Текст книги "Стеклянное лицо"

– Но если Картографы – опасные безумцы, что они здесь делают? – Каждый ответ Зуэль вызывал у Неверфелл только новые вопросы.

– Потому что великий дворецкий приглашает на свои пиры всех важных персон, – терпеливо проговорила Зуэль. – А Картографы крайне важны для Каверны. Только они могут сказать, где безопасно прокладывать туннели и куда они приведут, только они могут предупредить об угрозе обрушения. А теперь выпрямись, Неверфелл, люди смотрят.

Серебряная улыбка Зуэль заострилась, а Неверфелл наконец заметила странные блики за другими столами. Нервно вздрогнув, она поняла, что бликуют устремленные в ее сторону театральные бинокли и лорнеты. Кажется, гости действительно сочли ее достойной внимания.

– Соберись, сейчас подадут следующее блюдо! – предупредила ее Зуэль. – На этот раз – настоящий деликатес. Не забудь съесть печенье вон из той вазочки, чтобы избавиться от послевкусия.

Белое печенье в виде мотыльков по вкусу напоминало пыль. Неверфелл от него жутко захотелось чихнуть, и удержалась она, только крепко зажав нос салфеткой. Но Зуэль не обманула – язык Неверфелл позабыл и о павлине, и об ананасах, и об апельсиновом бренди.

Настоящим деликатесом оказалось золотистое желе в виде небольшого замка с башенками. Внутри желе Неверфелл разглядела изящных птичек с длинными тонкими клювами и переливающимся, как драгоценные камни, оперением. Она наклонилась, чтобы рассмотреть их получше, и вдруг одна из птичек шевельнулась, заставив желе задрожать.

– Зуэль! – в ужасе ахнула Неверфелл. – Она живая!

Но теперь сотрясались все башенки золотистого замка, так как все больше и больше птичек пытались расправить крылья.

– Они все живые! Мы должны освободить их!

Неверфелл рванулась вперед, но Зуэль твердой рукой усадила ее на место.

– Тихо! Обещаю, они сейчас выберутся сами. Если ты начнешь их откапывать, они проснутся слишком рано и задохнутся. Подожди, и увидишь: с ними все будет хорошо.

Неверфелл поняла, что ей только и остается сидеть смирно и воображать, как это, должно быть, ужасно, когда твои глаза, уши и клюв забиты желе, а крылья отказываются повиноваться. Замок меж тем вдруг обмяк и начал оплывать; движения крошечных крыльев становились все увереннее, и вот птицы, блестя золотыми клювами, одна за другой вырвались на свободу, оставив после себя дыры с рваными краями.

Неверфелл проводила их взглядом.

– Надеюсь, они выберутся отсюда, – прошептала она. – И светильники-ловушки их не съедят.

На тарелку Неверфелл положили маленькую ложку желе. Она несмело погрузила язык в золотистую массу, которая тут же заструилась невесомой вязью серебряных и синих нот, слившихся в мелодию столь громкую и живую, что Неверфелл стала озираться в поисках оркестра. Музыка мгновенно запала ей в душу; Неверфелл показалось, что она слышит в ней песнь об утрате, смятении и покинутых небесах.

Чилдерсины тем временем оживленно обсуждали желе.

– Изумительно, и как только им удалось не повредить птиц…

– Их пришлось погрузить в желе на год и один день, чтобы оно впитало песню, и еще год потребовался, чтобы сложить из звуков настоящую музыку…

По стенам пещеры метались нечеткие тени птиц. Они махали крыльями так часто, что в воздухе слышалось негромкое жужжание. При этом птицы не чирикали, не щебетали и не перебрасывались звонкими трелями. Ложка в руке Неверфелл задрожала, но тут ее внимание привлек богато одетый седоволосый мужчина за соседним столом. Посреди разговора он вдруг странно задергал головой и открыл рот, словно хотел кого-то окликнуть. Но вместо этого качнулся назад, а потом начал заваливаться вперед, целясь лицом прямо в свою порцию драгоценного желе. И только вмешательство соседей по столу уберегло настоящий деликатес от соприкосновения с его бородой. Они схватили мужчину за плечи и усадили ровно.

