Текст книги "Во власти дьявола"

XIII

Алиса вернулась два дня спустя. Она извинилась за то, что заставила меня волноваться, но я понимал, что она сбежала от стыда. Это было так понятно, и я не мог строго судить ее за это. Она кружила по Люксембургскому саду, не в силах вырвать из памяти то отвратительное видение, которое Пурвьанш поселил в ее сознании, потом пошла к Пантеону. Не сознавая, что делает, она зашла в первую попавшуюся церковь. Это была Сент-Этьендю-Мон. Бог весть почему она это сделала, ведь она никогда не интересовалась религией, просто это место показалось ей таким тихим, спокойным, отстраненным от уличной суеты; она решила, что, возможно, оно поможет приглушить ее боль.

Сколько времени провела она там, опустошенная и разбитая? Мучительная тошнота и головная боль мешали ей думать, ни одна мысль не могла всплыть на поверхность из той грязной трясины, в которую она погрузилась. Много позже в ее мрачные мысли просочились звуки органной музыки – подобно слабому свету в ночном тумане. Должно быть, органист репетировал пьесу Баха. Словно сомнамбула, пробужденная лунным лучом, она поднялась и стала взбираться по лестнице – вверх, к органу. Играл старик, глаза его были закрыты, гладкое, очень серьезное и доброе лицо сияло внутренним светом мудрости и благочестия. Она слушала. Вновь вернувшись на землю, он взглянул на нее. Наверное, он понял, что с ней случилась беда. Он спокойно заговорил с ней об искусстве, о тишине, о птицах. Потом они вместе вышли из церкви. Он предложил ей поужинать с ним на террасе какого-то ресторана. Она согласилась. Ни он, ни она так и не притронулись ни к одному блюду.

Чуть надтреснутым, но приятным голосом тот старик принялся вспоминать свою жизнь и стал рассказывать ей о красоте зверушек, о всяких мелочах, о звуке дудочки, слышанной им в детстве, о своем восхищении, которое он испытал, заметив мордочку крысы, вставшей на задние лапки на дне шляпной коробки. Он был тогда знаком с добрыми феями и злыми людоедами, но феи всегда брали верх. Впрочем, как только ему становилось грустно, он шел к своему органу и играл до тех пор, пока мир снова не воцарялся в его душе.

– Его зовут Джаспер, и ему около восьмидесяти, – сказала Алиса. – Теперь он мне – как родной дедушка.

После ужина этот Джаспер отвез ее в гостиницу на авеню Мэн, заплатил за комнату и ушел, пообещав вернуться на следующий день. Она успокоилась и заснула. Но утром он не вернулся. Он оставил ей записку, в которой благодарил юную девушку за ее юность, советовал ей никогда не задерживаться на темной стороне жизни и объяснял, что хотя ему очень жаль, но он должен покинуть Париж.

Она приняла душ и возвратилась ко мне с чувством, что встретила ангела.

– Мы с тобой должны пожениться, – произнесла она, повинуясь внезапному порыву. – Ты вновь возьмешься за учебу, я – тоже. Ведь это не помешает тебе написать твою пьесу, правда?

После такого испытания мне тоже хотелось воображать себе картины простого, надежного будущего, подобного длинному, ровному пляжу, нагретому солнечным светом. Возможно, это солнце не будет таким уж ослепительным, но в любом случае нам надо бежать подальше от темных бездн Пурвьанша и заново устроить свою жизнь там, где мы сможем избегнуть его пагубного влияния. Сейчас я уже спрашивал себя, как это я мог быть таким глупцом. Мы позвонили нашей подруге Софи и объявили ей о своем решении. Она пришла в восторг и пригласила нас поужинать в «Клозери-де-Лила». Алисе вроде бы стало намного лучше. Та встреча со стариком ее успокоила. И этот вечер, который мы собирались провести вместе с актрисой, показался мне добавлением к очищению, испытанному нами за последние дни. Все должно было скоро вернуться на круги своя.

Но как только мы пришли в ресторан, я почувствовал, что Софи как-то не по себе. Я быстро узнал причину.

