Текст книги "Продолжение следует, или Наказание неминуемо"

Труп они оттащили подальше в чащу, там отыскали углубление в земле, уложили тело, накрыли его тканью и, наломав веток, умяли сверху, чтоб было совсем незаметно, что здесь что-то лежит. А потом, загнав «тойоту» поглубже, в самую гущу кустарника и тоже забросав сверху ветками, они сели в «Жигули» и уехали в город, до вечера, чтобы, когда стемнеет, окончательно решить судьбу украденной машины.

Очевидно, никому уже не удастся в дальнейшем узнать, чем и где закончилось земное путешествие помощника депутата Денягина, в организаторских способностях которого не без оснований начал сильно сомневаться сам его шеф, депутат Перепутный, по прозвищу Бирюк.

Но воистину трудно бывает усомниться в правоте известной пословицы, трактующей о том, кто в этом мире пытается предполагать, а кто действительно располагает. Такой вопрос, по большому счету, почти и не возникает. И тем не менее… как говорится, все же изредка…

Глава тринадцатая
ПОБЕГ

Трудным и отчасти даже дурацким было положение Александра Борисовича в его стремлении помочь следствию в максимально короткие сроки, по горячим, как обычно говорят профессионалы, следам раскрыть преступление. С одной стороны, его желание было понятно. А с другой – он же был лицом заинтересованным, да и подозрение еще с него полностью, как он сам видел, не было снято. Глупо, но это так. Следователь Шипилов не хотел да, возможно, и не обладал полномочиями разрешить ему вести собственное расследование. Вот и крутись как знаешь…

Нет, Турецкий-то «знал», конечно, что надо делать. Но для этого Александр Борисович должен был задействовать – причем опять-таки получалось, в личных целях – сыщиков, расследовавших совершенно другое преступление. Имелись в виду Плетнев с Щеткиным. Это – в Воронеже. А в Москве назрела необходимость обратиться к одному из сотрудников агентства «Глория». Благо, Алевтина Григорьевна им была уже отчасти задействована. Закономерен вопрос: уж не слишком ли ты, Турецкий, активен? Меньше греши, тогда и меньше забот опрокинешь на головы своих коллег!.. А, что толку, говори – не говори…

Но делать что-то тем не менее надо было. Шипилов явно никуда не торопился, словно его вполне устраивала атмосфера неопределенности вокруг этого. И поэтому иного выхода, кроме как снова просить ребят об одолжении, у Турецкого не оставалось.

Петр Щеткин как оперативник, умевший «разговорить» даже самую зловредную гостиничную мегеру, направился на третий этаж отеля «Воронеж». Это он так уточнил место действия для Александра Борисовича, который в своем «набеге» на 31-й номер даже не удосужился узнать, что данное заведение с некоторых пор величает себя не какой-то там гостиницей, а – бери выше! – отелем. Уровень, что ли, обслуживания иной? Ну да, как же! Обычные дела, начатые перестройкой в стране: институты превратились в университеты, университеты – в академии, но все в них, начиная с уровня образования, осталось прежним, кроме подскочивших зарплат – согласно новому статуту. И прежних недовольных.

А вот Антон Плетнев прямо с раннего утра поехал в аэропорт, чтобы и в кассах, и на паспортно-таможенных контролях проверить, не прилетал ли или не покидал ли в последние дни города – не важно, в каком направлении – некий гражданин с паспортом Городецкиса Анатоля Марцевича, проживающего в Латвийской Республике.

И ту же самую работу по просьбе Турецкого придется проделать уже в Москве кому-то из тех сотрудников «Глории», кто в настоящий момент меньше занят своим очередным делом. Ведь за то, о чем попросит Александр Борисович, никаких гонораров не последует, зато времени может уйти немерено и, что худо, без всякой компенсации. Словом, ничего, кроме морального удовлетворения, если дело в конечном счете выгорит...

Первым позвонил Турецкому Плетнев. Он коротко доложил: «Есть!»