Все это выглядело настолько комично, что Неверфелл не удержалась от сдавленного смешка. К счастью, его заглушил чуть более громкий смешок Максима Чилдерсина, который тоже с интересом наблюдал за происходящим.

– Что ж, очаровательно. Отлично сработано. Я подозревал, что нечто подобное случится.

Все те же соседи по столу помогли мужчине подняться, закинули его руки себе на плечи и поволокли к гондоле. Голова седоволосого безвольно свисала на грудь, а ноги волочились по песку, оставляя за собой две неровные борозды. Смех, клокотавший в груди Неверфелл, мгновенно стих.

– С ним ведь все будет в порядке?

– Разумеется, нет. Ты заметила птичку, которая порхала возле его уха перед тем, как он упал? Кто-то заранее знал, что к столу подадут желе, купил такую же птицу, натаскал ее и выпустил во время пира. Птичка должна была подлететь к определенному человеку и клюнуть его. Когда вокруг мечется столько птиц, никто не обратит внимание еще на одну – и не задумается о том, что ее клюв смазан ядом.

– Думаете, кто-то воспользовался услугами Зверолова? – предположил один из старших Чилдерсинов.

– Да, тут чувствуется его рука, – согласился Максим Чилдерсин. – Дрессированная птица, яд… Определенно, без него не обошлось. Очень изысканно.

Неверфелл на ум пришел добрый десяток других слов для описания убийства, и она с тревогой подумала, что все они, наверное, отпечатались у нее на лице. И все же она так до конца и не могла поверить, что минуту назад своими глазами наблюдала смерть человека. Произошедшее слишком походило на пантомиму, тем более что остальных это зрелище скорее позабавило, нежели потрясло или возмутило.

– Но почему его друзья ничего не сделали? Почему они молча унесли его? – прошептала Неверфелл.

– Поступи они иначе, навлекли бы на себя куда бо́льшую беду. Все выглядело так, будто у него случился сердечный приступ. Если они заявят, что на их друга было совершено покушение, под подозрение попадут птички великого дворецкого.

Пока Неверфелл переваривала услышанное, она обнаружила, что ее реакция не осталась незамеченной. В паре столов от них сидели две дамы в персиковой и золотой парче. Одна из них бросала на Неверфелл изумленные взгляды, лихорадочно зарисовывая что-то в альбом. А другую и вовсе, кажется, хватил удар.

– Зуэль, кто эти женщины?

– Создательницы Лиц, – прошептала Зуэль, и с ее неподвижных губ сорвался тихий смешок. – Бедняжки. Должно быть, они впервые видят кого-то, кто… О, Неверфелл! Руки на колени и выпрями спину, несут следующее блюдо!

За новой переменой блюд последовала еще одна, а за ней еще, и о прибытии каждого возвещал свой пленительный аромат. Пирог с клюквой и куропатками предшествовал ликеру из морошки и бузины; после него официанты принесли к столу большую супницу с черепаховым супом и веточками тимьяна. Неверфелл беспокойно ерзала на стуле, понимая, что дебют Стакфолтера Стертона все ближе. Ей стоило куда сильнее переживать о том, что ее саму скоро представят двору, но, когда Неверфелл вспоминала, через что им с мастером Грандиблем пришлось пройти ради этого великолепного сыра, она чувствовала себя матерью, чей ребенок собирается выступить на сцене перед сотней придирчивых зрителей.

– К нему подадут Настоящее Вино, чтобы оттенить вкус, – шепнула Зуэль, протягивая руку за очередным «очистительным» печеньем. – Увы, не наше. Скорее всего, Вино для этого пира закупили у Гандерблэков. Обрати внимание, как старательно они отводят глаза. Их Вина известны своим буйным нравом и вероломством.

Перед каждым гостем поставили по маленькому хрустальному кубку; слуг, нарезавших мясо, сменили официанты с бутылками вина. Само вино было глубокого, тревожно-лилового цвета. Неверфелл поняла, о чем говорила Зуэль, стоило им извлечь пробку. Вино из погребов Гандерблэков не лилось, как подобает приличному напитку, но дымно жалось к стенкам бутылки и пыталось украдкой ускользнуть через горлышко. Официанты проявляли невероятную ловкость, изгибая руки под немыслимыми углами, чтобы удержать вино в бутылке. Только оказавшись в кубке, коварное вино немного успокаивалось.