– Когда вы звонили мне вчера, я поняла, что вы беспокоились за Алису. Вот почему я не стала донимать вас собственными заботами. Сейчас, если позволите, я могу вам все рассказать… Пурвьанш… О да, опять он! И когда я называла его мерзавцем, это было еще мягко сказано!

Я инстинктивно втянул голову в плечи в ожидании новой катастрофы.

– Вам известно, что меня пригласили в «Комеди» и я была на седьмом небе от счастья. Контракт должен был быть подписан в конце этой недели. И вот что произошло: главный администратор театра – женщина, Сюзанна Деглиер, и, уж не знаю как, но, несмотря на свой возраст, она влюбилась в Пурвьанша. – И вот, – добавила она таким тоном, словно все дальнейшее логически неизбежно проистекало из предыдущего факта, – уже не может быть и речи о том, чтобы меня приняли в «Комеди Франсэз».

Она опустила глаза.

– Это уж слишком, – воскликнула Алиса, выходя из себя. – Да кем он себя возомнил? И с чего это все так легко попадаются в его ловушки!

– О, – вздохнула Софи, – я прекрасно знаю, что будет дальше. Пурвьанш зайдет за мной в театр. Он скажет, что может все уладить, но при одном условии… Он мстит мне за то, что я осмелилась выказать так мало интереса к его персоне. Этот жалкий господинчик был весьма раздражен. И знайте, что он соблазнил старуху Деглиер с одной-единственной целью: заарканить меня!

– Он признался мне, что вы ему нравитесь, – объяснил я, – и должен сказать, мне тогда впервые показалось, что он робеет перед женщиной.

– Да, – добавила Алиса. – Он вас любит, это точно.

– Господи! Ну и любовь! – вскричала Софи. – Да меня от него тошнит!

– И вы абсолютно правы, – отозвалась моя подружка. – Он отвратителен! Я ненавижу его! Ненавижу!

Она выкрикнула это слишком громко, чем привлекла метрдотеля, который подошел и слегка озабоченно поинтересовался, какой аперитив мы желаем выбрать. Мы воспользовались этой минутой, чтобы заказать еду и взять себя в руки.

– Кое-кто из моих подруг, молодых актрис, уже попался в сети этого Пурвьанша, – сказала Софи. – И все же я никогда не думала, что он дойдет до шантажа. Закрыть мне дорогу в «Комеди Франсэз»!

Она была очень удручена теперь, а совсем недавно как она была счастлива, узнав, что поступит в храм Мольера! Ее прелестное лицо светилось все так же, но взгляд стал жестче, ее подтачивал глухой гнев, который она тщетно пыталась обуздать.

– Разумеется, – произнесла она, – я буду бороться. Я встречусь с членами комитета и даже с этой Деглиер, если придется! Пурвьанш, я полагаю, все-таки не Господь Бог!

Она горько улыбнулась:

– Скорее дьявол, не так ли? А пословица говорит: когда ешь суп с дьяволом, бери длинную ложку!

Вот тогда-то мне и пришла в голову эта идея. Раз уж Пурвьанш действительно влюблен в Софи Бонэр, почему бы ей, вместо того чтобы избегать его, как она это делает, не поймать его в его же ловушку: дать ему ложную надежду, обещать то, что она никогда не исполнит; короче, почему бы не разжечь огонь его желания до настоящей страсти? Ведь она – актриса! Разве Мариво не приучил ее к маскараду?

– Пурвьанш правдив только в своей театральной лжи. Только там он – истинный; это – единственное место, где вы могли бы проникнуть за кулисы его спеси и заставить его обмануть самого себя.

– Он мне слишком отвратителен! В игры с дьяволом не играют!

