Текст книги "Свиданий не будет"

Глава 16. КОЛЛЕГА КАК ПОДРУГА

А сама она Змея уговаривает:

– Воротись, мил надежа, воротись, друг!

Былина о Добрыне и Маринке из сборника Кирши Данилова

Булавинцы очень хорошо объяснили Гордееву, как добраться до дома, где жила Лариса Матвеевна Баскакова, и он смог с курьерской точностью прийти на улицу Мамина-Сибиряка (бывшую Успенскую, пояснила Лида) и даже сделать при этом небольшой крюк, по совету Володи, «для заметания следов».

Но и Мария Гавриловна была точна. Гордеев нагнал ее уже на лестнице. Кажется, хвостов за ними не было.

Увидев рядом с почти приятельницей неизвестного человека, Лариса Матвеевна не удивилась. С тех пор как арестовали Колю Новицкого, она жила в ожидании неких больших изменений, которые неизвестно пока каким образом, но должны произойти здесь, в Булавинске. Она кивнула пришедшим, жестом предложила войти и, только заперев дверь, поздоровалась. Это была не предосторожность, скорее, профессиональная привычка: не произносить лишних слов в местах, где тебя могут услышать, в том числе и на лестничной площадке.

Лариса Матвеевна Баскакова принадлежала к женщинам такого рода, о возрасте которых приходилось гадать. Гордеев не дал бы ей и тридцати пяти, то есть причислил бы ее к своему поколению. У нее была – при довольно небольшом росте – идеальная фигура, прекрасный, персиковый цвет лица, густые волосы, выкрашенные в удивительно точно и гармонично подобранный платиновый цвет. Эта женщина не могла не пользоваться у мужчин успехом, но далеко не все мужчины пользовались успехом у нее. О данном положении вещей можно было догадаться, столкнувшись с ее взглядом – что привелось испытать Гордееву в первые же мгновения – язвительно-колющим взглядом зелено-серых глаз.

Так размышлял господин адвокат о своей коллеге, пока Мария Гавриловна оправдывалась в том, что несколько привирала, когда звонила вчера и уславливалась о встрече. «Так ведь ради Коленьки», – дважды повторила она.

Впрочем, какие-то снадобья Баскаковой она принесла; но после коротких советов по их применению, недолгих ответов на вопросы Ларисы Матвеевны, для чего они выходили на кухню, и краткого же представления Гордеева откланялась.

– Я, Ларочка, Юрию Петровичу все, что могла, рассказала. Но я просто уверена: вы с ним обязательно найдете самый лучший вариант, чтобы как можно быстрее выручить Колю и Бориса Алексеевича. А мне – звоните при первой необходимости.

– Ну что же, – сказала Лариса Матвеевна. – Пройдемте наконец в комнату. Бабы заговорились, а мужчина – как в отстойнике.

После этого не совсем обычного резюме Гордеев получил возможность составить некоторое представление о квартире Баскаковой.

Она, очевидно, была двухкомнатной. Самой многочисленной вещью – или предметом, единицей хранения – были книги. Они стояли в шкафах, на стеллажах и полках, что-то лежало на журнальном столике, еще больше на письменном столе. Через полуприкрытую дверь видел Гордеев книги и в спальне, а одна, развернутая корешком вверх, лежала поверх откинутого одеяла, верно, хозяйка начала этот день с чтения в постели.

Но не меньше в квартире было и посуды. Правда, потом, приглядевшись, Гордеев понял, что сервиз в квартире всего один, а в горках и витринах стоят только разнообразные чайные чашки с блюдцами, то есть, очевидно, хозяйка коллекционировала именно их.

Впрочем, когда на вопрос Ларисы Матвеевны, что он будет пить: чай или кофе, Гордеев ответил: «Конечно, чай», она себе сварила кофе.

Так у них и пошел этот разговор, то в комнате, то на кухне, то с кофе и чаем, то с ликером, который тоже предложила Баскакова.

