Текст книги "Анналы Хичи"

Я кивнул, усаживаясь поудобнее и прихлебывая выпивку. Возможно, нереальный алкоголь благотворно действует на мой нереальный обмен веществ, а может, дело в том, что я сидел в удобном кресле в приятной обстановке. Так или иначе, картина больше не казалась мне такой пугающей. Я вытянул босые ноги и пошевелил пальцами перед обширной черной кляксой, закрывшей море; галактики снова начали сползаться. Они не казались очень яркими.

– Нет больше ярких звезд? – разочарованно спросил я.

– Нет. Откуда им взяться? Они умерли. Но смотрите: я еще немного ускоряю картину.

Черная клякса начала сереть и светлеть, хотя сами галактики не светлели. Я закричал:

– Стало больше света! Что происходит? Есть звезды, которых я не могу видеть?

– Нет, нет. Это излучение, Робин. Оно делается ярче из-за голубого смещения. Во времена расширения вселенной излучение наиболее далеких объектов смещалось в красную часть спектра – старый эффект Допплера, вспомнили? Потому что тогда они уходили от нас. Теперь вселенная сокращается, и они приближаются к нам. Что происходит в этом случае?

– Свет смещается к синему концу спектра? – предположил я.

– Замечательно, Робин! Совершенно верно. Свет смещается в направлении голубого – смещается все, в том числе за видимыми пределами. Это означает, что фотоны получают большую энергию. Температура пространства – средняя температура вселенной – уже на много градусов превышает абсолютный нуль и быстро повышается. Видите, как сливаются эти черные комки?

– Похоже на изюм в «Джелло» [11]11
  фирменное название концентрата желе


[Закрыть].

– Да, верно, только на самом деле это то, что осталось от галактик. На самом деле это огромные черные дыры. Они слипаются и начинают светиться. Видите, Робин? Они поглощают друг друга.

– И вся штука становится намного ярче, – сказал я, заслоняя глаза. Теперь я не видел даже парусные яхты за краями картины: их затмила яркость.

– О, гораздо ярче. Фоновая температура теперь составляет тысячи градусов, горячо, как на поверхности Солнца. И все эти старые мертвые звезды начинают нечто вроде новой жизни, как зомби, потому что внешнее тепло разогревает их. Большинство из них просто испарится, но другие – вот! – Яркая точка устремилась к нам и мимо нас. – Это была большая старая звезда, такая большая, что в ней осталось немного горючей материи. И жара начала в ней новую ядерную реакцию.

Я отстранился от – нереальной – жары.

Альберт, снова в настроении лектора, указал на меня черенком трубки.

– Все, что осталось от всех звезд и галактик, теперь стекается друг к другу. Черные дыры сливаются, фотоны передвинулись в ультрафиолетовую область и дальше, температура достигает миллионов градусов – Himmelgott! [12]12
  Боже небесный! (нем.)


[Закрыть] – закричал он, и я закричал тоже, потому что вся сцена сморщилась, превратилась в одну невыносимо яркую точку.

И исчезла.

Виндсерферы по-прежнему плавали на Таппановом море. Легкий ветерок шевелил листья азалий. Зрение постепенно возвращалось ко мне.

Альберт вытер глаза.

– Наверно, в конце нужно было чуть замедлить, – задумчиво сказал он. – Можно пустить заново – нет, конечно, нет. Но вы поняли главное.

– Да, – потрясенно ответил я. – А что теперь?

– А теперь все сначала, Робин. Вселенная взрывается, снова загораются звезды, но теперь – по-другому! – Он с удивлением оглянулся на приятную сцену. Потом снова повернулся ко мне. – Знаете, – сказал он, – я бы тоже немного выпил. Может, темного пива, швейцарского или немецкого?

Я серьезно ответил:

– Ты никогда не перестанешь удивлять меня, Альберт.

– Я хлопнул в ладоши. Конечно, в этом не было необходимости. Тут же появилась прислуга с высокой керамической пивной кружкой, через край ее переливалась золотистая пена.

