Текст книги "Интимные места Фортуны"

Берн слышал, как под утро вернулась рабочая команда. Как всегда по возвращении, сдавались списки. В падавшем из окна лунном свете было видно, как люди сновали туда-сюда, входя и выходя из канцелярии. Долго будил младшего капрала, наконец он, стряхивая остатки сна, сел на своей койке. Пришел еще кто-то, и Берн услышал тихий разговор.

– Мистера Клинтона доставили. Ихняя «сосиска»[49]49
  Сленговое название снарядов крупного калибра, эквивалент нашему «лаптю».


[Закрыть] прилетела, легла рядом, ему кишки и выпустило. Не, не помер еще, морфию ему вкатили и вынесли на носилках. Да если и жив еще, так того и гляди помрет.

– Ты о ком? – спросил, вскакивая, капрал Рейнольдс.

– Мистер Клинтон, капрал. Пришел его час. Меня прям вырвало, как глянул на него. Он в сознании. Сказал, что заранее знал, что тут ему конец придет. Знал.

Берн не шевелился на своей койке, завернувшись в одеяло. Было такое чувство, что в нем сейчас что-то лопнет от напряжения.

Глава VII

Но не беда, если я буду прихрамывать: свалю все на войну, и тем больше прав у меня будет на пенсию.

У. Шекспир[50]50
  Шекспир У. Король Генрих IV. – Ч. II, акт 1, сцена 2 / Пер. с англ. Е. Бируковой.


[Закрыть]

Штаб-сержант преуспел, зарабатывая себе на обратный билет, все вышло именно так, как предполагалось, он убывал домой вечером того же дня. Усиливая и продлевая себе удовольствие, он нес благостную чушь о том, сколько пользы принесут его подчиненные за годы предстоящей им службы. Однако окружающих такая перспектива не очень вдохновляла. От этого радостного мурлыканья им все труднее было подобрать нужные слова, чтобы выразить сожаление по поводу его отъезда, на ум больше приходили слова поздравлений с демобилизацией. Берн вообще ничего не говорил – в отношении происходящего он испытывал только радость от того, что старый лицемер наконец отбывает. А вообще-то он не мог думать ни о чем, кроме судьбы несчастного Клинтона, который всегда был так добр к нему. Ему хотелось повидать сержанта Тозера и услышать, как же все это произошло.

– Я надеялся, до своего отъезда, – говорил штаб-сержант, источая елейную доброжелательность, – я увижу Джонсона капралом, а Берна – с нашивкой[51]51
  Лычка младшего капрала.


[Закрыть].

Берн, не веривший ни одному слову старика, смотрел на него с тревожным удивлением, которое по ошибке можно было принять за доверчивость, пока тот продолжал мурлыкать благоглупости, шнуруя свои башмаки. Берн заправил койку, подмел пол и ушел бриться и умываться. Вернувшись, надел мундир и отправился через улицу искать сержанта Тозера.

– Да мне самому жаль его охуеть как, – сказал сержант. – Такие «сосиски» к нам прилетали, я их боюсь до сраной жопы. В небе-то их видишь, да не знаешь, где ебанет. Наша группа должна была заныкаться в стрелковых ячейках, понял? Занять позицию и быть на шухере. Как только каждая пара сбрасывала свой груз, они проскальзывали по ходу сообщения и ждали в траншее рядом с той, где я сидел. Ну вот, он был не больше чем за пятьдесят ярдов, и ему было хорошо слышно, что у нас в траншее происходит, а нам – что у него. И вот мы слышим, как эта хуевина приближается. Двое наших только скинули груз и рванули в окоп. А офицер, старший группы, полез в блиндаж отметиться. Прям на наших глазах и ебануло. В той нише были только мистер Клинтон да пара часовых, так прям туда и… Я чуть не проблевался, когда мы его на носилки укладывали. И еще до того, как ему дали морфия и унесли, он и говорит: «Я знал, что здесь получу. Знал!» Больше ничего не говорил, только это повторял. Еще одного парня зацепило на приступке ячейки, говорят, такое ранение, что его домой отправят. Прикол, да, как думаешь? Я про то, что он знал, что его тут пизданет.

