Текст книги "Стеклянное лицо"

– Готова? – вполголоса спросила Зуэль. Она почему-то избегала встречаться с Неверфелл взглядом.

– Меня отведут к великому дворецкому? – шепотом спросила Неверфелл.

– Вряд ли, – ответила Зуэль, но потом засомневалась. – А если и отведут, то… обращайся к нему «ваше превосходительство». И помни, что если у великого дворецкого открыт Правый глаз, он будет холоден, но справедлив, а если Левый, значит, решается твоя судьба. Если же ты вызовешь у него особый интерес, он откроет оба глаза.

Колени Неверфелл стали ватными, а сердце стучало так, будто хотело вырваться из грудной клетки. Девочки приблизились к одетому в белое дворцовому стражнику. Тот повернул к ним холодное, неприветливое Лицо.

– Простите… Извините… Меня зовут Неверфелл. Это я на пиру опрокинула кубок с вином Гандерблэков. И… я пришла с повинной.

Живой мертвец

Великий дворецкий умирал.

С его телом все было в порядке. Напротив, оно было необычайно сильным и здоровым, хотя и изменилось за сотни лет. Сердце великого дворецкого билось медленно, но уверенно, подкрепляемое соком сотни тщательно отобранных трав, который бежал по его венам вместе с кровью. Нет, проблема таилась в разуме, а точнее – в душе. Несмотря на все старания, жизнь по капле покидала ее, оставляя после себя лишь серую оболочку.

Его чувства не угасли со временем, напротив, он обострил их при помощи особых специй. Если великий дворецкий смотрел на глубокий оттенок зеленого, то улавливал все нюансы цвета. А разум услужливо подсказывал, что это зелень зелуппианского папоротника.

«Серый, – шептала душа. – Просто серый с зеленоватым именем».

Его натренированный язык мог разложить на компоненты любой вкус. «Мед пчел, вскормленных нектаром первоцветов, – перечислял разум, – и вишни, двадцать один год мариновавшиеся в персиковом бренди с шафраном».

«Пепел, – отзывалась душа. – Пепел и пыль».

Даже бесконечная борьба с изворотливыми убийцами, жадными до денег и власти, уже не оживляла его, как прежде. Смертельная опасность более не будоражила кровь, а состязание умов не заставляло сердце биться чаще. Остался лишь холодный тяжелый страх, что смерть принесет не облегчение, но вечное однообразие, что он станет узником своего безжизненного тела, слепым, глухим, лишенным дара речи, и его разум будет бессильно отступать перед неумолимым нашествием серого.

И все же вчера великий дворецкий как будто что-то почувствовал. Он сидел за хрустальным водопадом, наблюдая за пирующими; чуткие уши улавливали каждый грязный шепоток, оседавший въедливой копотью на мраморе его разума. Но тоскливо-безукоризненное течение пира было нарушено, опрокинулся кубок, и великий дворецкий обратил внимание на девочку, которая вскочила на ноги, в то время как по столу разливалось драгоценное Вино. Он успел позабыть, как она выглядела, но отчетливо помнил вихрь чувств, которые вспыхнули и замерцали на ее лице. Потрясение, вина, раскаяние, ужас, стыд – на мгновение к нему словно вернулась способность испытывать все эти эмоции. Разум великого дворецкого затрепетал перед ярким пламенем Настоящего.

А теперь ему сообщают, что та самая девочка стоит у ворот его дворца. Великий дворецкий приказал привести ее. Возможно, он скоро выяснит, что наблюдал на пиру лишь невероятное представление, искусный монтаж, срежиссированный каким-нибудь создателем Лиц и имевший целью всех впечатлить и обмануть. Что ж, возможно, это действительно так. В Каверне ничто не происходит без какой-либо на то причины.

И все же, ожидая девочку в отделанном мрамором зале для аудиенций, великий дворецкий ощутил вялое шевеление в душе. Если бы речь шла о ком-то другом, это чувство можно было бы назвать надеждой.

Ведомая охранниками, Неверфелл шла по малахитовым коридорам дворца. Ее несколько часов продержали в прихожей, и Неверфелл успела навоображать всяких ужасов, так что, когда за ней наконец пришли и без объяснений куда-то повели, она уже не знала, радоваться ей или бояться.