– Значит, это хочет сделать Враг? Создать новую вселенную?

– Другую вселенную, – поправил Альберт, вытирая пену с губ. Он виновато посмотрел на меня. – Робин. Я забыл об остальных своих обязанностях по отношению к вам. Мы приближаемся к спутнику ЗУБов. Может, хотите присоединиться к своим друзьям на экране?

– Чего я хочу, – ответил я, – так это покончить к дьяволу со всем! Заканчивай! Что значит «другую» вселенную?

Он наклонил голову.

– Вот здесь в дело вступает мой старый друг Эрнст Мах, – объяснил он. – Вы помните, я говорил вам о позитронах и электронах, взаимно уничтожающих друг друга? Остались только электроны, потому что с самого начала их было больше? Допустим, вселенная начнет с равного числа, так что в конце не останется и электронов. А также протонов и нейтронов. Что мы получим? Чистое излучение! Ничто не сможет мешать свободному потоку энергии – а также энергетическим существам!

– Этого и хочет Враг? – спросил я.

– Не знаю, – ответил Альберт. – Это одна из возможностей. Но если Мах прав, существуют и другие, более серьезные возможности. В какой-то определенный момент истории вселенной, когда соотношение электронов и позитронов определялось случайными событиями…

– Какими случайными событиями? – спросил я.

– Я и этого не знаю. Но все частицы в сущности всего лишь колебания замкнутых струн. Вероятно, свойства струн могут производить колебания любого типа. Еще немного терпения, Робин, потому что, знаете, у меня были затруднения с принципом неопределенности, или случайных событий, мне это всегда трудно давалось в моей плотской жизни. – Он подмигнул.

– Не подмигивай! Вообще не умничай!

– Ну, хорошо. Но если Мах прав, эти случайные отклонения определяют не только соотношение частиц, но и многое другое, включая физические константы вселенной.

– Но как это может быть, Альберт? Я хочу сказать – ведь это законы!

– Законы основаны на фактах, а сами факты, как утверждает Мах, генерируются случайно. Я совсем не уверен, сколько так называемых «фундаментальных постоянных» на самом деле фундаментальны во вселенском смысле. Вероятно, следовало бы сказать, в мультивселенском смысле. Вам никогда не приходило в голову, например, спросить себя, почему почему постоянная Больцмана равна один запятая три восемь ноль шесть шесть два на десять в минус двадцать третьей степени джоуля на один градус Кельвина, а не какой-то другой величине?

Я правдиво ответил:

– Такая мысль никогда не приходила мне в голову.

Он вздохнул.

– Но в мою приходила, Робин. Должна быть причина, почему величина именно такова. Мах говорит: да, такая причина существует, просто на какой-то ранней стадии случилось именно так. Итак, все физические константы могли бы быть совсем другими, если бы эти ранние случайные флуктуации случайно проходили бы по-другому.

Он сделал еще глоток пива.

– Пункт, когда это происходит – хичи называют его «фазой местоположения», потому что он представляет смену фаз, как преобразование воды в лед. В этот момент прекращаются случайные флуктуации и определяются все «чертовы числа». Я не имею в виду тривиальные постоянные или установленные людьми. Я имею в виду фундаментальные законы, какими мы их знаем, но которые не можем вывести из базовых принципов. Основание натуральных логарифмов. Скорость света. Константа тонкой структуры. Постоянная Планка – не знаю, сколько их еще, Робин. Возможно, в другой вселенной арифметика будет неперестановочной и не будет закона обратных квадратов. Я не могу поверить в вероятность этого, но ведь и все это звучит невероятно, верно?

– И ты считаешь, что Враг будет переделывать вселенную, пока не добьется своего?

– Не знаю, – ответил Альберт. – Может, он надеется сделать ее правильной – правильной для него, я хочу сказать. Изменить законы вселенной! Создать новые законы! Сконструировать вселенную, более удобную для его типа жизни…

Я долго молчал, стараясь ухватить все. И не сумел.

Я сказал:

– Ну, так какой будет их вселенная?