Чем дольше осваивался Гордеев с новым для него одеянием адвоката, тем яснее осознавал он, насколько тонка и неповторима эта – нет, не профессия – стезя. Жизненная судьба.

Конечно, у него был дед, адвокат, причисленный к тому неширокому кругу, который и сделал эту профессию легендой, однако и рассказы деда, и его удивительная рукопись едва ли могли помочь ему, Юрию Петровичу Гордееву, стать настоящим маэстро защиты. Он мог только вдохновляться какими-то речами, какими-то коллизиями, но каждое дело – уголовное или даже гражданское – подсовывало ему такие неожиданности, такие задачи, решить которые он мог лишь напряжением всего своего интеллекта, своей воли, даже своих физических сил. А вот достанет ли до настоящего успеха того, другого, третьего – это еще вопрос.

Глядя на Ларису Матвеевну Баскакову и слушая ее даже полчаса, становилось понятно, что свою путеводную звезду она выбрала правильно, что, возможно, эта звезда для нее – единственная.

В юриспруденции она, конечно, могла бы быть не только адвокатом.

В ее поведении, в ее речи, в ее слововыражении была не только беспощадная твердость, но и такое направленное воздействие на собеседника, что нельзя было не прийти к мысли о том, что прокурорская мантия была бы ей впору. Но бесспорно, она могла бы стать и судьей, которая бы не только судила по законам, но судила бы и сами законы…

В какой-то момент эта стройная женщина в белых атласных леггинсах и легкой блузке навыпуск показалась Гордееву похожей на саму Фемиду в тунике, которая после долгих раздумий сняла повязку со своих глаз – и шагнула в жизнь.

При этом появление Гордеева оказалось, как он понял, важным для нее не только потому, что он приехал выручать Бориса Алексеевича Андреева. Гордеев был для нее человеком из Москвы, с юрфака университета, у них была одна альма-матер, а это немало значит, когда ты уже два десятка лет прозябаешь если не в глухой, то в дальней провинции.

Они проговорили несколько часов, и постепенно, особенно после нескольких рюмок ликера, между ними установилось настолько дружеское общение, что Лариса Матвеевна позволила себе забраться с ногами на диван и вести с Гордеевым разговор полулежа, словно крупная грациозная кошка.

Юрия Петровича поразило, когда из разговора он понял, что Баскакова была старше его лет на тринадцать-четырнадцать. О ней нельзя было сказать: хорошо сохранилась, она попросту оставалась молодой – не только душой, но и телом. Но понятно, что в молодости она была настоящий комиссар – вела всех, только ее не мог вести никто. Или, точнее, почти никто.

За одним-единственным исключением.

Лариса Баскакова была дочерью инженера-оборонщика, назначенного заместителем министра промышленности одной кавказской автономной республики. Дело в советские времена это было обычное: министром назначалось лицо из титульной народности, а заместителем ему давали, что называется, «русского», то есть человека не из местных, которого подбирали по деловым качествам, а не по национальной принадлежности.

Наверное, наблюдения за судьбой отца, которого она очень любила, и сформировало характер Ларисы. Талантливый инженер, защитивший к тому же диссертацию, что по тем временам было делом нечастым, бывший фронтовик, Матвей Матвеевич Баскаков волею того времени все время оказывался на вторых ролях, заместителем кого-то. Он был подлинным знатоком своего дела, но для карьерного продвижения не имел, как тогда говорили, «опыта партийной работы». Не окончил, в частности, ВПШ или Академию общественных наук. Высоких покровителей тоже не имел. Его идеи, его труд постоянно присваивались другими людьми. В лучшем случае – только присваивались. Не раз бывало, что какой-нибудь его очередной самодурный начальник начинал мешать ему, разрушая дело, которое поставлен был развивать.