События последнего дня словно распахнули огромные двери у нее в голове, и теперь мысли-сквозняки летали туда-сюда, наводя беспорядок. Стоило Неверфелл отвлечься, как перед глазами возникало ничего не выражающее лицо Эрствиля – и одиноко бредущий по сырным туннелям мастер Грандибль.

Малахитовый коридор утыкался в двойные двери, у которых стояли два человека в черно-зеленых одеждах. Шелковые повязки на глазах выдавали в них парфюмеров. Неверфелл удивленно уставилась на парные мечи, висевшие у парфюмеров на поясе. Стоило ей подойти, как они вскинули руки, чтобы она остановилась, и медленно втянули воздух. Не унюхав ничего подозрительного, парфюмеры отошли в сторону, чтобы Неверфелл могла пройти. Затем двери за ее спиной захлопнулись.

Неверфелл очутилась в комнате, которая из-за царившего в ней сумрака казалась больше, чем есть. Высокий куполообразный потолок, двойной ряд светлых колонн, соединенных причудливыми арками. Единственным источником света был канделябр, висевший над письменным столом в дальнем конце комнаты. За столом сидели три человека – женщина и двое мужчин. Лица их были по большей части скрыты в тени – светильник выхватывал из темноты только высокие лбы и скулы.

– Подойди.

Неверфелл даже не могла с уверенностью сказать, кто именно к ней обратился. Пол в комнате глянцевито поблескивал и скользил под каблуками ее атласных туфелек. Светлые каменные колонны украшала перламутровая мозаика, в неверном свете единственного канделябра она подрагивала, словно предчувствуя беду. В тенях, залегших позади колонн, Неверфелл различила неподвижные фигуры, они стояли, вжавшись в стену, и внимательно следили за каждым ее движением.

По мере того как Неверфелл подходила к столу, становилось все холоднее. Изо рта у нее вырывался пар. Оголодавшие ловушки в канделябре беспокойно замерцали и сверкнули друг на друга острыми зубами. В сумерках, клубившихся позади зловещего трио, на стене висело знамя. А под ним, на белом мраморном троне, виднелась серая статуя мужчины, задумчиво смотрящего куда-то в сторону.

– Известно ли тебе, сколько времени нужно, чтобы приготовить идеальное Кардлеспрейское вино?

Неверфелл подпрыгнула от неожиданности и поторопилась собраться с мыслями. Из-за холода и безмолвия ей стало чудиться, что она – единственное живое существо в комнате. К ней обратился сидевший посередине мужчина. Его глаза искрились со дна глубоких провалов, словно бриллианты, а тонкие волосы покрывали голову искусно уложенной невесомой сетью. Неужели это и есть великий дворецкий? В голосе мужчины отчетливо звучало раздражение, словно Неверфелл была косточкой, застрявшей у него между зубов.

– Нет…

– Сто лет и три года. – Голос женщины напоминал горячий шоколад, темный и тягучий, но при этом был полностью лишен эмоций. – Ягоды портятся от громких звуков, поэтому виноград выращивает орден монахов, давших обет молчания, а местных птиц убивают. Собирать урожай можно только в новолуние, а давить сок должны маленькие сиротки. Бочки хранятся глубоко под землей, и сто лет Вино бродит под нежнейшую, сладчайшую музыку. И только потом его можно пить… Если, конечно, кто-нибудь не опрокинет кубок на стол.

– Я… – Неверфелл не нашлась что сказать. Не могла же она пообещать, что заново соберет виноград, выдавит из него сок и будет сто лет играть Вину на арфе.

– Известно ли тебе, что вандал в тысячу раз хуже вора? – с низким рычанием спросил мужчина, сидевший справа. – Ибо вор крадет сокровище у владельца, а вандал – у целого мира.

– Я не… – Неверфелл запнулась и замолчала. Я не хотела, могла бы сказать она. Но это не было правдой.

– Кто твой хозяин? – снова спросил сидевший посередине мужчина. – Чей приказ ты выполняла?

– Ничей! Никто не приказывал мне!

В комнате снова воцарилась ледяная тишина. Неверфелл буквально видела бурлящие за плотиной молчания вопросы. Еще секунда – и они прорвались, устремившись к ней жалящими стрелами.

– Что Чилдерсины пообещали тебе?

– Ничего! Они не… Они…

– В чем заключался ваш план?

