт, что он был кузеном Альтии? Так или иначе, сожалеть о своем решении мне не пришлось.

Исследования вынуждали меня проводить почти все свое время в подземной лаборатории, чуть поодаль от третьего блока, глубоко под поверхностью. Я обрабатывал данные об активности Солнца, собираемые семью автоматическими обсерваториями знойного полушария, и под моим начальством, помимо Сни, трудились еще пять молодых физиков.

Каждые два месяца прибывавший с Земли космолет доставлял оборудование, продукты, которые вносили приятное разнообразие в наше меню, состоявшее в основном из плодов, выращенных в гидропонных теплицах, и последние новости. Близость Солнца мешала применению электромагнитных волн, а пользоваться волнами Хека, теоретическое существование которых я доказал в вашу эпоху и которые распространяются гораздо быстрее света, мы тогда еще не умели.

Я уже полгода работал над развитием своей теории о солнечных пятнах и вдруг заметил, что, если мои расчеты верны, скоро наступит конец света. Я и сейчас помню, как впал тогда в оцепенение, усомнился в самом себе, раз двадцать все перепроверил – и пришел в ужас! Словно безумный, я выбежал из лаборатории, поднялся на поверхность в освещенном полушарии и уставился на низко висевшее светило. Оно пылало в небе и было таким, каким его всегда видели люди. И однако, если я не ошибался, когда-нибудь в будущем, лет через сто, через десять, на следующий день, а может, и через секунду, этот чудовищный шар должен был взорваться, уничтожив огненной волной Меркурий, Землю и всю Солнечную систему!

Я стоял так, словно зачарованный, до тех пор, пока скафандр не нагрелся настолько, что я вынужден был вернуться. Я уже запрыгнул в антигравитационную трубу, когда в голове появилась новая мысль, и, скрутив кнопку контроля на своей грудной клетке, я ушел почти в свободное падение. Оказавшись внизу, я бросился в лабораторию и, никому ничего не сказав, работал более шестидесяти часов – без еды, без сна, поддерживая себя одними лишь психостимуляторами. Человек – забавное существо! Когда я наконец обнаружил, что взрыв Солнца неизбежен, но произойдет лишь через десять-пятнадцать лет, я расхохотался и, несмотря на усталость, бросился в пляс, танцуя со стульями и даже со столами. Затем я успокоился. Следовало незамедлительно предупредить Совет властителей. Я попросил директора обсерватории, пожилого текна по имени Брир, сейчас же отправить на Землю вспомогательный космолет с моим докладом. Сначала он ответил отказом, и я вынужден был сказать ему правду. Через несколько дней космолет вернулся, доставив на Меркурий властителя неба собственной персоной.

За исключением моего старого университетского преподавателя, Керта, властителя атомов, я никогда прежде не общался близко со столь могущественными персонами.

Хани, властитель неба, был высоким широкоплечим старцем с холодными голубыми глазами, тщательно ухаживавшим за длинной седой бородой старомодного вида. Он прошел прямиком в мою лабораторию в сопровождении другого старомодного явления, просто восхитительного – молодой блондинки, которой оказалась его внучка Рения, геолог и геофизик, ученица Снэ, властителя планет. Но в тот момент, должен признать, я не обратил на нее особого внимания. Я ознакомил Хани со своими новыми методами расчета и с результатами, к которым они меня привели. Он неспешно перепроверил мою работу, но ошибок не обнаружил. Подняв глаза, он прошелся взглядом по тихой и пустынной лаборатории, меланхолично посмотрел на внучку, потом на меня:

– Жаль, Хорк, что ваши расчеты верны. В свое время вы, несомненно, стали бы властителем…

Мы долго сидели молча. Я взглянул на Рению. Она и бровью не повела, когда я изложил результаты моих трудов. Ее зеленые глаза затуманились, но тонкие, правильные черты лица сохранили выражение спокойной решимости. Она заговорила первой:

– Неужели мы действительно ничего не можем сделать? Неужели человек жил напрасно? И не будет ли лучше отправить в гиперпространство звездолеты, пусть даже только один из тысячи долетит… хоть куда-то?