Сыновей у Матвея Матвеевича не было, старшая дочь еще студенткой пединститута вышла замуж за свежеиспеченного офицера-пограничника и уехала с ним на заставу, которая, как положено было для начинающих службу, не принадлежала к близким… А вот Лариса, в отличие от сестры, оказалась девушкой не только с характером, но и со своими целями. Глядя на страдания отца, который прожигал свой талант и жизнь, работая за других, на неблагодарных других, она в конце концов решила, что будет жить совершенно иначе.

Странным уже было то, что она смотрела на судьбу отца, а не на свою мать, которая была преданной, любящей женой, всячески старавшейся, чтобы муж дома только отдыхал и отвлекался от своих дел, не ограниченных ни временем, ни нагрузками. Лариса не поставила своей целью, например, выгодно, удачно выйти замуж, скажем, за какого-нибудь перспективного молодого – или даже не очень молодого – человека, у которого кроме головы на плечах есть еще и чья-нибудь мозолистая рука для поддержки. Поймать элитного жениха она, бесспорно, могла бы – уже в девятом классе было понятно, что у этой отличницы и кандидата в мастера спорта по плаванию, да и притом по внешности одной из первых, проблемы с претендентами на ее сердце не будет.

Но… но в своей семье Лариса была отцу не только любимая младшая дочь, но и вместо сына. И она сказала себе, что должна порадовать отца хоть на старости его лет своей состоявшейся судьбой.

Окончив школу с золотой медалью, Лариса отправилась в Москву и поступила на психологический факультет университета. Она призналась Гордееву, что сама была удивлена, что это ей удалось, но вот поступила. Однако проучилась здесь меньше месяца: у отца случился тяжелый инсульт, и через несколько недель он скончался, так полностью и не придя в сознание.

Собственно, самостоятельное расследование причин катастрофы с ним и стало первым делом Ларисы, которая бросила учение и примчалась к парализованному отцу. Не без труда, но она выяснила, что стояло за официальными соболезнованиями и казенными сочувствиями.

Первый секретарь республиканского комитета партии, стремясь превратить столицу республики в город покрупнее, чем он был, довольно неожиданно получил в Москве согласие на строительство двух больших заводов. То есть договорился об этом с кем-то из ближайшего окружения Брежнева. Когда Матвей Матвеевич узнал об этом, он подготовил аналитическую записку, в которой доказывал всю пагубность такого строительства – начиная с того, что рабочую силу придется завозить из сел республики, тем самым разрушая и без того не блестящее сельское хозяйство и одновременно обостряя жилищный вопрос в городе, и вплоть до сырьевых и экологических проблем, которые эти амбициозные заводы принесут.

Он пришел с этой запиской в кабинет первого секретаря, а из кабинета его без сознания увезла «скорая»…

Лариса более или менее выяснила, что его отца убил начальственный разнос. Ветерана, кавалера орденов Красного Знамени и Отечественной войны, не считая многих боевых медалей, обвинили в великодержавном шовинизме, едва ли не в подрыве обороноспособности Родины и, главное, в некомпетентности. Последнее, его добившее, было услышано Матвеем Матвеевичем из уст непосредственного начальника – министра, имевшего кроме какого-то условного партийного образования диплом заочного политеха, щедро пекущего кадры где-то в Закавказье, крае, жизнерадостном в позднесоветские времена и, в частности, отзывчивом к оказанию образовательных услуг страждущим людям.

Так Ларисе пришлось признать, что в мире есть множество ситуаций, когда есть жертвы, но нет закона, защищающего эти жертвы.

Она поступила секретарем в городской суд, проработала там до следующего лета и вновь отправилась в Москву, на этот раз на юридический факультет.

И вновь поступила.

Тут-то ей и встретился Борис Андреев. На курсе он был постарше: отслужил армию, куда попал, бросив МВТУ и поссорившись со своим отцом, крупным партийным деятелем в Сибири. Дружба постепенно переросла в страстную любовь, в красивую студенческую «лав стори», но Лариса за Бориса замуж все не выходила. Даже с приятельницами на курсе во время перекуров (а настоящих подруг у нее не было) она не очень охотно говорила на эту тему, но делала намеки, что с этим делом не спешит. Правда, никто не знал и мало кто догадывался, что рослый красавец и непобедимый краснобай Боря, не раз прилюдно таскавший Ларочку на руках в гору во время катаний на горных лыжах, до чего оба были большие охотники, – этот Боря был довольно косноязычен в обсуждении вопросов совместного будущего.