Неверфелл с восторгом наблюдала за проворным официантом, который наполнял ее кубок, когда это случилось. Одна юркая капля все-таки соскользнула с горлышка и упала на белоснежную скатерть, украсив ее роскошной пурпурной кляксой. Юный официант застыл, неотрывно глядя на пятно. Услужливое выражение его лица не дрогнуло, он позволил себе лишь тихий, прерывистый вздох, полный смертельного ужаса. И Неверфелл отчетливо его услышала. Она тут же вспомнила слова Зуэль о том, что даже кровью эту ошибку искупить не удастся.

Неверфелл не собиралась с мыслями и не принимала решение. Она просто сделала то, чего не могла не сделать: задела рукой кубок и опрокинула его. Драгоценное вино пролилось на скатерть; пурпурная волна смыла след совершенной ошибки, прежде чем кто-нибудь успел его увидеть.

Кубок упал на стол с глухим и в то же время убийственно громким стуком. Пальцы Неверфелл еще покалывало от соприкосновения с хрусталем, а на окрестные столы уже накатывала тишина, словно пролитое вино распространилось далеко за пределы скатерти. В следующий миг осознание того, что она натворила, обрушилось на Неверфелл, как ведро ледяной воды.

Онемев от страха, она подняла глаза на Зуэль и других Чилдерсинов. Те вытаращились на расползающееся пятно и, кажется, перестали дышать. Замершие на полушаге слуги опомнились раньше других и все как один поспешили убраться подальше от злополучного стола. Оживленные разговоры стихли, над островом повисло жутковатое молчание. Гости с застывшими Лицами наблюдали за тем, как капли драгоценного вина срываются со скатерти и падают на песок. Вилки замерли на полпути к открытым ртам.

«Они знают. Знают, что это не было случайностью. Они могут прочесть все по моему лицу».

Неверфелл бросила взгляд исподлобья на Максима Чилдерсина. На его лице была все та же ироничная усмешка, но она ничего не значила. Он даже не смотрел на Неверфелл. Нет, его немигающий взгляд был прикован к далекому водопаду, за которым, по словам Зуэль, скрывался великий дворецкий. Неверфелл показалось, что кто-то движется за завесой воды. Вроде бы она даже разглядела там человека.

– Неверфелл, садись в гондолу и возвращайся к подъемнику. Слуги проводят тебя домой, – приказал Чилдерсин так тихо и так спокойно, что у Неверфелл даже мысли не возникло ему перечить.

Пристыженная, дрожащая от страха, она встала из-за стола и, не смея взглянуть на Зуэль, поспешила обратно к лодке. Глаза Неверфелл были прикованы к носкам зеленых атласных туфель, которые вязли в искусственном песке. Даже когда гондола отчалила от острова, она не отважилась обернуться. Наконец сталактиты сомкнулись у нее за спиной, отрезая от места преступления.

Поскольку Чилдерсин отправил Неверфелл домой, она не увидела, что случилось после.

Молчаливые слуги опомнились и зашевелились. Выходка девочки пробила дыру в искусно сплетенной ткани пиршества, оборвав нити множества разговоров. Эту дыру нужно было как можно скорее залатать. Настало время Стакфолтера Стертона. Полдюжины мужчин вбежали в ледяную камеру, где легендарный сыр ждал своего часа. Приставленные к Стакфолтеру стражники не предполагали, что за ним явятся так скоро. В немом недоумении они посмотрели на слуг, но тем некогда было что-то объяснять. Двери распахнулись, и тележка с заботливо укрытым сыром покатилась по деревянному мостику на пиршественный остров.

Блики света заиграли на серебряном куполе, и десятки придворных приготовились продемонстрировать Лица, которые они сочли достойными этого шедевра. Поговаривали, что Стакфолтер Стертон пытались похитить, и слухи лишь раззадорили всеобщий интерес.

Выдержав эффектную паузу, слуги убрали купол.