В этой реплике явно угадывались следы религиозного воспитания, полученного ею в монастыре. За ужином мы пробовали перевести разговор на другую тему, но все время возвращались к этому человеку, и постепенно Софи узнала от нас о его подлых интригах, об Альберте и Даниель. В какой-то момент Алиса чуть было не рассказала ей о своей матери, но сдержалась. Хотели мы того или нет, но даже в то время, пока мы замышляли заговор против Пурвьанша, он все время был здесь, рядом с нами: он незримо сидел за нашим столом, он хватал с него жирные куски своими грязными пальцами.

XIV

Любопытно, насколько человек всегда готов изменить свои суждения и свои пристрастия. Я так восторгался Натом, что легко принимал его подлые поступки и даже находил в них некую мудрость. Я застыл в своем восхищении, потому что он соизволил выбрать меня доверенным лицом своих мерзостей, чтобы не сказать – преступлений. Я всегда чувствовал себя мелкой сошкой, а он возвысил меня до себя, швырнув в пучину, в которой обитал сам. Отдавал ли я себе тогда отчет, что, сделав из меня своего жалкого сообщника, он вывалял меня в грязи – точно так же, как поступал со своими жертвами. Его откровенность со мной была просто еще одним ловким способом обмана.

Гнусное зрелище, на которое он заставил смотреть Алису, окончательно убедило меня в низости его намерений, но к решительным действиям меня подтолкнул шантаж Софи.

Не предупредив ни о чем свою любовницу, на следующей неделе я отправился в частный особняк Распай. Изрядно удивленная этим визитом, Мария-Ангелина приняла меня в салоне в стиле ампир – таком торжественном и скучном и настолько пропахшем пылью, что я тут же понял, почему эта женщина так нуждалась в глотке свежего воздуха!

Она изображала аристократку, и ей это чудесно удавалось. Возможно, она намеревалась поехать на коктейль, потому что была одета в дорогой костюм от известного кутюрье, обтягивавший ее роскошное тело, как перчатка.

– А, – изрекла она с отсутствующим видом, – припоминаю… Вы – тот самый молодой человек, друг моей дочери… Не встречались ли мы с вами на премьере пьесы этого режиссера, этого писателя… как, вы сказали, его зовут?

Она так уверенно играла роль светской дамы, ее спокойствие было настоящим чудом. Я счел ненужным напоминать ей имя ее любовника. Вместо этого я, как и собирался, произнес название улицы Поль-Валери – словно некий пароль. Мне тотчас же предложили сесть. Я представлял себе, в каком беспорядке должны были метаться сейчас в этой прекрасной головке тревожные мысли. Но ничего не заметил. На ее губах расцвела улыбка. Ресницы даже не шелохнулись. Ни один мускул на ее лице не дрогнул, казалось, эта улица ничего для нее не значит. Мадам Распай, еще более Шерманден-Мутье, чем обычно, осведомилась:

– Ну, так что же?

Никогда раньше слова не слетали с моего языка с таким трудом; задыхаясь будто в горячке, я глухо проговорил:

– Пурвьанш водил туда Алису.

После этих слов повисло тяжелое холодное молчание. Тогда ее маска внезапно треснула, голос женщины зазвучал точно из могилы:

– Что вы сказали?

И я, растерявшись и опьянев от дерзости, одновременно горькой и сладкой как месть, отрезал:

– Она вас там видела.

– Меня?

Это был стон. Стон загнанного зверя, в собственном логове пронзенного стрелой охотника. Она вскочила, бросилась к дверям, проверила, хорошо ли они закрыты, вернулась обратно, глядя на меня обезумевшими глазами и нервно поправляя распавшуюся прическу. И переспросила, выговаривая каждое слово:

– Алиса видела меня там?

Я упрямо подтвердил:

– Да, и это Пурвьанш ее заставил.

Она рухнула в кресло, закрыла лицо руками, но минуту спустя подняла голову и поглядела сквозь меня – так, словно меня здесь не было:

– Он заставил…

Но, овладев собой, она заговорила иначе:

– Алиса… Да что она может знать о таких вещах! Разве у нее есть опыт, чтобы судить меня? А вы, мсье, по какому праву вы рассказываете мне эту историю, потому что ведь это ложь, не так ли? Алиса ничего не знает. Она никогда не была на улице Поль-Валери. Нат никогда не привел бы ее туда! Нет, он никогда бы этого не сделал!