Однако, когда в год их распределения из Булавинска пришел запрос на двух юристов, они как студенты, имевшие право выбирать, решили ехать туда. Одновременно Борису предложили остаться в аспирантуре. Он был серьезным молодым человеком, несмотря на ссору с партийным отцом, еще в армии вступил в партию. Лариса тоже шла на красный диплом, но на государственном экзамене по научному коммунизму стала высказывать такое, что с трудом удалось уговорить председателя комиссии поставить ей тройку – под честное слово актива группы, что она поедет вырабатывать куда-нибудь подальше от Москвы правильные воззрения на жизнь в свете существующего общественного и политического строя.

В Булавинске им понравилось, и они, по некоторым данным, даже подали заявление в загс. Осенью Борис поехал в Москву поступать в аспирантуру и так хорошо сдал экзамены, что ему предложили дневное отделение. Решающим, конечно, было то, что вступительный реферат Бориса, посвященный проблемам участия адвоката на предварительном следствии, понравился профессору Якутовичу, известному специалисту по уголовному процессу, который вызвался быть научным руководителем талантливого выпускника.

Борис попросил разрешения подумать «до завтра» и позвонил Ларисе в Булавинск посоветоваться. Совет Ларисы был короток: «Дневная аспирантура – это не заочная аспирантура». Борис поблагодарил ее и сказал, что другого ответа он и не ждал. После чего Андреев пошел с Центрального телеграфа на факультет соглашаться, а Лариса отправилась в загс, где взяла свое заявление обратно.

Борис приехал в Булавинск за неделю до назначенного дня свадьбы, где и узнал, что теперь свободен. Однако освобождаться он отказался и, проведя с Ларисой несколько дней, добился все-таки от нее слов, что это не разрыв, а только отложенный брак. После чего убыл в Москву…

Меньше чем через три года, досрочно окончив аспирантуру и защитив диссертацию, он вновь появился в Булавинске, но не один, а привез свою жену, выпускницу экономического факультета университета громкоголосую Леру, с лица которой не сходила жизнерадостная улыбка. А еще через три месяца у молодой четы Андреевых родилась дочка – Лида.

Больше десяти лет после этого Лариса не виделась с Борисом. То есть, разумеется, в этом не таком уж большом городе, работая в одной сфере, они не раз оказывались в одних и тех же помещениях – на одних и тех же, как принято говорить, мероприятиях. Но заговорили они друг с другом вновь, только когда уже вовсю кипела перестройка и Лариса Матвеевна, работавшая тогда старшим следователем городской прокуратуры, встречалась с местными активистами «Мемориала», добивавшимися обнародования полных списков расстрелянных и репрессированных булавинским отделением НКВД в тридцатые годы.

Андреев после возвращения в Булавинск проработал около трех лет следователем горуправления внутренних дел, после чего ушел в адвокатуру, став в конце концов звездой местного масштаба. Как правило, у людей, с близкими которых или с ними самими стряслась беда и они искали выхода из создавшегося положения, в Булавинске стали спрашивать: «А вы на Бородинской у Андреева были?» На Бородинской улице у них, пояснила Гордееву Лариса Матвеевна, помещается одна из двух городских юридических консультаций, считающаяся лучшей. В ней и работал, работает Борис Алексеевич Андреев.

Он не был заведующим консультацией, но наибольший авторитет был именно у него. Он брался за любые дела, даже если они не сулили особого барыша, отказывая лишь в редких случаях, когда понимал: ему не хватает времени.

