Текст книги "Стеклянное лицо"

Снимая лица

«Конечно, захватчики не нашли мадам Аппелин. И как я раньше не догадалась? Они же не знали о тайной комнате. Скорее всего, она спряталась там, чтобы переждать, пока они закончат грабить ее жилище». Странно, но, вглядываясь в крохотное, едва различимое пятно света по ту сторону темного коридора, Неверфелл чувствовала, что боится. Она не боялась, когда ей пришлось выступить против Максима Чилдерсина, не боялась, когда давала показания в Зале смирения, а сейчас… Она до сих пор ощущала, что их с мадам Аппелин судьбы связаны. Но раньше эта связь представлялась ей сияющим канатом, за который она могла ухватиться – и по которому могла забраться в давно забытое, но отчего-то знакомое место. Теперь же, после предательства мадам Аппелин, эта связь сковывала ее черной цепью, конец которой убегал куда-то во тьму.

И сейчас эта цепь словно тащила ее в дом, туда, где мерцал последний источник света. Неверфелл убеждала себя, что ей незачем идти одной, что она спокойно может дождаться подкрепления, когда внезапная мысль ударила ее, как кирпич.

Зуэль.

Если мадам Аппелин в самом деле укрылась в тайной комнате, то даже после ухода захватчиков выйти на улицу она не отважится – слишком велика опасность наткнуться на тех, кто давно точит на нее зуб. А значит, рано или поздно она отправится по секретному переходу к своему союзнику Максиму Чилдерсину – и встретит в Утренней гостиной девочку, которую презирает всем сердцем. Девочку, которую может обвинить в своем разоблачении. Беззащитную Зуэль Чилдерсин, которая пока даже не подозревает о грозящей ей опасности.

Может быть, эта идея уже пришла мадам Аппелин в голову. Не исключено, что она уже направляется к тайному переходу…

Неверфелл вытерла вспотевшие ладони о плащ и зашла в дом. Она решила не предупреждать карауливших на дороге слуг – зачем зря тратить время и оставлять вход без присмотра? Черная цепь неизбежности увлекала ее за собой.

Немногие пережившие нападение ловушки пробуждались к жизни, заслышав ее шаги, и Неверфелл открывались картины разрушения. Столик в приемной был опрокинут, пол устилали осколки дорогого фарфора. Неверфелл наклонилась за упавшим светильником, чтобы взять его с собой.

При виде разоренной рощи у нее больно сжалось сердце. От тысячелетних окаменевших деревьев остались уродливые пни, торчавшие, как сломанные самоцветные бивни. Ковер из мха переливался разбитыми черепками коры. Неверфелл подняла длинную щепку, прохладная тяжесть удобно легла в руку. Щепка была розовой с вкраплениями дымчато-сливочного и напоминала дорогую конфету. Неверфелл надеялась, что с ней будет чувствовать себя в большей безопасности.

Она миновала еще одну разбитую дверь, за которой скрывалась выставочная комната мадам Аппелин. Несколько алебастровых масок парили в воздухе, но остальные валялись на полу, словно позабытые избалованным ребенком игрушки.

Неверфелл пошла дальше и не заметила, как самая дальняя маска едва слышно выдохнула и беззвучно сошла со своего места.

Найти лестницу оказалось непросто – темнота скрадывала ее воздушные очертания. Наконец свет ловушки отразился от кованых виноградных листьев. С сердцем, бьющимся где-то в горле, Неверфелл начала подниматься по металлическим ступенькам, которые тихо звенели у нее под ногами. Неверфелл поймала себя на мысли, что повторяет движения из сна, который не был сном, привидевшегося ей в день предательства.

Она не слышала, как кто-то крадется за ней по разоренной роще, стараясь не наступать на обломки каменных деревьев.

Когда Неверфелл поднялась на галерею, вокруг зародилось слабое свечение. Она стояла на длинном металлическом балконе, который крепился к стене примерно в двух метрах от свода пещеры. На потолке и верхней части стены росли самые большие светильники-ловушки, какие Неверфелл доводилось видеть. Одна была почти трехметровой, в неверном свете Неверфелл различала бледные круги и медового цвета пятна на стебле. Неудивительно, что фальшивые небеса над рощей сияли так ярко. Неудивительно и то, сколько стараний приходилось прикладывать Глиняным девочкам, чтобы ловушки работали в полную силу.