– Не было никакого плана, никто ничего не планировал, я не собиралась, я просто…

– Ты просто что? Ты намеренно толкнула кубок с Вином. Зачем ты это сделала?

Неверфелл открыла рот, но ответить не смогла. У нее перехватило дыхание. Глаза болели, к горлу подступил комок. Дознаватели сразу поймут, если она соврет, а правду говорить нельзя, иначе она выдаст официанта, чью оплошность так опрометчиво попыталась скрыть.

«Если, опрокинув кубок с Вином, я хотя бы спасла того человека, значит, все было не зря. И я не могу сказать им об этом».

– Простите, – сглотнув, пробормотала Неверфелл. По щекам побежали беспомощные слезы.

– Говори громче!

– Простите, но… Но я не могу сказать.

– Что?!

Плотину окончательно прорвало. Дознаватели вскочили и закричали. Неверфелл тщетно уворачивалась от вопросов, которые сыпались градом, клевали ее и вгрызались в кожу. Дрожа как лист, она обхватила голову руками, чтобы не упасть. Волна паники неумолимо подступала, грозя поглотить ее.

– Вы ошибаетесь! – завопила Неверфелл, осмелев от отчаяния. – Вы все ошибаетесь! Никто не приказывал мне проливать Вино! И я не собиралась этого делать, просто так получилось, но я не могу сказать почему. Не могу!

Она стояла, тяжело дыша, и ждала, какой вердикт вынесут разъяренные дознаватели, когда статуя на троне вдруг шевельнулась. Голова из серого камня едва заметно повернулась, и в темноте под бровью холодной искрой сверкнул глаз.

Это был человек. Живой человек. Неподвижность и серый цвет сбили Неверфелл с толку, потому-то она и приняла его за статую. Заметив ее замешательство, средний дознаватель бросил взгляд через плечо, словно ожидая указаний, и увидел, как мужчина на троне чуть двинул левой рукой, точнее, левым мизинцем. Что-то неуловимо изменилось в его манере держаться, и, когда дознаватель повернулся к Неверфелл, его Лицо было уже спокойным и непроницаемым.

– Подойди ближе, – сказал он.

У Неверфелл с глаз словно спала пелена, теперь она иначе видела происходящее в комнате. Трое за столом по-прежнему производили на нее гнетущее впечатление, но Неверфелл поняла, что эти люди – всего лишь орудия, рупоры, водораздел между ней и настоящим источником власти. Она приблизилась к столу, не сводя взгляд с человека на троне.

Его кожа была гладкой, не тронутой морщинами и бледной до голубизны, но даже на расстоянии Неверфелл различала покрывавшую ее паутину блестящих линий, навевавших мысли о перламутровом узоре на колоннах. Поначалу его длинные волосы показались ей белыми, но, подойдя поближе, она разглядела, что они прозрачные, как стекло. И ногти его тоже переливались перламутром.

Он сидел на троне вполоборота, так что людям в зале была видна лишь левая сторона его лица и тела. Левый глаз следил за Неверфелл, не мигая, а выражение лица было одновременно внимательным и сонным, словно он слушал невидимого музыканта, который виртуозно исполнял невероятно красивую музыку. Правая сторона его тела тонула в густой тени, и все же Неверфелл удалось разглядеть в темноте под правой бровью складку сомкнутого века. Его Правый глаз был закрыт.

«Если у великого дворецкого открыт Левый глаз, – прозвучали в ушах Неверфелл слова Зуэль, – значит, решается твоя судьба».

Возможно ли, что она продолжает разыгрывать начатое на пиру представление?

Великий дворецкий смотрел на рыжеволосую девочку с горящим лицом: она еще не пришла в себя после своей вспышки и дрожала, как туго натянутая струна. Великий дворецкий отчетливо читал в ее чертах страх. Недосказанность. Возмущение. Отчаяние. Она повернулась к нему, и в зеленых зеркалах ее глаз отразилась серебряная отрешенность великого дворецкого и его вопиющая безжизненность. На лице тут же проступил испуг, смешанный с любопытством и отвращением.

Зачем кому-то было учить ее бестолково менять выражения и демонстрировать эмоции – досадные, как грязь на лапах щенка? И у кого из создателей Лиц имелся столь богатый арсенал?