Его и прихватили с собой «мемориальцы», когда шли к Ларисе Матвеевне, которую выбрали тоже не случайно: и у нее была своя известность. За несколько лет до этого, еще в короткий период правления Черненко, она проявила смелость, прекратив дело, которое сотрудники булавинского КГБ стали шить нескольким актерам городского молодежного театра, обвиняя его в пропаганде антисоветизма, который усмотрели в постановке пьесы Шварца «Тень». И хотя Ларисе удалось добиться лишь того, что верные продолжатели дела Дзержинского и Менжинского перестали заниматься театром и оставили молодых служителей Мельпомены в покое, артисты явились к ней с корзиной цветов и вручили почетный билет постоянного зрителя.

Приняв депутацию и сразу углядев в ней Андреева, Лариса не стала выслушивать всей вступительной речи главного булавинского «мемориальца», сына бывшего председателя горисполкома, расстрелянного вместе с женой по 58-й статье в 1937 году, а, дождавшись первой же паузы в речи взволнованного старика, тоже отсидевшего семнадцать лет, спросила, обращаясь именно к Андрееву, знают ли они, что расстреливать в Булавинске начали не в тридцать седьмом, а на девятнадцать лет раньше.

«Догадывались», – ответил Андреев и после беседы остался в кабинете Ларисы. О чем они говорили, узнать, очевидно, никто не сможет, но с той поры они виделись нередко, и через год Лариса перешла из прокуратуры в коллегию адвокатов.

Она сказала Гордееву, что служба в прокуратуре стала тяготить ее с той поры, как она занималась делом местных цеховиков, наладивших в городе производство мужских носков из сырья, которое они привозили из Узбекистана. Еще в университете по политэкономии Лариса читала не только Маркса и поэтому ко времени окончания следствия вдруг обнаружила, что немалую часть времени уделяет именно беседам с адвокатом одного из обвиняемых милейшей Анной Михайловной Мелентьевой. Они совместно пытались разобраться в том, почему вообще привлекают к ответственности людей, ликвидировавших в Булавинске и области один из дефицитов.

Именно Мелентьева впервые предложила перейти Ларисе в адвокатуру. Баскакова, может быть, и согласилась бы тогда, как она выразилась, «милость к падшим и тем более к якобы падшим призывать», однако в коллегию входил Андреев, и рядом с ним она себя не представляла.

До того визита «мемориальцев».

Да, получилось так, что с Андреевым они вновь сошлись в обсуждениях судеб Родины. Началось с совместного поиска массовых захоронений НКВД и ЧК, а постепенно переросло в долгие чаепития (после горбачевского налета на пьянство спиртное оказалось в разряде едва ли не праздничного сувенира, к тому же нарастал общий дефицит) в кабинете Льва Чащина, тогда еще работавшего в «Правде Булавинска». Все они были еще молоды, и стало казаться, что в жизни есть место не только подвигу, но и просто жизни.

Однажды после такого чаепития Андреев пошел к Ларисе Матвеевне взять номера «Знамени» с воспоминаниями вдовы Бухарина…

Через три часа, теснясь на краю своей широкой кровати, Лариса вдруг начала хохотать так, что в конце концов оказалась на полу.

– Что ты, что ты, Лара?! – повторял Борис Алексеевич, думая, что у нее случилась истерика.

Но если это и была истерика, то, как, впрочем, и все у Ларисы Баскаковой, весьма своеобразная.

– Это надо же, – в конце концов, давясь смехом и слезами, произнесла она. – Ничтожный, безвольный Бухарин смог подтолкнуть меня в объятия к бывшему любовнику!

– Почему же к «любовнику»? – с обидой заговорил Борис Алексеевич, но Лариса, взлетев с паласа на кровать, вновь на него набросилась.