– Не знаю, – задумчиво произнес Берн. – Почти у каждого такие предчувствия бывают, но не всегда же сбываются.

– А я прям знал, что меня пронесет, – сказал сержант. – Знаешь, никак не могу заставить себя не думать о мистере Клинтоне. Прикинь, он уже понимал, что ему уже пиздец, что все уже кончено. Конечно, было видно, как ему больно, пока ему не дали морфия, и он так стонал, и было видно, что заставляет себя не стонать. Не знаю, как сказать, но у него лицо поменялось, уже не было больше мрачным. Он знал, что ему точно пиздец.

– Вот, сука, несчастная судьбина! Это после того, как прошел всю Сомму без единой царапины, – проговорил Берн. – Так жаль его. Всякий раз, как я был с ним, случалось что-нибудь веселое, и такой он всегда был прикольный. И всегда к людям хорошо относился, и всегда держал себя в руках, неважно, был ли на коне или оказался в нокауте, вроде как бы одновременно и шуткует с ними, а в то же время командует. Ты обращал внимание, какой у него был правильно-тихий голос? Ему не нужно было орать, чтобы его услышали.

– Да, все ребята его любили, – согласился сержант. – А людей не одурачишь. Знаешь, попадется иногда офицер наглый и крикливый, гоняет ребят, потом еще накажет и зашагает прочь, уверенный, что заставил их Бога бояться. Ага, щас! Он думает, его уважают. А они всего лишь думают, что на нем ремень Сэма Брауна[52]52
  Портупея – широкий кожаный ремень, поддерживаемый узким ремешком, проходящим через правое плечо. Изобретена английским офицером Сэмом Брауном, потерявшим левую руку. За счет дополнительного крепления ремня удобнее было вытаскивать саблю из ножен.


[Закрыть], и, обезьянничая, носят шнурок на поясе. Ребята не прочь немного позабавиться. Ох и отличный парень был мистер Клинтон, все мы его любили. Ты знаешь, по мне, так в некоторых из нас побольше Бога, чем у священников, которые читают нам проповеди. Мы готовы рискнуть, вот и все. Ну что же, человек есть человек. Будь он прав иль не прав, но если полон дурацкой уверенности, что прав, может с ней и оставаться. И что с того, что тебя ухлопают? Все равно когда-то придется помереть. При такой жизни ты можешь рискнуть хоть рукой своей, а иногда, бля, и чем побольше. Многие треплются о том, что война, мол, пустое дело, а я вот не уверен, что совсем уж пустое дело. Думаю, они это для красного словца болтают. Возьми любого из парней, не из этих молодых, а из стариков, кто не хотел в армию и не шел, пока не зацапали. Эти говорят, что война – до жопы глупая трата времени, говорят, что не должно быть войн. Как будто такие базары делу помогут. А пошлют их в штыковую атаку, винтовка наперевес да пара гранат, а перед ними здоровенный ганс, и хрен они будут думать о ценности жизни какого-то там пидора. Так? Хрен тебе! Собственная шкура, вот о чем они будут думать. Это то, что называется «принципы». Половина из тех, кто дома сопли размазывал, будут драться, как крыса, загнанная в угол. Такая у людей натура. Да почти всякого, даже самого задроченного труса можно заставить сражаться, если правильно подкалываешь его. А мы разве не так? Мы что тут, за компот стараемся, за семь сраных шиллингов в неделю? Мне по хую всякая такая сознательность, но у меня есть самоуважение.

Берн высоко ценил точку зрения сержанта Тозера, поскольку видел в его словах логику, даже если сержант отходил от темы. Жизнь была полна опасностей и окутана тайнами, и война обостряла у людей чувства опасности и таинственности: солдат, как и святой праведник, может написать собственный трактат de contemptu mundi[53]53
  «О презрении к миру» – сатира в стихах Бернарда Клюнийского, французского монаха и поэта первой половины XII века, знаменитого авторством популярной в Средневековье сатиры в стихах.