Во сне обезьяна привела Неверфелл к потайной двери. Теперь смутное воспоминание блуждающим огоньком указывало ей путь. Неверфелл осторожно обошла большую ловушку, та заворчала и приоткрыла пасть, словно дикий зверь, которому снится охота, потом снова ее закрыла. Неверфелл провела пальцами по стене, выложенной гладкой плиткой, и отыскала спрятанную ручку. Потайная дверь отворилась.

«Когда я зашла в эту комнату в прошлый раз, то чуть не лишилась рассудка. Зуэль пришлось меня держать».

Она покрепче сжала светильник и шагнула через порог.

В маленькой комнате ее тут же окружили сотни лиц. Одни были вылеплены из глины, другие отлиты из гипса, но по большей части там хранились карандашные зарисовки и наброски, сделанные углем. Неверфелл с первого взгляда поняла, что все лица принадлежат одной женщине – и все они повторяют выражения Трагического набора.

Самым большим потрясением для нее стало то, что этой женщиной не была мадам Аппелин. Ее кожу покрывали веснушки, а волосы были длинные, с рыжеватым отливом. Тонкие черты лица поражали своей выразительностью. Присмотревшись, Неверфелл поняла, что рисунки развешены в определенном порядке. На эскизах слева от двери женщина выглядела довольно худой, но чем дальше, тем более изможденной она становилась. Глаза Неверфелл лихорадочно метались по комнате, наблюдая ее умирание. Справа от двери, как финал печальной истории, белела посмертная маска с ввалившимися щеками и замершими навсегда губами.

В противоположной стене имелась еще одна дверь, но все внимание Неверфелл приковала к себе расположенная над ней роспись темперой и пастелью. Женщину наконец изобразили в полный рост, так что стали видны кандалы на ногах. Кто-то вырывал у нее из рук рыжеволосого ребенка. Лица обоих были мучительно искажены, и неизвестный художник запечатлел их боль во всех подробностях.

На полу у ног Неверфелл валялась разбитая маска. Приглядевшись к осколкам, Неверфелл поняла, что это было лицо ребенка, охваченного горем и яростью такой силы, что маска, казалось, вот-вот закричит. Чем дольше Неверфелл на нее смотрела, тем сильнее ныли давно сошедшие синяки на руках.

Маски задрожали, и Неверфелл поняла, что это дрожит светильник-ловушка. А потом услышала сзади едва различимый шорох – будто перышко упало на мрамор – и обернулась.

В комнате все-таки было лицо мадам Аппелин – между Неверфелл и выходом на галерею. И лицо это было не из глины или гипса, а самое что ни на есть живое.

Неверфелл резко отшатнулась, и шило, зажатое в руке мадам Аппелин, лишь на несколько сантиметров разминулось с ее головой.

– Вы не моя мать, – задыхаясь, проговорила Неверфелл. – Вот моя мать! – Она махнула рукой на десятки изображений рыжеволосой женщины. – И вы убили ее!

– Она уже была больна, когда пришла сюда. – Мадам Аппелин нацепила едва ли не самое ласковое Лицо из Трагического набора, но теперь, когда Неверфелл видела оригинал, смотреть на подделку было особенно больно. – Я всего лишь позволила ей умереть.

– Но почему? – вырвалось у Неверфелл. – Только ради того, чтобы вы могли спокойно зарисовать ее мучения и использовать их для Лиц?

– Только? Ты сказала только? Возможно, самое полезное, что она сделала в своей жизни, – это умерла перед моим альбомом. До Трагического набора Лица были лакированными масками. Я превратила их создание в искусство!

Когда мадам Аппелин произнесла эти слова, что-то внутри у Неверфелл надломилось. Она яростно вскрикнула и бросилась на создательницу Лиц, намереваясь поразить ее острой щепкой… но в последний миг собственная рука будто воспротивилась решению Неверфелл. Она знала, что мадам Аппелин – враг, холодный и расчетливый, но ее Лицо было лицом рыжеволосой женщины с рисунка, родной матери Неверфелл. Она не могла ударить это Лицо, о чем мадам Аппелин прекрасно знала.