– Пурвьанш на все способен, – глуповато заявил я, видя, что она от меня ускользает.

– Он – гений! И если уж вы позволили себе вмешаться в мою личную жизнь, знайте, что Нат создал из меня ту личность, какой в глубине души я всегда и хотела быть! Разве он принуждал меня к этому? Я сама захотела подчиняться его законам.

Горе Алисы придало мне смелости, и я напал на эту женщину, которая уже, кажется, не сознавала, какое ужасное действие оказало на дочь зрелище ее падения.

– Закон Пурвьанша! Вы смеетесь! Подчинение… рабство… Но за какую ужасную вину вы расплачиваетесь, принимая его условия?

Погорячившись, я зашел слишком далеко. Она выпрямилась и уставилась на меня злыми глазами.

– Вы ничтожество! – бросила она мне.

Она поднялась, быстрым движением попыталась соорудить на своей голове какое-то подобие прически и смерила меня таким взглядом, будто я был настоящим подонком.

– Может, вы полагали, притащив ко мне эти сплетни, что я скажу мужу прекратить поддерживать Ната… Ошибочка, дорогуша! Что до моей дочери, пусть думает все, что угодно! Малышке пора бы немного повзрослеть!

– Вы в состоянии представить себе, какой шок пережила Алиса? – воскликнул я.

– О, – отозвалась она, – если Нат надумал поступить таким образом, значит, счел, что пришла пора поучить девчонку уму-разуму! Выслушав вас, я поняла, что вы его любимый лакей. Бедняги вы, молодые цыпляточки, с вашим жеманным ханжеством, с вашими глупенькими страхами! Вы настоящей жизни и не нюхали! Какого черта, пора выплывать на широкий простор!

Я был потрясен. Что означает для нее «настоящая жизнь» и «широкий простор», если в конце этого пути ждет смерть и разложение? Но после того как она оправилась от первого удара, который захватил ее врасплох и обнажил двуличность этой женщины, ее буржуазная натура снова взяла верх. Она вновь владела собой. Трюмы задраены. «Свистать всех наверх! Поднять паруса!» Мария-Ангелина шла в наступление, вывесив все флаги.

– Видите ли, – сказала она, – и вы, и малышка, вы оба – жертвы узости и бесплодности мысли нашей современной эпохи, изрядно поглупевшей с приходом демократии. Ваша свобода – плыть по течению. То, что вы принимаете за мораль, – всего лишь узда, надетая для того, чтобы сдерживать простой народ. Натуры, свободные от вульгарности, смеются над ней! Ну так помните мою доброту: я приглашаю вас обоих, вас и Алису, присоединиться к нам на этой пресловутой улице Поль-Валери, которая, кажется, повергает вас в такой трепет!

Она насмехалась, издеваясь над моим изумлением. Она и впрямь была истинным созданием Пурвьанша, вылепленная по его образу и подобию: такая же извращенная, изломанная и настолько же уверенная в себе, что это граничило с цинизмом. А может, Мария-Ангелина заговорила так, чтобы скрыть отчаяние, в которое погрузила ее моя новость? Я же видел, что сначала мои слова ее глубоко ранили и только потом она взяла себя в руки, спрятавшись за порочной страстью к своему любовнику. Как она может смеяться над горем Алисы? И однако, я на самом деле выслушал ее предложение, обращенное к нам с «малышкой», с этой «девчонкой», присоединиться к ним в их адских любовных играх, в которых она находила такое удовольствие. Возможно, она хватила через край в припадке гордыни, а оставшись одна, горько заплачет над руинами, оставленными в ее душе моими словами? Я счел за лучшее просто пожать плечами и удалиться. Я не создан для того, чтобы сражаться с фуриями, и уже начал упрекать себя за то, что пришел в дом Распай тайком от Алисы.