Великий дворецкий смотрел на нее одним глазом и видел лишь половиной разума. Окруженный заговорщиками и предателями, он не мог позволить себе утратить бдительность и сто лет назад отказался от такой роскоши, как сон. С тех пор правая и левая половины его мозга дремали по очереди. И сегодня бодрствовала правая. В силу досадной алхимии тела это означало, что двигать великий дворецкий мог только левой его половиной – и только Левым глазом мог созерцать представшую перед ним диковину. Большинство его подданных о подобных тонкостях не догадывались, и в зависимости от того, какой глаз был открыт, между собой просто называли его Правым глазом или Левым.

Поскольку на пиру бодрствовал Левый глаз, он не мог вспомнить имя этой девочки или облечь свои мысли в предложения. Такое удавалось лишь Правому глазу, и, когда он погружался в сон, слова рассыпались и ускользали от великого дворецкого, как жемчуг из порванного ожерелья. Зато Левый глаз прекрасно видел таящиеся за деталями узоры, звучащие за нотами мелодии – и заговоры, скрытые за случайно оброненными фразами и совпадениями.

Сейчас он совершенно точно столкнулся с заговором. Девочка пришла сюда не по своей воле, она была пешкой. Великий дворецкий почти видел, как чья-то закулисная игра ядовитой радугой встает за ее спиной. Вот только знает ли она об этом? Кто стоит перед ним – оригинал или подделка? Великий дворецкий собирался как можно скорее это выяснить.

Неверфелл замерла. Позади нее раздался едва слышный шорох, словно мягкий бархат скользнул по стеклу. Она обернулась, но никого не заметила – только за ближайшей колонной подозрительно шевельнулась тень. Зато на полу, где минуту назад совершенно точно ничего не было, Неверфелл обнаружила сундук из черепахового дерева.

Она повернулась к столу, надеясь на подсказку, но дознаватели наблюдали за ней молча, с одинаково каменными Лицами. Неверфелл снова посетило жутковатое ощущение, что она – единственное живое существо в этой комнате.

– Вы хотите, чтобы я его открыла? – на всякий случай спросила она, но ответа не дождалась.

Неверфелл осторожно подошла к сундуку и опустилась перед ним на колени. Задвижка обожгла пальцы холодом. Тень Неверфелл упала на крышку сундука, и она вдруг отчетливо поняла – как понимала всегда в такие мгновения, – что ей придется его открыть, хочет она того или нет. Мглистое облако непознанного тянулось к ней и липло к рукам даже сквозь дерево.

Неверфелл щелкнула задвижкой и приподняла крышку. В сундуке было темно и на первый взгляд пусто. Затем темнота зашевелилась, и Неверфелл отодвинулась в сторону, пропуская свет канделябра. В следующий миг над краем сундука показались две длинные тонкие лапы, которые принялись с хищным любопытством ощупывать дерево. Неверфелл не успела и глазом моргнуть, как обладатель этих лап прыгнул ей на руку.

– Ай! – вскрикнула она, когда острая боль пронзила запястье.

Из сундука выскочил взрослый пещерный паук. Обхватив лапами руку Неверфелл, он укусил ее там, где кончалась перчатка. Неверфелл инстинктивно стряхнула его и с отвращением увидела, что две лапки остались у нее на запястье уродливым браслетом. Затем что-то подозрительно защекотало шею и плечи, и, пока она смахивала пауков, еще один успел вцепиться ей в лодыжку. Другой уже бежал вверх по юбке, третий – по рукаву; пауки все лезли и лезли из сундука, и конца им было не видно.

Неверфелл кинулась прочь, на ходу скидывая с себя восьминогих монстров и вскрикивая каждый раз, когда их жвала вгрызались в кожу. Спустя пять бесконечных минут она без сил опустилась у колонны, вся искусанная, но отбившись от пауков.

Отдышавшись, Неверфелл подняла глаза на дознавателей и молчаливую фигуру на троне. Перед женщиной, которая рассказывала, как готовится вино Гандерблэков, стояла тарелка из тончайшего, почти прозрачного фарфора. На ней лежало что-то круглое, мраморно-белое, с завитками розовой глазури.

– Хочешь торт? – спросила женщина своим тягучим голосом. – С малиной.

Неверфелл уставилась на нее с ужасом и недоумением. Безобидный на вид торт пугал куда сильнее, чем сундук с пауками. «Да, мадам, я бы с удовольствием съела торт, вот только боюсь, что вместо ягод там яд и скорпионы».