Никто не знал, чего ожидать от Стакфолтера. Но придворные точно не рассчитывали увидеть на тележке приземистую фигуру с выпученными глазами, с ног до головы покрытую металлическими пластинами. Не обращая внимания на прикованные к нему взгляды, незваный гость спрыгнул с тележки и помчался в противоположный конец острова. Охрана застыла в изумлении и потеряла драгоценные секунды. Когда стражники опомнились и бросились за неизвестным, он уже нырнул в озеро, и темные воды вмиг сомкнулись у него над головой. И ни волн, ни пузырьков воздуха – ничто не говорило о том, что кто-то скрылся в глубине.

Придворные пусть и не сразу, но поняли, что даже самый выдающийся сыр вряд ли способен на подобное. Напрасно гондольеры обшаривали шестами дно – незваный гость исчез без следа. А вместе с ним пропал и Стакфолтер Стертон, оставив после себя лишь крошки ароматной корки и несколько ниток плесени.

Вскоре даже самые недалекие из приглашенных на пир сообразили, что случилось. Клептомансер снова нанес удар. И на сей раз его жертвой стал сам великий дворецкий.

Отчаянные действия

Когда Неверфелл вернулась в дом Чилдерсинов, слуги не упрекнули ее ни словом, ни жестом, только помедлили долю секунды, прежде чем принять у нее накидку и перчатки. Никто не ждал ее так рано. А преждевременное возвращение не предвещало ничего хорошего.

Неверфелл кинулась в свою комнату, но ей было невыносимо смотреть на мягкую кровать с балдахином и туалетный столик – каждый предмет напоминал о доброте виноделов. Она поплелась вниз и недалеко от прихожей нашла чулан, который показался ей хорошим убежищем для человека, недостойного ничего, кроме презрения. Никто не искал ее – все, верно, думали, что она у себя. Приткнувшись среди метел и тряпок, Неверфелл отдалась на растерзание недобрым мыслям.

Глупая, ох глупая! – ругала она себя почем зря. А ведь обещала сидеть смирно. И с чего это она возомнила, что Чилдерсинам удалось изменить ее, просто расчесав волосы и нарядив в красивое платье? Нет, она осталась той же Неверфелл, бестолковой и неуклюжей, как комар-долгоножка, и вечно все ломающей. Она не просто лишилась возможности вернуть свое прошлое, но и навлекла беду на тех, кто пытался ей помочь.

Если Неверфелл случалось разозлить Грандибля – а ей случалось! – достаточно было затаиться и подождать, пока его гнев поутихнет. Порой спрятаться не удавалось, и тогда сыродел метал громы и молнии, этим чаще всего и ограничиваясь. Но Неверфелл прекрасно понимала, что Максим Чилдерсин вряд ли легко забудет о случившемся. Хуже всего было то, что она даже не представляла, каковы будут последствия ее поступка. Опрокинув кубок, она, несомненно, навлекла беду. Но на кого – на себя? На Зуэль? На всех Чилдерсинов?

Через приоткрытую дверь чулана Неверфелл могла видеть прихожую, благодаря чему она не пропустила возвращение виноделов два часа спустя. В коридоре мелькнула светлая коса и бледное лицо Зуэль, и Неверфелл сжалась, охваченная горячим стыдом: как теперь смотреть ей в глаза? Но куда больше ее пугала грядущая встреча с Максимом Чилдерсином.

Затаив дыхание, Неверфелл ждала, когда он пройдет мимо ее убежища. По его походке или развороту плеч она надеялась угадать, в каком он настроении. Но напрасно Неверфелл вглядывалась в лица, проплывавшие за дверью. Прихожая опустела, и она почувствовала, как ее сковывает липкий страх. Неверфелл была готова к тому, что Максим Чилдерсин вихрем пронесется по коридору, яростно впечатывая каблуки в паркет, или пройдет широким шагом в обманчиво хорошем расположении духа. Но к тому, что он вообще не вернется, она готова не была. Чилдерсины покинули пир без главы семейства.

«Что я наделала? Что же я наделала?..»

Оказалось, прибежище Неверфелл отлично подходило для того, чтобы услышать ответ на этот вопрос. Не успела входная дверь закрыться, как Чилдерсины заговорили – все разом, словно повинуясь какому-то сигналу. Они яростно спорили. На них были парадные одежды и приличествующие обеду у великого дворецкого Лица, но голоса были исполнены такого гнева и горечи, что Неверфелл с трудом их узнавала.