XV

Я возобновил свое учение классической филологии. Алиса в конце года блестяще выдержала экзамены и ушла с курсов Симона в Школу искусств. Мы решили не иметь больше никаких отношений с «Театром Франшиз», который готовил новую постановку «Короля Лира» и «Черной комнаты». Контракт Софи Бонэр закончился, работы для нее не было, так как театр «Комеди Франсэз» от нее отказался, и она согласилась сниматься в каком-то итальянском фильме. А семейство Распай… Алиса решила порвать с ними, что, кажется, их совсем не тронуло: отец скорее всего полагал, что содержание, ежемесячно выделяемое им своей дочери, вполне могло заменить его присутствие. Что же до матери… Мы не осмеливались даже думать об этом.

Как-то вечером, в мае, в нашу дверь постучали. Алиса пошла открыть. К нашему изумлению, это был Пурвьанш. На мгновение моя подружка лишилась дара речи – будто увидела привидение, или, скорее, дьявола во плоти, потом бросилась в нашу спальню, оставив меня с ним наедине.

– Что ж, – произнес он с напускным добродушием, – ну и любезный же прием! Вижу, что голубки по-прежнему нежно воркуют? Ты поэтому больше не появляешься в театре?

– Вы прекрасно знаете причину! – ответил я ледяным тоном.

Он сел лицом ко мне, хотя я и не подумал предложить ему стул, потом снова заговорил:

– Моя версия «Короля Лира» продвигается как нельзя лучше. Я мог бы уважить твои чувства, но баста! Мсье предпочитает перечитывать классиков, сверяясь с учебником идеальных кретинов.

– Послушайте, – воскликнул я, – мы больше не желаем иметь с вами ничего общего!

– Фьють! Я слишком тебя уважаю, чтобы бросить в жертву тупой заурядности! Тебе еще нет двадцати двух, а ты живешь как крыса, зарывшаяся в заплесневелый сыр! На кого ты похож! Ты дудел в уши Марии-Серафины какой-то высокопарный вздор в стиле Армии Спасения, хотя она только и мечтает о том, чтобы погрузиться в «дьявольское болото»! Это смехотворно! Старомодно! Так пошло и плоско! Лучше бы ты занялся изучением собственных низменных инстинктов и извлек из этого великолепную роль для твоей пьесы!

– Довольно! – закричал я так громко, что сам удивился. – Вы сняли свою маску! Теперь я знаю, кто вы такой!

– Ты знаешь? – спросил он насмешливо. – А, вот славная новость! И кто же я такой, по-твоему?

Следовало бы швырнуть ему что-нибудь в том же духе: «помешанный» или «шантажист». Его глумливый тон подталкивал меня к грубости. Но он уже продолжал:

– Я – никто. Но оставим это! Если уж я пришел к тебе, несмотря на твою неблагодарность, то уж, конечно, не для того, чтобы рассуждать о моей персоне. Я хотел бы поговорить с тобой о мадемуазель Бонэр.

– О Софи?

– Она в самом деле достойна своего имени! Благоразумна и благонравна как благочестивые картинки на страницах требника старой девы! Но ты-то знаешь, что я об этом думаю. Эти премудрые клячи – такие же кобылки, как все прочие!

– Хватит! – сказал я. – Софи Бонэр – наша подруга, и я не допущу, чтобы вы пачкали ее вашим грязным языком, когда не можете добиться того же своими действиями! Мне известно, что она не поступила в «Комеди Франсэз» из-за ваших злосчастных интриг!

Он вздохнул с видом глубоко усталого человека.

– Вот и делай добро людям! Да разве она не поняла, что это – для ее же блага! Этот театр хорош лишь для стариков! Это – хранилище напыщенности и нафталина! Мольер там – бездушный памятник! Софи Бонэр заслуживает лучшего!

– Вертепа с улицы Поль-Валери, быть может? – вскричал я, разозлившись до крайности.

– О, – удрученно произнес он, – ты меня недооцениваешь! В Париже есть гораздо более любопытные улицы! Но, вижу, ты не веришь в мою искренность. У мадемуазель Бонэр просто какой-то дар бросать мне вызов!