– Это всего лишь торт, – заверила ее женщина. – Попробуй. Или…

Или?

Неверфелл медленно повернула голову и увидела, что сундук исчез. Пока она отбивалась от пауков, кто-то убрал его и заменил ящиком из красного тика с зигзагообразными узорами.

«Если это и в самом деле всего лишь торт, я могу его съесть. Зачем бы ей врать мне? Если бы они захотели меня убить, то могли бы просто-напросто казнить. Мне всего-то нужно выбрать торт».

Но ноги уже несли Неверфелл к ящику. Она вытерла о платье вспотевшие ладони и дрожащими пальцами откинула крышку.

Та словно только этого и ждала. Из ящика поднялась серебристая змеиная голова, зашипела на Неверфелл, продемонстрировав ядовитые клыки. Неверфелл вскочила на ноги и кинулась к спасительным колоннам, когда из темного угла комнаты донесся тихий свист. Утратив всякий интерес к Неверфелл, змея бесшумно заскользила прочь.

Убедившись, что она не вернется, Неверфелл отважилась выглянуть из своего ненадежного убежища.

Малиновый торт по-прежнему стоял перед неподвижными дознавателями. А на месте ящика со змеей появилась изящная шкатулка из слоновой кости. Невысказанный вопрос повис в воздухе. Торт или…

«Я не хочу смотреть, что там внутри, не хочу, не хочу, не хочу… О нет».

В третьей шкатулке оказались серые кристаллы, которые вспыхнули ярким пламенем, стоило Неверфелл поднять крышку. Горький удушливый дым обжег горло и лишил ее зрения на добрых десять минут.

Четвертый сундук был набит чем-то, до жути напоминавшим человеческие глаза.

Пятый был пуст, но покрыт изнутри чем-то влажным и блестящим. Перчатки мгновенно намокли и стали жечь кожу. Неверфелл поторопилась их снять и отшвырнула как можно дальше, но пальцы все равно опухли и покраснели.

Шестой оказался музыкальной шкатулкой. Когда она заиграла, у Неверфелл невыносимо заболели зубы. Каждая нота неумолимо вгрызалась в десна, и Неверфелл хотелось выть, лишь бы эта пытка прекратилась.

Час спустя она сидела, сгорбившись, на полу, опухшая от слез, искусанная, исколотая, обожженная; худые плечи вздрагивали в такт рыданиям. Зрение так до конца и не восстановилось, особенно досталось правому глазу. Наступило затишье – сундуки перестали появляться, и Неверфелл в ужасе ждала, что же еще ей приготовили. Наконец она собралась с духом и подняла голову.

Сундука не было. Не было и тарелки с тортом на столе. Дознаватели повернули головы к каменной фигуре на троне. Тишина полнилась ожиданием, как первый сундук – пауками.

Девочка оказалась подлинником. У великого дворецкого не осталось в том никаких сомнений. Всякий раз, когда она тянулась к сундуку, он видел трепет нерешительности, борьбу страха с надеждой на лучшее, порывистое желание и ненасытное любопытство. И вряд ли у кого-то из создателей Лиц нашлось бы подходящее Лицо на случай, если бы их ученице пришлось выбирать между малиновым тортом и среброкожей хлыстохвостой гадюкой.

Но лицо девочки показало великому дворецкому не только головокружительную смену невероятных выражений. Глядя на нее, он почти ощущал холод гладкого пола под тонкими подошвами атласных туфель. Когда ее взволнованный взгляд метался по комнате, он впервые за многие века заметил жемчужные фрески и оценил их красоту. Великий дворецкий смотрел на колонны ее глазами – и сквозь серое марево на миг проступали краски. Даже курящиеся в комнате благовония вновь обрели аромат.

Великий дворецкий обдумывал открывавшиеся перед ним возможности. Если оставить девочку при себе, сколько еще он сможет увидеть ее глазами, услышать ее ушами, попробовать на вкус ее языком? А ведь на это и надеялся тот, кто привел ее сюда. Искушение было велико. Но слишком гладко все складывалось: удивительное создание привлекло внимание великого дворецкого через несколько дней после смерти его любимого дегустатора. Кто-то определенно надеялся, что он не устоит. Холодный, расчетливый Правый глаз не стал бы отмахиваться от подозрений. Достаточно было подать знак страже, чтобы история Неверфелл подошла к бесславному и логичному завершению.