Пришлось созваниваться с Меркуловым и уговаривать того, чтобы Костя, в свою очередь, попросил руководство воронежского аэровокзала о помощи в расследовании очень неприятного уголовного дела, связанного с иностранными гражданами и взятого под контроль Генеральной прокуратурой: ну, слукавил немного Константин Дмитриевич, да и кто станет проверять заместителя генерального прокурора? Одним словом, начальник отдела перевозок дал указание в кассы, и Антон вместе с симпатичной кассиршей, старательно строившей ему глазки, тщательно проверил корешки пассажирских билетов за трое суток. Вот и удалось выяснить, что еще накануне, в день убийства, дневным рейсом из Воронежа в Москву вылетел гражданин Латвии Городецкис Анатоль Марцевич. Также был указан номер его паспорта и прочие реквизиты. Значит, предположение Турецкого оказалось совершенно правильным. И Александр Борисович сразу почувствовал серьезное облегчение.

Концы обнаружились. И обозначилась рабочая версия убийства: конечно, это, скорее всего, месть осужденного обвинившему его следователю, осуществленная с изощренным садизмом. Иначе назвать столь вызывающее убийство женщины и язык не поворачивался. Осталось немногое – взять да и доказать, что все происходило именно так, а не иначе. А для начала выяснить самую малость: имеет ли вообще данный человек отношение, прямое или косвенное, к совершенному убийству или здесь произошло нечаянное совпадение? Однофамилец, к тому же еще и тезка? Да мало ли что! В жизни всякое может случиться! А тут пока – одни только предположения! Смешно!

Разумеется, у следствия причин для сомнений оставалось немало. Никто этого и не отрицает.

Значит, срочно нужна фотография господина Городецкиса. Для проведения экспертизы по идентификации в гостинице, которую он, несомненно, должен был посетить. Иначе откуда знал о смерти женщины, когда звонил в милицию? Не исключено, что запомнил его также и кто-нибудь из служащих аэропорта. Но вот достать фотографию последнего времени можно только в Латвии, в паспортном столе. Или в визовом отделе, выдавшем Городецкису зарубежный паспорт. Потому что та фотография – анфас и в профиль, – которая была вклеена в том уголовного дела почти пятнадцатилетней давности, изъятого временно из архива Генеральной прокуратуры, дать четкого представления об этом человеке свидетелям не могла. А если последнее фото совпадет с тем кратким, но важным теперь описанием внешности Анатоля, которое дала Турецкому Эва, значит, и преступник будет назван безошибочно.

Поэтому необходимо лететь в Ригу и действительно как можно скорее. Зрительная человеческая память обладает одной неприятной особенностью: она не может долго сохраняться. Особенно если и объект внимания был случайным.

Имеет ли что-нибудь против такой постановки вопроса следователь Шипилов?

Оказалось, имеет! Это все, как заявил он, приветливо, впрочем, улыбаясь, пока что лишь косвенные улики. А на них строить такое серьезное обвинение, как убийство, нельзя. Подобных «доказательств» ни один суд не примет во внимание…

Да, тут есть своя, персональная логика, Турецкий и не отрицал. Но надо же добывать их, эти улики, а не просиживать… извините, стулья!

Вот тут Александр Борисович явно «выступил» зря. Он-то высказал не слишком и новую мысль вообще, не имея никого конкретно в виду, и как бы, главным образом, имея в виду себя лично. Ибо это он был вынужден уже второй день сидеть на месте, практически не предпринимая никаких следственных мероприятий. Но Геннадий Герасимович – Турецкий сообразил, конечно, что он за гусь! – тем не менее насупился. Он, мол, со всем старанием… вниманием… пониманием, а к нему, значит… э-э, с какими-то неосновательными претензиями? Ну, в таком случае можно перейти и на формальный язык Закона.