Альберт сделал большой глоток из кружки и осторожно поставил ее. Глаза его были устремлены в бесконечность. В левой руке он держал трубку; черенком медленно почесывал сморщенный лоб.

Я помигал и переменил позу.

– Это будет девятимерное пространство?

Никакого ответа. Ничего, кроме пустого взгляда, устремленного в пустоту.

Я встревожился. Сказал:

– Альберт! Я задал тебе вопрос! Какую вселенную хочет создать Враг?

Он посмотрел на меня, не узнавая. Потом вздохнул. Задумчиво почесал голую лодыжку и очень серьезно ответил:

– Робин, понятия не имею.

11. ХЕЙМАТ

Я рассказывал вам о хороших людях и о людях с недостатками, пришла пора рассказать о по-настоящему плохом человеке. Он вам не понравится, но вам следует познакомиться с ним. Я кратко упоминал его, когда говорил о террористах, но не оценил по достоинству. Я хотел бы оценить его по достоинству, очень хотел, вероятно, вплоть до петли висельника, но этого не случилось. К несчастью.

Зовут его Берп Хеймат, и некогда он был двухзвездным генералом в Высоком Пентагоне.

Именно Хеймат убедил нового супруга Клары, что единственный способ достичь мира и справедливости – взорвать как можно больше людей. Это одно из самых незначительных его преступлений.

Среди всего прочего, однажды он пытался убить меня лично.

Возможно, пытался и не раз, потому что далеко не все обнаружилось на суде. Со мной он потерпел неудачу. Но с несколькими сотнями других – по крайней мере с несколькими сотнями – добился успеха. Хеймат на суде отказался признать себя виновным в убийствах. Он вообще не хотел называть это убийством. Называл революционной справедливостью, потому что он был террористом. Суд, с другой стороны, конечно, называл это убийством, каждый отдельный случай назвал убийством и за каждую смерть приговорил Хеймата к пожизненному заключению. И так как Хеймат был не просто свихнувшимся придурком, а доверенным генералом Американских космических сил, приговор вынесли по совокупности. И вот, хотя в приговоре указано, что Хеймату предстоит провести в заключении 8750 лет, время шло, и теперь ему отбывать осталось только 8683 года.

У него были все основания считать, что он отбудет каждый день этого срока, потому что даже преступники имеют право на машинную запись. И поэтому срок его заключения не закончится со смертью.

Теперь мне даже нравится рассказывать о генерале Берпе Хеймате. Возникает желаемое облегчение. После ошеломляющей демонстрации Альбертом бесконечности и вечности приятно поговорит просто о человеке, всего лишь презренном преступнике.

Каждый день Хеймата был таким же, как все остальные. Вот как начинается его день.

Когда он проснулся, постельная машина по-прежнему лежала рядом с ним, свернувшись, но он знал, что она не спит. Он знал также, что она не живая, но так как другого общества у Хеймата почти не было, он перестал замечать это.

Когда Хеймат спустил ноги с кровати, она тоже начала подниматься, но он толкнул ее назад. Достаточно мягко после неистовства последней ночи. Но не очень мягко, потому что (к сожалению) она очень сильна.

Она некоторое время смотрела, как он одевается, потом спросила:

– Ты куда?

– Ну, – ответил Хеймат, – пройдусь до берега, потом переплыву пролив, сяду в самолет до Лос-Анджелеса. Там я предполагаю взорвать несколько зданий. – Он немного подождал ответа, но не получил его. Да и не ожидал получить. У нее нет никакого чувства юмора. Для Хеймата это постоянное разочарование. Хеймат гораздо больше был бы доволен жизнью, если бы ему хоть иногда удавалось заставить свои постельные машины рассмеяться. Конечно, гораздо большее удовольствие он получил бы, если бы они плакали от боли. Власти дали ему спутницу, которая выглядит и пахнет, как женщина, которая на ощупь и на вкус неотличима от женщины. Но почему не сделать так, чтобы она могла чувствовать?

Хеймату не приходило в голову, что он не заслуживает заботы со стороны властей или еще кого угодно.