– А вот от тебя не было никакого проку, – прошипела она, и голос ее сочился ядом. – Все идеально совпало. Максим Чилдерсин хотел прорыть секретную шахту к поверхности, до которой он мог бы добраться через Перекрут за своим домом. Ему нужна была помощь кого-нибудь из Трущоб. Мои туннели были расположены в идеальном месте, так что он обратился ко мне. И я назвала свою цену. Мне нужна была женщина из верхнего мира с очень выразительным лицом, на котором я могла бы вызывать яркие эмоции по своему усмотрению. Предпочтительно с зелеными глазами, чтобы ее Лица в первую очередь подходили мне. Одна женщина из верхнего мира.

Агенты Чилдерсина нашли идеальный экземпляр. Они сказали этой женщине, что масла Каверны смогут излечить ее болезнь, и она заплатила им, чтобы тайком попасть в город. Но она отказалась бросать своего ребенка. И потому в шахту спустилась с тобой на руках.

– Вы ненавидите меня. – Неверфелл никак не могла понять, чем вызвана ледяная едкость в голосе мадам Аппелин.

– Я всегда тебя ненавидела. С той самой секунды, как впервые увидела твое лицо… Впрочем, я нашла тебе применение. Твоя мать демонстрировала самые яркие эмоции, когда тебя у нее забирали. Но ты… В твоем лице было столько злости, столько непримиримости! У меня кровь стыла в жилах, когда я смотрела на тебя. Нет, дети не должны так выглядеть.

Давно утраченные фрагменты памяти возвращались на свои места. Видение, воскрешенное Вином Чилдерсинов, снова явилось Неверфелл, только теперь оно было исполнено кристальной ясности.

Это повторялось каждый день. Полчаса в объятиях матери – так тепло, так безопасно и так недолго. Минутная стрелка молча возвещает о наступлении нулевого часа, и сильные руки уносят ее прочь. Она кричит, срывая голос, цепляется за любимую руку, но ее в который раз отрывают от мамы и бросают в кладовку…

– Ваша кровь всегда была холодной, – произнесла Неверфелл. Губы не слушались ее.

– У меня есть чувства! – возразила мадам Аппелин. – Вот только ты плевать на них хотела. После смерти матери твое лицо стало шипом, который без конца ранил меня. И я попросила у Чилдерсина Вино, чтобы стереть твои воспоминания. Я кормила тебя самыми дорогими деликатесами, чтобы запечатлеть реакцию, купила десятки платьев, чтобы обрамить твое лицо, но все это время чувствовала, что твоя мстительная сущность никуда не делась. Вино лишь усыпило ее. И она затаилась. А потом ты просто исчезла, как будто тебя и не было. Проклятый Клептомансер!

Еще два кусочка мозаики встали на место. Клептомансер похитил пятилетнюю Неверфелл, а потом по ка-кой-то давно забытой причине оставил ее в туннелях мастера Грандибля. И мадам Аппелин назначила большую награду за поимку вора, укравшего ребенка, который слишком много знает.

– Не было ни дня, чтобы я о тебе не вспоминала, – продолжала мадам Аппелин. – Невозможно, чтобы лицо ребенка выражало столько ярости, столько неповиновения. Я создала тысячи Лиц и всегда боялась, что сквозь них проглянет твое. Это было бы все равно что увидеть призрака.

Ты, наверное, винишь меня за то, что я лишила тебя воспоминаний. Но я очистила тебя. Освободила от теней прошлого. Это меня они преследовали последние семь лет. Ты не давала мне покоя.

Мадам Аппелин вдруг рванулась вперед, и Неверфелл едва успела отскочить в сторону, прикрыв лицо рукой. Шило больно оцарапало тыльную сторону ладони. Нападая и уклоняясь, Неверфелл и мадам Аппелин невольно поменялись местами, и теперь уже Неверфелл стояла спиной к двери.