Однако, когда уже ближе к полуночи Борис Алексеевич сообщил, что он остается у Ларисы, а завтра подаст заявление о разводе, она быстренько собрала всю его одежду в кучу и, вручив это ему, предложила без промедлений отправляться домой воспитывать дочь. Правда, при этом забыть отныне дорогу к ней домой не наказывала…

Разумеется, далеко не все из этой истории своих отношений с Борисом Андреевым рассказала Гордееву Лариса Матвеевна Баскакова, более того, представлять историю этих отношений ему пришлось, вспоминая какие-то, кажется, случайно брошенные фразы или даже их обрывки, сопоставляя намеки и полунамеки, в том числе и услышанные от разных людей в Булавинске…

Но главное он понял: Лариса Матвеевна будет ему здесь надежнейшим помощником. Андреев вернулся к ней, надеясь, что именно она возвратит ему страсть юности. А теперь она могла показать ему свою силу – как состязающаяся с ним в профессиональном мастерстве, спасающая его.

«Я, что ни говори, его боевая подруга» – эти слова, мимоходом произнесенные Ларисой Матвеевной во время рассказа о каком-то перестроечном митинге, когда их пыталась задержать местная милиция, Гордеев запомнил накрепко.

Глава 17. ПЕРСПЕКТИВНАЯ РАБОТА С УСТОЙЧИВЫМ БУДУЩИМ

Разгляди их ведущее, хотя бы и разумных, – за чем гонятся, чего избегают.

Марк Аврелий Антонин. Размышления, IV, 38

Арест Андреева не был для Ларисы громом среди ясного неба или даже неожиданностью. Уже после декабрьских парламентских выборов 1993 года она с тоской поняла, что соотечественники, ее народ, который она не только любила сердцем, но и, как ей казалось, немного знала, предлагает миру необыкновенный, небывалый доселе аттракцион – феерически многократное наступание на одни и те же грабли.

Коммунисты возвращались. Загнанные в 1991 году едва ли не в подполье, лишенные своих роскошных зданий – в райкомовских цитаделях президентскими указами велено было разместить юридические, правовые учреждения, отданные как преступная организация было под суд, – они так и не были отставлены от государственного управления. Более того, их давно играющие свою игру опричники, спрут КГБ, на месте отрубленных было щупальцев тут же начал отращивать новые, нацеленные теперь уже не на политический, а на экономический диктат…

– А что ты хочешь? – спрашивал Ларису Андреев. – О покаянии трещали много, но каждый ждал, что покается кто-то другой. Бросились было к попам, может, вы начнете? А те отвечают в лучших традициях вошедших в анекдоты фраеров, то есть вопросом на вопрос: а перед кем мы должны каяться? Перед народом? Мы, мол, перед Богом ответим. «Смиряйте, мол, себя молитвой и постом». Да, повсеместно восклицали: «Так жить нельзя!» А так, как жить стали, – можно? Мы, Лара, пока что в исторической ловушке. Обратной дороги нет, прошлое пусть останется лишь в страшных снах, но впереди – пока болото. Безбрежное. И твердых кочек на этом болоте пока что: раз, два – и обчелся.

Сам Андреев вышел из партии еще в девяностом году, за несколько месяцев до того, как это сделал Ельцин. Свой поступок Борис Алексеевич приурочил к стодвадцатилетию со дня рождения Ленина.

Он пришел в райком партии сдавать билет как раз в тот час, когда там принимали в коммунисты большую группу, которую удалось сколотить в основном из молодых людей, хотя блестело и несколько лысин, серебрились чьи-то седины, что свидетельствовало о невозможности считать данные внешние признаки почтенного возраста одновременно знаками, подтверждающими мудрость или хотя бы здравомыслие их владельцев.

Организацию лихорадило, но бредовая идея построения на земле небесного рая продолжала смущать как неокрепшие, так и потрепанные души. Да, не только неокрепшие и не только здесь, в российской глубинке. В «дипломате» у Андреева лежала свежая московская газета, где вполне уважаемые вроде бы люди рассуждали о том, как жаль, что «хороший Ленин» так рано умер и его так надолго сменил «плохой Сталин». Впрочем, вспоминал Борис Алексеевич разговор с Ларисой накануне, возможно, она права: эти люди привыкли быть при власти, и им страшно выйти на семь ветров, страшно посмотреть в глаза вечности, ибо взгляд вечности для них страшнее, например, даже, чем гипнотические глаза какого-нибудь нового Сталина.