[Закрыть], и разница между ними будет лишь в том, под каким углом и с каким чувством он взирает на окружающую реальность.

Дальше задерживаться он не мог, нужно было возвращаться в канцелярию, чтобы пробыть там до тех пор, пока не начнутся рапорты старших офицеров батальона. Тогда ему придется покинуть помещение и, как обычно, устроиться в теньке и покурить в одиночестве. Он мало с кем говорил, только со связистом, который иногда мог шепнуть ему что-то или, нацарапав записку на клочке бумаги, подвинуть ее по столу, чтобы Берн мог прочесть. Единственным, кто вызывал в нем интерес, был адъютант. В тот день, только придя в канцелярию, Берн собрался отнести бумаги одному из ротных офицеров и, выходя, столкнулся с ним в дверях. Берн отступил в сторону, давая дорогу, и встал по стойке «смирно». На лице офицера он заметил усталость и тревогу и почему-то ощутил симпатию к нему. Весь день он то и дело бросал взгляд в его сторону и каждый раз видел, что офицер все так же сидит на своем месте, ничего не делая, подперев рукой подбородок и уставившись в никуда. Его молодое и довольно симпатичное лицо было растерянно и полно тревоги, на нем читались отголоски мрачных дум. И все знали, о чем были эти думы. Время от времени штаб-сержант отвлекал его от этих мыслей рутинными вопросами, и тогда он оборачивался с видом усталой покорности и регулировал проблему, а затем некоторое время суетливо занимался своими бумагами, потом снова впадал в меланхолическую задумчивость. Повседневные вопросы решать так просто. Он, казалось, напрочь забыл о том, что штаб-сержант заключил сепаратный мир с противником, но когда вспомнил об этом деликатном деле, только бросил смущенный взгляд на сержанта и проговорил:

– Да, штаб-сержант, когда вы убываете?

Штаб-сержант было теперешним воинским званием Томлинсона, а прежнее, колор-сержант, являлось всего лишь напоминанием о ранее упраздненном чине, в котором он состоял в довоенной армии.

– Так в котором часу вы убываете?

– Я сдаю свои обязанности в шесть вечера сегодня, сэр.

– Отлично, – в отчаянии бросил адъютант. – Вам не мешало бы отдохнуть, не так ли?

Берн как раз отстукивал на машинке приказ «18075. Кпр. Т. С. Рейнольдс производится в сержанты», и дата, и затем уведомление о назначении сержанта Рейнольдса сержантом канцелярии. Он почувствовал обиду ветерана за неправильное, вне очереди, назначение, сделанное адъютантом. В это время в помещение зашел капеллан, и капитан Хэвлок тут же поднялся и вышел с ним на улицу. Берн вспомнил, что хотел попросить падре обналичить чек, но внезапно услышал за спиной странно дребезжащий старческий голос, всегда напоминавший ему мяуканье кастрированного кота:

– Берн, вы прекращаете выполнение здесь своих обязанностей сегодня в шесть вечера.

– Так точно, штаб-сержант, – кратко ответил Берн, хотя отставка, которую он давно ожидал, на какой-то момент обескуражила его. Очевидно, что-то в тоне ответа Берна разочаровало штаб-сержанта и всколыхнуло в нем желание посыпать соль на рану.

– Вы не очень подходите для такой службы, – с удовлетворением констатировал он.

– Никак нет, штаб-сержант, – безразличным голосом подтвердил Берн. И небрежным тоном добавил, чисто с целью подколоть: – Буду рад вернуться к боевой деятельности.

Ничто не могло хлестнуть их сильнее и поставить на место, чем такой намек на различия их и его службы. Удовлетворенный своим контрударом, он продолжил печатание, в котором стал практически профессионалом. Спустя секунду он поймал взгляд связиста, тот торжественно подмигнул.