За дверью машина-охранник подмигнула и прошептала:

– Что скажешь, Хеймат? Хороша она была?

– Нет, – ответил Хеймат, не поворачивая головы. – Я тебе говорил, что мне нравятся блондинки. И маленькие. Хрупкие.

Охранник вслед ему сказал:

– Я посмотрю, что можно будет достать на следующую ночь, – но Хеймат не ответил. Он думал о слове, которое только что употребил. «Хрупкая». Миниатюрная хрупкая блондинка! Живая! Настоящая живая женщина, с хрупкими маленькими конечностями, которые можно выворачивать и ломать, с кричащим ртом и искаженным болью лицом…

В этом месте он заставил себя не думать. Не потому, что эта мысль причиняла ему стыд: Хеймат уже давно не знал стыда. Остановился, потому что мысль причиняла ему такую радость, он испытывал такое отчаянное желание, что испугался: лицо может выдать его чувства, а Хеймат по-прежнему считал своей победой, что всегда держит свои чувства при себе.

Островная тюрьма Хеймата расположена очень далеко от всех континентов и крупных городов. Она построена в расчете на триста восемьдесят самых страшных преступников и должна была удержать их, что бы они ни предприняли.

Теперь все это лишнее, потому что единственным активным заключенным в тюрьме был Хеймат. Просто больше не нашлось трехсот восьмидесяти отчаянных заключенных. Во всем мире не осталось такого числа. Со страшных дней терроризма и голода поступления в тюрьму сильно сократились. О, конечно, время от времени снова подворачивались психопаты, но то, что Альберт (мы с ним обсуждали эту проблему) называет «предрасположенностью к оппортунистическим преступлениям», встречается редко.

Дело в том, что условия жизни стали гораздо лучше. Нигде в человеческой галактике не осталось мест, где новые поколения вырастали, чтобы грабить, убивать и разрушать, потому что у них нет другого способа облегчить свои несчастья. Большинство заключенных в тюрьмах – это ветераны дней терроризма и массовых преступлений, и их осталось немного. Заключенные почти все отправились в другие места, в колонии, где предстоит трудная работа. Остальные либо достаточно реабилитировались, либо благополучно умерли. Сам Хеймат был уже очень стар – старше даже меня, ему не меньше ста тридцати. Конечно, он получал Полную Медицину. И мог прожить во плоти еще пятьдесят лет, потому что заключенным предоставляются все запасные органы, как только в этом возникает необходимость. Когда они умирают, происходит это не от старости, болезни или несчастного случая. Почти всегда это просто бесконечная скука. Однажды утром, ничем не отличающимся от других, они просыпаются, оглядываются и решают, что машинная запись нисколько не хуже. И тогда отыскивают подходящую возможность и убивают себя.

Но не Хеймат.

Единственным другим плотским заключенным в тюрьме был бывший советский маршал по фамилии Пернецкий. Подобно Хеймату, он служил оплотом террористов, используя свое высокое положение в военной иерархии, чтобы помогать им убивать и разрушать. Эти двое были вначале коллегами в террористическом подполье, потом долгие годы заключенными. Конечно, не друзьями. Ни у одного из них не было настоящих друзей. Но все же они были достаточно близки, и поэтому Хеймат искренне удивился, узнав однажды, что Пернецкий сжег себе всю пищеварительную систему жидкостью для очистки.

Не очень удачная попытка самоубийства.

Охранники сразу ее заметили, и теперь Пернецкий находится в палате интенсивной терапии, в тюремной больнице.

Для человека, у которого нет никаких целей, любая цель так же хороша, как все остальные, поэтому Хеймат решил взглянуть на Пернецкого.

Тюремная больница размещалась на том же участке, что и остальные сооружения огромного тюремного комплекса. В больнице сто тридцать коек, и каждую можно изолировать при помощи звуконепроницаемых перегородок из стекла и стали. Пернецкий был единственным пациентом.

