Текст книги "Стеклянное лицо"

– Такой красивый арбалет, – внезапно перебила его Неверфелл. – Ты сам его сделал?

– Нашел и усовершенствовал, – последовал короткий ответ.

– Я люблю всякие устройства.

Рациональный мозг настойчиво сигналил Неверфелл, что она слишком много болтает и пора бы прекратить, но он уже соврал ей про потолок, так что Неверфелл решила не обращать на него внимания.

– Все говорят, что мое главное достоинство – стеклянное лицо. Но это же не достоинство, скорее наоборот. Оно выдает мои мысли, хочу я этого или нет. Поэтому все знают, что я собираюсь делать. А вот в чем я хороша, так это во всяких механизмах. В них таится свое, особенное волшебство. Ты долго-долго что-то придумываешь, ставишь шестерни на места, а потом – хоп! – тянешь за рычаг, и все работает. Самое поразительное, что человек, который тянет за рычаг, может и не догадываться, как устроен механизм. Ему даже не обязательно знать, что случится.

Мне нужен план, который сработает, как механизм. А ты ведь у нас специалист по таким планам? Вот почему я пришла к тебе.

Клептомансер долго молчал, обдумывая ее слова. Наконец он заговорил:

– Ты знаешь, какой сегодня день? И который час?

– Нет, а что? – озадаченно спросила Неверфелл.

– Тебе нужно обязательно записать, – сказал он. – Нас с тобой ждет очень важный разговор, и потом ты непременно захочешь узнать, когда именно он случился.

Продолжение провалилось между главами, как монетка между булыжниками мостовой. Оно стало отрезком тишины в середине мелодии. Оборванными краями вырванных страниц. Не ищите их. Они пропали.

Доверься себе

– Получается?

Кто-то махал рукой у Неверфелл перед лицом. Она недоуменно заморгала, вглядываясь в мутный коллаж сливающихся друг с другом лиц. Машинально оттолкнула светильник-ловушку, который почти касался ее щеки. Каменные лица смотрели на нее без всякого выражения, слабый свет выхватывал из полумрака щербатые зубы, оспины на коже, бледные рубцы и закорючки шрамов. Неверфелл крепко держали за плечи, чтобы она не упала.

– Кто вы? – шепотом спросила она.

Они переглянулись, на лицах не дрогнул ни единый мускул. «Чернорабочие, – подумала Неверфелл. – Это чернорабочие. Но почему они здесь? И почему здесь я? Как я сюда попала? Я помню, что разговаривала с Клептомансером, а потом…»

– Они рядом! – закричал кто-то.

Послышались град ударов и грозные требования немедленно открыть дверь.

– Нам нужно уходить, – бросил мужчина, державший Неверфелл за шиворот. – Сейчас же!

Полдюжины рук внезапно отпустили ее, так что Неверфелл покачнулась, потеряв равновесие. Чернорабочие устремились к неприметной двери в противоположной стене. Бросив последний взгляд на Неверфелл, они скрылись за ней и, судя по грохоту затворов, заперли снаружи.

Не успела Неверфелл опомниться, как распахнулась еще одна дверь – побольше, в паре метров от нее. Комнату заполонили вооруженные мужчины. Неверфелл отскочила назад и едва не упала, споткнувшись о табурет. Бежать было некуда. Прятаться негде.

– Вот она! – Предводитель стражников схватил Неверфелл за руку и поднес светильник к ее лицу. – Смотрите, мы нашли ее. Наконец-то! Оцепите район. Может, получится поймать остальных! Ломайте вон ту дверь, посмотрим, куда она ведет.

– Что у нее в руке?

Неверфелл посмотрела вниз и увидела, что сжимает деревянный стаканчик. Стенки его влажно поблескивали. На языке Неверфелл еще сохранился смутно знакомый вкус.

Стражник выхватил стаканчик у Неверфелл, перевернул, понюхал и выругался:

– Проклятие! Она что-то выпила. Скорее тащите ее к лекарям, это может быть яд. Чилдерсин с нас шкуру спустит, если мы не доставим девчонку живой.

Чилдерсин. Это слово помогло Неверфелл сбросить оцепенение. Люди, схватившие ее, работали на Чилдерсина. Теперь она начала прислушиваться к их разговорам.

– Похоже, они все забрали с собой. Наверное, в конце концов решили, что девчонка им не нужна.

– Ладно, это уже не важно. Мы получили то, за чем пришли. Все на выход!