– Как себя чувствуешь? – спросил штаб-сержант Робинсон, когда в первых минутах седьмого Берн представил к осмотру себя, свою винтовку, ранец и постельные принадлежности.

– Толстым и ленивым, штаб-сержант, – улыбаясь, ответил Берн.

– Это мы сможем подлечить. Можешь отправляться в хибару сержанта Тозера, смею надеяться, он подберет для тебя комнатку.

– Слыхал, возвращаешься. Как раз к вечернему чаю, – сказал малыш Мартлоу, когда Берн скинул возле него свои вещи. – Сегодня мы не идем на передовую. Первая ночь свободная с тех пор, как мы попали в эту сраную дыру. И как нам с этим быть?

– А где Шэм? – поинтересовался Берн.

– Стирается. Айда, махнем в этот чертов Мазенграб, побалдеем там, все трое. У меня двадцать местных тугриков есть, да еще десяток шиллингов, что матушка прислала.

В дверях появился Шэм.

– Не знаешь, где наш падре разместился, Шэм? Пойдем, дорогу покажешь. А после мне б еще Эванса разыскать. И ты б с нами пошел, Мартлоу. Ох и устроим вечерок.

– А чего тебе Эванс? – ревниво спросил Мартлоу.

– Хочу, чтоб он для меня шампанского закупил, которое Reservee pour les officiers[54]54
  «Только для офицеров» (фр.).


[Закрыть]. Уж коли он денщик старшего офицера, ему без проблем продадут.

– Сержанта Тозера пригласи, – сказал Шэм. – Он последнее время что-то здорово огорчен.

– Конечно. Только падре сперва разыщу. Потом у нас будет достаточно времени, чтобы найти сержанта; или вы идите поищите его, а я пока подожду падре.

Они быстро проскочили мимо помещений штаба и ротной канцелярии, свернули на боковую улицу, или скорее в уединенный проулок с домами побогаче, и Берн постучал в дверь. Договорившись, что будут ждать его в лавчонке на главной улице, в двух шагах от угла, Шэм и Мартлоу отправились на поиски сержанта Тозера. На стук сперва никто не отзывался, но немного погодя во двор вышла пожилая дама и объяснила, что капеллана сейчас нет, что он будет позже. И очень удивилась вопросу «насколько позже?». Берн лениво прогуливался взад-вперед по улице. Вскоре из дверей одного из домов появился адъютант и, ответив на салют Берна, поинтересовался:

– Вы кого-то ждете?

– Я хотел бы повидать капеллана, сэр.

– Он с командованием батальона. Не думаю, что задержится надолго.

Это обнадеживало. Наконец показалась длинная и худая фигура капеллана. Он не обратил внимания на подходившего Берна и направился прямо к своей квартире. Берн последовал за ним и перехватил возле самых дверей. Капеллан удивился, узнав, что Берн больше не работает в канцелярии. С чеком проблем не возникло, поскольку у капеллана было в достатке наличности, которая предназначалась для нужд столовой. Утром он собирался в Нё-ле-Мин.

– Мистер Клинтон умер от ран сегодня днем. Знаете, несколько дней назад он говорил, что у него предчувствие, что его убьют, если он сейчас окажется на передовой. Я думаю, он рассказал мне это затем, чтобы самому стало легче. Он стеснялся. А когда уходил, выглядел бодрым и, похоже, выбросил все это из головы.

Берн постарался уклониться от разговора с падре об этом происшествии, несмотря на то что падре был одним из лучших, с кем можно было бы об этом говорить. Смутившись, он смог лишь сказать, что очень сожалеет. Странно, но с сержантом Тозером он говорил об этом более откровенно.

– Не знаю, как вы дальше сможете продолжать оставаться таким, как вы есть, Берн, – сказал капеллан, резко меняя тему. – Я полагаю, что даже самых удачливых из нас здесь ждут крутые времена. Будь вы офицером, могли хотя бы иметь некоторый комфорт и хоть немного личного пространства, да и друзей вашего круга. Даже не знаю, как вы можете выносить все это. Есть среди этих людей хоть кто-нибудь, кого вы могли бы назвать другом?