Но сейчас бодрствовал Левый глаз, и великий дворецкий нашел причины отложить казнь. За несколько веков он всего несколько раз прибегал к испытанию сундуками. Можно многое сказать о человеке по тому, как быстро он сдается и перестает заглядывать внутрь. Обычным людям хватало одной попытки. Оптимисты и тугодумы заканчивали на трех-четырех. Те, кто думал, что это проверка на выносливость, доходили до пятого или даже шестого сундука. Но в итоге все останавливались. Все, кроме этой девочки.

Что за человек будет открывать все новые и новые сундуки? Только глупец, но глупец особого толка.

Девочка чувствовала, что ее судьба колеблется на чаше невидимых весов. Смотреть на нее было больно, а великий дворецкий давно не чувствовал ничего, даже отдаленно напоминавшего боль. Кожу покалывало, словно к ней опять начала поступать кровь. Девочка с немым ужасом наблюдала за тем, как великий дворецкий подал знак охране, и стражники вышли из тени, чтобы забрать ее.

Едва определившись с решением, великий дворецкий ощутил укол сомнения. И во рту на долю секунды возник горьковато-сладкий привкус, словно на язык ему попало что-то приятное, но ядовитое.

– Куда мы идем?

Стражники словно не слышали вопросов Неверфелл и молча вели ее по богато украшенным коридорам дворца. Те сменяли друг друга, а Неверфелл даже не могла восхититься их красотой – ее разум и зрение по-прежнему были затуманены. Она до сих пор была жива, но не спешила этому радоваться: возможно, тем, кто отказался от малинового торта, уготована особая казнь.

«Что со мной не так? Почему я не взяла торт? Потому что знала: меня спасет только чудо. Торт – это замечательно, но это не чудо. Мне оставалось лишь надеяться, что вся эта затея с сундуками – не жестокая шутка, в которой нет правильного ответа, и что, может быть, в одном из сундуков я найду чудо и оно поможет мне выбраться. Мне оставалось лишь надеяться».

Шагавший впереди стражник постучал в золотую дверь. Им открыла женщина с выцветшим лицом.

– Квартал дегустаторов? – уточнил стражник и передал женщине свиток. Она развернула его, изобразив вежливое удивление на лице. – Привели вам нового рекрута.

Неверфелл слышала, что они говорят, и даже догадывалась, что некоторые вопросы обращены к ней, но с таким же успехом она могла слушать птичий щебет. Ее разум зацепился за два слова, и больше его ничто не интересовало.

Новый рекрут. Раз ее взяли рекрутом, значит, не убьют. Это все, что ей требовалось знать. Оглушенная, Неверфелл пожала кому-то руку и позволила дворцовым слугам провести ее по узкому коридору к тесной комнате, где стояла кровать с балдахином.

Оставшись наконец одна, Неверфелл поспешила вытянуться на ней и с удивлением обнаружила, что кровать далеко не такая удобная, как можно было подумать при первом взгляде. Под покрывалом что-то лежало. Неверфелл даже не нужно было его откидывать, чтобы понять что.

Кто-то спрятал в кровати шкатулку, искусно украшенную слоновой костью и черным деревом. Неверфелл зарылась лицом в подушку и горько разрыдалась.

«Обманули, – беспомощно думала она. – Внушили, что не собираются меня казнить, но испытание не закончилось. После этой шкатулки будут другие, пока одна из них не убьет меня – или я не сойду с ума, или…»

Неверфелл села, схватила шкатулку, чтобы отшвырнуть подальше, – и медленно опустила на кровать. «Может, в этот раз там не будет змей. Если я открою достаточно шкатулок и сундуков, может, что-то изменится…»

Тихо щелкнул замок. Неверфелл откинула крышку и осторожно заглянула внутрь. Сначала ей показалось, что шкатулка пуста, но потом она разглядела внутри сложенный лист бумаги. Неверфелл с опаской расправила его и прочитала:

Ты завоевала расположение Левого глаза, но убедить Правый будет не так просто. Не шути с ним. Не трать понапрасну слов. Не лги ему. Не пытайся казаться глупее, чем ты есть. Удачи.

Друг