– Я думал о другой возможности, – сказал я. – Похоже – во всяком случае, так мне представляется, – взрыв достигнет только орбиты Урана или, на худой конец, Нептуна. Мы имеем дело не с какой-то новой или сверхновой звездой, но с чем-то иным. И если мы сможем отвести Землю на достаточное расстояние…

– Именно это и нужно сделать, – поддержал меня Хани. – Вот только успеем ли мы? Десять лет – слишком маленький срок для подобного предприятия! Я останусь здесь на месяц. В конце концов, все ваши экстраполяции основаны только на наблюдениях, сделанных в последнее полугодие. Я согласен с вами: Солнце не превратится в классическую новую или сверхновую, но общие черты все же просматриваются. Я затребую копии всех докладов, которые касаются Солнца и новых звезд. Мы вместе продолжим вашу работу, а там уже посмотрим.

За исключением Брира, Хани, Рении, моих непосредственных помощников и меня самого, никто на Меркурии, даже астрономы, не догадывался о жестокой правде. Своих результатов я добился благодаря новой методике расчетов.

Все полагали, что Хани совершает инспекционную поездку – факт редкий, но не беспрецедентный. Теперь, когда я уже не нес всей ответственности за исследования и бремя тяжкой тайны со мной делили другие, на меня навалилась невероятная усталость, и я был вынужден взять несколько дней отгулов – серые клеточки требовали небольшой передышки. Я воспользовался вынужденным отпуском для того, чтобы показать Рении Меркурий. В космолете Хани мы облетели планету со всех сторон, на предельно низкой высоте. Последний день мы провели на вершине горы Теней, где располагалась небольшая станция отдыха. Рения оказалась чудесной спутницей, веселой и неунывающей. На Меркурий она прилетела впервые, но вместе с дедушкой уже бывала на Марсе, спутниках Юпитера и Сатурна, даже на Нептуне. Что до Венеры, то она там родилась – Хани был венерианином по происхождению, – но покинула эту планету в юном возрасте.

Когда-то, за сколько-то тысячелетий или даже миллионов лет до появления на Земле человека, на Марсе – пусть он и был в наше время, как и в ваши дни, голой планетой, почти такой же бесплодной, как и Меркурий, покрытой лимонитными песками и чахлыми лишайниками, – проживали марсиане. Их следы были крошечными, едва заметными, но неоспоримыми: несколько полуобвалившихся, порой засыпанных песком туннелей. В одном из них недавно обнаружили обломки веретенообразного летательного аппарата: он испытал разрушительное действие коррозии, но когда-то, похоже, работал на основе космомагнетизма. Но вот ваши следы, следы вашей будущей колонии, оставленные незадолго до пятого оледенения, были отчетливыми: заброшенные города без сводов, где все, кроме книг, осталось целым и невредимым.

Я снова принялся за работу вместе с Хани и почти ежедневно виделся с Ренией. Казалось, старик и часа не мог обойтись без своей внучки. Только она могла его успокоить, когда он был на взводе. Хани, крайне приятному и умному человеку, была присуща ярко выраженная маниакальность. Пришлось научиться представлять ему свои расчеты так, чтобы не слышать, как он скрежещет зубами, перепроверяя их. Мы проанализировали архивные данные о Солнце и все каждодневные наблюдения последних лет.

На Земле целая армия астрофизиков изучала все, что было известно о начальных стадиях развития новых и сверхновых, и пересылала нам результаты на космолетах особого назначения. Чтобы не привлекать чрезмерного внимания астрономов, Хани распространил слух, будто он проверяет одну из моих теорий, согласно которой ближайшая к нам звезда, Этанор, рискует вскоре превратиться в сверхновую.

Совет властителей – под довольно туманными предлогами – снова провел через правительство триллов закон Алькитта, который позволял в случае необходимости мобилизовать все земные энергоресурсы. Незаметно начались первые приготовления.

Наши расчеты позволили наконец уточнить срок солнечного взрыва: при сохранении нынешнего ритма солнечных ядерных реакций у нас оставалось двенадцать лет и шестьдесят четыре дня. Но следовало учитывать возможное ускорение, так что «запас прочности» не превышал восьми лет.

Стало быть, через восемь лет Земля и Венера должны были удалиться от Солнца, причем на максимально возможное расстояние, зайдя за орбиту Урана. О спасении других планет не могло идти и речи, и одно время мы всерьез рассматривали план, согласно которому предполагалось переселить на Землю всех колонистов с Венеры. Но выяснилось, что данная операция, вкупе с сооружением герметичных подземных убежищ еще для семисот миллионов человек, а также сельскохозяйственных ферм, которые должны были обеспечить этих людей питанием, оказалась бы более затратной во всех отношениях, чем перемещение с орбиты самой Венеры.