Берн выдержал заметную паузу.

– Пожалуй, нет, – наконец проговорил он. – Не думаю, что могу назвать кого-нибудь другом. Я люблю этих ребят, всех люблю. Кажется, и они меня любят. По большей части они порядочные люди и здорово по могли мне. Есть у меня, конечно, пара хороших приятелей. В некотором роде доброе товарищество может заменить дружбу. Тут другое: тут есть своя верность и привязанность, и я уверен, что со временем все это перерастет в такие чувства, которых дружбе никогда не достичь. Не знаю, может быть, само по себе это и не так уж много, но это вполне возможно. Вам не кажется, что дружба предполагает более устойчивые обстоятельства? Нужно иметь время приглядеться. А здесь такого времени нет, а если есть, то совсем мало. Я, например, не считаю, что отвага – такая уж своеобычная штука, хотя отвага тоже разной бывает. Когда этот паренек, Эванс, услыхал, что полковник остался на проволочном заграждении, он бросился назад, как в пекло, и сделал для него все что мог. Конечно, он уважал полковника, хотя бы за то, что тот считал позором посылать на войну таких детишек и взял его в денщики, дал шанс выжить. Но ладно, пусть это особый случай, но мне доводилось видеть людей, не раз и не два рисковавших своей жизнью ради других. Я не говорю, что все так делают. Похоже, это какое-то спонтанное и неосознанное действие, вроде как ты бросаешься вперед, когда видишь ребенка, который играет на улице и вдруг выбегает прямо под колеса автомобиля. Вроде в этот момент тебе этот парень просто никто, а уже через секунду ты в пекло полезешь за него. Нет, это не дружба. Здесь не имеет значения, кем тебе приходится этот человек, это не имеет отношения к конкретному человеку, это какой-то энтузиазм, если хотите, энтузиазм в лучшем смысле этого слова. Конечно, мы все тут одной веревкой связаны, и у всех нервы на пределе, и мы стараемся помогать друг другу. Ведь то, что сегодня случилось с ним, завтра может случиться с тобой. И все мы завязли в этой войне по самое горло, нам уже не вырваться, и мы знаем об этом.

– Это так, но, видите ли, Берн, такие же отношения существуют и между офицерами, а также между офицерами и солдатами. Возьмите, к примеру, капитана Моллета и его людей.

– Про офицеров я не знаю, сэр, – ответил Берн сдержанно. – Ребята высокого мнения о капитане Моллете. Я же говорю только о том, что происходит у нижних чинов. Жизнь – тяжелая штука, но есть и награда за это: мне с ребятами просто. Как они выражаются, мы все тут по уши в дерьме. Понимаете, падре, я деморализован. Я начинаю смотреть на всех этих офицеров, сержантский состав, военную полицию, штабных офицеров как на обыкновенных врагов нормальных солдат, таких как я. Да и капитан Моллет не исключение. Иногда он вторгается в нашу жизнь и нарушает ее спокойное течение.

– Я не сомневаюсь, что вы заслуживаете награды. Вас отозвали из канцелярии?

– Так точно, сэр. Я полагаю, что именно этот термин здесь уместен. Меня забрали в канцелярию и сообщили, что я пробуду там десять дней, пока Грейс находится в санчасти. Мои десять дней закончились, а Грейс до сих пор шлангует там. Так что пост теперь вакантный. На самом деле это не совсем мой milieu[55]55
  «Сфера», «среда», «общество» (фр.).


[Закрыть]. Между нами, падре, в канцелярии троим-то работы нет, не говоря уж о четверых. Трое нужны, когда мы на передовой, а сейчас они просто честно и в полную силу выполняют свои обязанности и будут делать это вдвоем, пока не подберут себе клерка подходящей квалификации.

– Я не думаю, что вам следует оставаться тем, кто вы есть сейчас. Не думаю, что это подходящее место для вас. Вы могли бы быть гораздо полезнее в другом качестве. Однако меня ждут дела. Загляните ко мне как-нибудь вечерком, хотя, боюсь, мы скоро будем выдвигаться. Знаете такого Миллера?