Что он имел в виду – задержание подозреваемого Турецкого до окончательного выяснения всех обстоятельств убийства? Вполне возможно, хотя уточнять этого следователь не стал. Или высказал в качестве предположения один из возможных вариантов дальнейшего развития ситуации?

То есть, иначе говоря – именно это четко осознал сейчас Турецкий, – старший следователь городской прокуратуры Шипилов в мягкой и непринужденной форме указал ему на всю шаткость и неубедительность его оправданий. Чем еще и подтвердил предположение Турецкого о том, что следователь тихо выполнял-таки указание Ваньки-Каина, то бишь генерала Каинова. Что они тут все – свои люди, им не резон ссориться из-за какого-то там москвича. А городской прокурор Решетников, сохраняя при этом собственную невинность и показное возмущение грубыми действиями генерала, умывал руки. В конце концов, кто должен писать постановление? Следователь. А прокурор волен давать свою визу либо нет. Ловкий ход, при котором все приветливо улыбаются друг другу, не совершая при этом никаких должностных нарушений, но каждый делает то, что подсказывают ему собственные интересы.

Что оставалось Александру Борисовичу? Вот этот вопрос он и оставил открытым до возвращения из гостиницы Щеткина. У того, судя по его торопливому звонку, тоже, кажется, кое-что получалось, ибо Петя Щеткин как человек приятный и общительный сумел уговорить администрацию отеля – разумеется, не гостиницы! – и получил домашний адрес дежурившей в день убийства в гостинице горничной Тамары Малиновской.

Проживала горничная в районе авиационного завода, и пока Петр нашел ее дом, пришлось хорошо поплутать среди типовых пятиэтажек. Женщиной Тамара Васильевна оказалась сухой и неприветливой, некрасивой и – в возрасте. Была очень недовольна тем, что ее «вмешивают» в преступление, к которому лично она не желает иметь никакого отношения. Знаем, мол, эти свидетельские показания! Скажешь чего, а потом тебя по всяким судам затаскают!

И вот тут Петр, обратившись к собственной фантазии, нарисовал такое щемящее душу художественное полотно, от которого у зачумленной по причине домашних забот простой бабы с городской окраины душа как бы отмякла. Ну, на самую малость. Однако и этого хватило Щеткину, чтобы влезть в приоткрывшийся люк ее души со своими проблемами.

Чего он ей наврал, о чем нафантазировал? Да в принципе ничего особенного. Просто, пользуясь некоторыми фактами из жизни Эвы, о которых рассказал Александр Борисович им с Антоном, Петя изобразил в ярких красках трудную и полную невыносимых душевных страданий жизнь покинутых русских людей в зарубежном государстве Латвия, где их и в грош не ставят теперь местные власти. А тут еще и старуха мать, которая потеряла единственную свою дочь-кормилицу! Так каким же нужно быть черствым сухарем, чтоб хотя бы правды не выяснить по поводу гибели очень хорошей, доброй и отзывчивой женщины? А ведь Эва была, кстати, очень известным модельером, и образцы одежды, которые она постоянно привозила в Воронеж, всегда мгновенно раскупались.

Ну а касательно ее интимной, что ли, жизни? А что, разве не может позволить себе одинокая и в общем-то молодая еще и красивая женщина близости с мужчиной, который ей нравится? Поэтому и речь здесь идет не о каких-то там женских слабостях или чьей-то ревности, а о серьезном преступлении, которое, по некоторым данным, совершил очень опасный, матерый уголовник, специально для этой цели прибывший из-за границы. И, вероятно, он побывал в день убийства в гостинице. Осталось только его вычислить. А в этом смысле любые показания гражданки Малиновской могут оказать неоценимую помощь в расследовании.