Хеймат через широкий теплый газон, поросший гибискусом и пальмами, прошел к больнице, не обращая внимания на машину-садовника, которая срывала цветы для его стола и убирала опавшие ветви. Но сестру в приемной он игнорировать не мог. Когда он вошел, она посмотрела на него и с профессиональной улыбкой сказала:

– Доброе утро, генерал Хеймат. Вы раскраснелись. Не хотите, чтобы я измерила вам давление крови?

– Ничего подобного, – фыркнул Хеймат, но остановился, чтобы поговорить. Он всегда был более вежлив с врачами, чем с остальным персоналом тюрьмы. У него была теория, которую он так никогда и не решился проверить, что среди врачей могут оказаться и живые люди. К тому же в присутствии врачей он мог думать о себе как о пациенте, а не заключенном. Жизненная роль всегда была важна для Хеймата. Он очень хорошо исполнял последовательные роли кадета Вест Пойнта, лейтенанта морской пехоты, командира роты, дивизионного генерала, двухзвездного генерала – тайного солдата освободительных революционных сил! – заключенного. – Не хочу, чтобы вы измеряли мне кровяное давление, – сказал он, – потому что вы и так его прекрасно знаете и просто хотите дать мне лекарство, которое мне не нужно. Но вот что я вам скажу. Если бы вы были на шесть сантиметров ниже и на десять лет моложе, я помог бы немного поднять ваше давление. Особенно если бы вы были блондинкой. (И хрупкой.)

Профессиональная улыбка сестры оставалась профессиональной.

– Вы слишком многого от меня хотите, – сказала она.

– Но вы должны давать мне все, в чем я чуждаюсь, – ответил он. Разговор уже наскучил ему. Он решил, что она все-таки не настоящий человек, и пошел дальше.

Никто его не останавливал. Какой в этом смысл? Но звуконепроницаемых стен вокруг постели Пернецкого не было. В них тоже нет смысла, потому что трансплантаты Пернецкого далеки от приживления и он привязан к своей системе жизнеобеспечения прочнее, чем цепями.

Хеймат взглянул на своего последнего живого единомышленника, лежащего с трубками в носу. Гудели крошечные насосы.

– Ну, Петр, – сказал он, – когда ты собираешься выходить отсюда? Или твоя следующая остановка – файл мертвецов?

Русский не ответил. Он уже несколько недель ни на что не отвечал. И только предательские приборы в ногах постели, с их синусоидальными графиками и редкими взрывами, свидетельствовали, что он не только жив, но иногда и бодрствует.

– Мне тебя почти не хватает, – задумчиво сказал Хеймат и закурил сигарету, не обращая внимания на предупреждение о присутствии кислорода и опасность для жизни. Охранник незаметно придвинулся поближе; но не стал вмешиваться.

Когда-то здесь располагалась военная охрана тюрьмы. За стеклянной дверью Хеймат видел стойки с мундирами. Голубые и хаки американские, белые и тускло-коричневые русские. Их больше никто никогда не наденет.

– Если встанешь, – попробовал подольститься Хеймат, – я сниму этот глупый больничный халат и надену мундир. Ты тоже. И у нас будет военная игра; помнишь, как ты разбомбил Нью-Йорк и Вашингтон, а я в ответ уничтожил весь твой ракетный комплекс?

Пациент ничего не ответил. Хеймат решил, что это тоже ему прискучило.

– Ну, хорошо, – сказал он, посылая струю дыма в лицо Пернецкому, – мы все равно знаем, что победитель предает проигравшего суду. С нашей стороны было глупо проигрывать.

Но когда он собрался уходить, голова советского маршала чуть шевельнулась и глаз мигнул.

– Ах, Петр! – воскликнул Хеймат. – Ты опять их дурачишь!

Губы маршала раскрылись.

– Вчера вечером, – прошептал он. – Грузовики. Узнай почему.

Потом он закрыл глаза и больше не открывал.

Естественно, никто из персонала тюрьмы не ответит на вопросы Хеймата. Придется пойти и самому разузнать, о чем говорил Пернецкий.