– Миллер – это который свинтился перед июльским делом, сэр? Не знаю его. Но знаю о нем.

– Да. Его арестовали в Руане[56]56
  Историческая столица Нормандии, ныне центр региона Нормандия и префектура департамента Приморская Сена на севере Франции.


[Закрыть]. Как он смог добрался до Руана, представить не могу. Он там нашел какую-то женщину, и она укрывала его, пока у него деньги не кончились, а потом сдала полиции. Даже не знаю, как будет лучше: чтобы он вышел сухим из воды или чтобы с ним что-то приключилось. Паскудное дело. Ну, спокойной ночи.

– Мне очень жаль, сэр, что вам приходится беспокоиться о таких делах. Для любого из нас это было бы очень неприятно. Надеюсь, я не очень задержал вас. Крайне обязан вам за чек. Спокойной ночи, сэр.

– Спокойной ночи, Берн. И загляните ко мне на днях. Спокойной ночи.

Поспешая по темнеющей улице, Берн раздумывал о том, что самым лучшим вариантом стала бы черта под карьерой младшего капрала Миллера, подведенная расстрельной командой. Поразмыслив, он признался себе, что в такой ситуации больше жалел бы расстрельную команду, чем арестованного. Он всегда считал, что фамилию Миллер следует произносить как Мюллер, уж больно он был похож на фрица своей здоровенной круглой башкой. Дело и вправду было говеное. Когда Миллер исчез, аккурат перед атакой, многие говорили, что он, должно быть, перешел линию фронта и сдался немцам. Осуждение было полно горечи. Позже в обвинительном заключении будет изложено, что он оставил свой батальон, бросил командиров, предал. Но это – мелочь в сравнении с тем, что он предал их, своих товарищей. Им предстоит идти в бой, а он будет спасать свою шкуру. И это было хуже всего; если бы любого из тех, кто побывал в бою, спросили, как следует поступить с Миллером, ответ был бы один: пристрелить суку! Но если бы кого-то из них назначили в расстрельную команду, отношение изменилось бы кардинально.

Внезапно Берну пришла в голову мысль о том, как бы он сам себя повел, будучи назначен для такого дела. Невольно задавшись этим вопросом, он решил, что для него это было бы неприемлемо, ибо он из тех, кому легче перепрыгнуть пропасть, чем решиться на такое. Пусть это будет его обязанностью, его долгом и совесть останется чиста – все равно такое оправдание не прокатит. Разница между проявленной Миллером трусостью и страхом, который испытывает даже храбрый боец перед атакой, на первый взгляд и невелика. Но другие-то пошли в бой. Если они и не выдержали испытания, то хотя бы попробовали, так что им можно сочувствовать. Некоторые в какой-то момент сломались, но снова овладели собой, как те двое, которым штаб-сержант Гласспол надавил на психику. Возможно, стоило бы даже пристрелить пару беглецов, чтобы предотвратить панику. Но это было бы совсем другим делом, и к этому можно было бы отнестись с пониманием. Если бы ему пришлось оказаться в расстрельной команде, он бы сделал все как надо, наравне со всеми остальными, и всем было бы плевать, что это работа для палачей.

Он забыл повидать Эванса, да и слишком поздно было. Эванс, скорее всего, уже был загружен своими прямыми обязанностями по обеспечению быта для майора. Шэма и Мартлоу он нашел на углу, но сержанта Тозера с ними не было, они не смогли его разыскать. Берн сказал, чтобы они ждали, пока он заглянет в маленький ресторанчик, где раньше один раз уже обедал. Зашел и тут же появился обратно, но уже с девчонкой лет семнадцати, и неожиданно для Шэма и Мартлоу пошел с ней по улице совсем в другую сторону, нежно ведя ее под ручку.

– Ну не пидор? – воскликнул Мартлоу. – Хоть бы мне познакомиться с какой французской сучкой.