Что ж, такая постановка вопроса Тамару, кажется, устроила. А что она видела? Так некогда было присматриваться, она ж в номерах убиралась. Появлялись ли незнакомые ей люди, которые не проживали в гостинице? Были и такие… И Тамара Васильевна, аккуратно и осторожно понукаемая, подбадриваемая в высшей степени благожелательным к ней Петром, начала вспоминать. И вот что вспомнилось…

Днем, который можно считать предыдущим тому, когда произошло убийство в тридцать первом номере, Тамара Васильевна вынуждена была допоздна задержаться на своем «рабочем месте». Приходили электрики и чинили по ее указанию некоторые электрические розетки в отдельных номерах, ну и у нее, в бельевой. Дел особых, кроме как указывать им, где и чего чинить, не было. Поэтому, наверное, она и обратила внимание на что обычно и не глядела по причине постоянной занятости и беготни: тому подай, тому отнеси, этому не перечь, а то он уже пообещал всех за Можай загнать и вообще прикрыть эту частную «лавочку», будто она твоя. Очень капризный народ селится в дорогих номерах, только успевай поворачиваться. И помалкивай себе в тряпочку…

Так вот, весь, можно сказать, вечер недалеко от столика дежурной по третьему этажу, на диванчике, просидел пожилой мужчина в сером костюме и с таким лицом, будто его только что из больницы выписали. Худое оно было и будто сухой кожей обтянутое. В очках. Старые такие, еще в темной пластмассовой оправе, не модные. Он читал газету. Но и разговаривал с Настасьей Ивановной – горничная слышала, проходя мимо. О чем – не интересовалась. Может, ожидал кого. А потом, когда она уже уходила домой, его не было. Но снова Тамара Васильевна увидела его на этаже рано утром следующего дня, то есть когда потом уже, много позже, примчалась милиция и стали вскрывать тридцать первый номер, в котором и обнаружили задушенную женщину.

Но утром видела горничная этого непонятного мужчину коротко, он о чем-то поговорил с Настасьей, которая заканчивала свое суточное дежурство, и тут же ушел. И больше, по ее утверждению, не появлялся на их этаже.

Были еще люди, которые не проживали здесь, а приходили в гости. Вот и в тридцать второй тоже молодой человек явился после обеда, а когда ушел – Тамара Васильевна не знала. Но рассказать про него могла бы. И после разрешающего кивка Петра стала рассказывать.

По ее описанию Щеткин без труда узнал Александра Борисовича Турецкого. Вот так, Саша, нигде не скроешься! Но это обстоятельство еще говорило и о том, что у Тамары Малиновской глаз был по-своему наметанный на разнообразную гостиничную публику. А вот то, что Турецкий показался горничной «молодым человеком», наверняка обрадовало бы Александра Борисовича и разогнало бы его угрюмое настроение. Опять же подсказывал сей вывод и то, что описание пожилого мужика в очках у нее тоже вполне могло соответствовать истине. Турецкий тоже говорил, кстати, о пожилом человеке.

Но в гостинице «Воронеж» Городецкис Анатоль Марцевич не проживал, это Петр проверил первым делом. А ходить по другим времени не было. Значит, он специально приходил сюда, причем именно на третий этаж, где и расположен номер, в котором остановилась Эва Ладзиня. Следил он за ней? Этого, конечно, горничная не знала. Газету читал. Но Щеткин прекрасно знал, как «читают газету» те, кому нужно вести скрытую слежку за кем-нибудь.

Другой вопрос: о чем он мог говорить с дежурной по этажу? Которая, кстати, сменилась и ушла домой еще до того, как в номере был обнаружен труп женщины. Точнее, до того, когда в милицию позвонил неизвестный и сообщил о трупе и убийце по фамилии Турецкий. То есть он хорошо знал, на кого нацеливал милицию. Конечно, месть, другого мнения и быть не может. И месть подлая, на которую способны отпетые уголовники, беспредельщики.