– Да она над вами потешается! – сказал я со смехом. – Вы что, считаете себя центром мироздания?

Он скривился в гримасе. Моя ирония его больно уязвила.

– Ясно, – произнес он после долгого молчания. – Ты думаешь, меня интересует одна только плоть. Какая ошибка! Я стараюсь выудить души, спрятанные в панцире плоти, если, конечно, у людей есть душа. Приходится признать: я питаю слабость к женщинам; но и мужчины – тоже весьма плодородная почва. И на ней может вырасти все, что угодно, только бы навоза хватило.

– Э, – подхватил я тем же насмешливым тоном, – вот вы уже и садовник! И странные же у вас растения: крапива да чертополох! Букетик как раз для Софи Бонэр!

– Твоя метафора, малыш, выглядит так же жалко, как чулки гармошкой у старой дворничихи! Короче, ты мне нужен, и твоя пошлая литература меня мало трогает. Лучше послушай. Красотка сейчас в Риме и снимается в какой-то халтуре. Один из ее партнеров, Клаудио Ди Сангро, – большой талант, я тебе скажу! Ему нет равных в охоте на цыпочек. Особенно потому, что он был когда-то у меня на подхвате. Мы, видишь ли, вместе бегали за курочками… И я его слишком хорошо знаю. Он очень даже может сцапать нашу Софи.

Сцапать? Не столько это слово, сколько выражение лица Пурвьанша заставило меня невольно расхохотаться.

– Забавно… Да вам-то что за дело?

Он понизил голос до свистящего шепота, выдававшего стыд, который жег его от того, что ему приходится со мной откровенничать.

– Несчастный кретин, – произнес он, – ты что, не понимаешь: я сам ее хочу?

– Бог мой, – прыснул я, – с каких это пор черти спорят из-за добычи?

– Оставь Бога в покое и хватит умничать! Я люблю Софи – настоящей любовью.

– Превосходная реплика, как раз для театра! И вправду, чистейшая любовь! Настолько любите, что помешали ей поступить в «Комеди Франсэз»?

– Я хотел оставить ее в моем театре. Я мог бы научить ее работать! Ну, сам подумай, ты-то чего хочешь! Нельзя допустить, чтобы ее соблазнил Ди Сангро!

– Ну, – заметил я, – это уж какой-то фарс! Вы отдаете себе отчет, насколько это нелепо? Как мы можем помешать мадемуазель Бонэр попасть в лапы этого вашего донжуана, если вдруг на нее найдет такая прихоть?

– Я долго размышлял, – ответил он. – Я не видел ее с того времени, как она уехала в Рим. Это не прошло даром для моей работы. Я не сплю ночами, а стоит заснуть, мне снится, как она надо мной насмехается. Эта женщина желает мне зла!

– Пф! Она вас знать не хочет!

– Вот именно! И значит, в Рим отправишься ты. Мне удалось достать ее адрес. Я, конечно, сам не могу туда поехать. Она меня выгонит и слушать не станет. Но ты можешь с ней встретиться. Она ведь к тебе хорошо относится? Ты ей и объяснишь, кто такой Ди Сангро – настоящий сутенер, жиголо, торговец человеческим мясом! Слушай! Скажи ей, что он поставляет девочек в Эмираты или Саудовскую Аравию! И она поверит. Тебе она поверит.

Никогда не слышал ничего глупее! Может, Пурвьанш и правда влюблен? Это смехотворно. И однако, сидя тогда в «Клозери-де-Лила», я в глубине души надеялся на это. Его ребяческие доводы доказывали, что он попался в ловушку равнодушия Софи, и гораздо глубже, чем я мог себе представить. Мне захотелось развить успех.

– Что ж, – наигранно произнес я, – она знакома с Ди Сангро целых два месяца, могла уже успеть ему уступить. Слишком поздно.

Он набросился на меня:

– Тебе что-то известно! Она тебе писала! Она призналась, что она с Ди Сангро…

Теперь я был в этом уверен, я ощутил вкус горькой победы: он больше не играл!