– Ну а я не намерен здесь его дожидаться, – угрюмо заявил Шэм, – пошли в кафешку, выпьем.

– Чой-то он какой-то не такой с тех пор, как пошланговал в канцелярии. Ладно, поехали, закинемся по маленькой.

Они зашли в кабачок и под vin rouge[57]57
  Красное вино.


[Закрыть] и гренадин высказали друг другу то, что думают о Берне на самом деле, об изменениях его характера и о том, что эти изменения в последнее время все больше бросаются в глаза. А минут через двадцать появился Берн и, улыбаясь, поинтересовался, готовы ли они.

– И где тебя носило? – с возмущением спросили они в один голос.

– А че это с вами? – с удивлением поинтересовался Берн. – Я за сержантом Тозером ходил, что же еще. Он ждет в ресторане.

– Мы думали, ты слился с девчонкой, – сказал немного смущенный Шэм, – и бросил нас здесь.

– Ясно как день, ваши мозги опять встают раком, – ответил Берн. – Видит бог, вовремя я вернулся. Вот уж не думал, что вас так развезет за десять дней.

Их возмущение его нисколько не обидело; если в первый момент он и был немного задет, то тут же забыл об этом и теперь только дружески подкалывал их. Сержант Тозер был рад его возвращению, а еще ему просто понравилась эта маленькая закусочная, едва ли тянувшая на звание ресторана. Здесь было гораздо лучше, чем в большом шумном зале кабака. Здесь предлагались лишь два блюда – омлет и pommes frites[58]58
  Картофель фри (фр.).


[Закрыть], зато давно поджидавшие их мадам-хозяйка с дочерью немедленно украсили стол парой бутылок «Клико». Хозяйка сразу ушла на кухню, дочка намеревалась последовать за ней, но тут уж Берн запротестовал. Она попыталась было урезонить его, но он ничего не желал слышать, и вскоре, хоть и неохотно, она пошла к шкафу с посудой и вынула из ящика таблички с блеклыми зелеными ленточками, и Берн прикрепил их к бутылочным пробкам. На табличках размашистыми, одинаковой высоты буквами было отпечатано: Reservee pour les officiers[59]59
  «Зарезервировано для офицеров» (фр.).


[Закрыть]. Хозяйка быстро принесла еду, расставила блюда на столе и сняла с бутылок таблички, заявив, что не дай бог кто увидит, – ей не нужны неприятности с военной полицией. В конце концов, чтобы не нервировать ее, Берн убрал таблички в карман, заявив, что оставит их себе как сувенир с войны.

Они пили и закусывали в прекрасном, веселом настроении, и Мартлоу круглыми от восхищения глазами провожал каждое движение девчонки, которая их обслуживала. Тем вечером никто больше не появился в кафешке, так что они, имея помещение в полном своем распоряжении, не торопясь расправлялись с вином. Берн подошел к двери на кухню и попросил счет, который вскоре и был представлен хозяйкой через дочку, и он весело уточнил пункты и детали заказа, а потом расплатился. И довольно бесцеремонно расцеловался с обеими хозяйками, сперва с женщиной, потом с ее дочерью.

– Чего ты добивался, целуя старушку? – поинтересовался Мартлоу на улице.

– Поцеловаться потом с дочкой, – весело отвечал из темноты Берн.

Они повернули за угол и направились к баракам. Сержанту Тозеру нужно было на минуту заглянуть в ротную канцелярию, и Берн остался ждать его на улице, а остальные пошли вперед.

– Рановато по койкам, сержант, – сказал Берн, когда тот вернулся. – Пойдемте за барак, сядем, покурим и поговорим. Что за прелесть эта ночь. Взгляните туда, на галерею транспортера, на фоне неба она похожа на горную гряду Гибралтара. А другая тянется в направлении Саина[60]60
  Населенный пункт в Бретани на севере Франции. В соответствии с договорами между Францией и Англией Бретань находится под английским правлением. Намек на упомянутый перед этим Гибралтар – также заморскую территорию Великобритании.