Иными словами, картинка, которую можно было нарисовать со слов горничной, даже и без дополнительной проверки, четко изображала предысторию происшествия. Но в любом случае дополнительная проверка требовалась. Надо было допрашивать дежурную Настасью Ивановну. Было уже это сделано или нет, неизвестно. Щеткин ведь материалов уголовного дела не видел. А Александр Борисович, когда Петя позвонил ему в гостиницу, сказал, что протокол допроса дежурной в деле имеется, но той ли, которая нужна была, или другой, что сменила первую, это и ему тоже, очевидно, неизвестно. Что Турецкий пообещал тут же уточнить у следователя Шипилова.

И еще один важный вопрос имелся в «загашнике» у Петра. И ответ могла знать только горничная. Как известно из протокола осмотра номера, ключ от двери был обнаружен в прихожей на полу. Александр Борисович объяснил это тем, что после своего ухода сам запер дверь на ключ, а его протолкнул в щель под дверью обратно, в номер. Но убийца же сумел проникнуть туда каким-то образом? Он мог, например, воспользоваться воровской отмычкой. Но возиться с замком в утреннем коридоре, где постоянно ходят люди, он бы вряд ли решился. Значит, ему нужен был ключ, и тогда жилец с ключом в руке ни у кого подозрения не вызовет. Так где он мог взять ключ?

И Тамара Васильевна, не задумываясь, ответила, что все запасные ключи от номеров третьего этажа лежат в верхнем ящике правой тумбочки стола дежурной. Открывай да бери. Ну, кто знает, то есть свои, конечно. Просто номера, написанные на прикрепленных к ним бумажках, надо смотреть.

Действительно, так просто… Вот убийца и сидел возле дежурной. Ждал, когда она привыкнет к его присутствию и перестанет обращать внимание. А что, вполне профессиональный подход.

Горничная сказала, что и сама все утро с этой связкой ключей в кармане ходила – бренчали они. А вот был ли в связке ключ от тридцать первого, сказать не может, дверь же изнутри заперта была. Тамара Васильевна стучала, но ответа не было, и она шла убирать дальше. А потом ключ нашелся. В столе, где и должен был оказаться, но все-таки в связке висел он или нет, могла знать только Настасья Ивановна. А ее никто и не спрашивал, потому что ее вообще в тот момент уже в гостинице не было. И почему ее не вызвали, тоже непонятно. Или не нужно было? Но это уже следующий вопрос, и не к горничной Тамаре Васильевне, оказавшейся приличной и понимающей женщиной…

Кстати, на этот ключ тоже никто не обратил внимания. А ведь как раз на нем наверняка и оставались следы пальцев убийцы. Тот же не мог ходить по коридорам гостиницы в перчатках. Войдя в номер, это ясно, надел. Но, выходя, снова запер дверь. И ключ вернул на место. А потом его кто только не лапал? Какие ж теперь отпечатки! Нет, непрофессиональная работа сыщиков. Но может, специально? Тогда получается наоборот, они очень даже профессионально пытаются ввести в заблуждение собственное следствие, чтобы протолкнуть «заказную версию»…

Когда Петр возвратился в свой гостиничный номер, Александра Борисовича на месте не было. Не появлялся еще и Антон Плетнев. Но, видимо, оба должны были прибыть с минуты на минуту. И Щеткин не стал томиться в ожидании, а отправился в буфет, написав коротко, где он находится.

Народу было немного, много пустых столиков, и Петр сел в сторонке с чашкой кофе и пирожным. Обедать, а точнее, ужинать, наверное, будут вместе…

Как он и ожидал, Турецкий с Плетневым появились вместе. Пришли одновременно. И Петин выбор насчет буфета Саша назвал правильным. Ему уже не в первый раз кажется, что некоторые их разговоры известны в прокуратуре, чего, кстати, и нельзя было исключить. Конечно же местным деятелям очень интересно знать, о чем думают и что собираются делать москвичи. Но… не будем, как говорится, без нужды заострять. Слушали? И пусть послушают. Но только то, что надо. А в данной ситуации Александр Борисович хотел посоветоваться с коллегами относительно некоторых своих «телодвижений», если можно так выразиться. И посторонние уши здесь были категорически не нужны. Так что буфет был выбран правильно…

Итак, что успел выяснить Турецкий у Шипилова.