Хеймат побродил по территории тюрьмы – три квадратных километра ее расположены на склоне горы, с прекрасным видом на море, до которого не сумеет добраться ни один заключенный. Большинство камер пусты и закрыты. Служебные помещения – источники энергии, уборка мусора, прачечные – все это не закрыто, продолжает пыхтеть, но Хеймату туда нет доступа.

Все остальное открыто, но этого остального немного. Тюрьма представляет собой ферму. Первоначально она должна была предоставить работу заключенным, когда их было достаточно; теперь работают машины, потому что ферма производит большое количество ценных экзотических растений. Но все здесь такое же, как всегда. Ничего не изменилось ни у бассейна, ни в спортивном зале, ни в обширном пустом зале для развлечений с его играми, книгами и экранами.

Так что имел в виду Пернецкий, говоря о грузовиках?

Хеймат думал, стоит ли заглядывать в файл мертвецов. Это здание далеко, выше по склону, у самой внешней ограды тюрьмы, и подниматься туда трудно. Уже довольно давно Хеймат таких усилий не предпринимал.

Поняв это, он сразу решил идти. Всегда полезно проверять периметр тюрьмы. Однажды как-нибудь удастся выскользнуть, и тогда появится возможность…

Возможность чего?

Хеймат мрачно хмыкнул, поднимаясь по тропе между цветов к файлу мертвецов. Конечно, возможность бегства. Даже после всех этих лет у него сохранялась надежда.

«Надежда» – слишком сильное слово. Настоящей надежды на бегство у Хеймата не было. Во всяком случае даже если удастся уйти из тюрьмы, все равно скрыться невозможно. В этом мире, полном мудрых и бдительных компьютерных программ, очень скоро одна из них проникнет в его маскировку.

С другой стороны…

С другой стороны, думал Хеймат, стараясь сохранять на лице бесстрастное выражение, когда поблизости оказывались рабочие машины, с другой стороны, человек, достаточно храбрый и решительный, прирожденный предводитель, наделенный харизмой и силой, короче, человек, подобный ему самому, может повернуть ход событий! Вспомни о Наполеоне, сбежавшем с Эльбы! Сторонники стекаются к нему! Ниоткуда возникают армии! Освободившись, он найдет последователей, и тогда к дьяволу их машины и шпионов, люди прикроют его. В этом Хеймат не сомневался. В глубине сердца он был уверен, что какими бы ни старались показаться люди, на самом деле они так же алчны и высокомерны, как он сам, и больше всего они хотят, чтобы вождь сказал им: алчность и высокомерие не только допустимы, но это лучшее поведение.

Но сначала нужно сбежать.

Хеймат остановился на развилке, чуть запыхавшись. Для человека старше ста лет подъем трудный, хотя Хеймат уже забыл, сколько у него новых органов, а солнце печет. Хеймат покорно осмотрел тюремную ограду. Ничего не изменилось. Это даже не стены: полоска кустов, очень красиво подрезанных, но полных сенсоров, потом промежуток и новая полоска, тоже красивая на глаз, но полная парализующих приспособлений. Ну, и конечно, дальше третья линия. Эта смертельна. Покойный майор Адриан Винтеркуп доказал это всем остальным, потому что избрал ее для своего самоубийства. Эксперимент окончился вполне удачно. (Впрочем, его тут же отправили на запись в файл мертвецов).

И в любом случае многочисленные машины-садовники, которые всегда на виду и поблизости, сразу становятся охранниками. Потому что от их взгляда спастись невозможно.

Хеймат вздохнул и пошел налево, к файлу мертвецов.

Он не часто ходит сюда. Живому заключенному не по себе в таком месте, потому что живой заключенный знает, что рано или поздно станет мертвым заключенным и попадет сюда. Никому не нравится смотреть на собственную могилу.

Конечно, пять-шесть тысяч поистине неисправимых, заключенных в файл мертвецов, не были по-настоящему мертвы, они были только «мертвы». Например, здесь находится и майор Винтеркуп, вернее, его записанный машиной аналог, потому что стражники обнаружили его тело вовремя. Конечно, не для того, чтобы оживить. Но до того, как процессы разложения затронут его непокорный мозг. То, что он умер, не изменило Винтеркупа: он все так же неосторожен и безрассуден, как в те славные дни, когда был адъютантом Хеймата, когда они использовали свое положение, чтобы путем убийств, бомб и разрушений создавать будущий прекрасный новый мир.