– Тихо! – Кто-то, кажется, старший племянник Максима Чилдерсина, попытался призвать спорщиков к порядку. Они нехотя замолчали. – Нам нужно немедленно решить, что мы будем делать. Неужели вы думаете, что Максим вернется с «личной аудиенции у великого дворецкого»? Уверяю вас, нет. И мы следующие в очереди на плаху. Вы помните, что случилось, когда кто-то из клана Джеробоамов выказал неуважение великому дворецкому, уронив на пол инжир? Это стало их концом.

– И что же нам делать? – Судя по резкому голосу, его перебила одна из родственниц Зуэль. – Никто не поверит, что сырная девчонка разлила вино Гандерблэков по собственному желанию. А даже если и поверят, нас все равно заставят отвечать за ее действия.

Эти слова породили новую волну криков и взаимных упреков.

– Помолчите! – снова утихомирил их старший племянник. – И послушайте. Если мы ничего не предпримем, эта ночь станет последней для династии Чилдерсинов. Поэтому я уже отправил наших представителей к великому дворецкому и Гандерблэкам. Я предложил им в качестве компенсации за нанесенное оскорбление принять все наследие Чилдерсинов – на условиях вассального договора.

– Что? – Хор голосов слился в изумленном вопле.

– Только так мы можем сохранить целостность наших владений. Да, мы попадем в подчинение к Гандерблэкам, зато останемся живы.

Воцарилась гнетущая тишина.

Неверфелл поняла далеко не все из того, что услышала, но суть уловила. Максим Чилдерсин не вернется. Своим необдуманным поступком она обрекла его на смерть. И чтобы уберечь остальных от этой участи, племянник Максима собирается передать все имущество их семьи вражескому клану виноделов.

– Не думаю, что от Гандерблэков будет легко откупиться, – неуверенно заметила дальняя кузина Зуэль. – Они нас ненавидят и захотят получить все, что им причитается.

– Если Гандерблэкам нужен агнец на заклание, мы им его предоставим, – с угрюмым удовлетворением ответил старший племянник. – Как насчет бестолковой малявки, комнатной собачонки Максима? В конце концов, это она во всем виновата.

Неверфелл едва слышно ахнула. Да, разумеется, во всем виновата она, но до чего же больно слышать, как это признает кто-то другой и голос его сочится ледяным ядом. Остальные Чилдерсины согласно забормотали, и Неверфелл стало совсем тошно.

– Значит, решено, – объявил старший племянник. – Клапперфлэнд, запри белобрысую бестолочь в ее комнате. Мы же не хотим, чтобы жертвенная овечка сбежала.

Лишь несколько ударов сердца спустя до Неверфелл дошел смысл его слов. Это не ее Чилдерсины собирались отдать на растерзание Гандерблэкам. Неверфелл никогда не приходило в голову, что далеко не все любят милую, очаровательную Зуэль. И что члены блистательного семейства Чилдерсин отнюдь не стоят горой друг за друга.

Вскоре до нее донеслись возмущенные крики. Осторожно толкнув дверь чулана, Неверфелл выглянула из-за угла и увидела, как один из старших родственников силой уводит Зуэль по коридору.

– Погоди-ка, – снова вмешалась первая родственница. – В письме Гандерблэкам кого ты предложил в качестве управляющего по вассальному договору? Уж не себя ли?

Хрупкое перемирие было нарушено. Чилдерсины кинулись к парадному входу и едва не сорвали двери с петель – так спешили они к Гандерблэкам, и каждый торопился предложить свою кандидатуру на должность управляющего. Вскоре с улицы донеслись крики, ржание и звон клинков. Судя по всему, Чилдерсины не могли поделить оставшихся лошадей.

Неверфелл посмотрела на открытую дверь и поняла, что медлить нельзя. Собрав в кулак всю свою храбрость и прихватив ведро, она выскользнула из чулана. Дядя, тащивший Зуэль по коридору, никак не ожидал, что его ударят по голове ведром. Не то чтобы он сильно пострадал – Неверфелл, по правде говоря, толком не целилась, да и сил у нее было немного, но ей удалось застать его врасплох, и он выпустил племянницу. Неверфелл воспользовалась его замешательством, схватила Зуэль за руку и потащила в противоположную сторону. Девочки выскочили на улицу.