Стражники обступили Неверфелл плотным кольцом, отрезая путь к бегству. У каждого в руке блестел меч. Ее схватили под мышки и выволокли из комнаты в коридор.

«Что я здесь делаю?» Неверфелл судорожно пыталась вспомнить хоть что-то, но соскальзывала с гладкого склона памяти, как кошка со стены из отполированного мрамора. Ее руки были черными от грязи, ногти обломанными, кожу покрывали неизвестно откуда взявшиеся порезы и шрамы. Выкрашенные в черный цвет волосы отросли почти до пояса. А запястье обвивал плетеный браслет из бечевки.

– Скорее! Нужно увести девчонку отсюда! Следствие наступает нам на пятки. Еще не хватало, чтобы они ее забрали!

Стражники выскочили на улицу Нижнего города, и Неверфелл предприняла запоздалую и обреченную на провал попытку сбежать. Ее тошнило, ноги подкашивались. Когда она закрывала глаза, чтобы моргнуть, на внутренней стороне век вспыхивали пурпурные спирали.

Неверфелл грубо затолкали в закрытый паланкин вроде тех, в которых перевозили Картографов. Она услышала, как звякнули цепи и щелкнули замки, но все равно несколько раз толкнула дверь плечом. Безнадежно.

«Я говорила с Клептомансером», – в отчаянии подумала она. Но память сохранила только первую половину разговора, все последующие воспоминания исчезли. И даже то, что она помнила, как будто выцвело. Неверфелл знала, что она говорила и что делала, но даже не догадывалась о причинах, толкнувших ее на это.

«У меня был зародыш плана, точно был. Вот почему я пошла к Клептомансеру. Я очень старалась об этом не думать… и теперь понятия не имею, что это вообще был за план. Так в чем же он заключался? И когда все пошло не так?»

– Эй! – Она заколотила по стенке паланкина. – Кто-нибудь, позовите Следствие! Я Неверфелл! Я здесь!

Голос был хриплым, и вряд ли кто-нибудь ее услышал. Хотя Неверфелл прекрасно понимала, что встреча со Следствием не сулит ничего хорошего, ее внезапно охватило жгучее желание любыми средствами остановить Максима Чилдерсина. Но никто не ответил на ее крики.

Стражники быстро несли паланкин по улицам, ничуть не заботясь об удобстве единственной пассажирки. Неверфелл мотало во все стороны, и будь у нее в желудке хоть что-нибудь, ее бы непременно вырвало. Наконец дверь отворилась, и Неверфелл втащили в кипенно-белую комнату. Бордюры на стенах выглядели знакомо. Неверфелл поняла, что ее снова принесли во дворец.

Перепуганные лекари торопливо осмотрели ее глаза, язык и уши, посетовали на красневшие на коже блошиные укусы, потом аккуратно потыкали Неверфелл иголками, дабы убедиться, что конечности не утратили чувствительность. Затем ей дали рвотное. Желудок Неверфелл мучительно сжался, но только и всего. Тогда лекари через воронку залили ей в рот воду, и Неверфелл начало рвать прямо на платье.

Когда она наконец отдышалась, то заметила, что из кресла, стоявшего у дальней стены, за ней все это время украдкой наблюдали. Неверфелл вытерла воду с лица, откинула волосы назад и дерзко выпрямила плечи, надеясь сохранить хоть каплю достоинства. Хватит прятать лицо. Она устала от игр.

– Рад видеть тебя, Неверфелл, – сказал Максим Чилдерсин. Одетый в серебристый камзол с высоким воротником, он живо напомнил Неверфелл великого дворецкого. – Никогда бы не подумал, что на твои поиски уйдет столько времени и сил. Должен признать, я не сразу догадался, где ты прячешься.

– Как вы меня нашли? – прохрипела Неверфелл.

– А! – Максим Чилдерсин вытащил из кармана несколько писем. – На этот вопрос ответить довольно легко.

Он развернул одно и протянул его Неверфелл. Она пробежалась глазами по словам, в спешке накорябанным углем на дешевой бумаге:

Дорогая Зуэль. Если оставаться и в самом деле опасно, ты должна спрятаться вместе с нами. Сожги это письмо после прочтения. Я прячусь на складе возле личинкомольной мельницы в мусорном квартале.

Неверфелл не помнила, чтобы она это писала, но почерк был точно ее. Сердце рухнуло в бездонный колодец.

– Преданность, – тихо проговорил Чилдерсин. – Твоя главная слабость. Как и преступная склонность снова и снова доверять друзьям.