– И вот однажды я снова увидела тебя, – прошипела мадам Аппелин. – Живую и невредимую, в моих туннелях! Я сразу тебя узнала. Максим заверил меня, что беспокоиться не о чем, но наемный убийца, которого он подослал, не справился с заданием. Ты не утонула! А когда Максим выкупил тебя у Следствия, он вдруг передумал и решил сохранить тебе жизнь. Но я всегда знала, что этого делать нельзя. Если бы только Зверолов стоил тех денег, которые я ему заплатила!

– Вы украли Лица моей матери, – прошептала Неверфелл. – Украли и продали. Вы расхаживали в них по городу и заставляли людей делать то, что вам нужно. Вы применили мамины Лица даже ко мне! И вам было мало того, что вы когда-то убили ее. Вам понадобилось и меня убить.

– Не смотри на меня! Только не с таким Лицом! – Мадам Аппелин била дрожь, перья в ее волосах тряслись, как усики-антенны. – За семь лет ты ничуть не изменилась. Нужно было сразу от тебя избавиться!

Мадам Аппелин опять занесла шило для удара, и Неверфелл пришлось отступить на галерею. Светильники-ловушки пробудились ото сна. Привлеченные резкими движениями, они жадно впитывали выдыхаемый воздух. Некоторые вслепую хлопали челюстями, блеклые зубы ловушек в полумраке напоминали меховую опушку.

Мадам Аппелин разила шилом снова и снова, словно огромный рассерженный скорпион. А Неверфелл оставалось лишь уклоняться и уворачиваться. Она все еще сжимала в руке острую каменную щепку, но добрая улыбка ее матери до сих пор была приклеена к лицу убийцы.

Ты не моя мать.

Ты не моя мать.

Ты не моя мать.

– Ты не моя мать! – закричала Неверфелл и взмахнула щепкой, не зная, что именно собирается сделать – ранить мадам Аппелин или парировать удар. – Сними ее Лицо!

Щепка прочертила косую линию в воздухе и лишь по касательной задела подбородок мадам Аппелин. На алебастровой коже выступила крохотная жемчужина крови. Мадам Аппелин взвыла от ужаса, схватилась рукой за подбородок и отпрыгнула назад.

Но прыгнула слишком далеко. За ее спиной распахнула пасть самая большая ловушка. Неверфелл успела увидеть лишь, как создательница Лиц, раскинув руки, падает в хищную утробу. В следующий миг челюсти сомкнулись.

На галерее воцарилась зловещая тишина. Несмотря ни на что, совесть не позволила Неверфелл просто развернуться и уйти. Она попыталась разжать зубы ловушки, но тщетно. Столько лет светильник кормился жалкими личинками и вот наконец поймал добычу себе под стать. Расставаться с ней он не собирался, о чем ясно говорила его ухмылка. Она была шире всех, что мадам Аппелин когда-либо доводилось ваять. Из пасти ловушки не доносилось ни звука.

Неверфелл медленно вернулась в комнату и, словно во сне, обвела взглядом наброски. Лица на них выражали боль, но также были полны силы, стойкости, нежности и любви.

«Так она смотрела на меня. Вся ее любовь… предназначалась мне».

Неверфелл сняла со стены один рисунок, аккуратно сложила его и спрятала в карман.

Когда Неверфелл вернулась на свой пост у входа в дом мадам Аппелин, чернорабочие уже показались на улице. Неверфелл с облегчением разглядела в передних рядах Эрствиля и не замедлила стиснуть его в объятиях. Эрствиль воспринял это с обычным угрюмым смирением.

– Сработало, – коротко отчитался он.

Неверфелл вспомнила, что эта часть плана вызвала больше всего споров. Все понимали, что невозможно тайком провести в Трущобы сотни чернорабочих, даже если двор погрузится в хаос. В итоге они пришли к решению вызывающе дерзкому, если не сказать безумному. Вместо того чтобы незаметно просачиваться в Верхний город, чернорабочие должны восстать и притвориться, что нападают на дворец. Потом они позволят атаке захлебнуться и отступят… к Трущобам, то есть как раз в том направлении, куда изначально и собирались.

– Они клюнули, – с затаенной гордостью сказал Эрствиль. – Половина придворных – та, что не пытается уничтожить друг друга, – спряталась во дворце. А когда мы отступили, они решили, что одержали победу. Никто не пытался нас остановить. Они даже забаррикадировали туннели, по которым мы ушли. Так что если кто-ни-будь соберется нас преследовать, ему сначала придется разобрать завалы.