Дежурная была, естественно, допрошена оперативным уполномоченным отделения уголовного розыска капитаном милиции Митрохиным и начальником службы охраны гостиницы «Воронеж». Как и администратор гостиницы. Их показания имеются в деле. Но… дежурную зовут не Настасьей Ивановной Лепехиной, а Валентиной Григорьевной Сударевой – раз, а про названную горничную в протоколах вообще ни слова. Это – два.

То есть теперь напрашивается прямой вывод, что допросы были произведены с явными нарушениями Уголовно-процессуального кодекса. Верно, они допрашивали, но не тех, кого следовало. Отсутствуют показания именно той дежурной, которая и находилась на своем рабочем месте в те часы, когда и произошло убийство, а, кроме того, нет показаний самой горничной – Тамары Васильевны Малиновской. В то время как имеется протокол допроса администраторши гостиницы Чумаковой и дежурной по этажу Сударевой, которые к делу не имеют ровным счетом ни малейшего отношения, ибо они действительно ничего знать не могли. Вот на эти самые грубейшие нарушения Турецкий только что и указал Геннадию Герасимовичу Шипилову. И последний был весьма огорчен, если такое определение подходит к данному случаю. Даже рассержен. Понятно чем – конечно действиями следственно-оперативной бригады, выехавшей «на труп». Которую, между прочим, он же и должен был возглавить. Но сам он подъехал позже, когда основные следственные мероприятия в гостинице были уже проведены оперативными сотрудниками милиции и экспертами. И формально получалось, что дежурного руководителя бригады уже сначала неправильно информировали служащие гостиницы, подсунув в буквальном смысле следствию не тех свидетелей! Чрезвычайно огорчительно! Это что же теперь получается? Всю работу надо начинать заново?

– О чем это говорит, ребятки? – задал почти риторический вопрос Турецкий. – О том, что они сознательно «шьют дело». И, значит, какой отсюда следует вывод?

– Делать ноги, – хмыкнул Антон Плетнев и оглянулся – на всякий случай: не подслушивают ли еще и тут.

– Я тоже думаю, что тебе, Саша, пора смазывать лыжи. Ты нам здесь пока не нужен. А с этими дежурными-горничными я раньше них сумею поговорить по душам. Показания Малиновской – у меня. Со всеми ссылками. Но эти деятели сейчас станут нас всячески тормозить.

– Я уже и сам так думаю. – Турецкий кивнул. – Нет, я понимаю, что этому местному Каину просто необходимо нагадить именно мне. Моя вина, ничего не поделаешь, сам вызвал огонь на себя. Но я не подозревал, что они станут действовать так прямолинейно глупо.

– Может, помнишь еврейский анекдот на тему, из конца семидесятых? – с философской усмешкой спросил Плетнев.

– Это насчет мудрого совета старого ребе? Кто у Ривочки родится, «брунет» или «рижий», еще неизвестно, а ехать-таки надо? Ты про это? – засмеялся Турецкий.

– Именно, – поддержал Антон.

– Таки надо, – вздохнул Щеткин. – Ты сейчас прямо в Латвию и отваливай, больше пользы делу. В Москве твоего «убивца», скорее всего, уже нет, искать и перекрывать «каналы» поздно, вчера надо было. Так что и в Москве тебе тоже делать нечего. Вещей у тебя с собой тоже нет. Кобель ты, извини, беспородный, если спросит кто, ответишь, что просто поссать вышел. Да и кто тебя именно сейчас догонять будет? Им ты ничего, кстати, не должен, подписки они с тебя не брали. А если нас захотят послушать, так мы с Антошей можем им такой шикарный театр устроить – у себя в номере! Будем разговаривать как бы с тобой и коньячок употреблять. А ты в ответ только мычать станешь. Многозначительно, как положено генералу. Ну, и чем тебе не «Сыщики на привале» художника Рэпина? Обхохочутся…

Над Петиной идеей «обхохотались» сами сыщики. И решили не оттягивать события, начать действовать немедленно. Пока те, в прокуратуре, не передумали, рабочий день-то у них еще не кончился. А этот народ не любит, когда его уличают, за руку хватают – могут и набычиться. А зачем?