Он сложил письмо и убрал к остальным.

– Но ты должна понять, что Зуэль тоже верна своей семье. И эта верность неизбежно берет верх над прочими чувствами.

«Он лжет, – в отчаянии подумала Неверфелл. – Зуэль не могла обманом выведать, где я прячусь, чтобы потом выдать меня Чилдерсину. Он выкрал письма. И теперь лжет». Максим Чилдерсин наблюдал за ее лицом с невозмутимостью, сквозь которую проглядывало сочувствие. «Но с чего я взяла, что оно искреннее? Возможно, это очередная ложь, которую он примеряет, как шляпу».

– Мне очень жаль, – сказал Чилдерсин, и голос его звучал так, будто ему действительно жаль. – Но как подруга Зуэль ты должна порадоваться за нее. Она сделала верный выбор, который благотворно отразится на ее карьере. Теперь я официально назвал ее своей наследницей.

Губы Чилдерсина извивались в улыбке, как мурены, рыскающие по морскому дну в поисках добычи.

– Но, думаю, утешением послужит то, что мастер Грандибль оставался верным тебе до самого конца, – добавил он.

– До самого… конца? – прошептала Неверфелл.

– Да. Полагаю, тебе известно, что он изо всех сил делал вид, что ты прячешься в его пещерах? Осмелюсь сказать, что он пытался защитить тебя, отвлекая внимание на себя. Он продержался против объединенных сил Следствия куда дольше, чем кто-либо ожидал. И когда они наконец прорвались внутрь, мастер Грандибль решил, что живым не сдастся. Мы не знаем, какую комбинацию сыров он применил для того, чтобы подорвать несущие колонны и обрушить туннели. – Чилдерсин вздохнул. – Следствие до сих пор разбирает завалы.

Горло Неверфелл сдавило, пальцы сами сжались в кулаки. Она так старалась защитить мастера Грандибля, но принесла ему только горе…

– Что ж… – Мастер Чилдерсин бросил взгляд на часы. – Боюсь, я больше не могу с тобой болтать. Нам обоим еще нужно подготовиться к большому слушанию, а до него осталось меньше часа.

– Что?!

Максим Чилдерсин мог говорить только об одном слушании – том, на котором Следствие должно было представить результаты расследования и вынести вердикт, отравили великого дворецкого или нет.

Но слушание не может состояться сегодня, до него еще два месяца. А если оно сегодня… значит, она потеряла два месяца. Полностью о них забыла.

– Ты заставила меня поволноваться. Признаюсь, я даже испугался, что ты сможешь скрываться до самого слушания. Но, кажется, ты так и не научилась выбирать союзников. Твои грязные друзья предали тебя в самый последний момент.

Неверфелл стиснула зубы. Эрствиль никогда бы ее не бросил. Но вдруг с ним что-то случилось? Пожалуйста, пусть он будет жив…

– Я был бы рад еще с тобой побеседовать, – продолжал Чилдерсин. – И многое хотел бы обсудить. Например, не ты ли пыталась заказать несколько десятков очков с закопченными линзами, треногу, спиртовой уровень, арбалет и кучу веревок? И правда ли, что ты общалась с Клептомансером? Его тело все-таки нашли. Полагаю, ты слышала об этом.

Неверфелл почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Ее начала бить мелкая дрожь.

– Судя по всему, нет, – сказал мастер Чилдерсин, внимательно глядя на нее. – Ты действительно смогла привлечь его на свою сторону? Откровенно говоря, я впечатлен. Если тебе от этого станет легче, я приказал забальзамировать тело и выставить в Палате диковин. Подобный талант не заслуживает забвения.

– Вы не позволите мне выступить на слушании. – На Неверфелл вдруг снизошло спокойствие. Свет будто переполнял ее изнутри. Она злилась, злилась так сильно, что все страхи сгорели в огне ее ярости, как комочки шерсти в печи. – Только не сейчас.

– Почему же не позволю? Ты выступишь перед двором и расскажешь, со всей свойственной тебе искренностью и убедительностью, что у тебя не было никакой возможности принять противоядие, пока ты работала дегустатором великого дворецкого. Ты скажешь, что ничего не ела и не пила у мадам Аппелин и что никто не давал тебе противоядие во сне, потому что ты спала в комнате, запертой изнутри. Ты подтвердишь все, что я говорил эти два месяца.

– Вы дадите мне Вино, верно? – бесцветным голосом произнесла Неверфелл. После всего, что она вынесла, защищая свои воспоминания, неизбежность расставания с ними казалась особенно жестокой.