Когда он объявил в спецсекторе райкома, что пришел сдать билет, заведующий сектором сразу не понял, в чем дело.

«Вы что, партбилет залили чем-нибудь? – начал допытываться он. – Привели в негодное состояние и хотите заменить? Но тогда надо обратиться к секретарю вашей парторганизации».

Организацию трясло и тошнило от действий ее Генсека, при том она пыталась попасть в ногу со временем, но это трудно сделать, когда тебя от этого времени тошнит. Завсектором совсем молодой был парнишка, верно, из вчерашних городских комсомолистов, явный неудачник. В то время как вчерашние соратники этого бедолаги по Всесоюзному Ленинскому, прихватив с собой активисток, в которых никогда не было недостатка, жизнерадостных, с хорошими фигурами и откровенными личиками, бросились создавать научно-технические и творческие центры молодежи, клубы молодежного туризма, молодежные кооперативы и проводить конкурсы красоты, он, бедненький, неумелый, нерасторопный, но страстно уверовавший в идеалы коммунизма для номенклатуры и не пожелавший их предавать ради свободного плавания в шторме, пытающемся родить нормальную экономику, забрел как-то в отчаянии в горком партии и неожиданно вышел оттуда после долгого разговора с первым секретарем с должностью, которую получил явно не по возрасту и уж точно не по чину, если вспомнить чин его предыдущий, махонький, комсомольский.

Когда этот выдвиженец горбачевской перестройки сообразил наконец, что пришедший к нему решил выйти из партии и просит попросту взять его билет, приняв при этом последние взносы, он чуть не упал в обморок. Но не оттого, что возмутился поступком адвоката. Адвокаты для него с малых лет были чем-то подозрительным, буржуазным, не советским, а, правильнее будет сказать, антисоветским. Так учили его еще детские книжки и журналы, которые он читал.

Он едва не упал в обморок потому, что понял: опять ошибся! Если и у них в Булавинске стали приходить сдавать партбилеты, партия скоро уже не будет «наш рулевой». Конечно, он забегал по своему кабинету, он стал грозить Андрееву всяческими карами, он попытался даже крикнуть на адвоката – но тот, сказав только: «Даже сейчас вы не хотите по-хорошему», отправился ко второму секретарю райкома, где сдал билет и взносы без каких-либо затруднений. А завсектором остался размышлять о своей горестной судьбе и о том, что угораздило его пытаться войти в большую жизнь в эпоху перемен…

Тем не менее через несколько лет Борис Алексеевич Андреев, открыв случайно попавшийся ему в приемной номер «Правды Булавинска», не без удивления обнаружил, что руководителем избирательной кампании кандидата в мэры Вялина Сергея Максимовича является «Елизов Антон Михайлович, инженер». У Андреева была профессиональная память на имена-фамилии, но он засомневался было: неужели это тот самый парнишка, который тогда попытался в двух словах вразумляюще изложить ему историю ВКП(б)? Но фотография, опубликованная здесь же, снимала всякие сомнения – рядом с восседавшим за столом, широко улыбавшимся Вялиным скромно сидел и скромно изображал улыбку бывший завсектором райкома. Остальные соратники на фотографии стояли сзади, изображая монолитный фон. «Оказывается, он еще и инженер», – пробормотал Борис Алексеевич и забыл о Елизове надолго. А зря: аполитичному по должности адвокату, готовому защищать, как врач – лечить, всех и вся, хотя бы в качестве хобби не мешает проявлять интерес к тому, как умеют, что называется, играть разные краски политического спектра…

Однажды утром многие жители Булавинска обнаружили в своих почтовых ящиках небольшие листки бумаги с текстом, который гласил:

«ВНИМАНИЕ!