– Кто-нибудь… – Неверфелл боялась этого вопроса, но не могла его не задать. – Кто-нибудь пострадал?

Лицо Эрствиля окаменело, потом он осторожно – но все-таки чувствительно – ткнул ее кулаком в плечо.

– Это война, Неверфелл. Мы знали, на что идем. Из четырех сотен мы потеряли меньше десяти. Так что веди нас к своему прекрасному небу, пусть их смерть будет ненапрасной.

«Четыреста чернорабочих с детьми доверили мне свою судьбу». Неверфелл не знала, пугаться ей свалившейся ответственности или грустить, что куда больше людей предпочли остаться внизу. Она собиралась вывести на поверхность пятую часть населения Нижнего города. Остальные согласились восстать, но не захотели покидать Каверну. Внешний мир страшил их своей неизведанностью. Наверное, не все готовы отказаться от пусть тяжелой, но хотя бы привычной жизни.

Ход, начинавшийся за маленькой дверью в потайной комнате, попетляв, завел их в тупик с люком в потолке. Когда Неверфелл подняла крышку и огляделась, то обнаружила, что туннель заканчивается под столом в Утренней гостиной.

– Зуэль! – Она поспешила обнять подругу. – Ты здесь! У тебя получилось!

– Неверфелл! – Зуэль обняла ее в ответ. – Я уж думала, что тебя схватили! Мои родственники пока не смогли пройти по коридору мимо лабораторий, но это лишь вопрос времени. Я только надеюсь, что Вина так просто не утихомирятся.

Чернорабочие всех возрастов выбирались из люка под столом и с любопытством осматривали гостиную. Впрочем, белая скатерть, начищенные серебряные приборы и хрустальная посуда их мало заинтересовали. Нет, все взгляды были прикованы к потолку.

Зуэль открутила стеклянную полусферу и оставила ее на столе. На месте полусферы зияло круглое отверстие примерно в метр шириной. Из него лилось сероватое сияние. Неверфелл забралась на стол и, запрокинув голову, посмотрела в дыру. Шахта убегала вверх; слабые блики на стенах подсказывали, что изнутри она выложена зеркалами. И где-то высоко-высоко, в самом ее конце, виднелся крохотный пятачок света.

«Небо. Я вижу небо».

Душа Неверфелл рвалась ввысь, как стая голубей, она почти видела их летящими по спирали в ореоле белых перьев. Накатившая волна облегчения едва не сбила ее с ног. Только тогда Неверфелл поняла, что до последнего момента боялась ошибиться и обнаружить за полусферой гнездо огромных светильников-ловушек наподобие тех, что росли над рощей мадам Аппелин.

Неверфелл оглянулась на чернорабочих, которые все это время следили за ней, затаив дыхание.

– Это путь на поверхность, – осипшим голосом объявила она. – Он открыт. Думаю, солнце еще не встало, но… Я вижу небо. Давайте, посмотрите сами!

На столе тут же стало не протолкнуться – всем хотелось заглянуть в шахту и увидеть небо.

– Чем это пахнет? – шепотом спросил кто-то.

– Это запах верхнего мира. – Неверфелл улыбалась так широко, что казалось, еще чуть-чуть – и лицо у нее треснет. – Запах свободы.

– Нев, нам надо спешить! – окликнул ее Эрствиль. Трое рабочих доставали из люка странное устройство. Оно напоминало помесь треноги, арбалета с шестью тетивами и кошки. – Ты уверена, что это сработает?

– Понятия не имею! – Неверфелл с интересом разглядывала причудливый механизм. – А что это?

– Не помнишь? Наверное, Вино еще блокирует часть воспоминаний. Вот, выпей. – Зуэль протянула ей очередной фиал.

Торопливо откупорив сосуд, Неверфелл осушила его и уставилась на устройство. Глаза ее широко распахнулись от узнавания и восторга.

– А! Это же я придумала! Ух ты, ух ты, ух ты!

– Нев, нам сейчас не до шуток, – проворчал Эрствиль.