Вот он, мрачно думал Хеймат, этот новый мир, и ни для него, ни для майора Винтеркупа в нем не нашлось места.

Идя к низкому пастельному зданию, в котором размещается файл мертвецов, он какое-то время думал, не связаться ли с Винтеркупом или кем-нибудь из мертвых, просто чтобы поболтать для перемены. Но все они такие тупые! Заключение не прекращается со смертью. Ни один из них никогда не покинет файл мертвецов, и ни один из них после смерти ничуть не изменился…

Хеймат застыл, глядя на файл мертвецов.

Сразу за углом, почти не видный с тропы, главный грузовой вход, которым никогда не пользовались. Теперь пользуются. Рядом с ним опустились на брюхо два мощных грузовика, их пропеллеры стихли, и десяток рабочих выносили из машин стойки с базами данных и проводами внутри.

– Пожалуйста, генерал Хеймат, – послышался сзади голос охранника, – не подходите ближе. Это запрещено.

– Они пришли прошлой ночью, когда я спал, – сказал Хеймат, глядя на грузовики. – Но в чем дело?

– Объединение, – виноватым тоном объяснил охранник. – Закрылась тюрьма в Пенсакале, и всех заключенных переместили сюда.

Хеймат взял себя в руки. Первое правило тюремной жизни – не давать машинам знать, что он чувствует и о чем думает, поэтому он просто приятно улыбнулся.

– Нас, врагов общества, уже недостаточно, чтобы всем вам дать занятие. Ты не боишься потерять работу?

– О, нет, генерал Хеймат, – серьезно ответил охранник.

– Мы просто получим другие задания. Но закрылась только Пенсакала. Сейчас принимают судебные дела оттуда.

– А, да, судебные деда, – сказал Хеймат, улыбаясь охраннику и думая, не уничтожить ли его. Охранник имел внешность молодого полинезийца, вполне убедительного, вплоть до капель пота на безволосой груди. – Значит, все дела из Пенсакалы теперь в файле мертвецов.

– О, нет, генерал. Есть и один живой. Согласно вашему досье, вы его знаете. Сирил Бейсингстоук.

На мгновение Хеймат утратил спокойствие.

– Бейсингстоук? – Он уставился на машину. Сирил Бейсингстоук был одним из высших руководителей террористов, единственным, кому подчинялась сеть, почти такая же разветвленная и смертоносная, как у самого Хеймата. – Но Бейсингстоук был освобожден под честное слово год назад, – сказал он. – Я видел это в новостях.

– Да, генерал Хеймат, да. – Охранник кивнул. – Но он рецидивист. На свободе он убил тридцать пять человек.

Говорят, понять значит простить, но я в это не верю.

Я думаю, что очень хорошо понимаю таких людей, как Хеймат и Бейсингстоук. Подобно всем другим террористам начиная с каменного века, они убивали и разрушали из принципа и убеждали себя, что принципы, ради которых они убивают, оправдывают пролитую кровь и боль, которую они вызывают.

Но меня они не убедили. Я видел их жертвы. Мы с Эсси сами едва не стали их жертвами, когда группа Хеймата взорвала петлю Лофстрома. Он решил, что мы находимся в ней. И так как мы были свидетелями, мы попали и на суд над Хейматом, и я слышал все об остальных жертвах. Больше всего я слушал Хеймата и видел его, прямого и очень военного, на скамье подсудимых. Он выглядел обозном современного генерал-майора в своем белом мундире, с сильным грубоватым лицом. Он вежливо слушал свидетелей, которые рассказывали, как он, в личине генерал-майора Оборонительных Сил Соединенных Штатов Америки, втайне создавал группы, которые взрывали петли запуска, сбивали спутники, отравляли воду и даже умудрились украсть кушетку для сновидений, чтобы поразить человечество болезненными фантазиями. Конечно, в конце концов его поймали. Но он дурачил всех почти десять лет, сидя с честным лицом на заседаниях штаба по обсуждению антитеррористической деятельности, прежде чем такие люди, как Эскладар, пришли в себя и благодаря им полицейским силам мира удалось связать Хеймата с убийствами и взрывами бомб. Для него все это не было преступлением. Простая стратегия.