– Боюсь, у меня нет иного выхода. Ты забудешь все, что случилось после смерти великого дворецкого. Конечно, нам потребуется история, объясняющая твою внезапную амнезию. Давай-ка подумаем… Предположим, похитители, которые удерживали тебя два месяца, решили стереть твои воспоминания, чтобы ты не смогла их опознать, но не рассчитали силу Вина. Когда тебя спасли, ты была в состоянии шока и пришла в себя прямо перед слушанием… Ну как, звучит правдоподобно? – спросил Максим Чилдерсин, уже зная ответ.

У Неверфелл пересохло во рту.

– Сказать по правде, – продолжал винодел, – я не в восторге от того, что приходится стирать тебе память. За относительно короткий промежуток времени ты стала совершенно другим человеком, личностью интересной и достойной восхищения. Вино скоро принесут, ты выпьешь его и превратишься обратно в милую, доверчивую, беспомощную девочку… Да ты и сама помнишь, какой была раньше. Та, кем ты стала, исчезнет. Потому я хотел попрощаться с ней. – Он грустно улыбнулся и направился к выходу.

– Понимаю. – Неверфелл почувствовала, что ей нечем дышать. – Мастер Чилдерсин?

Винодел обернулся у самого порога, рука в перчатке уже легла на ручку двери.

– Что такое, Неверфелл?

– Вы не победите, мастер Чилдерсин. Я вам не позволю.

– У тебя нет плана, – мягко сказал Чилдерсин. – У тебя нет союзников. У тебя нет свободы. И очень скоро ты и вовсе забудешь, почему хотела мне помешать.

– И все же я вас остановлю. – В груди у Неверфелл поднималась горячая волна, и вместе с ней возвращалась вера в свои силы. – Остановлю. Посмотрите на меня, мастер Чилдерсин. Посмотрите мне в лицо и скажите, что я блефую.

Чилдерсин вперил в нее долгий взгляд – и так ничего и не сказал. Вместо этого он слегка покачал головой и молча вышел из комнаты.

Наконец лекарей сменили служанки Чилдерсинов в форменных платьях. Они принесли ванну, ведра воды и брусочки рассыпчатого мыла, завернутые в розовые листья. Неверфелл позволила себя раздеть – служанки суетились вокруг, а она наблюдала за ними как будто со стороны. Мысленно она вернулась в свой первый день у Чилдерсинов. Тогда ее точно так же раздевали и мыли, а ей казалось, что ее спасли. Только теперь Неверфелл поняла, что происходило на самом деле. Чилдерсины чистили и полировали инструмент. Скоро они сотрут ей память, и она снова преисполнится благодарности к своим спасителям и будет смотреть на них большими невинными глазами.

Неверфелл заметила, что горничные стараются не встречаться с ней взглядом. Если же им случалось посмотреть на ее лицо, они ежились и отворачивались. Наверное, глядеть на нее было слишком больно, совсем как когда она сидела в клетке Следствия.

Погрузившись в пустые мысли, Неверфелл едва не упустила из виду клочок бумаги, вплетенный в тонкую косичку, которую почти скрывали крысиные хвостики ее волос. Когда служанка прошлась частым гребнем по спутанной шевелюре Неверфелл, клочок высвободился и упал на пол. Неверфелл краем глаза заметила на нем серые загогулины, отдаленно напоминающие буквы.

Она торопливо прикрыла бумажку ногой и, убедившись, что никто не смотрит, украдкой запихнула под ванну.

– Пойдем, милая.

Старшая горничная помогла ей залезть в воду, после чего Неверфелл принялись намыливать и тереть. От краски для волос вода стала фиолетовой. Но Неверфелл могла думать только о клочке бумаги. Она все время боялась, что кто-нибудь заметит его, удивленно вскрикнет, вытащит из-под ванны. Ей оставалось только благодарить служанок за то, что они брезговали смотреть ей в лицо. Иначе они бы сразу поняли, что она что-то скрывает.

Наконец Неверфелл вылезла из воды. Когда ее обтирали полотенцем, она наклонилась – якобы почесать палец на ноге, – быстро подобрала бумажку и зажала в кулаке.

Только вытерев ее насухо, нарядив в знакомое зеленое платье и причесав, служанки ненадолго оставили Неверфелл одну. Она дрожащими пальцами развернула серый клочок и поднесла его к светильнику, чтобы разобрать едва различимые слова. «Все будет хорошо. Доверься себе», – было написано ее собственным почерком.