– Не волнуйся, все будет хорошо! – заверила его Неверфелл и принялась устанавливать треногу на столе так, чтобы арбалет смотрел прямо в шахту. – Ну, я надеюсь. Шахта оказалась несколько шире, чем я ожидала, но длины когтей должно хватить. Главное – хорошо прицелиться, чтобы все было симметрично.

Она проверила встроенный спиртовой уровень, подложила тряпицу под ножку треноги и снова посмотрела в шахту.

– Веревку не забыли? – спросила она чернорабочих. – Отлично. Привязывайте к вот этой штуковине. И… полетели!

Неверфелл дернула за спусковой крючок, и стальные тетивы хором загудели, запуская кошку в шахту. Кошка взмыла в воздух, на лету разворачивая когти и увлекая за собой веревку. Когти чиркали по зеркальным стенам, моток веревки стремительно таял, а потом сверху донеслось далекое бряцание, и веревка повисла в воздухе. Неверфелл подергала ее, но кошка крепко держалась за края шахты и вроде бы не собиралась падать никому на голову.

– Кажется, получилось. Она зацепилась за самый верх!

Эрствиль залез на стол и забрал у Неверфелл веревку.

– Если я свалюсь, значит, нет, – проворчал он и начал карабкаться.

Прошла, кажется, целая вечность, прежде чем Эрствиль три раза дернул за веревку, подавая сигнал, что все в порядке. К ней тут же привязали веревочную лестницу, и невидимый Эрствиль принялся сноровисто подтягивать ее вверх.

Наконец лестницу тоже дернули три раза – Эрствиль сообщал, что все готово.

– Поднимайтесь, живее! – крикнула чернорабочим Зуэль. – Мы не знаем, сколько времени у нас осталось.

За всю свою жизнь Максим Чилдерсин не мог припомнить столь неудачного дня. А он прожил много – неестественно много! – лет.

День не задался с самого утра, когда Следствие настояло на том, чтобы провести слушание в непривычно ранний для Чилдерсинов час, порушив ему все расписание. Максим Чилдерсин подозревал, что Требль сделала это специально. Она использовала все доступные ей средства, чтобы досадить ему, не говоря уже о том, что снова и снова отказывалась умирать. Хотя наемные убийцы старались изо всех сил!

Впрочем, раздражение из-за пропущенного завтрака – и недополученной порции солнечного света – меркло по сравнению с тем, что случилось потом. У Чилдерсина до сих пор в голове не укладывалось, как слушание могло обернуться такой катастрофой. Он чувствовал себя гроссмейстером, который за два хода до блистательного завершения партии внезапно обнаружил на шахматной доске котенка, весело скачущего по клеткам и сшибающего фигуры.

Должен быть способ все исправить, убеждал он себя, очищая меч и убирая его в ножны. Еще не все потеряно. В девяти случаях из десяти поражение у нас в голове. Что ж, поражение точно было в голове у его союзников, которые в панике бежали из Зала смирения. Чтобы привести их в чувство, потребовалась вся его харизма и немного Духов. По крайней мере к ним вернулась способность ясно мыслить, и по ставшим смертельно опасными улицам Чилдерсин двигался с внушительной охраной. Попытка следователей арестовать его с треском провалилась.

«Мне всего лишь нужен новый план. Более кровавый, чем предыдущий, но тут уж ничего не поделать. Мы слишком увязли во всем этом, чтобы теперь отступать. Я должен объединить своих союзников, чтобы они не попрятались по норам – и не заключили трусливую сделку с правосудием».

В первую очередь Чилдерсин собирался напомнить своей семье, кто здесь патриарх, и заручиться их поддержкой. Иначе они перегрызутся, как пауки в банке, желая занять его место.

Винодел был приятно удивлен, когда обнаружил, что толпа, осаждающая фамильный дом, существенно меньше, чем он ожидал. Следователей в пурпурной форме тоже нигде не было видно. Чилдерсин рассудил, что они, верно, слишком заняты восстановлением порядка. А участники осады удивились еще больше, когда в тыл им ударили превосходящие силы противника под предводительством человека, который, как они думали, забился в свои пещеры и боится даже нос высунуть.