[Закрыть]. Вино несколько оживило меня, но не взволновало.

– Мне тоже по башке дало, – согласился сержант.

– Сказать, что мне по башке дало, будет не совсем верно, – заметил Берн. – Оно оживило мою кровь и в то же время подогрело все пять моих чувств. И я снова чувствую себя человеком. Честно и откровенно говоря, сержант, хоть я и не хотел оставаться в канцелярии, но когда старина Томлинсон подкрался ко мне, что твой котяра, и огорошил сообщением, что я возвращаюсь в роту, я был повергнут в уныние. Мое тщеславие было задето, и он, кажется, получил от этого определенное удовлетворение. Но если разобраться, я все время чувствую себя не в своей тарелке с тех пор, как мы покинули Песчаные карьеры.

– Ты бы мог сделать так, чтоб тебя оставили в этой канцелярии, если б хотел там остаться, – отозвался сержант.

– А я и не хотел там оставаться, – нетерпеливо ответил Берн. – Скучно там до смерти. А по мне, лучше быть уставшим, как собака, чем скучать до блевоты. Мне нравится быть с моей ротой. Мне нравится ее шикарность, даже если она пуста, как барабан. А если б я подольше остался в канцелярии, превратился б в шланга. Я мог попросить штаб-сержанта или даже адъютанта отправить меня назад в роту, но я не попросил, потому что хотел откосить от тягания этих газовых баллонов. Как есть стал шлангом. Я б не возражал хорошенько пошланговать в роте, тем более я думаю, что заслужил небольшой отдых. Это, как говорится, игра такая.

– Ну ты только ко мне не лезь с такими играми, – отвечал сержант с ноткой тревоги в голосе. – Этот Шэм – молодой да из ранних, большой затейник, как я понимаю. Он свалил из рабочей команды, когда у нас каждый человек на счету. Свалил благодаря своим башмакам, думаю. Евонные напрочь сносились, а у нас нет ни одной пары, которая бы подошла этому пидору. У него такие лапищи!

– Он свалил благодаря глазам, – рассмеялся Берн. – Когда офицер встречается взглядом с Шэмом, он понимает, что, по всей вероятности, сейчас получит от него всю правду-матку. У меня так не получается. И все-таки это просто игра такая и продолжаться будет до тех пор, пока не зайдет слишком далеко. Думаешь, я трепач?

– Ты не больше трепач, чем другие, – рассудительно ответил сержант на неожиданный вопрос. – Штаб-сержант Гласспол говорит, что вы с ним хорошо ладили, ну и со мной у тебя всегда будет все в порядке. И еще, если б ты попробовал косить, капитан бы здорово рассердился. Меня-то ты о чем хочешь спросить, сам хоть понимаешь?

– Мне нужно чужое мнение, – сказал Берн. – Я-то не думаю, что я трепач. Иногда я боюсь до жопы, ну, как и все. Кажется, сейчас вывернет. Просто удивительно. А потом это проходит, и страх, сука, только заставляет меня быстрее соображать. Я сегодня вечерком пришел к падре, так он меня спрашивает, почему, мол, я хочу с ротой оставаться. И я ответил: потому что ребята мне нравятся. Но ты-то не хуже меня знаешь, что у нас разные ребята есть. Ты это знаешь даже лучше меня, потому что тебе приходится держать их в куче, иногда и заставлять держаться вместе. И то, что я сказал падре, что мне нравятся наши ребята, звучит глупо, когда уже произнесено, но мне все равно кажется, что это правда. Мне нравится, когда вокруг люди. Когда я был в канцелярии и видел, что ребята строятся на дороге, чтобы двинуть на передовую, я чувствовал себя не в своей тарелке. Теперь я вернулся и чувствую себя лучше.

– Ладно. Пошли лучше спать, – ответил сержант. – Я рад за тебя, что ты вернулся, если действительно сам этого хотел. По-любому, ты – счастливчик. А у меня неделя недосыпа. Глянь-ка, небо затягивает, к утру дождик будет.