Вскоре стало предельно ясно, что одну Неверфелл больше не оставят. Ее под охраной препроводили к паланкину и заперли внутри. Пока его несли куда-то, Неверфелл сворачивала и разворачивала записку.

«Все будет хорошо. Доверься себе».

Что это могло значить? В смысле, «все будет хорошо»? В чем она должна себе довериться?

Неверфелл прокручивала в голове сценарий за сценарием. Чилдерсины собирались напоить ее Вином. Возможно, она успеет опрокинуть бокал, или выплюнуть Вино, или выблевать его, прежде чем оно успеет стереть ее воспоминания.

Паланкин остановился.

– А вот и вы, мисс. Она внутри.

Загремели запоры, дверь отворилась, и Неверфелл бросилась наружу, надеясь побороться за свою свободу. Но стражники были готовы к подобной выходке. Они скрутили Неверфелл и заставили стоять почти смирно. Удары атласных туфелек не причиняли им вреда. Взгляд Неверфелл почти тут же наткнулся на девочку, которая замерла чуть поодаль.

Неверфелл смотрела на Зуэль Чилдерсин, и сердце ее медленно разваливалось на куски. В лице Зуэль не было ни жалости, ни испуганной бледности, ни намека на внутреннюю борьбу. Тон всему задавала аккуратная, исполненная уверенности улыбка, которая так шла племяннице Максима Чилдерсина. В руке она держала заткнутый пробкой фиал.

– Откройте ей рот, – приказала Зуэль. – И держите крепче. Мы же не хотим, чтобы Вино запачкало зеленый шелк.

Неверфелл прижали к стенке паланкина. Стражник зажал ей нос, вынуждая хватать воздух ртом. Зуэль подошла, ступая осторожно, с присущим ей изяществом. На ней было платье из той же серебристой ткани, что и камзол Максима Чилдерсина.

– Мне очень жаль, – сказала Зуэль, хотя голос ее говорил об обратном. Слова звенели холодно и мелодично, как золотые колокольчики. – Но ты простишь меня, я знаю. Через несколько минут ты ни в чем не будешь меня винить.

Неверфелл рванулась, но Вино уже заструилось по языку, и стражник силком закрыл ей рот, так что пришлось глотать.

Забившись в паланкин, Неверфелл попыталась выплюнуть Вино, хотя знала, что уже слишком поздно. Пьянящий вкус водяными лилиями расцветал на языке, аромат стремительно окутывал все ее существо. Неверфелл чувствовала, как Вино искрами пронизывает ее воспоминания, и боялась, что оно в любой момент начнет их сжигать.

– Имя! – рявкнул кто-то снаружи.

– Дегустатор Неверфелл, прибыла свидетельствовать…

– А, дегустатор! Ее все уже ждут, давайте, быстрее несите ее в зал.

Носильщики пустились бегом, паланкин затрясло.

«Помни, – твердила про себя Неверфелл, – Максим Чилдерсин убил великого дворецкого. Не смей забывать об этом. Чилдерсин – убийца».

Дверца паланкина распахнулась, дворцовые слуги в белых ливреях практически выдернули ее наружу и подхватили под руки. Неверфелл почти волокли по широкому коридору, так что ее ноги едва касались пола.

«Потерпи еще чуть-чуть, – умоляла Неверфелл свою память. – Еще немного, только чтобы успеть рассказать всем правду».

Тяжелые двери из красного дерева открылись ей навстречу, и Неверфелл наполовину ввели, наполовину втащили в Зал смирения. Там было гораздо светлее, чем в прошлый раз, и она наконец смогла его рассмотреть. Зал смирения представлял собой огромный амфитеатр с длинными рядами сидений. Неверфелл находилась в самой нижней его точке, на маленьком, залитом светом каменном помосте, обнесенном деревянным поручнем. Из-за него у Неверфелл возникло ощущение, что она – зверек в клетке, выставленный на всеобщее обозрение.

Собравшиеся в зале придворные и в самом деле откровенно ее разглядывали. Неверфелл плыла в море лиц, наполовину скрытых биноклями и лорнетами. В воздухе витал слабый запах Паприкотки. Очевидно, те, кому достались места на задних рядах, использовали обостряющую слух специю, чтобы не пропустить ни слова.

Неверфелл схватилась дрожащими руками за поручень, в глазах помутилось. В голове словно что-то горело. Неверфелл зажмурилась, но она ничего не могла поделать со всепроникающим Вином. Оно вошло в полную силу и теперь обрабатывало ее воспоминания.