– Эй!

Неверфелл не стала оборачиваться, чтобы узнать, кто из Чилдерсинов пустился за ними в погоню. Она мчалась сломя голову, и Зуэль, прерывисто дыша, с трудом за ней поспевала. Неверфелл с тоской вспомнила свои старые ботинки – в них бегать было куда удобнее, чем в изящных атласных туфельках. Задумавшись о преимуществах некрасивой, но привычной обуви, она не сразу сообразила, что рядом бежит мальчишка-посыльный.

– Здесь налево! – подсказал он, и Неверфелл молча подчинилась, глядя на его босые ноги. – А теперь направо. Пригнитесь и лезьте вот сюда, в трещину!

Изрядно попетляв по задворкам, он привел их на маленькую извилистую улочку, остановился и прислушался.

– Оторвались, – выдохнул он и наконец повернулся к Неверфелл.

Это был Эрствиль.

Как же так вышло, что Эрствиль очутился на удивительной улице, где жили Чилдерсины? Эрствиль сказал, что в последние дни регулярно туда наведывался. Он знал, что никто не обратит на него внимания. Люди в большинстве своем видели только его потрепанную рабочую форму да сумку посыльного. Для них он был всего лишь инструментом, так зачем лишний раз на него смотреть? А Эрствиль проведал, что Неверфелл у Чилдерсинов, и, когда она выскочила на улицу, сразу узнал и рыжие волосы, и быстрый, нескладный бег. Но только теперь, пока они восстанавливали дыхание в тусклом сиянии дикого светильника, Эрствиль смог толком ее разглядеть.

Маски не было. Не было даже намека на маску. До Эрствиля, конечно, доходили разные слухи, но такого он не ожидал. Глаза слишком большие, и веснушек слишком много, подумал он первым делом. А потом лицо Неверфелл задвигалось и начало меняться, да так быстро, что Эрствиль едва не сел на мостовую от удивления.

Написанные на лице Неверфелл тревога, решимость и сожаление стремительно уступали место узнаванию, восторгу и удивлению. Когда она улыбнулась, Эрствиль почувствовал себя так, будто его ударили по голове золотым колоколом. Но в следующий миг ее улыбка угасла, словно приглушенная болью. Неверфелл ждала от него реакции, надеялась, что он покажет, как сильно рад ее видеть.

Но у Эрствиля в арсенале было всего пять Лиц. Вежливое непоколебимое спокойствие с опущенными глазами – чтобы незаметно проскальзывать мимо тех, кто выше по положению. Почтительное внимание для того, чтобы слушать приказы. Услужливая заинтересованность для ожидания распоряжений. Смиренное раскаяние и робость для тех случаев, когда его ругали или наказывали. И только одна улыбка – если заказчик желал увидеть на лице Эрствиля выражение благодарности.

Но Неверфелл не была его клиенткой, а другие Лица для нынешних обстоятельств не годились. Поэтому Эрствиль уставился на нее с почтительным вниманием – больше он ничего не мог предложить. Из-за этого Эрствиль почувствовал себя ничтожным и глупым.

Светловолосая спутница Неверфелл вдруг опустилась на булыжники мостовой и уронила голову на дрожащие руки. Эрствиль с подозрением покосился на ее дорогое бордовое платье, потом взял Неверфелл за руку и отвел в сторону, подальше от лишних ушей.

– Значит, это правда, – сказал он обвиняющим тоном. – То, что говорят о твоем лице.

Смотреть на Неверфелл было невыносимо. Лица словно мерцали и сменяли друг друга с такой скоростью, что у него кружилась голова. Губы, щеки, брови, нос – все находилось в непрерывном движении. Это было неправильно. Противоестественно. К тому же Неверфелл глядела на него с таким уважением, с такой безусловной верой, что Эрствилю хотелось сжаться и отступить в темноту. Как будто его собственная тень вдруг принялась расти, словно принадлежала она не мелкому костлявому мальчишке, а настоящему великану. Так вот каким его видит Неверфелл. Великаном.