К тому времени, как сражение завершилось, тихая улочка, некогда очаровавшая Неверфелл, растеряла всю свою прелесть. Штукатурка потрескалась, кровь запятнала глазурь фасадов. Чилдерсин переступил через тела, распростертые на пороге его дома, и постучал в дверь условным стуком.

Семья была несказанно рада его видеть. Все торопились сообщить Чилдерсину о том, что случилось за время его отсутствия. Услышав, что Зуэль вернулась, Чилдерсин сорвался с места и кинулся к лабораториям. Увидев, что Зуэль устроила в коридоре, ведущем к Утренней гостиной, Чилдерсин преисполнился гордости за племянницу – и вместе с тем горького разочарования. Он всегда знал, что его юная наследница – талантливый винодел и прирожденная интриганка. Увы, ей недоставало того, что Максим Чилдерсин ценил превыше всех остальных качеств, – верности семье. Теперь он окончательно в этом убедился.

Разъярить Вина куда проще, чем успокоить, как посеять хаос куда проще, чем установить порядок. Но Максим Чилдерсин много веков был виноделом, и это он научил Зуэль всему, что она знала. Он начал медленно продвигаться вперед, опутывая бочки напевными чарами. Родственники и без его помощи закуют усмиренные Вина в цепи и уберут обратно в лаборатории. А у него есть дела поважнее, например побеседовать с любимой племянницей.

Чернорабочие непрерывным потоком лезли из люка в полу, чтобы устремиться по веревочной лестнице в шахту. Все знали, что время поджимает, и не могли дожидаться, пока каждый доберется до верха. Сердце Неверфелл в страхе сжималось всякий раз, когда лестница – самая крепкая, что им удалось найти, – начинала скрипеть. Неверфелл неотрывно смотрела на веревки, гадая, выдержат ли они.

Далеко не все из тех, кто взбирался вверх по шахте, были чернорабочими. Дворцовые слуги с опрятными Лицами, выражавшими готовность услужить, явились чуть ли не в полном составе и тихо пристроились к очереди. К огромному облегчению Неверфелл, мастер Грандибль тоже пришел. Он щурился от яркого света и бережно прижимал к груди сумку с нежнейшими сырами, словно они были его детьми.

Злилась ли Неверфелл на старого сыродела? Нет, где-то в пути она растеряла всю злость, как монетки, забытые в прохудившемся кармане. И все же когда угрюмый взгляд мастера Грандибля остановился на ее лице, Неверфелл почувствовала, что у нее горят щеки.

– Да, я знаю, – ответила она на незаданный вопрос. – Мое лицо испорчено.

Челюсти мастера Грандибля заходили ходуном, и он впервые на памяти Неверфелл сменил Лицо. Из просто мрачного оно превратилось в воистину свирепое.

– Какой идиот тебе это сказал? – рявкнул он. – Испорчено? Да я их сам сейчас испорчу. – Он взял ее за подбородок и внимательно осмотрел. – Ну да, оно стало печальнее. И мудрее. Но нигде не подгнило. Ты наконец наращиваешь корку, как правильный сыр.

Глаза Неверфелл затуманились, она едва видела, как мастер Грандибль начал взбираться по лестнице и исчез в шахте.

– О нет! – испуганно воскликнула Зуэль. Все это время она стояла, прижавшись ухом к двери. – Я слышу дядю Максима! Я думала, его арестовало Следствие! Почему он здесь? Моя ловушка могла задержать остальных, но не его. Лезьте быстрее!

– Быстрее нельзя! – запротестовала Неверфелл.

Многие несли с собой детей – в сумках или заплечных мешках, другие тащили на закорках своих стариков и тех, кто не мог идти сам. Но слова Неверфелл потонули в испуганном гомоне, вырвавшемся из люка в полу. Чернорабочие, прежде соблюдавшие порядок, теперь ломились в Утреннюю гостиную, словно за ними гнался дикий зверь.

– Что происходит? – Неверфелл схватила за руку мальчишку-посыльного.

– Картографы! – задыхаясь, ответил он. – Картографы идут за нами. Не знаю, откуда они взялись, но их десятки. Они поют и размахивают своими инструментами. Мы пытались перегородить проход мебелью, но они просто снесли баррикаду.