Для меня суд над Хейматом был необычным испытанием. Незадолго до этого я умер и впервые появился на публике в голографическом изображении, в то время как суть моя находилась в гигабитном пространстве. Тогда это была необычная ситуация, и адвокаты Хеймата пытались помешать мне свидетельствовать, потому что я не «личность». Конечно, им это не удалось. Впрочем, даже если бы и удалось, особого значения это не имело бы, потому что было множество других свидетелей.

Хеймату, по-видимому, было все равно. Арест и осуждение он рассматривал как несчастную случайность. Цинично и уверенно он говорил об окончательном вердикте истории, потому что не сомневался в том, каков будет вердикт суда. Но когда показания давал я, он настоял на том, чтобы самому проводить перекрестный опрос, а его адвокаты кипели от негодования.

– Вы, Броадхед, – заявил он. – Вы смеете обвинять меня в измене, когда сами связались с врагами человечества! Мы не должны были договариваться с хичи! Убить их, взять в плен, окружить ядро, в котором они скрываются, расстрелять их…

Это было невероятное выступление. Когда суд наконец заставил его замолчать, Хеймат вежливо поклонился суду, улыбнулся и сказал:

– У меня больше нет вопросов к устройству, именующему себя Робинеттом Броадхедом, – и с гордым и уверенным видом стал слушать дальше.

Таков Хеймат. Но если возможно, Сирин Бейсингстоук еще хуже.

При первой встрече два отставных чудовища проявляли осторожность. Они знали друг друга.

Хеймат заторопился в зал отдыха и нашел там Бейсингстоука, который лениво смотрел, какие развлечения способно предоставить это новое место. Они серьезно пожали друг другу руки, потом отступили и осмотрели друг друга.

Сирил Бейсингстоук был кюрасаец, абсолютно черного цвета, такого же возраста, как Хеймат (и я), но настолько избалован Полной Медициной, что выглядел лет на сорок пять.

– Приятно снова встретиться, Берп, – сказал он глубоким, красивым и дружеским голосом. Бейсингстоук говорил без акцента – ну, может, слегка с немецким или голландским. Его хорошо научили английскому фризские монахи в католической школе. Бейсингстоук родился на островах, но в его речи не было недостатков. Если его не видишь, невозможно догадаться, что говорит чернокожий, хотя говорит он не так, как американцы: гласные звучнее и округлее, более выражена интонация.

Бейсингстоук посмотрел в окно на лагуну.

– Неплохое место, Берп, – сказал он. – Когда мне сказали, что переводят сюда, я ожидал гораздо худшего. Например, планета Афродита, та, что вращается вокруг яркой звезды и на ней можно жить только в туннелях.

Хеймат кивнул, хотя ему было все равно где находиться. Вспомнив, что он в некотором смысле хозяин, он заказал у официанта выпивку.

– К несчастью, – улыбнулся он, – алкоголь здесь не разрешают.

– В Пенсакале тоже, – ответил Бейсингстоук. – Поэтому я был так рад, когда меня освободили, хотя, если помнишь, я никогда особенно не пил.

Хеймат кивнул, разглядывая его.

– Сирил? – наконец начал он.

– Да, Берп?

– Ты был снаружи. Потом нарушил свое слово. Зачем ты убил этих людей?

– Ну, видишь ли, – сказал Бейсингстоук, вежливо принимая у официанта имбирный эль [13]13
  безалкогольный газированный напиток


[Закрыть], – они меня рассердили.

– Я так и думал, – сухо сказал Хеймат. – Но ты должен был знать, что тебя снова посадят.