– Да… я… Послушай, Эрствиль…

– Ты никогда не говорила мне, что твое лицо способно на такое, – горько прошептал он. – Я часами выслушивал твои жалобы. Годами! Но ты даже не подумала рассказать мне о самом главном. Ни разу. Ты что, не доверяла мне? – Эрствиль с удивлением обнаружил, что злится. Неверфелл не полагалось иметь Лица, только бархатную маску, и потому рядом с ней Эрствиль не так остро чувствовал, что у него всего пять Лиц.

– Я сама не знала! – запротестовала Неверфелл. – Мастер Грандибль никогда мне не говорил, а зеркал в его доме нет. Я же думала, что маска скрывает мое уродство!

– И сразу про меня забыла, едва обнаружила, что это не так. Все эти годы я приносил посылки с опозданием, потому что топтался в вашей гостиной, отвечая на кучу дурацких вопросов. Я ведь жалел тебя, знал, как тебе одиноко и что с головой у тебя непорядок. Но ты завела друзей среди мастеров и теперь ни минуты не можешь мне уделить. Даже когда мне нужно срочно передать тебе сообщение! Конечно, ведь «к сожалению, мисс Неверфелл не может вас принять, она занята своим туалетом».

– Что? – изумленно уставилась на него Неверфелл. – Ты приходил к Чилдерсинам, чтобы встретиться со мной?

– А они тебе не сказали? – Эрствиль вздохнул. – Разумеется. Я должен был догадаться.

Мысли Неверфелл с пугающей отчетливостью проступали в калейдоскопе ее лица. «Чилдерсины скрывали, что Эрствиль приходил ко мне. Нет-нет, они не могли. Наверное, просто забыли передать… Но они совсем не такие, как я думала… Вдруг они в самом деле… Нет, не могу поверить…»

– Да уже поверь! – прошипел он, отвечая на ее невысказанные слова. – Они держали тебя под колпаком, и меньше всего им хотелось, чтобы ты получила весточку от старика Грандибля. Вот почему они отсылали меня обратно.

– Так ты хотел передать мне…

– Мастер Грандибль чуть с ума не сошел от беспокойства. Подал прошение Следствию, чтобы они разорвали договор о продаже и снова сделали тебя его ученицей.

– Нет! – Неверфелл скрестила руки на груди. – Скажи ему, чтобы он этого не делал. Я сотворила нечто ужасное на пиру и всем, кто обо мне заботится, приношу лишь несчастья. Максим Чилдерсин был добр ко мне, и теперь его, скорее всего, казнят, а из Зуэль сделают жертвенную овцу, и все Чилдерсины ополчились друг на друга. Эрствиль, не надо меня спасать! Это всех вокруг надо спасать от меня.

– Ну хватит! – Эрствиль схватил Неверфелл за плечи и, поборов дурноту, посмотрел ей в глаза. Сделать это было непросто – на таком расстоянии мерцание ее Лиц становилось нестерпимым. – Послушай, что происходит на самом деле. Все в Каверне знают, что ты опрокинула вино на пиру, и все гадают, зачем ты это сделала. По мнению многих, ты отвлекала гостей, чтобы Клептоман-сер мог беспрепятственно украсть Стакфолтер Стертон.

– Что?!

– А ты не знала? Он умудрился украсть все до последней крошки. Но тебя никто не винит. Потому как это все равно что винить шляпу. Или палку. Или пешку. Ты для них лишь вещь, повод почесать языки. И знаешь что? Половина двора сейчас грызется за право перекупить тебя после того, как Чилдерсины пойдут ко дну.

– Но ведь это я во всем виновата…

На лице Неверфелл снова каруселью замелькали мысли. Эрствиль дернулся, как от боли. «Так нельзя, – озлобленно подумал он. – Лица нужны для того, чтобы их видели, а не чувствовали».

– Никто не просил меня проливать вино, – не унималась Неверфелл. – Это я навлекла беду на Чилдерсинов. Они тут ни при чем.