Вот это, пожалуй, и стало решающим аргументом. Петр спустился в номер, чтобы взять свои сегодняшние записи допроса Малиновской – Александр обещал сегодня же сделать с них в Москве копию и передать по электронной почте обратно. А все остальное у Турецкого было при себе. Точнее, на себе. Только вот еще Антон ему свою легкую куртку одолжил, чтоб по дороге до аэропорта, да и в самом порту не так резко бросался в глаза генеральский-то китель Александра Борисовича.

Впрочем, он сам же решил и проводить Турецкого. А в аэропорту он уже успел за сегодняшний день стать почти своим человеком. Так что и с билетом до Москвы проблем не возникнет. И ненужного внимания к себе Александр Борисович будет привлекать гораздо меньше.

– А твоя задача, Петя, – с серьезным выражением сказал Плетнев, – на какое-то время усложняется. Тебе придется чокаться и выпивать одному, а вот разговоры вести в раскладе на три голоса. Выдержишь, если не очень долго? А я вернусь и охотно поддержу тебя в трудах праведных.

– Выдержу… – совсем уже тяжко вздохнул Щеткин. – Но ты все-таки не задерживайся. Саша, привет Москве, я по ней соскучился. А ты, надеюсь, сюда больше не вернешься…

Плетнев возвратился из аэропорта в половине восьмого. Щеткин полулежал в кресле у журнального столика, на котором стояли хорошо «надпитая» бутылка коньяку и налитая до половины рюмка. На тарелке лежали палочки надкусанной пастилы. Не совсем трезвым голосом Петр спросил Антона:

– Ну, погуляли? Давайте допьем, что ли… – И речь его была несколько растянутой, как у хорошо подвыпившего человека.

– Погуляли, – тоже «нетрезвым» голосом ответил Антон. – Наливай! Давайте, братцы, стремянную…

Он вопросительно уставился на Петра, а тот приложил палец к губам и многозначительно нахмурился. Они трижды чокнулись и выпили. Антон – до дна, с устатку, а Петр только чуть пригубил и отвратительно сморщился.

– Борисыч, ты давай-ка отдохни, а мы сходим в буфет, зажевать бы чего-нибудь… – И сам же невнятно прогудел нечто напоминающее «у-гу-у».

В коридоре Щеткин сказал:

– Как только «мы» вернулись и начали застолье – звонок. «Алексан Борисыча, пожалуйста». Я: «А кто просит?» – Мне: «А вы сами кто? – и злорадно: – Секретарь?» – Я: «Ага. Только нету Сан Борисыча, вышли они в магазин. Так что им передать прикажете?» В ответ – короткие гудки. А через примерно полчаса после начала моего «застолья» звонит Шипилов. Тоже подай ему Сан Борисыча. Я говорю: «Отъехал ненадолго». – «А когда будет?» Я говорю: «Как появится, я скажу, и он перезвонит вам, Геннадий Герасимович». Тут он меня «узнал» и спрашивает, где протокол допроса Малиновской? Я отвечаю, что читает Турецкий и разговаривает по этому поводу с Москвой. А где он, спрашивает, это делает? А вот где он это делает, отвечаю, не знаю, может, говорю, из приемной губернатора. Чего, думаю, церемониться-то? Пусть побегают. Ладно, отстал. Только очень просил, как Саша прочитает, ему передать этот протокол, в прокуратуру. В дело свое, надо понимать, подошьет. Как личную заслугу.

– И все?