Хани улетел вместе с Ренией, и их отсутствие подействовало на меня удручающе. Я уже привык к старику, к его вспышкам гнева и грубому юмору, к неоценимой помощи, которую он мне оказывал. Должен признаться, я привык также и к умиротворяющему присутствию Рении и теперь не без грусти поднимался на вершину горы Теней.

Спустя полгода после их возвращения на Землю новость о взрыве Солнца была объявлена всему человечеству, но говорилось, что это лишь один из возможных исходов. С согласия Совета правительство триллов приступило к строительству гигантских космомагнетических двигателей, которые, будучи расположенными на полюсах Земли и Венеры, должны были вывести обе планеты в открытый космос. Чуть позднее заработал и закон Алькитта, и с этого момента все на обеих планетах было подчинено одной великой цели. Затем, совершенно неожиданно, меня отозвали на Землю. Я в последний раз обошел знакомую лабораторию, которую мне больше не довелось увидеть, и улетел, взвалив на Сни всю ответственность за продолжение исследований.

О причине срочного вызова я совершенно ничего не знал, – и, наверное, поэтому удивился больше всех, когда приказом Совета властителей меня вдруг поставили во главе Солодины, организации, только что созданной для контроля над подготовкой к великому путешествию наших планет сквозь космос. Я стал верховным координатором. Этой тяжелой, но восхитительной ответственностью я был обязан тому докладу, с которым Хани выступил по возвращении на Землю, рассказав обо мне. Так в свои двадцать семь лет я возглавил организацию, которая в той или иной степени контролировала всю жизнедеятельность двух планет!

Я думал, что мне удастся насладиться несколькими днями отдыха и навестить брата, проживавшего с семьей в Экнеборе, в Южном полушарии. Не тут-то было! Едва я вышел из межпланетного космолета, как вынужден был предстать перед Советом. После принесения клятвы текна мне больше не доводилось бывать в этом зале. На сей раз атмосфера была менее торжественной, но более напряженной. Присутствовали все властители до единого, в том числе властитель машин и властитель людей – последний выступал в роли посредника между Советом и правительством триллов. На собрание явились даже три члена этого самого правительства, чего не было с незапамятных времен!

Я сел, и Тхар, властитель машин, начал свой доклад. Гигантские космомагнетические двигатели, сказал он, будут готовы через три года и еще через год – смонтированы и установлены. Раньше с этим никак не справиться, потому что колоссальные размеры космомагнитов ставят множество совершенно новых проблем. Так, например, первым делом необходимо построить станки, способные обрабатывать огромные детали.

Затем слово взял Снэ, властитель планет: установка гигантских космомагнитов на полюсах требует решения сложнейших вопросов из области геологии и геофизики. Можно сравнительно легко растопить ледяной панцирь на Южном полюсе, но это вызовет значительный подъем уровня моря, целые страны будут затоплены. Поэтому лучше всего избавиться ото льда лишь на отдельном участке, ровно таком, какой необходим для космомагнита, – не больше и не меньше. Что же касается Северного полюса, то при почти километровой глубине океана нечего и думать об установке надежного фундамента в такой короткий срок. Подводный космомагнит слишком сложен, и на постройку его также уйдет немало времени. В общем, Снэ предлагал вместо одного космомагнита на Северном полюсе разместить целую серию менее мощных космомагнитов на суше, в как можно более высоких широтах, опоясав ими всю Землю.

Псил, властитель энергии, ответил на это, что такой проект кажется ему единственно приемлемым, но малейшее нарушение синхронной работы малых космомагнитов вызовет избыточные напряжения земной коры, чреватые подземными толчками.

Один за другим властители высказывали свои соображения. Я уже начинал понимать, насколько трудная задача ждет меня. Необходимо было предусмотреть эвакуацию всего населения с поверхности в подземные города с герметичной изоляцией и автономным снабжением, законсервировать значительную часть атмосферного воздуха, создать подземные поля и гидропонные фермы, способные на протяжении долгих лет снабжать всех этих людей продуктами питания.

Разумеется, можно было бы оставить часть автоматических заводов фотосинтеза на поверхности, чтобы они использовали энергию сверхновой, но я надеялся, что к тому времени, когда она вспыхнет, мы будем уже далеко. И все это касалось не только Земли, но и Венеры. Разумеется, я был бы не один.

Я получил бы столько помощников, сколько сам пожелал бы, и в придачу – полную поддержку Совета. Однако груз ответственности уже начинал давить на мои плечи.