– Ой! – Неверфелл прижала ладонь ко рту. – Как же я не подумала?

Ее глаза метнулись к стеклянной полусфере, которая еще недавно закрывала шахту.

– Неоткрытая пещера! Мы сняли печать, которая мешала летучемышиным Картографам ее обнаружить! Теперь они знают, где она, и, разумеется, уже сообщили остальным… Скоро здесь будут все Картографы Каверны!

– Как нам их задержать? – спросила Зуэль, по-прежнему прижимаясь ухом к двери.

– Возможно, у меня получится уговорить их уйти… или хотя бы подождать, – задумчиво произнесла Неверфелл. – Дворцовые слуги дали мне Духи, с помощью которых я смогу… ох, привлечь людей.

– Это очень здорово, Неверфелл, – с нарочитой невозмутимостью отозвалась Зуэль. – Вот только нам нужно добиться обратного эффекта!

Чернорабочие все прибывали, и в Утренней гостиной уже было не протолкнуться.

– Я последняя! – закричала худая женщина. – За мной никого! Закрывайте люк, они уже близко!

Люк опустили, запоры вернули на место. Чернорабочие дружно перевернули обеденный стол и положили его на люк, а дверь в туннели Чилдерсинов подперли буфетом.

– Забирайтесь быстрее!

Двадцать человек под лестницей. Пятнадцать. Десять. Двое.

Что-то глухо ударилось о люк, и обеденный стол подпрыгнул. В следующий миг задрожала дверь, словно кто-то врезался в нее плечом.

– Иди! – Зуэль подтолкнула Неверфелл к лестнице. – Забирайся, Неверфелл!

Времени на споры не было. Неверфелл схватилась за перекладину и начала подниматься.

Зуэль осталась одна в Утренней гостиной. Едва Неверфелл скрылась в шахте, буфет, загораживающий вход, отлетел в сторону. Хрустальные кубки разбились вдребезги, серебряные подносы, звеня, покатились по полу. В дверях стояли Чилдерсины с Максимом во главе.

Максим Чилдерсин переступил через обломки импровизированной баррикады с Лицом, какого Зуэль у него никогда не видела. Она инстинктивно догадалась, что дядя приберегал его для врагов семьи. Зуэль примерзла к месту, как напроказившая пятилетняя девочка. Вот только ей было уже не пять лет, и поблажек из-за возраста никто ей делать не собирался.

Она бросила вызов одному из величайших гроссмейстеров и потерпела поражение. Этого стоило ожидать. Теперь Неверфелл и ее сообщников стряхнут с лестницы, а потом Максим Чилдерсин пошлет своих людей в пустыню, чтобы убить тех, кто успел выбраться. Опять Зуэль выбрала себе противника не по росту.

Стоило ей об этом подумать, как перевернутый стол и доски пола затрещали и брызнули щепками. Сквозь дыру с рваными краями выглянули Картографы, глаза их горели огнем, в волосах застряли опилки.

Чилдерсины были вооружены мечами и кинжалами. Зато на стороне Картографов был эффект неожиданности, и какой! Чилдерсины шарахнулись назад. Картографы наступали, жужжа и мяукая, и тусклый свет поблескивал на секстантах.

– Загоните их обратно! – рявкнул Максим Чилдерсин опешившим родственникам. – Не дайте им с вами заговорить!

Он ударил ближайшего Картографа мечом, подавая пример домочадцам, и Зуэль, опомнившись, схватилась за лестницу и полезла вверх.

Она переставляла руки и ноги, стараясь не думать о том, что в любую секунду на лодыжке могут сомкнуться дядины пальцы. Только когда лестница дернулась и натянулась, Зуэль осмелилась посмотреть вниз. Метрах в пяти от нее взбирался по лестнице дядя Максим, ее наставник и покровитель. Зуэль не могла лезть быстрее – над ней было еще несколько человек. И перерезать веревки карманным кинжалом у нее бы тоже не получилось.

– Неверфелл! Кинь мне Духи!

На лице Неверфелл промелькнуло удивление, но тратить время на вопросы та не стала, послушно сунув руку в карман. Фиал блеснул каплей дождя, и Зуэль едва не свалилась в шахту, пытаясь поймать его на лету.