ПЕРСПЕКТИВНАЯ РАБОТА С УСТОЙЧИВЫМ БУДУЩИМ!»

Предлагаем целеустремленным людям интересную, высокооплачиваемую, перспективную работу.

Даже если Вы в жизни устроенный и обеспеченный человек, Вам и Вашим близким и знакомым не помешает дополнительный заработок в сумме, эквивалентной 300–500 долларам, или значительно превышающий ее основной доход. У нас нет ограничений по возрасту и профессии, и Ваш прошлый жизненный опыт будет только помогать Вам, а опыт нашего бесплатного обучения пригодится Вам на любой работе.

Хотите узнать больше прямо сейчас – пожалуйста, сообщите свой номер на круглосуточный автоответчик номер 9-03-11. Вам обязательно перезвонят. С 8 утра до 20 вечера Вы сможете поговорить с нашим представителем по телефону 8-56-56».

Однако следует заметить, что выражение «многие жители» не означает, что бумажки с заманчивым предложением были произвольно раскиданы по всему городу. Нет, почти все они оказались в трех местах проживания булавинцев: в кварталах, где еще в тридцатые годы стали селить работников крупнейшего в крае военного завода, ныне третий год не получавшего от Министерства обороны никаких заказов, во втузгородке с общежитиями политехнического и педагогического институтов и домами их преподавателей и сотрудников, а также в окраинном районе Булавинска, издавна носившем имя Собачьей слободки.

Много чего стали бросать народу в почтовые ящики за последние десять – двенадцать лет! Здесь Россия может состязаться с так называемыми цивилизованными странами, жители которых ежедневно выгребают из вместилищ, предназначенных для их корреспонденции, разнообразную макулатуру, которая тут же без прочтения обретает свое бесперспективное место в ближайшем мусорном контейнере. И россиянин к таким расправам с нежданными посланиями начинает привыкать. Однако когда тебе по нескольку месяцев задерживают зарплату, а того, что ты получаешь, хватает на один-два визита в гастроном, ты по-иному начинаешь смотреть на посулы, попадающие в твой почтовый ящик.

Уже через несколько часов после разбрасывания объявлений телефоны, указанные в листочке, оказались намертво занятыми, но тем не менее и дозвонившихся оказалось более чем достаточно. Сидевшие без работы горожане часами – до успеха – накручивали домашние и служебные телефоны, причем многие хитрецы, не сумев дозвониться днем, ставили будильник на два-три часа ночи и, пробудившись от полуголодного сна, торжественно наговаривали автоответчику тот самый номер телефона, с которого звонили. Впрочем, через несколько ночей пробуждавшиеся и в такое лунное время не всегда могли дозвониться с первых пяти наборов до номера 9-03-11.

Разговор со всеми был предельно кратким: неважно, дозвонился ли желающий заработать представителю сам или ему перезвонили позже. Милый девичий голос спрашивал, где живет звонивший, после чего ему предлагалось прийти с паспортом на собеседование: оборонщикам – в помещение бывшей фабрики-кухни, в офис общества «Стабильность», представителям высшей школы – в бывшую ленинскую комнату общежития номер пять; жители Собачьей слободки направлялись в помещение рабочей столовой, превращенной в небольшое кафе «Ветерок» со сдачей высвободившейся площади в аренду. Здесь и арендовало комнату то же самое общество «Стабильность». Время визита назначалось точное, и просьба была единственной: чтобы не стоять в очереди, надо прийти именно в этот час и в эти минуты, на которые условились.

Те жители, которые не получили бумажек в почтовый ящик, а узнали о грядущих заработках от родных и знакомых, адресовались любезными девичьими голосами в представительство, ближайшее к их дому. В опровержение распространенного мнения, что большинство девушек плохо знает географию и едва ориентируется в пространстве, эти телефонные девушки, во всяком случае, Булавинск знали превосходно и ошибок или даже запинок в своих направляющих ответах не допускали.