Когда Неверфелл открыла глаза, все вокруг выглядело иначе. Исчезли фиолетовые спирали, ее больше не терзали сомнения. Неверфелл отпустила несчастный поручень, в который вцепилась мертвой хваткой, и медленно огляделась. Слева, на черной железной платформе, украшенной коваными ветками шиповника, стояла следовательница Требль. Ее Лицо сохранило бульдожье упрямство, но волосы стали абсолютно белыми. На такой же платформе справа от Неверфелл стоял Максим Чилдерсин в серебристом камзоле. Пробежавшись глазами по роскошно одетому собранию, Неверфелл увидела скопление бордового. Не иначе как Чилдерсины явились на слушание в полном составе.

– Неверфелл из внешнего мира, – громко обратилась к ней Требль. – Ты готова дать показания?

– Да, – ответила Неверфелл. – Готова.

– Прекрасно. – Следовательница Требль встала и наклонилась вперед, всей своей позой давая понять, что каждое слово Неверфелл подвергнется испытанию огнем и мечом. – Два месяца назад ты давала показания Следствию. И ты заявила, что за все время работы у великого дворецкого у тебя не было возможности принять противоядие. Верно?

– Да.

– Тогда мой первый вопрос…

– Да, – перебила ее Неверфелл. – Я так сказала. Но я ошиблась.

Пробежавшие по рядам взволнованные шепотки за какие-то секунды переросли в беспокойный гул. Неверфелл видела, как принявшие Паприкотку придворные в задних рядах в панике прикрывают уши, чтобы уберечь их от неожиданного шума.

– Что?! – Требль от изумления на миг утратила всю свою строгость.

– Меня обманули. Максим Чилдерсин и мадам Аппелин. Я узнала о том, что они сделали, и сбежала, поскольку не могла скрыть это от них.

Застывшее Лицо Максима Чилдерсина демонстрировало предназначенное для Неверфелл выражение дружелюбия и поддержки. Позабыв об этом, он смотрел туда, где сидел клан виноделов. Неверфелл догадывалась, кого он ищет среди домочадцев. Но она не сомневалась, что светловолосую девочку в серебристом платье он там не найдет. Скорее всего, Зуэль скрылась сразу после того, как напоила ее Вином.

Сердце Неверфелл билось так сильно, что она почти слышала его бархатистые удары о грудную клетку. Она никогда не чувствовала себя такой могущественной и такой спокойной. Воспоминания, к которым прикоснулось Вино, вспыхивали алым и золотым, но не сгорали, а, наоборот, пробуждались к жизни. Она не забывала. Она вспоминала.

Память раскрывалась, подобно цветку навстречу солнцу. Неверфелл вспомнила, как несколько недель назад она разговаривала с Зуэль в закрытом паланкине.

– Ты правда хочешь этого? – Зуэль нервно мнет шелковые перчатки, лицо ее белое как мел. – Хочешь, чтобы дядя Максим поймал тебя?

– Другого пути нет. Если я хочу обратиться ко двору, мне нужно выступить на слушании. А чтобы дожить до слушания, нужно убедить твоего дядю, что я буду свидетельствовать в его пользу. И поскольку мы не можем позволить ему разгадать наш план, я и сама должна о нем забыть – чтобы он ничего не прочитал на моем лице. Последние два месяца придется стереть из моей памяти. Хотя бы ненадолго.

Зуэль вздыхает:

– Хорошо. Я сделаю все, что от меня зависит. Пусть дядя Максим думает, что я работаю над Вином, которое сотрет твою память и избавит тебя от подозрений. Я постараюсь подменить его Вином, пробуждающим воспоминания, чтобы к тебе вернулось все, что нужно. Очень важно правильно рассчитать время. Ты должна вспомнить о нашем плане прямо перед слушанием. Поэтому нельзя допустить, чтобы тебя поймали раньше.

– Спасибо, Зуэль. – Неверфелл молчит, собираясь с духом. – И прости… прости, если я скажу тебе что-ни-будь плохое, когда лишусь памяти. Наверное, я буду думать, что ты предала меня.

– Неверфелл, откуда ты знаешь, что я тебя не предам? – тихо спрашивает Зуэль.

Неверфелл пожимает плечами:

– Просто знаю, и все.

«Ко мне вернулись не все воспоминания, – подумала Неверфелл. – Но я уверена, на то есть причина. Я себе доверяю. И точно знаю, что должна сказать».