– Уверена? Ты даже не подозреваешь, что за птицы эти придворные. – Эрствиль не выдержал и отвел взгляд. Смотреть на Неверфелл было невыносимо. – Они как кукловоды, а мы для них – марионетки. И бойся стариков, уж они-то дергают за нитки ловчее прочих. Не верь тем, кому перевалило за сто пятьдесят. Особенно если они выглядят на тридцать. Все, кто в Каверне умудрился дожить до таких лет, что-то теряют – и уже не могут вернуть. Они лишаются чувств, становятся пустыми изнутри, их снедает жажда – жажда снова почувствовать хоть что-нибудь. Они… как большие светильники-ловушки, слепые и вечно голодные, с тысячей острых зубов. У них были десятки лет на то, что отточить свое мастерство.

И твоего драгоценного мастера Чилдерсина это тоже касается. Думаешь, он купил тебя по доброте душевной? Вот уж нет. Не знаю, что за игру он затеял, но он использовал тебя, помяни мое слово. Никто не пытался тебе помочь. Никто. – Эрствиль невольно покосился на светловолосую девушку, которая все еще неподвижно сидела на мостовой. – Ты должна избавиться от них, Неверфелл, оборвать все нити. Возвращайся к сыроделу. Или спрячься где-нибудь и потом дай мне знать в Желтый Локоть, где тебя искать.

– Эрствиль, я не могу, – очень тихо сказала Неверфелл. – Я должна идти во дворец. Чтобы спасти мастера Чилдерсина.

– Ты что, совсем окартографела? – взорвался Эрствиль. – Если пойдешь во дворец, лишишься головы. Сейчас угадаю, эту идею тебе девчонка Чилдерсинов подкинула?

– Нет. Я сама придумала, – дрожащим голосом проговорила Неверфелл. – Я скажу великому дворецкому, что мастер Чилдерсин не приказывал мне разливать вино. И всем придется поверить моим словам. Потому что лицо меня выдает. Я не могу лгать. Тогда мастер Чилдерсин вернется домой и помешает членам своей семьи вцепиться друг другу в глотки…

– Хватит! – рыкнул Эрствиль. – Как ты не понимаешь, ты ничего не должна этим людям. Они сами заварили эту кашу. Ты хоть слышала, что я сказал? Почему ты мне не веришь?

– Я верю. Ты бы не стал мне врать. – Неверфелл выглядела потерянной и очень несчастной. – Все эти годы ты был моим лучшим другом. Моим единственным другом.

Эрствиль выслушал это грустное, неловкое признание и впился ногтями в ладони.

– Не будь такой дурой, – прервал он Неверфелл. – Я врал тебе и не раз. Ты спрашивала меня о вещах, про которые я ничего не знал, и я сочинял на ходу. И про себя я кучу всего навыдумывал. Вот только ты понятия не имеешь, что правда, а что нет. Я врал тебе, а ты верила, потому что веришь всему, что тебе говорят. Все обманывают тебя, Неверфелл. И ты даже не догадываешься, потому что совсем не разбираешься в людях. Поумней уже, не то тебе крышка.

Эрствиль не смотрел на Неверфелл, да ему и не нужно было. Годами она возводила в своей голове дворец для него, и он сам помогал укладывать каждый кирпичик. И теперь Эрствиль буквально чувствовал, как рушатся золотые стены. Если он взглянет Неверфелл в лицо, то увидит обиду, возмущение и болезненное, но столь необходимое сомнение.

Он отвернулся, прежде чем она успела ответить, сорвался с места и вскоре скрылся в лабиринте туннелей. Бегущий по делам мальчишка-посыльный с почтительно опущенными глазами.

«Конечно, я врал тебе все эти годы, – мысленно обращался он к Неверфелл. – По той же причине, почему сегодня сказал правду. Ты мой единственный друг, глупая ты курица».

В сердце Каверны мелкие подземные улочки наконец сливались в широкий мраморный проспект, окаймленный стражами-колоннами. Вдали виднелись ворота с опускной решеткой – единственный вход в лабиринт двориков и комнат удовольствия, дворец великого дворецкого.

Именно туда направлялись две девочки – светловолосая, с идеально прямой спиной, в порванном бордовом платье, и рыжая, все время беспокойно оглядывавшаяся и нервно взмахивавшая зелеными рукавами.