– Я тоже так подумал. Но – нет. Вот буквально пятнадцать минут назад снова звонит. Почему, спрашивает, мобильный Турецкого отключен? Ну, тут и я «вспомнил». Так у него же, говорю, аккумулятор сел, а зарядное устройство он второпях в Москве оставил. Так что ждите, говорю, когда появится и позвонит отсюда, из номера. А он, спрашивает, у вас, что ли, будет спать? В смысле, у нас. Я ответил, что еще не знаю. Мы, мол, не против… Пойдем в буфет, хоть колбасы кусок, что ли… Я сразу-то не взял, не догадался, а у нас тут одна пастила, будь она… с детства терпеть не могу!.. Как ты считаешь, чтоб для полного кайфа, Саша успеет протокол еще сегодня сбросить Алеше Смородинову? Я выходил из номера, позвонил ему, предупредил – на всякий случай. Он смеется. Я говорю: «Ты только не проколись раньше времени!» Обещал… Так что ты со своего, секретного, звякни-ка Саше, а то мне кажется, что местные сыскари уже и мобильные наши прослушивают. Трудно, что ли? Когда им номера известны…

– Сашу не прослушают, он уж, поди, к Москве подлетает… А у нас вот чего было. Прямой слежки я не заметил. И Саша тоже не видел. Но что-то наверняка было, я спиной обычно чую, это у меня еще от африканских дел осталось, в крови уже сидит, похоже. В плоть въелось… Понятно, под напряжением работали…

Щеткин ухмыльнулся.

– Ты чему радуешься? – Плетнев нахмурился.

– А этот анекдот ты вполне можешь и не знать, он появился в те годы, когда ты в Африке служил. Муж домой приходит, а у него на столе стоит голый мужик и в абажуре ковыряется. И жена – тут же. Ну, муж с вопросом: чего, мол, этот… в его доме делает? Жена отвечает, что это – электрик. Тебя ж, говорит, не допросишься лампочку сменить. «А почему голый?» – «Такого из ЖЭКа прислали», – отвечает жена. «А почему у него стоит?» – «Совсем тупой, – говорит жена, – человек же под напряжением работает!»

Плетнев так громко захохотал, что на него стали оборачиваться люди в коридоре.

– Слушай, Петь, – неожиданно предложил он, – а давай напьемся? С пьяных же и взятки гладки. Как это? Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу! Прямо китайские мартышки! Знаешь про них? И, если прижмут, скажем, а мы ничего не знаем – ни когда пришел, ни когда ушел. И откуда пришел, и куда ушел… – Антон несколько тяжеловато выбил каблуками из ковровой дорожки пару тактов «цыганочки» и залихватски прихлопнул в ладоши.

– А давай! – загорелся Петр. – Надоело притворяться. Тяпнем как следует и спать завалимся. И дверь на ключ… И пусть, мать их… – совсем уже, видно, уронил себя в собственных глазах интеллигентный сыщик Петр Щеткин.

– Пусть, – согласился Антон. – Кстати, Сашка спрашивал, что там у нас с анализами из Липецка? Ты бы поинтересовался у Алексея?

– Интересовался. Кровь третьей группы, у Гундорина – первая, это уже четко.

– Значит, наш «малыш» уделал-таки своего шефа? Так надо понимать? Или как?

– Если у Денягина третья группа, так… Эх, нам бы на «трупешник» взглянуть…

– Ага, – с готовностью кивнул Плетнев, – вот сейчас тебе позвонят и скажут: дорогой товарищ Щеткин, нашли мы тут одного, так он, случайно, не ваш будет?

– Остряк! – отмахнулся Петр.

В этот момент в его кармане заверещал мобильный телефон. Петр медленно достал вздрагивающую в его руках трубку.

– Петя, – довольно громко, так, что услышал и стоявший рядом с Щеткиным Плетнев, сказал Смородинов, – только что липецкие оперы опознали Денягина…

Сыщики ошарашенно уставились друг на друга. Мистика?..